жестокий люд и самодельный монстр

      — отпусти его. ...не ищи в прохожих. не ищи в чертах, совершенно не похожих. не ищи в чужих объятиях, улыбках — потому что улыбка та, которая нужна, всегда была незаметной. на его губах же расцветает, как весна: теплая, солнечная и задиристая. улыбку ту не найти: нет больше с теми же нежностью и лаской, что рассматривать приходилось близко-близко. но она была, была — для тебя. итадори знает. сколько раз уже слышал. но перед глазами мерещится: вот острые скулы и линия челюсти, вот меткий взгляд, узкий разрез глаз, с ресницами светлыми, почти невидимыми, но юджи ловил каждое порхание; вот блондинистая прядь вылезла из укладки аккуратной — и рука тянулась всегда заправить; вот руки на талии сильные, вот прикрывают спиной, как прочной стеной. вот защита и нет опасности. итадори всегда знал, что рядом с ним, ему бояться нечего. что же не так? и почему же глаза каштановые стали голубыми? почему ресницы пушистые и белые-белые? почему брови на лице изломаны, хмурятся, как и губы блестящие и полные кривятся, и нет у них непроницаемости? почему в чужих объятиях вдруг становится холодно и пусто? юджи смотрит в небо, или океан, наверное. он смотрит на болезненную маску, и отшатывается от озарения. он просто искал все это время утешения, залечить огромную рану в груди, и нашел ее в человеке, что был тому другом, знал со школьных лет. закрыл он глаза на посредственное поведение — но ведь объятия были горячи! как у него... как у нанами кенто было хорошо в руках, хорошо за спиной, хорошо в бою плечом к плечу. — я не могу, — шепот растворяется в стыде. юджи чувствует себя виноватым. напуган он до священного ужаса — как затуманился его разум, что вместо одного — в голове другой! и ведь делал больно все это время! и больно не только себе, спрятавшись за иллюзиями, но и сатору, что любит так же сильно, но вынужден быть в тени. — мы справимся вместе. итадори не уверен. но он попытается.