За решеткой

Я вернулся в свой родной город и не мог не смотреть из окна машины на привычные мне улицы, огромные здания и людей, по-прежнему быстро слоняющихся куда-то каждый по своим делам. Я с интересом разглядывал все, что попадалось мне на глаза до того самого многоэтажного гиганта, в котором находилась моя квартира. Очутившись у двери родного дома, Какаши-сан дал мне в руки ключ и с улыбкой смотрел, как неуверенно я поворачиваю ключом в замочной скважине, испытывая абсолютно обновленные чувства. — Странно… — проговорил я, не сразу решив открыть дверь, дотронувшись до холодной железной ручки. Внутри все так же. Абсолютно. Я тепло улыбнулся, быстро осмотрев коридор. Войдя в помещение, я по-привычке сразу же скидываю кроссовки, меняя их на теплые тапочки, которые остались стоять на прежнем месте. Пока мужчина снимал пиджак, смотрев в свое отражение в зеркале, мой взгляд задержался на фотографии, которая висела в прихожей уже около пятнадцати лет. Одна из первых фото, на которой изображены я, мама и Какаши-сан. Я смотрел только на маму, что ярко улыбалась, смотря мне прямо в глаза. Мне… Что-то здесь не так, ведь должно быть по-другому. — О чем задумался? — поинтересовался отчим, снимая с моих плеч серую кофту. — А, ничего, — отозвался я, мельком взглянув на второго, но затем снова посмотрел на фото. Но… она ведь только что смотрела на меня, так?.. Почему она сейчас смотрит влево, на меня маленького, что сидит между ней и Какаши? — Дейдара-кун, бегом на кухню, — позвал голос Хатаке и я побрел за ним. Войдя в самое излюбленное место в доме, я обнаружил, что стол был накрыт до предела. На нем стояли все мои самые любимые блюда и напитки. — Ну… не удивительно, — выдохнул я, продолжая стоять в дверях. — ты позаботился о том, чтобы доставить это. — Проходи, Дейдара. Я пока налью твой любимый сок. — Стой, — перебил я, помешав этому случиться. — я просто… я хочу, чтобы ты налил мне чай с необычными травами, которые сам всегда пьешь. — Он ведь тебе никогда не нравился, — задумчиво поправляя серые волосы. — Я врал. Неловкое молчание. — Я всегда воровал у тебя эти травы, чтобы попробовать самому заварить чай, но у меня так и не вышло настолько… вкусно. — П-равда? — опешил. — А я думал, что ты попросту выбрасывал его. Что ж, сейчас налью. — Хорошо… я пока пойду руки помою. Проживая большую часть своего детства, я и подумать не мог бы, что когда-нибудь буду пробовать разговаривать с Какаши-саном нормально. И это была такая глупая ошибка. Он даже не рассердился после того признания о его чае. М-да… а чай ведь и правда очень хорош. До сегодняшнего дня я не хотел в этом признаваться. Хочу так же признаться этим вечером и в других вещах, которые «ненавидел», а на деле очень даже любил. Очень. И это, наверное, поможет сблизиться с отчимом еще сильнее. Возвратившись на кухню, я не выходил из нее до глубокой ночи. Мы общались с Какаши-саном обо всем, что только могло прийти в голову. Я, как и пообещал себе, начал неторопливо рассказывать о том, что утаивал глубоко внутри. Какаши же продолжал восхищаться мной, и тем, что произошло с моим характером и поведением по отношению к нему и ко всему остальному. Он так же сказал, что мой телефон, оставленный в комнате, ломился от звонков и уведомлений, пока совсем не разрядился. И вот перед уходом из дома, когда Какаши-сан отправился забрать меня, он зарядил мой телефон, который все еще стоял на той же тумбочке возле спального места. Сказал, что отпускает меня поговорить с друзьями и знакомыми, от которых я вдруг скрылся на пару месяцев, но я отказался. Мне хотелось это время разделить лишь с одним человеком. Я так и не зашел в комнату, пока общался с отчимом в этот, несомненно, особенный день. Когда мы ехали домой, еще в начале пути я попросил Какаши, чтобы он не спрашивал у меня о жизни в тюрьме. Я пообещал, что расскажу об этом, когда сам буду морально готов. Конечно, я не собираюсь рассказывать ничего «личного». Но уже рад, что тот согласился, понимающе притянув меня в свои объятия, из которых вырываться я уже никак не хотел. Ночь, уже через два-три часа светает, а мы, продолжив разговаривать, дружно мыли посуду, а недоеденное с трудом уместили в холодильник. Видя мое сонное личико, Хатаке отправил меня спать. Мы уже закончили убирать со стола и вдвоем вышли в коридор. — Ох, я и не подумал о том, что завтра с утра тебе на работу, — проходя мимо гостиной, я остановился и взглянул на отчима. — Да, мне действительно завтра нужно уехать ненадолго, но только после обеда, так что выспимся оба. В ответ я улыбнулся и радостно пошлепал в сторону ванной, по дороге впервые пожелав спокойной ночи добрейшему человеку. А как он взглянул в ответ, с какой радостью… ему только нимпа не хватает, чесслово. И я совсем не шучу. Расставшись с отчимом и включив теплую воду, что начала быстро заполнять ванну, я сделал глубокий вдох, снова чувствуя аромат любимых шампуней и подошел к небольшому зеркалу, вглядываясь в свое лицо. За месяцы в тюрьме будто постарел, уловив заметное потемнение под глазами, кожа стала бледнее, а тело мое ненамного исхудало, хотя и это было заметно по одежде. Даже волосы, что всегда сияли под ярким светом, теперь блеклые, какими не были никогда раньше. Я не следил за временем, но, наверное, значительно долго отсиживался в ванне и высушивал волосы. Не знал, что они станут настолько длиннее, что пришла мысль вскоре подрезать кончики. Но как только они высохли, я, уже переодетый в домашнюю белую пижамку (обычная легкая футболка и из такого же материала широкие, до кайфа удобные штаны), метнулся в соседнюю комнату, что напротив. В свою комнату. — А здесь мрачно, — сказал сам себе, озарив пространство свежим взглядом. Комната имела темные цвета, за исключением светло-серых однотонных стен и серо-голубого паркета. Сразу видно, что накануне делали уборку. Комната просто сияет чистотой и красотой, но несмотря на это, мне не хотелось смотреть на серость, что вновь окружила. Хоть и дома, в своей спальне, меня вновь одолели тяжелые воспоминания о той жуткой камере с голыми бетонными стенами. Но как только я очутился под одеялом и прикрыл глаза, постарался успокоить возникшее быстрое сердцебиение. Как оказалось, это было только начало. Я начал плакать. Плакать, еще раз непроизвольно воспроизводя жуткие мгновения, страхи, крики, стоны… страшные слова и действия. Тюрьма подорвала мою психику, но вместе с тем научила многому. Я смог успокоиться лишь тогда, когда вновь утешил себя тем, что со мной произошло все это не случайно. Судьба преподнесла мне суровый, но действенный урок. И я его усвоил. А еще я познал чувство, что раньше никогда не возникало в моем сердце. Я влюбился в доктора, что имел потрясающую добрую душу. Казалось, его внешность передает все то, что искрится изнутри. — Телефон Акасуны! — резко вспомнил я, вытаскивая бумажку. На ней был написал мобильный моего Сасори. И… второй листок. В нем указан точный адрес, где жил Итачи. И, как уже известно, он должен был отправиться туда же после того, как вышел из тюрьмы месяц назад. Я немного потупился и запихнул обратно листок с адресом, не имея возможности собраться и поразмыслить сейчас над тем, что когда-то пообещал Итачи, что свяжусь с ним, когда выйду из тюрьмы. Мой телефон был заряжен до ста, однако все еще вырублен. Но как только включился, на меня посыпался град сообщений, что с трудом давали мне, наконец, записать номер Сасори-сана. Не хочу сейчас никуда из сетей заходить. Я с улыбкой поудобнее устроился под одеялом, отлаживая телефон на край кровати. — Посмотрю завтра, — шепнул я, мило обнимая и крепко прижимая к себе вторую подушку. Кровать моя была большая, поэтому я распластался на ней, не выпуская мягкое облачко из рук. — Сасори-сан… — закрывая глаза. Мои мысли наполнились былыми встречами с доктором. Я прямо сейчас ощущал приятные мурашки, когда слышал порой робкие, тихие фразы, сказанные так близко. Я вспомнил, как неосознанно поцеловал его и отпрянул в сторону, извиняясь. Но Акасуна подошел ко мне вплотную, почти прижимая к стене и поцеловал в ответ. От этих воспоминаний я начинаю задыхаться, испытывая жар и нечто приятное внизу живота. Невольно я начал возбуждаться. *Громкий звук звенящего телефона* Я чуть не родил от страха и быстро выключил будильник, который почему-то (уже не помню) был поставлен на 4:20 утра. Я сделал тяжелый вздох, все еще держась за сердце, затем медленно улегся обратно. — Спасибо, подрочил.