Deus ex machina

К полю ползком подбираются вечерние сумерки. Лиловая дымка наползает на небо. Холод острыми иглами облепил мое полуголое тело. Где, мать его, этот Алекс?! Я прыгаю на месте, растирая себе руки, чтобы согреться. Блин, блин, блин, как же холодно… Ко мне подъезжает вытянутая железная капсула на колесах с открытыми треугольными окнами. Из окна высовывается белокурая, мочалкообразная шевелюра и круглая, но с мощным квадратным подбородком морда. - Почему так долго?! Я тут мерзну с голой задницей, между прочим! – ору я, залезая в машину к Алексу на переднее сидение. - Изи, Изи, успокойся, - отвечает мне Алекс растерянно, - Я летел, как мог. Я оглядываюсь на него. Действительно, он приехал прямо с работы: белая рубашка на широкой груди, черные брюки, узкие ботинки и галстук, удавкой затянутый на шее. Рабочий костюм, совершенно не сидящий на его огромном мускулистом теле. Одежда болтается на нем картонной накидкой. Этот костюм случайно не от того же дизайнера, на показе которого я сегодня дефилировала? Алекс включает печку, и мы трогаемся с места. - Ну, кто на этот раз? – спрашивает меня Алекс, устало смотря на меня из-под заплывших от долгой работы и бессонницы век. - Жена спонсора показа, - небрежно бросаю я, откидываясь на сидении, - Её муж застукал нас прямо у них в доме. А его псина порвала мне новые джинсы. Алекс обреченно вздыхает: - Почему нельзя без этого, Изи? Почему ты обязательно во что-нибудь вляпаешься? Ты ведь знаешь, каких трудов мне стоило пропихнуть тебя на кастинг, если учесть, что в наши дни моделей без агентства почти никуда не берут? После того, как ты поссорилась со своим материнским агентством, ни одно агентство не хочет тебя брать к себе из-за твоего поведения: выйти на подиум голой, заявив, что коллекция - дерьмо - такого себе ни одна модель не позволит! О чем ты вообще думаешь? - Алекс качает своей кудрявой головой. - Эй, не кипятись, приятель! - я равнодушно пожимаю плечами, - Та коллекция реально была дерьмом, и её все равно бы оплевали. Алекс снова вздыхает: - Просто не находи себе и мне проблем на пятую точку хотя бы месяц, ладно? И уже за это я буду тебе безумно благодарен, ведь мне тяжело вытаскивать тебя каждый раз из новой неприятности: на меня уже жалуется начальство за все мои отлучки, понимаешь? После того, как моя мама умерла мне не так просто будет найти новую работу без её связей. - Ладно, ладно, только не заводи опять эту старую телегу, ок? - говорю я, недовольно ерзая на сидении. - Ты же знаешь, что я для нас стараюсь. Пропихиваю тебя на показы, сам работая не покладая рук - все для того, чтобы заработать денег. Тогда мы сможем уехать вместе отсюда, как ты хотела. - Только что-то фигово у тебя это получается, - я угрюмо смотрю на него. Алекс оседает на сидении. Его глаза тускнеют на несколько тонов, усталость и огорчение угольно-серым покрывалом легли на его лицо с простодушными и наивно-детскими голубыми глазами. Он впивается глазами в лобовое стекло машины, намереваясь, очевидно, пробить в нем дыру. Обиделся, что ли? Ну и ладно. Мы проезжаем к ещё не заселенным, только что построенным районам, которые находятся около въезда в город. Около высокого бетонного забора виднеется небольшое скопление фигур: одна маленькая в окружении трех здоровенных. Медленно подъезжаем ближе. Маленького, тонкокостного, субтильного мальчика лет шестнадцати прижали к стене двое здоровяков, тем временем как третий, самый высокий из них, мужчина в таком же, как на Алексе, костюме, остервенело срывает с мальца одежду. Тот мужик - просто ребенок-обжора, в истерике срывающий обертку с очередной конфеты. Он поглощает их тоннами, почти не чувствуя вкуса, но никак не может насытиться. Это отвратительно. Вот почему я предпочитаю женщин, а не мужчин. Мужики грубые, ненасытные, у них никак не получается сдержать свою животную похоть, свой ненасытный сексуальный аппетит. Женщины же чувствительные к ласкам, глубокие и податливые. Хрупкий тростник и три громадных дуба. Чихуахуа и трио массивных боксеров. Цветочек на гибком и нервном стебельке и тройка пузатых кактусов. Стоит ему сделать одно неверное движение - они запросто сломают ему все кости. Жалко его, а, впрочем, все равно. - Это мой начальник, - сказал Алекс сдавленным от напряжения голосом. Тот самый, который постоянно делает ему выговоры. Он со всей силы сжимает руль. Гнев. По лицу бежит пот. Беспомощная и бесполезная ненависть. Он яростно скрипит зубами. Отчаянье. Да, ему реально не все равно. Его глаза тонут в бесконечной жалости к бедному мальчику. Вот такой он, мой друг Алекс. Сентиментальный, простодушный и слишком чуткий к чужим проблемам двухметровый добряк. Напряжение колотит ему по вискам: я вижу, как вздуваются его вены. Ну, к чему все это? Он с силой нажимает на газ. Мы летим прочь. Готова поспорить, его душа готова выпрыгнуть наружу и пойти отколотить этих верзил, этого урода, его босса с помощью своей недюжинной силы. Но тело Алекса сидит на месте. Обычно подобное случается в основном за пределами города, в таких вот безлюдных районах, так называемых «нравственных помойках». Там, где свидетелями твоих грязных делишек будут только молча негодующие пустые дома, с осуждением смотрящие на очередную мерзость. Мы въехали в город: мимо пролетают одни и те же деревянные рожи с приклеенными улыбками. Эти люди останавливаются и начинают забивать друг друга своей тяжелой вежливостью. Как вы? Как ваши друзья? Как работа? Как ваша семья? Схожие между собой женщины в серых прямоугольных платьях, расшитых серебристой пластиковой чешуей. Мужчины в узких серых штанах и джемперах с металлического цвета галстуками. В магазинах редко найдешь что-то яркое, необычное, чаще всего там - ряды полок с этой серой униформой. Будущее, сшитое из серых ниток, украшенное металлическими деталями. Мы подъезжаем к многоэтажке, коих миллионы в этом дурацком городе. Вот мы и дома. Я вылезаю из машины. - Слушай, Изи, ты помнишь, что ты обещала мне встретиться сегодня с Изабель? - говорит мне Алекс,- А то ведь она волнуется… Черт, точно. У меня же есть постоянная девушка. Надо привести себя в порядок, что ли… - Ага, - говорю я, вылезая из машины. - Ладно, я поехал: у меня еще кое-какие дела в городе, - Алекс слабо улыбается мне на прощание, - Пожалуйста, только давай без выходок, не как прошлый раз. - Пока, - говорю я, выходя из машины. Извини чувак, но без этого – никак. *** Легким лепестком сакуры, сорванным игривым ветром, Изабель кружится по огромному и пустому бальному залу с элегантным кавалером. На ней огромное и тяжелое платье с длинным подолом до пола и шлейфом сзади. Но нет скованности и тяжести в движениях черноволосой девы: она воздушна и грациозна. Они кружатся по всей площадке, между расставленных на каждом углу камер. Бальный зал почти полностью растерзали прошедшие годы: не уцелели ни портьеры, ни барельефы, ни роспись потолка - лица фресочных херувимов были испорчены плесенью, и, утеряв былую кротость, демонически скалились сверху. Амальгама выжившего зеркала сильно потускнела. Оно криво и одиноко качалась на выпадающем золотом гвозде, отражая в себе весь этот мрачноватый, тяжелый антураж, словно бы ещё хранящий в себе следы былого величия, но быстро сдающийся под гнётом времени. Всё темнело. Всё умирало. Но стоит взглянуть в черные глаза Изабель, эти живые, сверкающие звезды, из которых искрами выпрыгивают радость, счастье и восторг, на её очаровательную улыбку, на старинные костюмы, одетые на ней и её партнере – воображение само дорисовывает все необходимое в этом обглоданном временем помещении. На потолке переливается люстра. Кружатся другие пары в великолепных нарядах. Сама собой вся зала наполняется красками, звуками и чувствами. « - Все это можно дорисовать с помощью 3D графики: так и сэкономлю, и времени меньше потрачу, - решает про себя режиссер, наблюдая за парой, - Главное - это тот свет, которым светится этот невысокий курносый ангел.» Оператор за фронтальной камерой восклицает: - Она идеальна! Оператор за боковой камерой шепчет восхищенно: - Она безупречна! Оператор за камерой дальнего плана изумленно говорит: - Она прекрасна! - Стоп, снято, - кричит режиссер, хлопая в ладоши. Изабель аплодируют все в зале, даже её партнер. - Детка, ты как всегда была на высоте, - говорит режиссер. Изабель делает кокетливый реверанс и щедро награждает всех своей ослепительной улыбкой, а затем, прихватив подол платья, идет к себе в гримерку. - Ох, - устало вздыхает девушка, закрывая за собой дверь. Падает на кресло платье - Изабель остается в одном кружевном белье той далекой эпохи Наполеона. Она садится за туалетный столик, вынимает шиньон из своей прически. Смывает с себя грим. Все веселье, весь блеск её лучезарных глаз - все стирается вместе с макияжем. Перед зеркалом появляется совершенно другое лицо: задумчивая и понурая. Увядающий цветок. Всю ночь она не смыкала глаз, а все плутала и плутала по колючим зарослям сомнения и волнения, этому бесконечному лабиринту из терновника. Она отчаянно пыталась найти ответы на жестоко мучившие её вопросы: Где Изи? Почему она так долго не звонит и не берет трубку? Что случилось с ней, с этой девушкой, с обычным привлекательным лицом: овальным лицом, аккуратным тонким носом, чуть пухлыми губами, миндалевидными карими глазами. Вроде совсем не примечательная, но милая мордашка, если не считать озорной блеск в глазах, немного хулиганскую усмешку, чуть надменно вздернутые брови и короткие, пшеничного цвета волосы, бахромой облегающие голову. Высокая, плоская и худая девушка, постоянно одевающаяся в джинсы-клеш, кроссовки на толстой подошве, пиджаки с широкими плечами. Все то, что плохо сочетаются между собой, но что на ней всегда смотрится безупречно. Изабель ужасно измоталась, но так и не захотела замечать тот единственный ответ на все вопросы, которой упрямо маячил у неё за спиной: «Её нет, потому что она опять где-то шляется и спит с кем попало». Изабель вздохнула. Ох уж эта Изи, внезапным ураганом ворвавшаяся в жизнь актрисы, разбросав все остальные приоритеты. Это безумный и беспощадный смерч, который то появлялся, то снова приходил, не давая ей покоя. Однако Изабель любила Изи: она дышала ею, она смаковала привкус её кожи во рту после душных и страстных ночей, она упивалась её голосом. Ей нравилось её тело, её лицо, её характер, такой взбалмошный и легко возбудимый, похожий на пенящиеся шампанское. За эти наслаждения она готова была перетерпеть все: периодическую грубость, раздражительность и невнимательность с её стороны. С ней было интересно, с ней было весело. Но именно из-за неё чуткая Изабель не спала по ночам. Хлопает дверь. Изабель вздрогнула и обернулась: сзади стояла огромная, в человеческий рост, с бирюзовыми глазами и черными волосами кукла. То ли мальчик, то ли девочка. «Наверное, очередной поклонник принес её, а я задумалась и не заметила» - облегченно подумала она. Кукла зашевелилась. Она пошла прямо на девушку, механически двигаясь. Мурашки рассыпались по всему телу, страх, злобный кукловод, скрутил все мышцы девушки. Живые глаза у куклы, на столько живые, что в них мечется живая душа, которая смотрит на Изабель и рентгеном просвечивает все существо актрисы. - Добрый вечер, мисс Тюнер, - говорит кукла учтиво своим мелодичным баритоном, - Меня зовут Некро. Успокойтесь: я не причиню вам вреда. Я всего лишь ищу Алекса Мэтстоуна, вы ведь знаете, где он, верно? Изабель ничего не сказала: удивление комом встало у неё в горле. Раздался стук в дверь. - Изабель, это Алекс, я хочу поговорить с тобой об Изи, - доносится знакомый голос с той стороны. - А вот и он, - говорит кукла, оборачиваясь к двери.