Искусство сочинения сентиментального романа

— Да не трясите вы его! — Он умрет?! Дагле! Он умрет, как Саблоньер?! Слишком высокий голос Наполеоне терзал слух. Да, не трясите так, у меня сейчас голова оторвется, хотел сказать Антуан. Перевернутый вверх тормашками мир мотался туда-сюда. Открыть рот и выпустить из него слова не получалось. Когда мельтешение стало невыносимым, Антуан закрыл глаза. Запах нашатыря подсказал, что он в лазарете. На слишком узкой кровати лежать было неудобно, но и шевелиться не хотелось. В коридоре кто-то рыдал. Было в этих звуках что-то противоестественное. Антуан не сразу понял, что не так: рыдал мужчина. Второй голос монотонно бубнил, и разобрать слова не выходило. Антуана словно сунули внутрь песочных часов, шорох песка заглушал звуки внешнего мира. Постепенно шорох стал стихать, и дышать стало легче. Антуан пошевелился. Темное пятно, которое все это время загораживало свет, соткалось в Наполеоне, который сгорбившись сидел на кровати, и, как оказалось, придавил Антуану коленку. — Будьте хорошей девочкой, мамзель Буонапарте, не плачьте, — попытался улыбнуться Антуан. Наполеоне прерывисто вздохнул и тыльной стороной ладони смахнул слезы. — Это еще неизвестно, кто из нас девчонка. Ты вообще в обморок упал, — ответил он слабым голосом. — Только это было совсем не похоже на обморок. Я думал, ты тоже… Он всхлипнул и закрыл лицо руками. Песок в песочных часах закончился, и Антуан услышал в коридоре голос Монжа: — Ну не мучайте себя! Вы не виноваты, Дагле. — Нет! Если бы не я, то окно было бы закрыто! А теперь несчастный мальчик умрет! Из-за меня! Согнутая спина Наполеоне напряглась. Он поднял голову и посмотрел в приоткрытую дверь. — Значит… — прошептал он, — Саблоньер еще жив? Кровавое пятно во дворе, распахнутое окно, пустой коридор. Колба песочных часов треснула, и к горлу подступила тошнота. Вздрогнув, Антуан попытался сесть, но Наполеоне уложил его обратно. — Тебе нельзя вставать, ты такой бледный. Я сейчас тебе Мак-Маона позову. Только скажи, где болит. Встревоженные полные слез глаза Наполеоне были совсем близко. — Ничего не болит, — хотел ответить Антуан, но с губ сорвалось только невнятное бормотание. — Ну как это ничего?! — Наполеоне сжал его ладонь. — Руки ледяные и губы все синие. Все, я иду за доктором. Ты только постарайся не умереть. Пожалуйста! — добавил он жалобно. — А если умру? Будешь по мне скучать? Ну хоть капельку? — Опять ты смеешься?! — Наполеоне вытянул ладонь из рук Антуана и выбежал в коридор. Из соседней комнаты донесся раздраженный голос Мак-Маона: — Мне не до вас сейчас, Буонапарте! Тут дело серьезное. Уйдите, не мешайтесь под ногами! Наполеоне взволнованно и возмущенно что-то лепетал в ответ. Потом все звуки перекрыл стон, перешедший в надсадный хрип — звук, который любая живая тварь издает перед смертью. В нем была мука и подступающий конец. Антуана окатило ужасом, он замер на койке и зажмурился, словно это хоть как-то могло помочь. Пусть он замолчит! Все, что угодно, лишь бы замолчал! Стукнула дверь, и стоны стихли. На пороге появился Наполеоне: сжатые в кулаки руки скрещены на груди, в лице ни кровинки. Покачиваясь он подошел к кровати и громко икнул. Антуан притянул его к себе, уложил рядом и обнял крепко-крепко. Хотелось расплакаться, но именно сейчас, как назло, не получалось. Наполеоне не двигался, уткнувшись носом ему в жилет. — Они не придут. Там… — коротко выдохнул он. — Ну и пусть. Не нужны они нам. Антуан погладил его по спине. — Ничего плохого больше не случится, обещаю, — зашептал он. — Все прошло, все кончилось. Песок зашуршал снова, отделяя их от мира. Антуан чувствовал, что сейчас говорит правду. Постепенно Наполеоне в его руках обмяк и задышал ровнее. Стало тепло и спокойно. Антуан сам не заметил, как заснул и проснулся только от окрика Мак-Маона. — Что вы себе позволяете, молодые люди?! Со вздохом разлепив глаза, Антуан всякий случай отпихнул от себя сонного Наполеоне. Тот сел на кровати, опять придавив ему коленку. За окном уже стемнело. — Простите, доктор, — пробормотал Наполеоне испуганно, — Мы ждали вас и заснули. На худом лице Мак-Маона проступило смущение. Он явно кое-что знал о нравах кадет, но не Наполеоне Буонапарте, который сейчас таращил на него огромные невинные глаза. В них легко можно было прочесть, что на кровати они просто спали. — Уже поздно. Вам пора вернуться в учебный корпус. Наполеоне продолжал пытливо смотреть ему в лицо, и Мак-Маону пришлось положить руку ему на плечо и сказать: — Саблоньер жив. И, даст бог, будет жить. — Правда?! Какое счастье! Доктор! Милый доктор! Спасибо вам! — он едва не задушил Мак-Маона в объятиях. Антуан поморщился: когда Наполеоне впадал в восторг, ему всегда хотелось зажать уши руками, чтобы приглушить его вопли. — Ну полно-полно, в этом нет моей заслуги. Ему просто повезло. Что случилось с вашим товарищем? — Он упал в обморок! И был очень бледный и губы посинели. Он почти не дышал, и я подумал, что он тоже умер, — тараторил Наполеоне. — Я сам могу рассказать, вообще-то! — возмутился Антуан — У меня просто закружилась голова, вот и все. Мак-Маон поднес свечу поближе к его лицу. — Поднимите рубашку. Долго-долго он слушал сердце Антуана, прикладывая к боку ледяную трубку и недовольно кусая губы. — Останетесь на ночь в лазарете. — Это еще зачем? — вырвалось у Антуана, — Я же здоров! Мак-Маон ничего не ответил, сосредоточенно отсчитывая каплю за каплей из большого пузырька. — Здоров же, правда? — испуганным шепотом переспросил Наполеоне. — Сердце бьется как-то странно. Нужно выпить лекарство и лечь спать. — ровно ответил Мак-Маон. — Я оставлю вам вторую порцию лекарства, выпьете его ночью, если почувствуете дурноту. — Разрешите мне остаться с Фелиппо! — Наполеоне порывисто схватил Мак-Маона за руку, — Если ему станет плохо, я смогу позвать на помощь. — Нет. Вам нужно вернуться в дортуар. — Ну пожалуйста, доктор! Хотя Наполеоне пустил в ход свой самый несчастный взгляд, Мак-Маон остался непреклонен. — Идите спать, Буонапарте. Поздно уже. Пламя свечки затрепетало на сквозняке. В ее тусклом свете измученное лицо Мак-Маона выглядело старым, даже древним. — До завтра, — успел прошептать Наполеоне прежде, чем его выставили вон. Вид у него был очень несчастный. Ворочаясь на слишком узкой кровати, Антуан думал, каково сейчас Наполеоне. Как невыносимо странно и неправильно будет вернуться в школу, лечь в свою постель и заснуть, как ни в чем не бывало. А еще страннее будет завтра пойти на урок или зубрить математику в библиотеке. Саблоньер за стенкой опять застонал, но это был не такой леденящий душу стон, как в прошлый раз. Мак-Маон сидел с ним всю ночь. Сквозь сон Антуан слышал его голос за стеной — он неожиданно ласково уговаривал Саблоньера потерпеть и тот, кажется, соглашался. Антуан поймал себя на мысли, что ему никогда не было так плохо, чтобы не жить. А Наполеоне было, поэтому, наверное, он лучше может понять Саблоньера. Он закрыл глаза и попытался представить: как это — не быть. Не чувствовать и не существовать. Наполеоне признался, что в последний момент передумал, да и не прыгал он вниз, просто оступился. А Саблоньер не испугался, не оступился. Что же такое с ним произошло? Антуан ведь даже толком не помнил, как его вообще зовут, пока он не решил убить себя у него на глазах. В душе шевельнулась злость, но Антуан одернул себя. Что еще мог сделать Саблоньер, чтобы его заметили? Сколько раз Антуан проходил мимо, когда у него отнимали вещи, пинали или дразнили. Иногда досадливо морщась, иногда вовсе не замечая всей гнусности происходившего. А ведь он мог дать себе труд не принять мерзость, как норму. Но ему было так удобнее. Всем было удобнее. Антуан вдруг вспомнил, как тот здоровый парень с оранжевыми эполетами из класса Лежандра хватал Саблоньера за бока. Он еще тогда наорал на них и сказал «Идите в прачечную, скоты!». А ведь Саблоньер плакал и отбивался… Когда он наконец догадался, то едва не подскочил на кровати. Гнусный ублюдок! Кулаки свело от гнева и бессилия. Стало тяжко дышать, и перед глазами завертелись красные отблески, похожие на острые лепестки. Антуана охватил ужас: показалось, что сейчас сердце остановится, и он провалится в небытие, перестанет думать и чувствовать и просто исчезнет. Схватив стакан, он жадно выпил лекарство, оставленное ему доктором Мак-Маоном. *** Как только его отпустили из лазарета, Антуан отправился к Ламбертену. — Господин воспитатель, мне нужно с вами поговорить. Наедине. — добавил Антуан, покосившись на младших, игравших в коридоре в чехарду. Ламбертен настороженно моргнул: — Что ж, прошу ко мне в кабинет. Усевшись на стул, Антуан долго пялился на носки своих туфель, не зная, как начать, пока Ламбертен не щелкнул выразительно крышечкой своих серебряных часов. — Я хотел сказать про… Саблоньера. Я знаю, почему он решил… Ну… — По-моему, это из-за проблем с успеваемостью. Он не справлялся с учебой. Антуан не мог понять, почему на вытянутое конопатое лицо воспитателя лег явственный отпечаток неудовольствия. — Нет, его обижали. — Слабаков тут не любят, Фелиппо. — поджал губы Ламбертен, — Будущий офицер должен вырабатывать характер и уметь за себя постоять в любой ситуации. — Вы не понимаете, месье Ламбертен… Его по-другому обижали. В тщетной надежде, что он догадается обо всем сам, Антуан смотрел Ламбертену в глаза, но тот продолжал недовольно кривиться. — Один из кадет его… Ну в общем… домогался. Грязно. — наконец выдавил он из себя. Сразу стало легче. — Грязно домогался Саблоньера? Это смешно! Ему всего тринадцать… — Вот именно, — тихо ответил Антуан, не в силах поднять глаз. Только сейчас, когда он облек все в слова, до него по-настоящему дошло: более полугода у него на глазах мучили ребенка, а он позволял себе брезгливо отворачиваться и ничего не сделал. Ламбертен спрятал часы и извлек на свет застиранный носовой платок. — Это скандал, Фелиппо. Настоящий скандал! Школе покровительствует сам король, если он узнает… Промокнув платком лоб, он нервно прошелся вдоль письменного стола. — И кто в этом замешан? Антуан назвал имя. — А доказательства у вас есть? Что именно вы видели? Неужели застали их так сказать in situ? А если нет, то как собираетесь доказывать, что говорите правду? Под градом вопросов Антуан втянул голову в плечи. Он представлял себе этот разговор совсем иначе. Почему-то в его воображении все обстояло проще: он рассказывает все Ламбертену, и мерзавца с позором исключают. — Я видел, как он его хватал. И еще в углу зажимал. А один раз он вел его в прачечную… — В прачечную? — Там… часто бывают мальчики… Для дурных занятий. Это прозвучало так жалко, что Антуана чуть не стошнило от звуков собственного голоса. И стало страшно от того, что Ламбертен дальше неминуемо должен будет его спросить, а откуда он сам так много знает про прачечную, но тот вместо этого возмущенно фыркнул: — Подумаешь! А может этот Саблоньер сам с ним пошел?! Его же не силой туда волокли? Может, он вообще испорченный мальчишка? Тут надобно еще разобраться, кто кого совратил. — Ему тринадцать! — выкрикнул Антуан. Ламбертен навис над ним и, ухмыляясь, произнес: — А чему вы удивляетесь? Неужели в первый раз слышите о репутации бриеннских кадет? Антуан отшатнулся и вскочил, едва не опрокинув стул. — Идите на занятия, Фелиппо, — приказал Ламбертен, — и забудьте об этом разговоре. В Королевской школе того, о чем вы говорите нет и быть не может! В ответ Антуану оставалось только изо всех сил хлопнуть дверью. Оранжевое марево ненависти заливало глаза. Ноги сами несли к кабинету черчения, сейчас там как раз занимается класс профессора Лежандра. Вон они вышли с папками подмышками: милые детки, но личики бледные. Бедняжки! Глупый Саблоньер доставил им столько неудобств! Ну ничего, сейчас станет еще неудобнее! Он с разбегу врезался в толпу, расталкивая всех плечами, пока не наткнулся на здоровенную фигуру с оранжевыми эполетами. Очнулся Антуан, когда не смог больше бить — кто-то вцепился мертвой хваткой в его локоть. Он оглянулся, поражаясь про себя тишине. В толпе он заметил Пардайяна, из-за его плеча выглядывало круглое личико Дювинье. Вид у обоих был ошарашенный. Рядом топтались де Фьенн и Сен-Лари. Весь их класс. Протолкался вперед профессор Монж, его парик опять сбился на сторону. — Фелиппо… Пойдем отсюда, пожалуйста. Голос Наполеоне доносился издалека, хотя это он держал его руку. Антуан медленно поднес в лицу кулак — костяшки сбиты, по запястью текла кровь, но, кажется, не его. За спиной Наполеоне возник перепуганный Ламбертен. — Что?! Что тут происхо… Не договорив, он бросился к распростертому на полу телу. — Что вы наделали, Фелиппо! — взвизгнул он, — Вы его… убили! Тело застонало и попыталось сесть. Явно испытав огромное облегчение, Ламбертен осел на пол рядом с ним и слабым голосом попросил: — Кто-нибудь приведите Мак-Маона… Это он сделал? Антуан перевел взгляд с распростертого тела на собственный кулак и обратно. Воздух был какой-то густой, поэтому двигаться в нем получалось очень медленно и с трудом. — Фелиппо, миленький, идем… — Наполеоне настырно все тянул и тянул его за рукав. — Тебе тоже к доктору надо. — У доктору?! — взвизгнул Ламбертен, — А вот это вряд ли! На гауптвахту! Немедленно! Он ухватил Антуана за шиворот и поволок прочь, но Наполеоне тянул его в другую сторону. — Нет! Что вы делаете! Он не виноват! — Не виноват?! — Ламбертен резко остановился, и Антуан больно влетел носом ему в плечо, — Да он чуть человека не убил! А ну отойдите, а то отправитесь вслед за ним. Наполеоне недобро сузил глаза. — На гауптвахту? Отлично. Ведите нас на гауптвахту. Я согласен. — в его голосе легко было различить угрозу. — Хотите на гауптвахту? А вы ведь не дрались. — Ламбертен окинул его подозрительным взглядом. — Дрался. Наполеоне не сводил с Ламбертена тяжелого немигающего взгляда. — Глупости. Я все видел. Вы хотели остановить Фелиппо. Буонапарте, идите на занятия, не испытывайте моего терпения. В одной камере с ним вы все равно не окажетесь, я вам обещаю. — Увидим, — процедил Наполеоне, продолжая буравить Ламбертена взглядом. Затем развернулся и размашистым шагом пошел по коридору. Перед тем, как Ламбертен запер дверь его камеры, Антуан пообещал: — Как только выпустите меня, опять буду бить этого урода. — Тогда готовьтесь сидеть тут до самых экзаменов. — мрачно ответил Ламбертен. Он явился через три дня. Надо же, сам пришел за мной, с удивлением подумал Антуан. Обычно гауптвахтой распоряжался Гато. — Извольте пройти в мой кабинет, сударь, — произнес Ламбертен сдавленным от злости голосом. То есть его не отпускают? Интересно. Вот будет забавно, если это его возьмут, да и исключат. Если бы раньше эта мысль привела бы Антуана в отчаяние, но сейчас он размышлял об этом с отстраненным любопытством. У него было достаточно времени, чтобы как следует все обдумать, и он пришел к выводу, что в этой жизни любая гнусность возможна. Это наполнило его одновременно и печалью, и равнодушием к собственной судьбе. В кабинете Ламбертена, сложив на коленях красивые девичьи руки, сидел Наполеоне. Увидев Антуана, он лучезарно улыбнулся. За эти три дня он сильно осунулся, но ямочки на его щеках были все так же очаровательны. Что-то было с ним не так, но Антуан не понял, что именно. Указав Антуану на соседний стул, Ламбертен в крайнем раздражении прошелся вдоль письменного стола. — Полагаю, вы оба очень довольны собой? Добились своего? Можете радоваться. — Радоваться чему? — недоуменно переспросил Антуан. Ламбертен заложил руки за спину навис над Антуаном, уперев в него пылающий злобой взгляд. — Кадета, о котором вы мне говорили, исключили сегодня. Вы сговорились, ведь так? Скажите мне хоть сейчас. Я приказ Вальпора уже не смогу отменить. — Не было никакого сговора, — Наполеоне продолжил лучезарно улыбаться теперь уже Ламбертену. — Этого не может быть! Сначала вы, Фелиппо совершили свое, не побоюсь этого слова, разбойное нападение, а потом вы, Буонапарте со своей… безделушкой. Ламбертен вытащил из кармана что-то блестящее. Серебряный медальон с локоном Панории Пермон закачался у Антуана прямо перед носом. — Это не безделушка, а серебряный медальон с локоном моего покойного отца.— Наполеоне протянул руку за медальоном, — Единственная память о нем. Отдайте, пожалуйста. Ламбертен проигнорировал его просьбу и продолжил: — Как странно, что его похитил именно тот ученик, с которым подрался Фелиппо. Легкой вуалью легла на лицо Наполеоне презрительная усмешка. — Вот как? А по-моему, ничего удивительного. Фелиппо вообще часто дерется, не замечали? Он осторожно вытянул медальон из рук онемевшего от его наглости Ламбертена. — Все в школе знают, что он не крал! — заорал он, брызжа слюной Наполеоне в лицо. Брови Наполеоне изумленно приподнялись, а рот округлился буквой «о». — Но директор Вальпор придерживается другого мнения. Именно поэтому он его и исключил. Правда же? Антуану показалось, Ламбертен сейчас ударит Наполеоне. — Маленький мерзавец… Я раскусил вас с первого взгляда. — губы Ламбертена задрожали, — Вы сами подбросили медальон. И клянусь, я вас выведу на чистую воду. Маска безмятежности, за которой скрывался все это время Наполеоне, треснула. Лицо его исказилось в такой свирепой гримасе, что даже Антуану стало не по себе. — Только попробуйте. — звонко отчеканил он без тени акцента, — Моя тетушка лучшая подруга любимой внучки Вальпора. Она каждый четверг приезжает к ней на обед. Если не отстанете от нас, обещаю, я сделаю так, что вас вышвырнут отсюда без выходного пособия. Как последнего поваренка. Под напором его взгляда Ламбертен невольно попятился, плюхнулся задом на край стола и приоткрыл рот. Антуан с удовольствием бы еще полюбовался этой выразительной и живописной картиной, но Наполеоне решительно потянул его за рукав. — Идем, Фелиппо. До свидания, месье Ламбертен. За дверью он дрожащими руками натянул шляпу на самые уши. — Ты правда подбросил цепочку? — одними губами спросил Антуан. Наполеоне прикрыл глаза и кивнул. — Зачем? — Доктор Мак-Маон сказал, что если Саблоньер выживет, то не сможет больше ходить. — подбородок у него мелко трясся. Какой он был дурак, когда думал, что Наполеоне врать не умеет. А он провернул сложную интригу в духе авантюрных романов, а потом угрожал воспитателю и, похоже, вышел сухим из воды. Получается, Антуан его совсем не знает. — И каково было такое сделать? — вырвался у него невольный вопрос. Полоснув его по лицу напряженным взглядом, Наполеоне через силу улыбнулся. — Очень просто, Фелиппо. Мне ни в чем не пришлось себя сдерживать. Просто сделал, что захотел. Ты никогда не замечал, что делать мерзкие вещи куда проще, чем поступать правильно? Руссо, наверное, ошибался, когда утверждал, что человек по природе добродетелен. По-моему, наше естественное состояние — скотство. — Не думаю, что Саблоньер с тобой согласится, когда узнает. — Если… Если узнает, — веско поправил его Наполеоне. — Да и новые ноги у него от этого не отрастут… Школа вокруг них была совершенно такая же как прежде, только все окна теперь закрыты, а рамы заколочены гвоздями. В коридоре, накаленном жарким весенним солнцем, было невыносимо душно. У дверей библиотеки Наполеоне остановился и уставился на Антуана, трагически сдвинув брови. — Я не для Саблоньера это сделал. Для себя. Я думал, мне будет не так мерзко. А Саблоньер вообще не при чем. Обеими руками он потянул на себя тяжелую дверь. — Зачем мы сюда пришли? Печально усмехнувшись, он стукнул ладонью себя по лбу. — Вот болван! Самого главного-то я тебе и не сказал! Стянув с полки пухлый томик Безу, Наполеоне направился к столу, за которым старшие курсы готовились к выпускному экзамену. Сейчас за ним недвижным изваянием замер над учебником Пикадю. — Я буду сдавать выпускной экзамен вместе с вами. — Что? Как это? Тебе еще два года учиться. — А я экстерном сдаю, сразу за два года. Правда, времени на подготовку маловато, придется, — Наполеоне постучал пальцем по учебнику математики, — все это выучить. — И Вальпор на это согласился?! Так твоя тетка правда подружка его внучки? Наполеоне тоненько и истерично хихикнул. — Понятия не имею. Приезжала к ней какая-то толстуха, и они два часа обсуждали девицу Бертен, которая платья королеве шьет. Ну я и придумал, что она внучка Вальпора. А с директором очень смешно вышло. Я к нему пришел, нажаловался на то, что у меня медальон покойного отца похитили, поплакал даже немного, а потом взял да зачитал ему свою докладную записку про переустройство школы. Ты бы видел, что с ним сделалось! Наполеоне натужно улыбнулся, показав Антуану ровные мелкие зубы. — Он, видно, прикинул, что еще два года он меня не выдержит и сразу разрешил все экстерном сдать. — Совсем рехнулся, Буонапарте?! — сорвался на крик Антуан, — Ты зачем все это устроил?! — Да не ори ты так, — поморщился Наполеоне. — Я все на отлично сдам, вот увидишь. — А как же… Ты же во флот хотел… — Да черт с ним с этим флотом! — он раздраженно закатил глаза. — Мне мама письмо прислала. В третий раз за пять лет. Им там жить не на что, ей пришлось отпустить всю прислугу. Она сама белье стирает, Фелиппо. Офицерам ведь платят какое-то жалование? Мне надо поскорее начать служить, чтобы ей деньги посылать. Помнишь, мы как-то поспорили о том что с нами дальше будет? Ты оказался прав: никаких подвигов и приключений. Пора взрослеть, наверное. Мне в августе уже шестнадцать будет. С тяжелым вздохом он опустился на лавку рядом с Пикадю, бесцеремонно отодвинув его учебники локтем. Антуан присел рядом. Это, наверное, он просто выпил слишком много лекарства Мак-Маона и теперь видит совершенно бредовый неправдоподобный сон. В попытке осмыслить произошедшее, он рассеянно переворачивал страницы учебника. — Ну что ты все молчишь?! — Наполеоне, сжав и без того тонкий рот, вдруг больно ткнул его локтем в бок, — Презираешь меня что ли?! Ну так и скажи! Скажи! И проваливай к черту! Антуан медленно покачал головой, пристально, как в первый раз, вглядываясь в его лицо. — Нет, ты пугаешь меня, Буонапарте.