жестокий люд и самодельный монстр

      сколько шрамов? он обещает себе сосчитать их всех до последнего, обвести их взглядом самым пронзительным, чтобы каждый-каждый; обещает себе запечатлеть их на губах своих, каждый рубец и рваные края; обещает самому ками-сама, что не пропустит ни один, и даже если чужие пальцы оттолкнут его лицо, послышится над ухом печально: «не смотрите, они ужасны», сатору начнет сначала. начнет сначала и ловить каждую неровность, белые полосы, а некоторые еще красные, будет мягкими устами, оставлять влажный след и большими ладонями ползти под ветровку, чтобы измученное тело было перед шестью глазами, и один шрам, второй, третий, четвертый... — вы это специально? — юджи хватается за его плечи и пытается оттолкнуть. но тот стоит скалой, взяв в привычку останавливать от побега взглядом. — вы разве не видите, как они отвратительны? он ведет пальцами по расчерченной переносице, закрывает глаза — даже сейчас, как перед глазами, он стоит перед зеркалом и смотрит на изуродованное тело, а все, что он чувствует — пустоту и далекое-далекое отвращение, — спускает к щеке, и вот еще один шрам, еще и еще. он не открывает их и тогда, когда ловят за запястье и чувствует веками теплое дыхание, под ним трепещут ресницы. — представляешь, не вижу. знаешь, что я вижу? — годжо ведет носом по виску, целует кудряшки волос, руками разглаживает напряженные плечи и спускает на предплечья. юджи поддается прикосновениям, тянется к теплу, как слепой котенок ищет грудь матери — а он уже недоверчивый и познал жестокую уличную жизнь, когда оказался выброшенным. — я вижу тебя, — губы на скулах щекочут, за подбородок поднимают, а итадори зажмуривается, но не от солнечных лучей, потому что над ним нависла тень самого важного человека, а от страха. куда эти неугомонные губы поползут дальше? куда эти сильные ладони решат спуститься с рук, куда пальцами они залезут и прикоснутся там, где юджи сам старается не трогать? — я вижу твое лицо. разорванный уголок губ зализывают — но сколько не зализывай раны, они останутся навсегда. — я вижу твою шею и плечи, — итадори бы открыл рот, чтобы сказать, что годжо лжет, и он видит его лицо — он чувствует его взгляд на нем, но чужие губы все рядом с его, они обязательно возьмут их в плен. — вижу твою грудь, живот. вижу руки, — он поднимает их, а юджи как марионетка в его руках. ладонями тот обнимает свое лицо, у него пальцы подрагивают, когда он чувствует гладкую кожу. — они в крови, — слабо пытается остановить. — нет, я вижу, что они чистые. вижу, что они ухоженные и аккуратно пытаются до меня дотронуться. я вижу твои ноги. я вижу твое тело. я вижу тебя. и шрамы — часть тебя. они не делают тебя отвратительным. я хочу твой каждый шрам, каждую рану и гематому, потому что я хочу тебя. его лицо обнимают с силой, тянут на себя все еще слепо, веки уже не дергаются, а тело под ним медленно расслабляется. сатору сосчитает языком каждую ранку от зубов на чужих губах, а когда они приоткроются, словит выдох и не даст спокойно дышать. и каждый шрам... один, второй и третий, он увидит и посчитает губами, пальцами и своей кожей. сатору обязательно увидит то, как жестоко сыграла с ним жизнь. а шрамы под решеткой ребер, а шрамы те, что не увидеть, но что ждут лечения, он залечит. и не даст нанести новые и ножевые в спину, где когда-то крылья, а нежность в его руках.