жестокий люд и самодельный монстр

      как давно все стало красным? кровавым красным, что по венам, что струится между пальцев, что скатывается до локтя, оставляя полосы, собирается в каплю и падает под ноги. а сзади путь из тысячи капель, крошки костей и пороха. и кто-нибудь глупый найдется, чтобы по нему пойти, в надежде спасти, возможно. только помощь юджи никогда не нужна была. разве это не его предназначение — спасать, жертвуя сердцем и самым близким? не только сердцем, не душой с телом, не только близкими людьми. а что есть еще? он все отдал когда-то, но не спас он никого, ни одной души, и хоть бы спасти звездочку на небе, еще такую яркую — да и того не получается. кажется, под руками наоборот все умирало и умирает до сих пор. до чего он касается, самыми подушечками пальцев, еле-еле, как колыхание ветра мягко бьет по щекам. как давно стало щекотать нос крошкой черепов? наступая, раздробив на кусочки, острые углы впиваются в босые ступни, царапают, и кровь чужая смешивается с его. но на деле же хрупки — в ладонях сжатых до белых костяшек. как давно запах железа, на руках что ржавчиной и рудой, витает по округе? и тошнило, правда, тошно было от него, но к такому так быстро привыкаешь. как к аромату парфюма любимого, как к цветочному подаренного букета, карамельному обожаемого когда-то пирожного. юджи уже не воротит нос, ноздри только щекочет, на губах оседает слоем, а ступни крепкие когтистые руки аккуратно моют, протирают бархатным полотенцем и целуют в выпирающую косточку. юджи занимает чужой трон и позволяет тому омывать его ноги, целовать и легонько царапать когтем. у юджи спасения не было, не было яркой звезды. теперь нет ничего, кроме одного единственного, что не пытался его никогда спасти, принимал таким, какой он есть, не представляя из него героя, уже неудавшегося, не строил из себя друга. как и юджи принял рёмена таким. и сейчас, и тогда, тогда только смирившись, что король проклятий именно такой. сейчас, восседая на вершине, смотря на людей мельтешащих, как надоедливые жучки, он закидывает целованную ногу на ногу, расправляет ткань кимоно и скучающе облакачивается локтем на трон. сукуна говорит, что ему идет так: смотреть на всех сверху, кривить губы в оскале дикого животного. сукуна много чего говорит, много боготворит. юджи, впрочем, уже все равно. у него нет больше ничего... ах, об этом уже говорилось! так пусть будет он в дьявольских руках оружием, им же выкованный и наточенный.