Atonement — The Last of the Blacks // Искупление — Последние из Блэков

      — Я не думаю, что мне позволили бы выбраться в центр города, — сказала Камилла, лежа на ковре в комнате Регулуса. Ее тонкие костлявые руки перебирали мягкий ворс, глаза глядели в потолок.       Регулус лежал на своей кровати, глядя в балдахин. Около него валялся учебник Крофорда, в окна била летняя жара, хотя в комнате все еще сохранялась прохлада.       — Я бы столько тебе всего показала! Когда мы еще в следующий раз увидимся? — протянула она, потягиваясь.       — Не знаю. Может, на Рождество, — сказал Регулус, еле шевеля губами.       До свадьбы оставалось три дня. Регулус был рад, что Сириус подавляющую часть времени где-то пропадал. Дом стоял на ушах, потому что восемнадцатого числа он наполнится другими родственниками, гостями.       Единственное, что неприятно тянуло, так это то, что Регулус так и не говорил с Альфардом. Его тоже практически не было видно. Конечно, рука уже третий день его не беспокоила. Регулус почему-то хотел верить, что отец останется достаточно гуманным, поймет, что невозможно полностью перервать контакт с человеком, который живёт буквально в соседней комнате и приходится тебе родным братом, или родным дядей.       Но тем не менее, уже три дня Регулус общался исключительно с Камиллой.       Камилла, хоть и была любопытной, все же не задавала вопросов по поводу отношений между Регулусом и Сириусом или Альфардом. Она не так хорошо знала их, как раньше, редко встречалась, и боялась залезть не в свое дело. Она желала обоим — и Сириусу, и Альфарду доброго утра, дня или вечера, каждый раз, когда встречалась с ними во время приемов пищи, но на этом все заканчивалось. Регулус по прежнему оставался единственным, чье общество она предпочитала больше всего.       И Регулус любил ее за это. За ее легкость и непринужденность, наивность и умение поддержать любой разговор, никогда не пресекая личных границ. И хотя они не рылись в душах друг друга, это не мешало стать им действительно близкими друзьями, еще большими, чем они стали во время Рождества или за время переписки.       Как и предугадывалось, на свадьбу съехались все Блэки и те, кто тем или иным путем являлись им близкими родственниками. На свадьбе была и старая чета Лестрейнджей — родители Рудольфуса и Рабастана, и Лорд и Леди Малфой, которые все никак не отпускали от своего колена уже взрослого и женатого Люциуса. Старушка Сильва Катуар, которую Регулус видел впервые в жизни, братья Луи Катуара, их жены и дети.       Камилла знала абсолютно всех, она любезно здоровалась с каждым, и каждый узнавал ее, обдавая теплом и искренней любовью, словно с французской стороны всем было совершенно все равно на то, каким образом заплетены ее волосы и какого фасона она носит брюки, или кому принадлежали ботинки, в которых она щеголяла дни напролет.       Некоторые из родственников узнавали Регулуса, правда зачастую они называли его Сириусом. Французские родственники без разбора, в подавляющем своем большинстве, видя братьев, словно сговорившись, путали их имена. Некоторые снисходили до того, чтобы запомнить различия двух отчетливо братьев, различающихся многим — начиная от волос и заканчивая ростом (Регулус все еще был слегка ниже Сириуса). Но в остальном Регулус даже пришел к выводу, что так даже лучше, что иногда его путали с Сириусом. Понимая путаницу в головах этих людей, Регулусу становилось легче.       Видимо, никто так сильно не беспокоился о наследии благородного дома Блэков так, как сами Блэки и ближайшие к ним чистокровные Британские семьи, мечтающие о собственном превосходстве и чужом крахе.       В день свадьбы все словно потеряли головы — было шумно, вокруг все усеяно цветами, огнями; Регулус не выходил из комнаты без крайней нужды, хотя на время самой венчальной церемонии, конечно же, был в своей лучшей одежде и сидел среди своих многочисленных, но неизвестных родственников.       Ему хотелось, чтобы день поскорее прошел. Чтобы вновь наступил вечер, небо стало темнее и звезды снова стали видны. Чтобы охладела разогретая солнцем и шагами людей земля, и уставшие гости заснули, склонив свои головы на свои мягкие подушки в соседних комнатах.       Все находились на улице под палящим солнцем, каждое лицо светилось при виде Аралуэн в белом воздушном платье, огибающем ее тонкую талию и объемными полупрозрачными рукавами, обхватывающих тонкие запястья. Она выглядела совсем маленькой и хрупкой, настолько воздушной, что словно вот-вот грозилась раствориться в воздухе. Около нее стоял Рабастан, совсем противоположный невесте. Его черный фрак делал его плечи более острыми, фигуру более уверенной и устойчивой, хотя руки его были мягки от самых плечей. Голова слегка склонена, подбородок больше не был задернут к самому небу. Регулус долго разглядывал некогда своего сокурсника со Слизерина, заносчивого, неотесанного отпрыска Лестрейнджей, и не узнавал в новом образе того, с кем учился практически бок о бок пять продолжительных лет.       Когда-то также замуж выходила Нарцисса. Она тоже выглядела словно пушинка, но ее от Аралуэн отличала собственная подача, которой Малфой пользуется до сих пор. Регулус как снова отчетливо вспоминает ее горделивый стан и холодный взгляд, легкую улыбку. И Люциус Малфой был совершенно таким же, лишь на голову выше ее, такой же голубоглазый блондин с тонким носом, взглядом и осанкой.       — Знаешь, моя мама их ненавидит, — сказала Камилла, разглядывая веселых гостей. Она имела ввиду, безусловно, родственников со стороны Луи Катуара.       — Почему же? — спросил Регулус. Ему казалось, что всем Блэкам на руку то, что ни один из Катуаров не догадывается без точного указания, кто есть Сириус, кто Регулус, и путаются в их родственных нитях.       — Мама говорит, они все идиоты. Ничего не понимают в идеологии чистоты крови, и следуют ей только из-за собственной глупости и считают ее всего лишь эстетичной и красивой концепцией в магическом мире. Глупые показушники, — она сделала глоток из стакана с апельсиновым соком, не убирая его от лица, — Намеренно выйду за маглорожденного. Или вообще за магла. Как Андромеда.       — Андромеда не делала этого намеренно, — возразил Регулус. Их никто не мог слышать, в шуме музыки, смеха и голосов их тихий разговор буквально тонул.       — Ну, то есть, я знаю, — поправилась Камилла, — Но сути дела это не меняет.       — Почему же ты так протестуешь? Неужели, тебя беспокоит только тема замужества? — не сдержался Регулус, и Камилла мгновенно повернула голову в его сторону, анализируя.       Регулус, конечно, не был туповат, чтобы не догадаться о других причинах бунта. Да, Камилла не сталкивалась с тиранией и насилием, принуждением вступления в ряды пожирателей смерти. О вражде между сестрами и братом родители, по-видимому, даже не догадывались, не говоря о других родственниках, и хотя Камилле часто делали выговоры за внешний вид, дальше слов, как казалось, никогда не заходило.       — Мерлин, конечно же, нет, — воспротивилась ему Камилла, выпрямляясь и направляясь к саду, где людей было меньше. Там она не останавливалась, уверенно идя дальше, иногда посылая дружелюбные взгляды незнакомым Регулусу людям, махала им рукой и шла дальше.       Как Регулус и думал, они вновь вышли к морю, на берегу которого стоял сильнейший солнцепек, из-за чего сегодня они остановились в тени под деревом, прячась от палящего солнца.       — Разумеется, меня беспокоит не только замужество, — сказала Камилла, — Я уже твердо решила насчет этого. Меня беспокоит другое.       — Что же?       — Ты так хочешь знать?       Регулус пожал плечами, делая вид, что не совсем заинтересован, хотя конечно хотел узнать все то, что происходило в жизни французской чистокровной элиты, поскольку узнать что-либо было действительно сложно.       Они ни разу не обсуждали этого, обходя тему стороной. Уставшие от шума и гама, десятков чужих голосов и пестрящих букетов, припрятанных во всех углах и пышущих своими резкими ароматами, вместо того, чтобы отдохнуть, они начинают обсуждать животрепещущую тему, от которой оба отворачивались, стоило им приблизиться к ней совсем несильно.       — Понимаешь, в чем дело, — начала она медленно, усаживаясь на траву в своем платье, — У нас нет такого количества информации, как у вас в Англии. Ваш «Ежедневный пророк» постоянно информирует о происшествиях и поисках пожирателей, показывает настоящую сторону этого дела. У нас в стране так не принято. Я не знаю почему, но создается впечатление, будто во Франции ничего не происходит. Хотя меня родители сильно ограничивают в получении какой-либо информации, уж не знаю, думаю, мама знает всю подноготную, но вот отец... Он бредит идеями Темного Лорда, восхищается им, но словно эстет, и, конечно же хочет, чтобы Ивес стал пожирателем смерти. Отец находит все это невероятно красивым, эстетичным — сохранение чистоты крови ради продолжения рода, даже если будет необходимо прибегнуть к инцесту, борьба с людьми, получившим магический дар по случайности — маглорожденными. Он всю жизнь рос, окруженный красотой и изяществом, совершенно не зная проблем. Конечно, он клюнул на эту удочку одним из первых. Но сам он не рвется в Пожиратели, потому что после смерти моего дедушки — его отца — он слишком занят. Не знаю, оправдание ли это, но он действительно одержим Темным Лордом. У мамы, возможно, более приземлённые мысли о Воландеморте, однако они кажутся таким образом только сильнее. И всю жизнь нам говорили, что необходимо сохранять наши традиции. Об этом особенно часто в последнее время говорят в Шармбатоне — особенно много на факультете Метриз. На моем, Ардоре, немного меньше. Но так, вся школа гудела в конце года. Самая большая проблема в том, что никто не знает того, что происходит на самом деле. Я жду, когда им всем откроются реалии.       С минуту они сидели в молчании.       — А сама-то ты откуда все знаешь? — спросил Регулус.       — Я? — спросила Камилла, приподнимая брови, — Я... случайно.       Регулус ухмыльнулся, но не сводил с Камиллы глаз. Она покрылась густым румянцем.       — Пару раз я случайно подслушала, о чем мама говорит со своими знакомыми в своем кабинете. Когда была в Лондоне я читала газеты. Вообще... я просто шатаюсь где попало, знаешь, в городе. Попадаю в какие-нибудь забегаловки, кабаки... Слушаю.       Регулус рассмеялся, когда увидел, как сильно сконфузилась Камилла.       — Я не верю абсолютно всему. Но я же не такая глупая, чтобы верить в это все так, как делает мой отец.       — Ну, да, — сказал Регулус.       Издалека доносились звуки празднества, такие далекие для этих двоих.       И внезапно Регулус вспомнил, что завтра ему исполняется шестнадцать лет. Целых шестнадцать лет — как много это для него было. Он совершенно забыл о том, что скоро у него день рождения.       В тайне он надеялся, что никто не будет помнить. Регулус знал, что родители никак не отметят, что он стал на год старше, и он был уверен, что никому другому не будет до него дела, даже Камилле — за столько времени они уже забыли даты дней рождений друг друга. Возможно, вспомнит Альфард, может, даже Сириус — но их внезапно стало так мало в жизни Регулуса, что он особо старался не думать о некогда счастливых днях в Ньюэме, где они были все вместе.       С Альфардом Регулус все же встретился этим же вечером, восемнадцатого августа. Когда солнце ушло за горизонт, оставляя освещать ночной мир светлячкам и фонарям, Регулус не торопился возвращаться в поместье. Люди все ещё болтали, и хотя кто-то возвращался домой — еще дальше были слышны хлопки порталов, некоторые планировали остаться еще на день-другой. И Блэк не хотел путаться под ногами у незнакомцев, попадаться на глаза отцу или матери.       Он остался один, вдыхая свежий морской воздух, сидя на старой массивной скамье, откуда можно было видеть море. Его никто не мог заметить, если бы кто-то только не пришел на берег намеренно, прошёлся бы по тонкой тропинке и оказался в небольшой, забытой богом оранжерее, которая, кажется, уже не принадлежала Катуарам, а возможно была вовсе когда-то выращена маглами.       Но Альфард всегда его находил, и он давно его искал. Исподтишка наблюдал за Регулусом, стараясь вести себя осторожно, потому что видел, как Орион внимательно держит глаз на своем младшем сыне, но это была единственная причина, по которой Альфард не мог заговорить с Регулусом.       — Скоро перевалит за полночь, ты совсем не хочешь спать? — спросил мягкий голос за спиной Регулуса, вслушевшегося в эту тишину.       Он вздрогнул, узнавая родной голос, и сильнее вжался с скамейку, на которой сидел.       — Привет, Альфард, — сказал Регулус, и стоило словам вылететь изо рта, как на руке возобновилось уже забытое покалывание. Регулус закусил щеки изнутри, неосознанно потирая тыльную сторону ладони другой рукой, словно это могло убрать внезапную, слабую боль.       — Как дела? — спросил он, садясь рядом.       Регулус пожал плечами, решая, что не будет говорить, когда нет сильной необходимости. Его правая рука слегка прикрывала бинт, под которым уже затянувшаяся царапина вновь начала слабо кровоточить, впервые после того короткого разговора с Сириусом в коридоре.       Альфард не донимал его вопросами, и Регулусу это нравилось. Хотя он не говорил, снова чувствовал зажатость и настроение вновь оказалось подавленным, само присутствие дяди успокаивало. Им не обязательно было говорить, так ведь?       — Что у тебя с рукой? — наконец спросил он, и на секунду душа Регулуса покинула тело.       — Ничего, — как можно спокойнее сказал Регулус, но не знал, насколько правдоподобно, потому что внутри него бушевал ураган созданный из переживаний и страха, которые он нещадно в себе подавлял.       Альфард не поверил. Регулус знал, что он не поверит, но все равно упирался, не говоря настоящую причину. Отца в таких делах нельзя было перехитрить, Регулус знал его.       — Регулус, — настоял Альфард тем самым голосом, которым убеждал Регулуса заниматься с Чарльзом Клеменсом или читал Сириусу нравоучения. — Что?       Альфард постарался немного смягчиться, но тень тревоги уже промелькнула в его лице, и сомнений в том, что Альфард догадался, что все не так просто, уже не было.       — Это отец? — спросил он тихо, кивая на забинтованую руку, но Регулус ничего не сказал, лишь пялился куда-то вдаль, смотря, как темные волны приливают к берегу, а затем с силой от него отталкиваются.       Он услышал глубокий вздох, и затем теплые ладони дяди взяли его перебинтованную руку, и Регулус этому не сопротивлялся, лишь молча смотрел на то, как бинт медленно развязывается и Альфард долго смотрит на тонкую рану, где первые капли крови стали пропитывать снятый бинт.       Регулус один раз поменял его, — когда он снял белую повязку, то увидел, что на месте пореза образовалась засхошая корочка, подарившая ему надежду на то, что к концу августа все заживёт. Теперь же за пару слов порез был как свежий, по ощущениям, он стал будто больше, немногим глубже, и за ту неделю, которая им осталось провести в Тулоне, он уже не исчезнет бесследно.       — Проклятье... — прошептал Альфард, в его голосе Регулус слышал потерянность, неверение, — Я найду что-нибудь, — сказал он, все также глухо.       — Бессмысленно, уже не успеет зажить до конца августа, — устало сказал Регулус, и порез лишь снова начал кровоточить, боль была все более и более ноющей.       — Нет, молчи, просто — молчи, — убеждал Альфард, и Регулус устало выдохнул, — Меда должна что-то знать. Узнай я об этом немного раньше!       — Ты видел Меду? — вырвалось у Регулуса, из-за чего он резко выдернул свою руку из руки Альфарда, потому что рана увеличилась и теперь с руки свободно стекала струйка крови.       — Регулус! — шикнул Альфард, пока Регулус смотрел, как ледянящая кожу кровь капает на плитку.       Регулус закусил губу, пытаясь игнорировать болезненную пульсацию и впервые в жизни стараясь изо всех сил держать язык за зубами, что ему никогда до этого дня не составляло труда.       — Жди меня здесь, — сказал он, вставая и устремляясь к поместью, и хотя Альфард старался выглядеть невозмутимо, его серьезное лицо не давало повода думать, что он действительно просто так вышел на прогулку.       Регулус не успел спросить, куда пошел дядя, и был рад этому, потому что уже не мог представить, насколько плохо могут стать дела. Он даже не думал, что тонкая царапина превратится в глубокий порез. Кровь не хлестала, нет, но было понятно, что теперь шрам неизбежен.       И, конечно, Регулус думал об Андромеде. В последний раз он видел ее, когда ему было четырнадцать. Через несколько минут наступит девятнадцатое августа и ему исполнится целых шестнадцать лет.       Да, он совсем не думал, что свой шестнадцатый день рождения проведет так.       Но как он был счастлив, что в этот момент около него будет Альфард.       Альфард вернулся через несколько минут, как Регулус и догадывался, у того в руках был тонкий бинт и что-то для обработки свежей раны. Конечно, Альфард не стал бы доверять здешним эльфам, которые не хуже своих хозяев могут разнести самые разные новости и сплетни, о которых узнали, по всей округе.       — Ни слова больше, Регулус, пока это на тебе, — сказал Альфард, аккуратно стирая кровь.       Он говорил об этом злосчастном проклятье, и впервые за долгое время Регулус понял, насколько это ужасно — не иметь возможности говорить. Не молчать самому, а быть насильно лишенным воли разговаривать с кем-либо, не испытывая при этом физической боли. Но ему, в какой-то степени, было в привычку постоянно молчать. Это было несложно, и спустя пять минут Регулус понял, что ему вправду нечего сказать, и его невозможность говорить лишь отгородит его от любых каверзных вопросов, которые Альфард иногда мог бы ему задать.       В ночной тишине, в полутьме, наступило девятнадцатое августа.       Регулус случайно увидел, как стрелки часов уже немного перевалили за двенадцать часов, отсчитав первые десять минут нового дня.       Ему исполнилось шестнадцать лет.       — С днем рождения, — сказал Альфард тихо, его поздравление повисло в воздухе. Впервые за несколько лет кто-то сказал ему эти слова вслух. Слова, которые наверное ему никогда не говорили родители, не говорили Барти или Пандора.       Только лишь Сириус. В далеком детстве.       Его день рождения было летом. Оно выпадало на каникулярное время, и впервые за долгое время Регулус встречает его где-то вне дома. Там, где кто-то может сказать ему три простых слова.       Альфард начал шарить руками в карманах, проверяя один за другим, пока наконец не достал аккуратный конверт, и протянул его Регулусу.       Он не сразу заметил оформление, подпись и почерк. В темноте мелочей было не разглядеть, и еще до того, как он заметил, снова не отдавая себе отчета спросил:       — Что это?       Но затем плотно сомкнул рот, вспоминая о проклятии и чувствуя колющую и еще более сильную боль. Альфард поджал губы, Регулус почувствовал напряжение со стороны дяди, и пока тот молчал, видя, что Регулус начал всматриваться в имя отправителя, написанное таким знакомым почерком.       А затем его руки задрожали, дыхание стало короче, когда Регулус разобрал написанное имя — в правом уголке, аккуратным почерком, тонким пером было выведено: «Андромеда Тонкс».       Он молчал, в неверии глядя на конверт в своих руках.       — Была возможность навестить их. Короткая встреча, Меда написала письмо буквально на коленке. Только молчи, Регулус, пожалуйста, молчи, — с грустным смешком сказал Альфард, видя застывшее в изумлении лицо племянника, опасаясь, что какие либо слова, которые могли причинить ему боль, снова могли вырваться.       Альфард потрепал Регулуса по плечу, от холода и прикосновения пронеслась череда мурашек по спине и шее, и снова, не видя ничего перед собой, кроме письма, Регулус ничего не замечал.       Говорить было не о чем. И не нужно.        Как можно тише Регулус зашел в свою комнату, спрятав письмо в рукав рубашки, потому что карманы были слишком маленькие, а натыкаться на кого-либо в полночь с каким-то письмом в руках совсем не хотелось.       Виски пульсировали с огромнейшей силой, словно вот-вот были готовы проломить кость, Регулус слабо зажег лампу, дрожащими от холода и волнения пальцами стал раскрывать конверт, с такой аккуратностью, словно он мог вот-вот рассыпаться прямо на его колени.       Во рту пересохло, всё тело было напряжено, и волнение возрастало все более и более, как Регулус открывал письмо.       Сложенный вчетверо листок был исписан этим милым и изящным почерком. В этот раз было видно, что рука Андромеды дрожала — окончания некоторых букв остро обрывались, иногда перо от давления впивалось в бумагу, и линии местами получались толще обычного, но этот почерк все еще был всё тем же, что и раньше. Это было письмо от его кузины.       «Мой дорогой, любимый Регулус! Я сердечно поздравляю тебя с шестнадцатилетием и желаю всего самого наилучшего! Я пишу очень быстро, времени совсем мало, но надеюсь, моя спешка не сильно отразиться на качестве письма.       Я безумно по тебе скучаю — не проходит и дня, как я не вспоминаю тебя. В спокойствии нашей жизни, в ее размеренном течении я все чаще предаюсь тревожным и горьким мыслям, и так часто мечтаю о встрече с тобой и Сириусом.       Альфард что-то успел мне рассказать, но я не хочу никак акцентировать внимания на каких-либо проблемах, по крайней мере, сейчас. Я лишь слабо упомяну, что кое-что всё же знаю.       Время летит с удивительной скоростью, не так ли? Так часто кажется, что столько лет прошло с нашей последней встречи, ведь тогда тебе было всего четырнадцать, а когда ты прочтешь это письмо, тебе будет уже целых шестнадцать лет. Но как быстро пролетело это время!       Наверное, я, все же, не смогу обойти что-то стороной. Хотя я и живу, как выражается Тед, «на отшибе мира», и уже привыкла к этому однообразию и научилась им наслаждаться, новости от меня не ускользают, хоть вся магическая Франция, как можно было понять, живёт в неком информационном недостатке.       Я знаю, что происходит в Англии, пусть и поверхностно, и прекрасно понимаю, как обстоят дела у семей, в том числе, у Блэков. Я не думаю, что это именно то, что ты хотел бы прочесть в день своего рождения, но я хочу, чтобы ты знал одну важную вещь.       В моей жизни никогда не будет никого и ничего дороже моих самых близких людей, и тебя в том числе. Тебе наверняка это уже говорил Альфард, может, Сириус, но я хотела бы, чтобы ты также знал — что любовь моя к тебе была бесконечна и она останется таковой, что бы тебе не пришлось сделать, чтобы спастись в этом ужасном мире. Я никогда не строила лишних иллюзий, и знаю, что никто — ни Альфард, ни Сириус, ты — никогда того же не делали.       Регулус, оставайся таким же сильным, каким ты всегда был. Настойчивым, уверенным в себе и верным своим принципам, и главное — всегда помни, что в мире будут люди, которые тебя любят. Мне так жаль, что я не могу быть около тебя — смотреть, как ты растешь, как ты учишься (я знаю твои стремления в алхимии и искренне желаю тебе успехов в этом непростом деле), и мне так жаль, что у меня нет возможности даже иногда писать тебе.       Я с нетерпением жду дня нашей встречи, и я уверена, что рано или поздно он наступит.       Бесконечно, сильно люблю,       Твоя Меда».       Казалось, что он перестал дышать. В горле неприятно встал горький ком, внезапно стало так тяжело, тоскливо, но как Регулус был счастлив держать это письмо в своих руках.       Как он был счастлив чувствовать, что маленький огонек надежды и тепла вновь робко разгорается в нем, благодаря таким простым словам.       Как давно он не держал в руках таких писем, как давно не читал что-то, написанное Андромедой. Регулус совсем забыл, какие у нее теплые письма, наполненные светом и мягкостью, хоть именно это и было написано дрожащей и напряжённой рукой.       Сколько могла знать Андромеда, и что успел ей рассказать Альфард, оставалось секретом, и Регулус боялся, что где-то что-то могло умалчиваться, что-то, что покоробило бы этот порыв в письме кузины. Он старался отгонять эти мысли, но они все ещё его преследовали и не собирались отпускать.       «Что бы тебе не пришлось сделать и с чем столкнуться» — говорила не только Андромеда. Альфард тоже однажды так сказал, и создавалось впечатление, что оба понимают, как тяжело окажется безболезненно, безопасно, с сохранением собственной жизни обернуться против Темного Лорда. Медленное осознание постепенно проходило в голове юного Блэка, и мудрое смирение с возможной участью в будущем порой накатывало на него, но лишь временами.       Регулус все еще не мог поверить, что смог бы когда-нибудь стать одним из тех, кем является жестокий Рудольфус Лестрейндж, тупоголовые братья-близнецы Кампбеллы, его безумная кузина Беллатриса, сестра Андромеды.       И он почувствовал... тоску. Сильнейшую, такую, которая охватывает внезапно и накрывает с головой. Он так давно не видел Андромеду, что она уже успела превратиться в его воспоминания. Напоминания, что когда-то она была около него, он слышал её голос и смех, видел ее. Но сейчас старшая кузина осталась в его воображении, туманная и легкая, такая далекая.       За окном сгустилась непогода. Тучи заволокли кристальное небо, закрывая блестящие звезды, сгустилась духота и по крыше закрапали первые, но уже тяжелые капли дождя. Затем разразился гром, яркая молния разрезала темноту над разбушевавшимся морем, и ураганный ветер влетел в комнату, поднимая легкие шторы до потолка и занося ледяные капли, роняя их на пол и подоконник, чуть не долетая до кровати.       Регулус закрыл окна, приглушая шум летней грозы. Яркие молнии, сверкая, озаряли комнату сильным белым светом. Но его это не беспокоило. Регулус любил грозу, любил дожди и тучи. Любил слушать их в тишине, засыпая. Любовь эта родилась в раннем детстве, когда в таком тихом месте, как у себя дома в Лондоне, звуки дождя и свист ветра за окном, удары грома забирали внимание.       Но сегодня его внимание было приковано к письму. Словно Регулус не верил, что это написали действительно ему, что каждое доброе слово — для него. Всё это тепло — ему.       Строка за строкой, слово за словом, еще немного, и он бы выучил письмо наизусть.       — Регулус? — он услышал робкий голос за своей спиной, сразу же оборачиваясь.       Он не слышал, как Камилла открыла дверь, и теперь она стояла в своей пижаме, с распущенными нерасчесанными волосами. Она выглядела сонно, стояла в проходе босая и дрожащая, сжимая плечи обеими руками.       — Всё в порядке? — спросил Регулус, откладывая письмо, пряча его под один из учебников, которые лежали ближе всего.       — Да, да, — она активно закивала головой, — Просто не пойми неправильно, я уже спала, но эта погода...       Снова раздался приглушенный грохот, комнату осветила вспышка белого света, Камилла вздрогнула и мгновенно замолчала.       — Ты боишься грозы? — слегка улыбаясь спросил Регулус.       — Что? Нет! Не смейся, — сказала она, видя усмешку на губах Регулуса.       — Что? Даже не думал, — Регулус начал обороняться, но улыбка не сходила с его губ при виде такой Камиллы.       Катуар молчала, переминаясь с ноги на ногу, шмыгая носом от холода.       — Я могу... остаться у тебя какое-то время? — спросила она совсем тихо, неуверенно, боясь, что Регулус высмеит её. — Я не буду здесь долго, посижу на диване и подожду, пока гроза пройдёт. Потом я тихо уйду к себе в комнату.       — Конечно, оставайся сколько тебе нужно, — сказал Регулус, — Если хочешь спать, можешь лечь на кровать, я не думаю, что засну сегодня.       — Почему? — спросила Камилла, запрыгивая на кровать, садясь и заворачиваясь в одеяло.       Регулус не дал ей никакого ответа, лишь пожал плечами, глядя на книгу, под которой лежало письмо от Андромеды.       — Что-то случилось? — спросила Камилла аккуратно, но Регулус лишь усмехнулся, отрицательно помотав головой.       — Нет. Ничего.       — Я с ног валилась после этого ужасно длинного и жаркого дня. Этот дождь просто отрада после такого, но гроза... — она боязливо сжалась, Регулус снова невольно усмехнулся этому ее детскому страху. — Да хватит смеяться!       Она быстро схватила подушку, на половину вылезая из своего одеяльного кокона, и с внушительной силой запустила ее в Регулуса.       Регулус рассмеялся еще сильнее, ловя тяжелую подушку, которая прилетела ему в голову.       — Я не смеюсь! — сказал он сквозь смех. Камилла пыталась оставаться серьёзной, но от смеха Регулуса сама того не хотя, улыбнулась.       — Конечно, — язвительно выдавила она, снова накидывая одеяло на плечи, оставляя видными одну лишь голову, — Но я правда не понимаю, как ты не хочешь спать после такого дня. Неужели тебя это все не выматывает?       — Выматывает.       — Не похоже.       — Очень выматывает.       Камилла расхохоталась, разливая перезвоны своего смеха по тёмной комнате, заглушая стук капель и грохот молний.       На ночь наложили много заклинаний тишины, чтобы гости не беспокоились. Смеяться можно было во весь голос, и Камилла использовала эту возможность на полную.       — Я хочу есть. Пойдём на кухню? — спросила она внезапно.       — Пойдем, — ответил Регулус. Ему нужно было сделать что-то, выйти из комнаты.       Он быстро и незаметно просунул письмо в карман, поближе к себе, боясь его потерять, и вышел за Камиллой. Она шла, обернувшись в покрывало, которое позаимствовала у Регулуса. Края ее «мантии» не доставали до пола лишь пяти сантиметров.       Кухня, находящаяся на цокольном этаже поместья, на первый взгляд мало чем отличалась от кухни на Гриммо 12. В ней было также темно, под ногами был каменный пол, каменные стены, обитые досками для уюта домашних эльфов, которым совершенно до этого дела нет. Но следом замечались огромные размеры кухни, ее простор, где смогло бы легко поместиться около пятидесяти усердно работающих эльфов.       Камилла, словно эксперт, ловко поставила деревянный табурет напротив столешницы, залезла на него, все ещё замотанная в покрывало, и потянулась к ящику, висящем под потолком. Она уже не вздрагивала при каждом грохоте молнии, ей было гораздо легче в компании кузена.       Но Регулус и Камилла были не единственными, кто в этот час не мог сомкнуть глаз.       Сириус лежал на своей кровати, пялясь в потолок, конечно, не слыша того, что происходило в соседней комнате, где звонко смеялась Камилла, но слушая завывания ветра и биение урагана о стены большого поместья. От того, что он узнал совсем недавно, ему было еще хуже.       Ему казалось, словно день за днём он проводит просто так, без смысла, без цели. Он так боялся оставлять день за днем за своей спиной, не внося в свою жизнь чего-то нового, и вот уже неделю Сириус копит эти бессмысленные дни, один за другим.       Когда Альфард сказал ему, что случилось с Регулусом — буквально в двух словах, Сириус вскипел. Ярость загорелась в венах, ему хотелось ворваться в спальню родителей и поднять их, если те спали, разорвать их одежду в клочья, вырвать волосы и вцепиться ногтями в глотки, — настолько его охватила ненависть.       Он понимал теперь, на что были готовы пойти родители, чтобы разлучить двух братьев, и Сириус винил себя, что однажды им это уже удалось, и он не смог увидеть этого.       И еще больнее ему было от того, что у Регулуса сегодня день рождения. Глядя на календарик на столе, который теперь утонул во тьме, как только Сириус приглушил свет, видя дату девятнадцатого августа, ему было так обидно, что наконец-то выпал день, когда он впервые за столько лет мог бы поздравить младшего брата с днем рождения, но тот теперь не может не сказать ни слова без боли.       Но Сириус в этот раз был намерен куда серьёзнее. Он не так часто пересекался с Регулусом во время этих каникул, и теперь прекрасно понимал, почему. Но больше Сириус не хотел оставлять Регулуса одного на произвол судьбы.       Подушка окаменела, матрас стал невыносимо жестким, в комнате повисла духота из-за закрытых окон. Но даже приоткрытая форточка, через которую все равно просачивались стрелы дождя, холодок едва остужал комнату Сириуса.       Поэтому он вышел в коридор, на момент останавливаясь напротив двери Регулуса, которая шла следом после его собственной. Он хотел заглянуть, но не решился. Вдруг Регулус спит?       Поэтому Блэк направился вниз по лестнице. Он знал, что никто его не услышит, и что полы здесь не скрипят, но он все еще аккуратно ступал, на цыпочках, идя по краю лестницы, ближе к стене, потому что там половицы скрипели реже всего. Старая привычка, въевшаяся в него с дней проживания на Гриммо 12 и пронесенная через все те месяцы, что он жил в доме у своего друга Джеймса Поттера, где постоянно хлопали двери, что-то падало, звучал смех и разговоры. Именно там Сириус все же сумел позволить себе как следует хлопнуть дверью, и понять, что никто не накричит на него за это. Он мог быстро сбегать по лестнице, хватаясь за перила и не обращая внимания, что половицы под его ботинками сводит скрип.       Но, видимо, вновь возвращаясь в ту атмосферу, окружение, зная, что совсем неподалеку спят родители, на подсознании у Сириуса возрастало чувство опасности, а плохое настроение все лишь подкрепряло.       Он зашёл на кухню, конечно, не ожидая увидеть там кого-либо еще.       — О, Сириус, ты уже выучил местонахождение кухни? — спросила Камилла с озорством. Покрывало словно мантия было завязано у ее горла, и теперь волочилось по полу.       — Узнал ее местонахождение в первую очередь, — сказал Сириус, улыбаясь, но тут же его взгляд встретился с глазами Регулуса, который явно не ожидал гостей, и точно не хотел, чтобы в лице гостя был Сириус.       И Сириус не сказал уже привычное ему «Привет, Реджи», которое так часто звучало каждый раз, когда Сириус и Регулус пересекались. В школе, в доме у Чарльза, но сегодня старший брат молчал.       Регулус посмотрел на него и понял, почему-то сразу и без сомнений, что Альфард успел Сириусу что-то рассказать.       Камилла увидела, что воцарилось молчание. Она видела, что отношения между Регулусом и Сириусом отличаются от их прошлых, таких, какие она помнила из своего детства. Ее глаза неловко забегали по тёмной кухне, с чашки на чашку, с чайника на сковородку, прежде чем она наконец прервала молчание:       — Сириус, не хочешь чашку чая?       — Если я вам не помешаю. Я, в целом, могу уйти, мне не важно, где пересидеть ночь, — сказал он весело, очаровывая улыбкой смущенную Камиллу.       — Нет, ты не помешаешь, не так ли, Рег? — она через плечо обернулась, глядя на кузена, и Регулус отрицательно помотал головой.       На секунду у Сириуса отлегло, потому что Регулус был все еще спокоен и невозмутим. Но чувство тревоги все ещё сидело в Сириусе.       — Странно, что никто не спит. Мне казалось, что все будут спать без задних ног, — сказала Камилла.       — Я был уверен, что как минимум ты будешь спать, — сказал Сириус весело.       — Это безумие, — сказала Камилла, — Я не знаю, что такое произошло.       Регулус усмехнулся. Снова. Его все еще не отпускал образ обычно бойкой Камиллы, которая тряслась от каждого удара грома словно кролик.       — Хватит смеяться! — сказала Камилла раздражённо.       — Да я не смеюсь! — сказал Регулус, сдерживая смех в груди уже не столько от самой ситуации с грозой, а от Камиллы в гротескной светло-бежевой мантии, большим узлом завязанной на ее груди.       — Я вылью кипяток из этого чайника на тебя, — буркнула она.       — Не надо, — закрывая рот, чтобы смешок все же не вылетел, сказал Регулус.       Сириуса эта ситуация веселила и странно успокаивала. Он видел эту улыбку на лице Регулуса, смех, и так он был похож на себя маленького — спокойного и счастливого, хотя сейчас Сириус все ещё помнил о том, что под столом прячется рука Регулуса с нанесённым отцовским проклятьем.       — Произошло что-то особенное? — спросил Сириус, ловя самого себя на какой-то грустной ноте. Он снова чувствовал, что жизнь проходит мимо него. Он скучал по Джеймсу, по Римусу и Питеру, и совсем не находил себе места среди семьи. Пребывание здесь резало по старым ранам, оставленным до того, как он покинул дом на площади Гриммо 12.       — Нет, просто теперь моя старшая сестра наконец-то уедет отсюда, — сказала Камилла, и Сириус усмехнулся.       Было странно, что именно в этот момент глаза Сириуса и Регулуса встретились, и тут же разошлись, сойдясь на каком-то немом компромиссе по поводу этого высказывания их кузины.       Камилла не могла всецело понимать, насколько ей легко говорить это, и как ее радость по поводу отъезда старшей сестры отразилась в головах двух братьев.       — Нас станет немного меньше, — сказала Камилла все еще себе под нос, даже не задумываясь ни о чем.       Сириус согласился. Ведь Катуаров действительно было четверо — три сестры и брат, и с уездом одной из сестер ничего сильно не поменяется. Но Регулус и Сириус были вдвоем. О да, там вещи менялись сильно после ухода одного.       Сириус сел за стол, аккуратно, напротив Регулуса. Смотрел, как брат подпер щеку левой рукой, глядел в пол, под столешницы, о чем-то думая. Его серые глаза не двигались, ровно также, как и он сам, они застыли в раздумьях и странном всеобщем молчании.       — ... и после этой свадьбы, если плохая погода затянется, день будет совсем тихим. Это хорошо порой — обычные, тихие дни, — продолжала Камилла.       — Обычный день? — пробормотал практически не слышно Сириус.       Сириус слегка нахмурился, снова кидая взгляд на Регулуса, ухмыляясь внутри себя и думая, нет, конечно, Регулус был слишком скромен и не совсем любил свой день рождения, чтобы напомнить о нем Камилле, с которой они, вероятно, еще не обсуждали эту тему, — ни в письмах, ни на каникулах.       Регулус увидел, что Сириус смотрит на него, и он настороженно повернул голову, приподнимая бровь.       Сириус начал свою игру лицом, задавая немой вопрос: «И она не в курсе какой сегодня день?»       Регулус почему-то неуютно себя почувствовал, и продолжал сидеть с несовсем понимающим лицом, хотя знал, что за вопрос был написан на лице у брата. Регулус попытался спросить, мол, в чем дело, также без слов, слабыми жестами и мимикой, которую было еле различить в кухонной тьме. Пантомима продолжалась недолго — Камилла обернулась, с искренним удивлением видя, как на изумленное лицо Регулуса Сириус вскидывает правую руку, указывая прямо на Катуар.       — Что это за цирк? — спросила она, не зная, что ей нужно испытывать. Непонимание и смех вместе овладели ею.       — Ничего, — в чистый унисон ответили Сириус и Регулус, снова бросая друг другу боковой взгляд.       Камилла прыснула и полезла за печеньем в столе. Регулус понял, что Сириус намеренно с ним не говорит, и был уверен, что первый, кто узнает о том, что теперь поселилось на его руке, от Альфарда — будет Сириус, еще одна угроза его руке. И хотя Сириус вот-вот хотел что-то выпалить, он держался.       Это выглядело смешно, если бы не было так серьезно. Регулусу тоже хотелось что-то сказать, прекратить этот цирк, как выразилась Камилла, и он тоже держался из последних сил.       Но как и ожидалось, все рано или поздно закончилось. Камилла села, оказываясь посередине от сидящих друг напротив друга братьев, и снова заводя свою пластинку невероятных историй, которые случались с ней за ее шестнадцать лет.       И Сириус, и Регулус находили странное умиротворение, сидя втроем, оторванные от остального мира, оставшегося наверху, — спящего, обложенного «силенцио».       Прошел час, второй — иногда Регулус и Сириус говорили, умудряясь не обращаться друг к другу, но при этом создавая впечатление полного взаимодействия. Странно, что при звучании их голосов, ни один из братьев так так и не обратился к другому, и удивительно, как ловко они провернули это, чтобы Камилла ничего не узнала.       К трём часам ночи Катуар устала, ее язык начал заплетаться, глаза покраснели от усталости. Покрывало она так и не снимала, сидела на табуретке, словно старая чудная волшебница в бежево-желтом одеянии, с большой кружкой чая, но безгранично счастливая и свободная.       Камилла встала, чтобы размять ноги. Истории на тот момент иссякли, она подошла к крану, пытаясь ополоснуть себе лицо — что было странно, ведь ей следовало бы наоборот, идти спать.       И снова в этот момент, когда Камилла отвернулась, Сириус снова посмотрел на Регулуса. Они были так близки, сидели друг напротив друга, спокойные и, наверное даже, счастливые в эту ночь. Тишина, словно пышащий аромат, растеклась по кухне, и старший Блэк, глядя на брата, понял, что нельзя так дольше продолжать.       Регулус увидел, конечно, не мог не увидеть, огонька, появившегося в глазах Сириуса. Он слегка выпрямился, расслабленность, растекшаяся по всему телу, собралась и поубавилась.       — Наверное, пора расходиться, — сказал Сириус, боковым зрением глядя на Регулуса. На секунду тот вдохнул, и когда после согласия Камиллы, Сириус поднялся, подумал, что все обошлось. Но не тут то было. Сириус не был бы Сириусом, если бы не сделал этого, — И да, с днем рождения, Рег.       Регулус хотел было громко выдохнуть, но увидев замеревший силуэт Камиллы, оба Блэка застыли в ожидании — Регулус более в ужасном ожидании, а Сириус с веселостью и живостью наблюдал, как меняется лицо Камиллы Катуар.       — Что...? — медленно повторила она, поворачиваясь. глядя то на Регулуса, то на Сириуса, — День рождения...? У...       Ее глаза широко распахнулись в осознании, руки, теребившие полотенце, замерли.       — И ты не сказал! — воскликнула она в шоке, делая резкий шаг, — Ну, конечно! Девятнадцатое августа! Мерлин, я совсем забыла! Как я даже не подумала об этом?       — Прошло много времени, — сказал Сириус, смеясь.       — Ты ничего не сказал! — она ткнула пальцем в Регулуса, словно тот был виноват, — И ты, его старший брат, тоже! А мы видели друг друга каждый день на завтраке!       Сириус поджал губы в понимании, что мог бы сказать об этом Камилле, но было слишком поздно. Регулус же вжался в стену, не зная, что делать.       — У меня даже для тебя ничего нет! — продолжала Камилла. От сонной Катуар не осталось ровным счетом ничего.       — Что? В смысле? Мне ничего не надо! — почему-то в полу-паническом состоянии пытался отбиться Регулус.       — Тебе только-только исполнилось шестнадцать? — изумленно спросила Камилла, — Я была уверена, что тебе уже шестнадцать, мне даже казалось, что ты старше!       Сириус тихо смеялся, прижимая руку ко рту.       — Может, все же спать? — спросил Сириус, но Камилла в растерянности стояла посередине кухни.       — Мы сидели здесь три часа, а я даже не знала, что у тебя уже три часа день рождения! — продолжала она.       — Я уже успел об этом забыть, не переживай, — сказал Регулус, вставая.       — Ты забыл о своем дне рождении? — ошеломленно спросила Камилла.       Регулус поймал этот момент, слегка пожал плечами, сделав как можно более безразличный и спокойный вид.       — Да. Если бы не Сириус, я бы вряд-ли вспомнил, — соврал он.       Да, он бы вполне мог забыть его, разве что он получил подарок, который лежал в его кармане все это время и напоминал ему о сегодняшнем дне.

***

      — Ты чего-то хотел? — спросила Вальбурга, поправляя прическу на голове. Ее холодные глаза разглядывали свое отражение в старом зеркале, тонкие острые руки ловко поправляли каждый неправильно лежащий черный волос на ее голове.       — Да, хотел, — сказал Альфард, неотрывно глядя не старшую сестру. Сколько раз он с ней встречался, и как часто он не замечал ее измененных черт. И вот сейчас она стояла невдалеке от него, совершенно такая же, нисколько не изменившись.       — Ну так говори или уходи, у меня нет много времени, — невозмутимо ответила она.       Альфард выдержал паузу, прежде чем все же заговорил.       — Что у Регулуса с рукой?       Вальбурга через зеркало сверкнула своими ледяными глазами, руки застыли у лица, а затем медленно опустились. Придерживаясь одной рукой за столик, она властно повернулась, пытаясь смерить брата взглядом, хотя знала, что Альфард редко поддавался чьему нибудь влиянию.       — Что у него с рукой? — раздраженно спросила Вальбурга, однако, прекрасно понимала вопрос.       — Ты прекрасно знаешь, что с ней, в отличие от меня, — приврал Альфард.       — Это глупо, Альфард. Он поранился, — сказала Вальбурга, вновь отворачиваясь, с выражением лица таким, словно она только что одержала победу.       — Чем же его так угодило пораниться, что бинт не снимается уже больше недели? Неужели одна из самых богатых семей Британии не может позволить оказать своему сыну должную целительскую помощь? — спросил Альфард вкрадчиво, но уверенно, поддевая общий нерв, воцарившийся в комнате.       Вальбурга мгновенно все поняла, ее корпус стал казаться более напряженным, в ее глазах запылали недобрые огни.       — Это не твое дело, — сказала Вальбурга, — Держись от моего сына подальше.       Альфард хмыкнул, хотя уже начинал медленно закипать.       — Не думай, что я ничего не понимаю. Я тоже член рода и обо всем знаю. Это ты сделала, или, может, Орион? — с большим нажимом, хотя внутри Альфард предпринимал попытки сдерживаться, сказал он.       — Нет, ты не понимаешь, Альфард. Этого требует воспитание. Что может сделать с человеком разгульный образ жизни и избалованность? Только то, что стоит прямо передо мной. Твоя удача, ты все еще стоишь здесь, — язвительно сказала она, все еще глядя в зеркало, но движения и речь стали более острыми и обрывистыми.       — Не на всех такой образ воспитания действует, не так ли? — спросил Альфард, — Например, Сириус.       — Не произноси его имени здесь, — резко оборвала его Вальбурга, ее голос стал более громким и режущим.       — Он твой сын, — с ещё большим нажимом и уже без той сохраняемой невозмутимости и легкой веселости, с которой он сюда зашел, сказал Альфард.       — Он не мой сын, — прошипела Вальбурга, — У меня всего лишь один сын. И это — Регулус.       Альфард спустил обороты, слыша эти слова. Они больно защемили его грудную клетку, его брови слабо съехались к переносице, взгляд внимательно скользил по сестре, пока они, наконец, не встретились глазами в зеркале.       Не отрывая контакта, Вальбурга произнесла:       — У меня один сын, Альфард, и ты это знаешь. Регулус всегда был запасным вариантом, на всякий случай, и, к счастью или сожалению, этот случай произошел. Сириус же оказался ошибкой. Глупая, смешная ошибка, которой не стоило появляться на свет, — произнесла она со злобой, и от ее интонации, тона, с которым она произносила слово за словом, у Альфарда в груди метался обжигающий холод.       — Не надо так говорить, — произнес он глухо, сдерживая ужас в себе, — Ты была так счастлива, когда у тебя родился Сириус. Маленький мальчик, так похожий на своего отца, а теперь ты вовсе не считаешь его за человека и не хотела бы, чтобы он вообще рождался.       — Какая разница, что я испытывала семнадцать лет назад. Конечно, я была рада. В семнадцать лет мне сказали, что я не смогу иметь детей. Представь, какого это, слышать семнадцатилетней девушке, что она не сможет помочь продолжить род? Мне было двадцать два, когда я узнала, что беременна. Счастью не было предела — в семье родится ребенок. Все ждали мальчика, наследника, и вот, он появился. И какая это была ошибка, Альфард.       — Я всё помню, конечно, я помню...       — Он был идеальный, — хриплым от напряжения голосом сказала Вальбурга, — Он был так похож на отца. Он высок, у него атлетичное тело, с детства в нем плескала Блэковская харизма, уверенность и гордость, и как это все обернулось. Я не понимаю, что случилось, что все произошло именно так. Дурная кровь, чужое влияние. Его первое безумство начало проявляться в пять лет. И его не стало меньше. Не прошло с возрастом.       — Вероятно, в таком юном возрасте он уже понимал, что что-то не так, — произнес Альфард, и тут же пожалел. — Что? Что-то не так? — ее голос был готов сорваться ра истерический крик, — Да, Ориону следовало использовать больше «круциатуса», определенно точно. Может быть, тогда он бы не был таким распутным.       Альфард почувствовал, как все его тело холодеет. Вновь не узнавая когда-то милой и спокойной сестры, от которой не видно следа уже пятнадцать лет, он попытался что-то сказать, но Вальбурга опередила его:       — А потом появился он. Маленький, худой, слабый. Вечно болеющий. С этими мягкими чертами лица, тихим голосом и скромным характером. Молчаливый, постоянно хлопал своими глазами как идиот и молчал. Полная противоположность Сириусу, полная противоположность тому, каким должен быть наследник. Регулус никогда не должен был быть наследником. И на него не обращали столько внимания. Но я видела, как на него влияет Сириус. О да, на Регулуса было так легко повлиять. Он словно стебелек в поле, куда ветер дунет — туда он и нагнется. Второго Сириуса я не потерпела бы. Их было не оторвать друг от друга. Они всегда были вместе, куда не пойди и не увидь их. Постоянно. И влияние было видно невооруженным глазом.       — И ты решила их разделить, — сухо сказал Альфард. В его глазах было и презрение, и боль. Каждое слово матери о двух своих сыновьях наносило ему колющую рану.       — Не только я. Орион тоже видел это. И у нас получилось сделать это, — она резко обернулась, подол ее юбки зашуршал особенно сильно, и в ее лице отражалась пугающая, одержимая решимость.       — Ты помнишь, что в нашей семье такого не было? Когда мать с отцом были живы. Мать никогда не позволяла ему поднимать на кого-либо из нас палочку.       — И что я вижу перед собой? — сказала она, с раздраженностью и странной обидой, — Ты стал никем, Альфард, никем! Сигнус всегда говорил, что ты идиот! И он был прав, потому что ты так и не изменился! Всё пытаешься сделать так, чтобы всем был хорошо и все жили припеваючи, в свое удовольствие. Так не бывает, Альфард, так не бывает и не будет, покуда жива я, и жив Орион. Я не допущу той же ошибки с Регулусом, которую я допустила с Сириусом.       Каждое ее слово доставляло тупую боль. Ее острый взгляд, впечатанный в голубые глаза Альфарда, ее младшего брата, смотрящие на нее с такой болью, обжигал. Вальбурга тяжело дышала, она дрожащей рукой провела по волосам, пытаясь успокоиться, и отвернулась.       — И не надо приписывать сюда Ирму. Она была бестолковой матерью. Такой же мягкотелой и самолюбивой одновременно. Она всегда баловала Регулуса и Сириуса. Ты совершенно такой же как она. Какое счастье, что это старуха умерла.       — Не смей так говорить, — ответил Альфард, преодолевая жесткий ком в горле и кипящую внутри ярость, — Не смей про нее так говорить.       Альфард помнил тот день, когда ему сообщили о смерти матери, как вчерашний. Как его бросило в жар, как он сорвался с места и понесся в Лонгфильд, где на зеркала успели спустить шелковые ткани, окна были зашторены, а в поместье стояла мертвенная тишина.       Он помнил, как улыбалась Вальбурга и Сигнус, как весело они посмотрели на бледного Альфарда, еле держащегося на ногах.       Ничего не изменилось. Вальбурга и Сигнус все также ненавидели мать и Лонгфильд.       — Это правда, Альфард, — сказала она быстрым шепотом, — И ты совершенно как она. И это лишь одна из множеств причин, по которой я не хочу видеть тебя около Регулуса.       Альфард не отводил взгляда, словно мог глазами удержать сестру в комнате, но Вальбурга была неумолима.       — И Регулус будет делать то, что ему будет сказано. Он не будет долго сопротивляться. Я знаю, что он с возрастом стал более стойким к наказаниям. Но с возрастом он стал умнее и прекрасно понимает наши ценности и поддерживает традиции. У него есть шансы стать достойной сменой отцу, несмотря на то, что от рождения он был на это негоден, — ее речи были полны чего-то маниакального, совершенно сумасшедшего, — Беллатриса давно настаивала, что не стоит ждать окончания Хогвартса. Его могли бы посвятить уже этим летом, но мы с Орионом пожалели его. Пятнадцать лет, всё же, слишком рано. Но через год...       Страх вышиб дух из Альфарда, и он вновь резко посмотрел на Вальбургу, выискивая ее глаза, полные безумия и наполненные чем-то нечеловечным.       — Ты понимаешь, что говоришь? — сказал Альфард, — Ему лишь сегодня исполнилось шестнадцать, он еще ребенок.       Чистый ужас окутывал каждую клетку организма при мысли о том, что могло случиться, о том, чего хотели Вальбурга и Орион.       — Я понимаю, что я говорю, не думай, что я глупа и не могу осмыслить своих слов, — быстро сказала Вальбурга, — Регулус станет самым юным Пожирателем Смерти, и он будет близок к Темному Лорду настолько, насколько это будет возможно.       Тревога. Паническая тревога ударила в голову Альфарду, и единственной его реакцией было отрицание — нет, нет, нет. Он не позволит этому произойти. Он не даст им забрать его племянника в тиски темной магии. Регулус не выживет среди таких, как Беллатриса и Рудольфус, Долохов и Кампбеллы. Нет, Альфард не допустит его попадания туда.       — И даже если ты считаешь, что имеешь право решать что-либо за нас, — сказала Вальбуга, приближаясь к Ориону, — То ты даже не знаешь, в какую ловушку себя загоняешь.       Альфард знал и понимал, что его могут прихлопнуть в два счета. И всегда найдутся люди, которые за приличную сумму, которая, однако, не изменит кошелек Блэков в размерах, прибьют его к стенке и задавят, как надоедливую муху. Он ничего не ответил на слова Вальбурги, понимая, насколько слаб в этой толстой паутине. Его влияния не хватит на них всех, никогда не хватит.       — Разговор окончен, Альфард, — сказала Вальбурга, проносясь мимо брата, оставляя его в одиночестве.       Тугая боль и тоска собрались во всем теле, тянули к земле. Начиналась слабая мигрень, и хотелось схватить стул, швырнуть его в окно и разбить вдребезги. Свалить на пол зеркало, где красовалась Вальбурга, испортить старые картины на стенах. Выплеснуть этот ужас и страх, разочарование и отчаяние.       Всего час назад Альфард отдал Регулусу письмо, он видел его горящие глаза, дрожащие руки, и он был так счастлив. Как он был счастлив, и как быстро это все раскололось.       Альфард не догадывался, что пока он говорил с Вальбургой, за их дверью пронеслись к лестнице весьма счастливые Регулус и Камилла, не догадывающиеся о том, что происходит за дверью под заклинанием «силенцио».       Сириус едва не пересёкся с матерью, которая вышла буквально тридцать секунд спустя после того, как Сириус скрылся на лестничном пролете и тоже отправился на кухню.       Альфард не мог спать. Его не брал никакой сон, и возможно ему бы сегодня не помогло даже сильнейшее снотворное. Его сердце грохотало под самым горлом с невыносимой скоростью, злость копилась в нем, бурлила как лава в вулкане, и ему было почти что физически плохо от того, что он не мог ничего сделать.       Он давал Регулусу столько общений. Он всегда старался быть рядом, особенно в последнее время. И теперь он лишь снова понимает, что совершенно бессилен.