Искусство сочинения сентиментального романа

Круглое окно мансарды было распахнуто, и легкий сквозняк осторожно переворачивал страницы оставленной на столе тетради, в которой неровным почерком Наполеоне было выведено: «Пророк и маска». Больше ничего разобрать не вышло. Антуан оглянулся: на кровати, разинув пасть, стоял дорожный саквояж, поверх небрежно засунутых в него рубашек лежала гравюра с генералом Паоли, всюду вокруг валялись чулки, галстуки и книги, а вот самого Наполеоне в комнате не было, хотя было хорошо слышно, как он немного фальшиво напевает себе под нос что-то вроде «уэлли-уэлла, уэлли-уэлла». — Эй, Буонапарте! Ты где? Под потолком зашуршало, и сверху в окно свесились сначала длинные, не убранные в косу, волосы, а затем улыбающееся лицо. — Я видел тебя с д’Эстиенном во дворе. Выглянув наружу, Антуан удивленно присвистнул. Наполеоне сидел на крыше мансарды, перегнувшись через наличник. — Как ты туда попал? — Да вон же карниз, пройди по нему влево и забирайся ко мне. Тут замечательно! Еще раз осторожно посмотрев вниз, Антуан покачал головой. — Я что-то не в настроении сегодня совершать самоубийство. — Не бойся, — легко рассмеялся Наполеоне, — Кому суждено быть убитым, тот с крыши не свалится! Меньше всего Антуану хотелось, чтобы Наполеоне подумал, что он чего-то боится — пришлось, затаив дыхание, пройтись по узенькому карнизу. Наполеоне сразу втянул его наверх за наличник. — Ну как? — спросил он, не сводя с Антуана сияющих глаз. В прозрачное небо поднимались редкие струйки дыма — несмотря на теплую погоду, кто-то все же решил растопить с утра камин. Ощутив подступающую к горлу тошноту, Антуан не решался смотреть вниз — слишком уж высоко тут было, куда выше, чем им удалось подняться на воздушном шаре. Издалека, откуда-то из предместий доносился колокольный звон. Крыши и шпили церквей уходили к горизонту, а огромные здания вроде дома Инвалидов казались отсюда игрушечными. Антуан зажмурился, наслаждаясь ласковыми прикосновениями ветра, и ничего не отвечал. И так же понятно, что это лучшее место на земле. — Летом я тут только и спасался, — задумчиво произнес Наполеоне после долгой паузы, — внутри было невыносимо жарко, а на крыше с двух до трех ночи вполне терпимо. Иногда я даже тут спал… Антуан оперся локтями на наличник и спросил: — А с чего ты решил, что меня убьют? — Логика. Мы же с тобой офицеры. Есть довольно большой шанс, что мы погибнем в бою. С растрепанными волосами, без мундира, Наполеоне сейчас меньше всего походил на офицера. Как ни старался, Антуан не мог представить его с тонким голосом и слезами, слишком быстро подступавшими к глазам, в бою, и уж тем более, он не мог вообразить его убитым. Было в этом что-то противоестественное. Он вдруг ужасно разозлился на всех, включая короля, за то, что отправляет его в Безансон с двумя ночными колпаками, но без элементарных знаний о том, чем им, собственно, придется в полку заниматься. — Да какие мы офицеры! — фыркнул он. — Ты хоть раз из пушки стрелял? — Не-ет, — протянул Наполеоне, распахивая глаза. — Вот видишь… — Антуан со вздохом подпер щеку рукой, — А если война? Оба замолчали. Наполеоне любовался Парижем, а Антуан — Наполеоне, на лице которого застыла легкая, невероятно красившая его улыбка. Брови были чуть сдвинуты. Эта смесь потаенного тихого счастья и печали, заставляла сердце биться чаще. — Ты почему не пришел с Дагле проститься, поросенок корсиканский? — спросил Антуан, содрогаясь от нежности. Наполеоне замялся. — Да знаешь… Мне так грустно. Я не смог. Надеюсь, они меня когда-нибудь простят. Антуан ожидал, что он будет по обыкновению возбужденно трещать о будущем и восхищаться перспективами, как он это любил делать, но сейчас Наполеоне был так тих и печален, что даже не похож на самого себя. — Почему тебе грустно? Все же хорошо. Сведя брови, Наполеоне бросил на Антуана полный страдания взгляд. — Ты уезжаешь, — прошептал он, — А я… Я не успею тебя проводить. У меня дилижанс уходит в два, а мне еще де Мази надо встретить в городе. Коротко всхлипнув, Наполеоне схватил Антуана за руку и прижал ее к груди. — Да я и не знаю, хочешь ты, чтобы я тебя провожал или нет. Ты во мне разочаровался? Ужасно хотелось обнять его и прижать к себе, но на такой высоте Антуан старался не делать резких движений. — Ничего я не разочаровался, — выдохнул он, — Это ты прости меня, хорошо? Я так глупо пошутил про домогательства. И еще… Я не должен был всем рассказывать про медальон тогда у форта. Я знал, что для тебя это важно, но просто на это наплевал. — Но у тебя не было выбора! — Знаешь, я тут все думал про это, пока мы были в ссоре… — произнес Антуан с усилием, — если хочется сказать, что выбора не было, значит, он точно был. Просто ты не захотел выбрать правильный вариант. На лицо Наполеоне набежала тень сомнения. Прикусив нижнюю губу, он нахмурился. — А ты прав. Я так себе сказал, когда медальон подкинул, что, мол, другого решения нет. Но, наверное, я просто не захотел его искать. Он стиснул ладонь Антуана с новой силой. Его пальцы были заляпаны чернилами. — Господи, Буонапарте! Что ты такое так усердно пишешь? — Антуан с облегчением рассмеялся, чувствуя, как упала с сердца невероятная тяжесть, давившая на него так долго, — Мне кажется, я еще лет десять не возьмусь за перо после экзаменов. Придвинувшись вплотную, Наполеоне возбужденно зашептал ему на ухо: — А я… Ох, ты только никому не говори, ладно? Я опять роман пишу. Новый. От его близости и теплого, щекочущего щеку дыхания все поплыло у Антуана перед глазами. — Действие будет на востоке, в пустыне. Герой — борец за свободу шейх Хади. Его коварная мать взяла и вышла замуж за султана, который их завоевал. И муж ее уговорил на страшное дело: она прислала ему в подарок отравленное яйцо. Но Хади чудом выжил, правда, с тех пор лицо его стало безобразным, и он вынужден был носить маску. Голос Наполеоне стремительно набирал силу и пронзительность. — Как призрак он появлялся в разных города, и побеждал врагов! — Ничего себе! — рассмеялся Антуан, — От любви кто-нибудь умер? — Нет, это вообще не про любовь будет. В конце Хади возгордился, решил, что он лучше других, и стал немного походить на тирана. Он сделался эгоистичным и жестоким, забыл, что на самом деле важно. Из-за его глупости погибли все его друзья, и он, осознав все, покончил с собой. Хороший сюжет, правда? Я его не совсем сам придумал, конечно. Взял немного из книжки Мариньи про арабов… Ветер норовил закинуть распущенные волосы Наполеоне в рот. Он горячился, откидывая их с лица, и яростно отплевывался. Затаив дыхание, Антуан осторожно заправил непослушные пряди ему за ухо. Наполеоне непроизвольно подался навстречу, но сразу же отпрянул, густо, до самой шеи, покраснев. — Ох, а у меня ведь вещи не собраны… — пробормотал он и соскользнул вниз на карниз. Когда Антуан забрался обратно в комнату, Наполеоне бестолково метался туда-сюда, хватая и бросая обратно то чулки, то связку черных шейных платков. Прислонившись к теплой стене, спиной Антуан почувствовал стук часового механизма. Мягкое осеннее солнце заливало мансарду, очерчивая тонкие предплечья Наполеоне сквозь ткань рубашки. — Ну хватит, — Антуан прервал это мельтешение и потянул его к себе, — Потом доделаешь. Наполеоне поднял на Антуана огромные, полные паники глаза и испуганно сглотнул. Щеки, только что пылавшие нежным румянцем, стали пунцовыми. Антуан никогда еще не целовал того, кто бы не умел целоваться. Почему-то он думал, что довольно неуклюжий в обычной жизни Наполеоне будет неловок. Поначалу он и правда испуганно замер, явно не зная, что делать дальше, но длилось его замешательство всего одно мгновение. Его губы, поначалу прохладные и мягкие, вспыхнули жаром, и он ответил на поцелуй пусть неумело, но с удвоенным пылом. Ощутив у себя на затылке его маленькую, пламенеющую ладонь, Антуан едва не потерял равновесие. Они целовались отчаянно, яростно, стукаясь зубами, путаясь в торопливых объятиях, словно хотели высосать друг из друга жизнь или вдохнуть новую. А когда Антуан пустил в ход язык, Наполеоне, издав низкий стон, все повторил, да так неожиданно умело, что Антуан где-то на самом краю сознания подивился его прыти. Иглой кольнуло сомнение: да не врал ли Наполеоне ему о своей невинности все это время? Ему показалось, они целовались лет триста… Ну, может, сотню… А потом в груди у обоих кончился воздух. Наполеоне неохотно отлепился от его губ и уткнулся влажным лбом в ключицу. — Какие же мы были дураки, — рассмеялся он, — Бедняге Пикадю чуть глаз не подбили, а он все правильно советовал… Надо было сразу так и сделать. Да, конечно, дураки, думал Антуан. Пол мансарды покачивался под ногами. Все слишком поздно, все некстати, они ведь расстаются навсегда. Останутся только горькие воспоминания о собственной глупости. Отдышавшись, Наполеоне поднял на него горящий взгляд, и Антуан понял, что у него больше не получится смотреть на него сверху вниз — теперь они одинакового роста. — Ты знаешь, как сильно я тебя люблю? — спросил Наполеоне, заключая его лицо в ладони, — Ты даже представить себе не можешь, как! Я иногда дышать от любви не могу. А я ведь полюбил тебя с первого взгляда. Ты через ограду перелез, у тебя волосы торчали дыбом, и ты был без шляпы. И вдруг солнце вышло, и воробьи зачирикали. А я смотрел на тебя и слова не мог вымолвить. Помнишь? — Помню, — выдохнул Антуан, не веря своим ушам и не до конца понимая то, что он сейчас услышал. — А если я и злился на тебя, так это потому, что не понимал, что со мной. Зато теперь я так счастлив! — И я, — оторопело повторил Антуан. На самом деле он чувствовал только возбуждение, но знал, что дать ему выход не получиться, ведь тогда дилижанс в Безансон уедет без него. Отдышавшись, Наполеоне вжал его в стену и вышиб дух новыми яростными, жадными поцелуями. Так он будет зажимать в углах своих многочисленных девчонок, когда забудет его, подумалось Антуану некстати. Часы ударили в спину одиннадцать раз, как одиннадцать ножей. — Дилижанс, — прохрипел Антуан, из последних сил отпихивая от себя Наполеоне. Тот сопротивлялся, и у Антуана точно ничего бы не вышло, если бы на лестнице не послышался стук деревянной ноги. В последний момент они отскочили друг от друга. Антуан успел прикрыться шляпой, а Наполеоне сел на кровать, подтянув одно колено к животу. Безумные глаза выдавали его с головой. — Я тут принес в дорогу… Едва появившись на пороге, Гато сразу же загромоздил собой всю комнату. — …пирог и хлеб с ветчиной. Чтоб ты в дороге не оголодал, кадет Буонапарте. То есть младший лейтенант Буонапарте, — быстро поправился он. — Спасибо вам, мэтр Гато! — преувеличенно жизнерадостно воскликнул Наполеоне заглядывая в корзинку, — Только тут очень много, нам с де Мази столько не съесть. Фелиппо, давай я тебе половину отрежу. На место возбуждению пришла злость. — Обойдусь, — буркнул Антуан, и, отпихнув Гато с дороги, бросился вон. Он ненавидел сейчас себя и весь белый свет за то, что дилижанс отходит в полдень и за то, что он сам дурак, каких свет не видывал. Наполеоне догнал его уже внизу, в большом холле. — Фелиппо! Да стой ты! Куда несешься?! Ты самое главное забыл! — истошно вопил он на всю школу, а догнав едва не сшиб с ног, обнял и, быстро, но вполне чувствительно поцеловал в губы. Антуана прошиб холодный пот, но, к счастью, никто ничего не заметил. — Самое главное забыл, — повторил Наполеоне, задыхаясь, и сунул Антуану в руки сначала сверток с куском пирога, а потом какой-то мятый листок. — Смотри, не потеряй. На первой почтовой станции напиши мне. И я тебе напишу в Безансон, адрес я узнал. Когда приедешь, тебя уже будет ждать письмо. Правда, я здорово придумал? А отпуск можно взять уже через три месяца, я у де Мази узнал. У него кузен тоже в Валансе служит. Антуан развернул листок. На одной его стороне значился адрес: Валанс, полк ля Фер и имя полковника неразборчиво, а на другой — выведенный его собственной неумелой рукой профиль Наполеоне. — Это ты нарисовал на лекции по географии в самый первый день, помнишь? — сиял Наполеоне, — Это тебе на память. Ты мне потом тоже свой портрет пришли, хорошо? В отпуск поедем на Корсику. Я тебя с мамой познакомлю. Антуан развернулся и быстро-быстро пошел по коридору, не оглядываясь. Он бежал прочь. Если бы оглянулся, то никуда бы никогда не поехал. *** Наполеоне крутанулся на каблуках, не удержал равновесие и едва не упал в лужу. — Эй, поосторожнее! Ты мне гетры испачкал, — возмутился де Мази. — Пустяки! Мы взрослые, мы — офицеры. Вальпор не будет больше нас ругать за грязную форму, понимаешь?! Поудобнее перехватив кота, зажатого под мышкой, Наполеоне зашагал рядом с де Мази. Сегодня он особенно ловок, удачлив во всем, даже грациозен. У него сегодня даже вальс получилось бы станцевать без стула. — Слушай, а зачем он тебе? — де Мази кивнул на кота. — Зачем мне роскошный плюшевый кот в сапогах и шляпе?! — расхохотался Наполеоне на всю улицу, — Посмотри, какой красавец! Я не смог устоять! Кот в самом деле был прекрасен: таращил зеленые стеклянные глаза и топорщил усы из медной проволоки. Наполеоне приметил его еще год назад по пути в школу, а сегодня, пока он ждал де Мази у лавки, его осенило. За кота и книгу сказок Шарля Перро Наполеоне отдал все деньги, подаренные Панорией. — Ну если серьезно, это подарок, — признался он, — Это девочкам Пермон. Панория обещала прийти меня провожать. И как он мог тогда вообразить, что влюблен в нее? Вот дурачок! Нет, конечно, он ее любит, но совсем по-другому. — Лоре подарю книжку, а Сесиль — этого милого котика. — Наверное, наоборот? — осторожно удивился де Мази. Наполеоне злорадно ухмыльнулся: — Нет. Именно так, как я сказал. — Лора же младенец? Или я их перепутал? — Нет, все правильно. Лоре — полтора года, а Сесиль пятнадцать лет. — Тогда надо наоборот дарить, — стоял на своем де Мази. — А ты знаешь, что эта Сесиль сделала, когда я к ним на обед пришел? Да ей и ста котов будет мало! — Наполеоне в первый раз за утро нахмурился. — Пришел я к ним на обед в новой форме. Там полно народу. Родня с Корсики приехала: троюродные кузены Орнано и двоюродный дядюшка Рамолино. Панория на меня смотрит, а эта дура как захихикает! Ты, говорит, такой смешной, вылитый кот в сапогах! Ноги у тебя тонкие, а голенища сапог широкие. И знаешь, что было дальше? Забежав вперед, Наполеоне требовательно заглянул де Мази в лицо. — Что? — Они все засмеялись, — недобро сузил глаза Наполеоне, — И месье Пермон, и все гости, и даже Панория! — Ужасно обидно, — поддакнул де Мази, — А ты что? — Я? — Наполеоне довольно зажмурился и ловко перемахнул через очередную лужу на мостовой. — Я дождался пока все насмеются вдоволь, и говорю ей: «Вы, мадемуазель, всего лишь маленькая девочка, пансионерка! Вам бы, говорю, уместнее помолчать в обществе взрослых людей. — А она? — Покраснела, как рак и надулась. Дура! — с чувством повторил Наполеоне, — Как все бабы. Облачком набежавшая на солнце его настроения злость мгновенно растворилась в небесной синеве. Ничто сегодня не могло всерьез его расстроить или огорчить. Сесиль еще ребенок, да и вообще, видно, плохо ее в пансионе воспитывают. И он, взрослый офицер, должен быть снисходительнее к детским слабостям. Он любит Сесиль как сестру. Он любит всех вокруг и весь этот чудесный мир. Он любит. Это сразу ставит все на свои места. Это делает человека целым и идеально вписывает в мироздание, а, если бог есть, и бог есть любовь, то и ближе к этому загадочному творцу. И это так просто оказалось, и так сложно одновременно. Мир сделался просторнее и зазвучал иначе: звенел весенней свирелью среди осени, перебирал струны огромной мандолины. Наполеоне хотелось во весь голос подпевать «уэлли-уэлла», и сердце барабаном стучало в такт. Еще издали он заметил ландо Панории и розовые перья ее великолепной шляпы. Все-таки недаром ее считают самой элегантной дамой Парижа. Рядом сидела няня с Лорой на руках. Сесиль прохаживалась вокруг экипажа и взволнованно поглядывала по сторонам. Она тоже принарядилась в голубое платье с пышным муаровым бантом на спине и совсем не походила на монашку. Наполеоне сдержал себя и не понесся в припрыжку дарить кота. Он даже слегка затормозил, расправил плечи и отвесил дамам галантный поклон. — Добрый день, сеньора Панория, сеньорита Сесиль, Лора. — Боже, какие красивые юные офицеры! — всплеснула руками Панория. — Позвольте представить вам моего друга — младший лейтенант де Мази. Де Мази вытянулся в струнку и щелкнул каблуками. — Рад знакомству, сударыни. Наполеоне мне много про вас рассказывал. Панория протянула ему руку для поцелуя. — Мы тоже о вас наслышаны, де Мази. Как хорошо, что у Набулио появился друг. Ему было очень одиноко в школе поначалу. Пока они обменивались любезностями, Наполеоне бочком подошел к Сесиль и с медовой улыбкой вручил ей кота: — Это тебе на память. Играй на здоровье и вспоминай о своем коте в сапогах. Смуглое личико Сесиль поначалу выразило недоумение. Она, наверное, даже хотела обидеться, но услышав последнюю фразу вдруг улыбнулась и присела в реверансе. — Ой, какой милый! Спасибо! Наполеоне, который ждал от нее немного другой реакции, озадаченно потоптался на месте. — А это вот книжка… С картинками. Картинки очень красивые. Это для Лоры, но она еще не умеет читать, так что… ты ей почитай сама. Губы Сесиль дрогнули и она, привстав на цыпочки, поцеловала Наполеоне в щеку. — Как трогательно! Спасибо! — пропищала она умиленно. Нет, никогда не понять ему женщин, но зачем они теперь ему нужны, когда у него есть Антуан. Его Антуан. Прикрыв глаза, Наполеоне повторил эти слова несколько раз про себя, и от этого по венам побежали мелкие пузырьки, как от шампанского, которым его угощали у Пермонов. Наверное, это и есть счастье. Высунувшись из экипажа, он долго махал провожавшим шляпой. Пузырьки счастья все бродили в крови, не давая успокоиться. Попутчики его задремали, и только Наполеоне все не мог успокоиться. Звенели струны, плакали свирели и гремели барабаны мироздания в ушах. Какой все-таки красивый у меня друг, подумал он, глядя на спокойное лицо де Мази, сидевшего напротив. Он и не заметил, как де Мази из неловкого полноватого парня превратился в худощавого и элегантного молодого человека. Наполеоне принялся вспоминать, как год назад ехал в таком же дилижансе в Париж и мечтал о счастье и истинной дружбе. Надо же, а ведь все его мечты исполнились: у него появились друзья. Сколько приключений он пережил! А еще экстерном сдал экзамен, много страдал, и в конце его ждала награда — настоящая большая любовь. Чем он не герой романа? Сюжет его жизни ничуть не хуже того, что он позаимствовал у Мариньи. Интересно, каким же будет продолжение? Наверняка, безумно увлекательным. Вот только прав Антуан: все эти трагические финалы одна большая глупость. Где вы это видели, чтобы люди умирали от любви? От нее жить хочется в три раза сильнее. Кончиками пальцев Наполеоне осторожно коснулся губ. Неужели он сегодня утром целовался, как взрослый? Как же это здорово! Скорее бы взять отпуск и поехать с Антуаном домой. В его собственном романе обязательно должен быть счастливый конец. За окном экипажа медленно погружались в сумерки незнакомые деревни и перелески. Такое яркое синее небо вечером бывает только, если октябрь выдается погожий. Из корзинки дремавшей рядом пожилой дамы вкусно пахло копченой колбасой. Прислонившись виском к окну, Наполеоне сочинял для Антуана бесконечно длинное письмо, пока его все-таки не сморил сон.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ