жестокий люд и самодельный монстр

      когда юджи впервые увидел его шрам, он не мог свести глаз. сатору же стоял напротив него и позволял разглядывать отпечаток своей молодости, который тянулся с шеи по груди и животу. на вопрос, почему он его оставил, он пожал плечами и сказал глупо «на память». итадори знал, что все это глубже. также глубоко было и это зажившее уже ранение. если сатору не хотел рассказывать — и не хочет по сей день, — то, хорошо, он не собирался его заставлять. но в первый раз юджи отвернулся, слыша, как годжо надевал рубашку. — противно? юджи захотелось бросить в него подушку на этот глупый вопрос. — нет, просто... больно на это смотреть, — он перекатился на еще теплую сторону кровати, зарылся носом в подушку, пахнущую шампунем сатору. «это в прошлом», — с этими словами тот наклонился над ним и, убирая волосы, оставил поцелуй на лбу. во второй раз юджи осмелился коснуться. нежно провел по рубцам, следя за выражением лица мужчины, но то не менялось, оставаясь все таким же безмятежным. он заметил только пробежавшие по коже мурашки — под пальцами затянутая кожа шрама была чувствительной. в третий раз итадори поцеловал. вел дорожку из поцелуев прям по шраму: дышал горячо в шею, щекоча ее губами, твердую грудь, которая тяжело вздымалась, дрогнувший живот. но он не остановился только на шраме, он обвел языком вокруг пупка, а руками гладил бока. потом юджи перестал считать, когда видел шрам сатору. этот шрам — часть годжо, его история, прошлое. память. пусть эта часть остается в прошлом, остается им. ему не нужно отвечать на вопросы, не нужно ничего вспоминать — хотя юджи был уверен, что сатору, смотря на себя в зеркало, невольно, но вспоминал событие, оставившее такой след. итадори любил сатору, он любил и его покалеченное тело.

***

      его все еще преследовала фантомная боль. она резко появлялась, словно вспышкой, за ней дергался уголок губ и хмурились брови. кажется, все его тело кололи толстыми иголками, а недостающим пальцем хотелось пошевелить. но юджи привык к этому ощущению, привык в такие моменты накрывать ладонью шрам, что расчерчивал переносицу. нужно время, чтобы они до конца зажили. а пока он чувствовал, как натягивается кожа у разорванного уголка губ, а все перерезанные руки болели, если кто-то их трогал, хватал в бою. и даже слои одежды не всегда помогали. а когда сатору впервые увидел его, всего в этих шрамах, юджи, чувствуя себя голым под непроницательным взглядом, сжался весь, а когда того отвлекли, и вовсе смог скрыться. да, это была слабость. это был страх. от этого страха он позабыл о том, что и годжо прошел через это. забыл, поддался своей слабости. потому что у юджи еще не было время принять и привыкнуть, что все его тело располосовали, оставив шрамы. он привык к боли, он привык к потерям, но не привык к тому, что кто-то вспомнит и о его теле, а не его имя, не его образ из прошлого. и сливаясь с толпой, теряясь в планах, прячась за тренировками — все это помогало избежать взгляды, разговоры, касания. результаты его бессмысленного геройства, необдуманных поступков. да, он забыл. а еще считал, что сейчас этому не место. и неважно, сколько дней им осталось, или осталось сатору. были ли теперь «они»? ... юджи атаковал кусакабе... сатору погряз в ожиданиях, размышлениях и подготовке к решающему бою. ... юджи занес сжатый кулак... сколько дней они потеряли? а сколько осталось? ... юджи разодрал костяшки. от досады цокнул, понимая, что такое точно оставит следы. ну и плевать, подумал. больше некому принимать его шрамы. нет мегуми, а после него — еще больше ран. нет... кого? чосо... он достаточно настрадался за братьев. ну, а за него страдать не надо. и тогда он словил на себе голубые глаза. тогда... он укутался в одеяло, дрожа, хотя не было холодно. итадори вздрогнул от неожиданности, когда такие привычные и родные губы коснулись его лба. — ты думаешь, мне будет противно? — прошептали они. юджи зажмурился, а тот зашевелился — сел на корточки перед кроватью. спи. спи-спи-спи. но ему не уснуть, когда рядом он. — почему ты принял меня? — спросил сатору. что за глупый вопрос? потому что любил, разве непонятно? — а я, значит, не должен принять? тебе не кажется, что это немного эгоистично? ... юджи не был эгоистом. в темноте шарили руки, гладили каждый шрам, считали ребра, а пальцы обхватывали запястья. сатору запоминал касаниями, кожей к коже, руками. губами. он не смотрел, а ласкал, пытаясь перенять всю боль себе. сатору никогда не хотел видеть и ощущать эти шрамы, потому что те доставили бы много боли. но они были, они доставили, оставили след. они — часть юджи. и пусть он пытался их скрыть, но годжо любил даже это.