жестокий люд и самодельный монстр

и как гвоздик в ладонь почти что, вбил в крылышко зубочистку но как бы теперь извлечь? только так, чтоб бы не оторвать к черту но на этот раз в чьем рту бабочка тонет, брыкаясь в густой слюне она явно обречена, но ручаюсь, что вовсе нет... pyrokinesis – Дети бабочек

      «пожалуйста... пожалуйста...» — шептать это было бессмысленно, срываясь слова в мольбу, а глупо и так далеко, а вроде протяни только руку, но далеко, да, так далеко, и шепот не достигнет ушей, не догонит. он подрагивающими пальцами касается, самыми подушечками, еле чертит линии шрамов, белыми нитями по лицу которые. и думает: как бабочка в ловушку пойманная, сеть паутины, с прекрасными крыльями, что клочьями разорвали когтистыми руками, лапки по паре оторвали жестокие дети, не знающие слова «боль». а у него боль застилает животная ярость. она варится в светло-карих глазах, сжигает и струится лавой по венам. она граничит с ненавистью... ... и мегуми шепчет: «пожалуйста, пожалуйста»... ... шрам каждый гладит, взглядом умоляет: ненавидь меня, не себя. потому что каждый шрам — от меня, моими руками сделанные, на них не было когтей, крылья он не трогал, но лапки, лапки вырывал. в его руках была сила, но воли не было, но его, это его руками ловили бабочек с уже поломанными крыльями, и давили, добивали, и каждую рану — лапка, еще лапка, между пальцами усики, — он считал по несколько раз. и каждый раз затянутые раны, как незнакомые, на них смотреть больнее, чем на солнце. но мегуми смотрит, не может не смотреть, потому что он сам этими шрамами чертил, как создатель, ками-сама, можно ли сравнивать себя с господом? ведь мир ты не создал. вот дилемма: он разрушенный в твоих ладонях, он смотрит на тебя с пустотой и зрачками, наполненными огнем, по коже лезвием, сердце вырванное, с дырой в животе. и глаз падает только на это, сколько не считай, сколько не упивайся отвратительным видом, сожалением, они всегда незнакомые: под пальцами, под губами сцелованные, со следом трепыхания изломанных крылышек на них. и сколько не зализывай, они все равно будут напоминать, навивать воспоминания жуткие. и морем вины его затопит, мегуми будет умолять, лишь бы тому стало легче, лишь бы тот на себя в зеркале так не смотрел. юджи на это говорит: — это не твоя вина. мегуми вздыхает обреченно, покачав отрицательно головой, схватится, задушенно попросит: — ненавидь меня. а тот скажет, разрушив всю надежду: — вини меня.