жестокий люд и самодельный монстр

      юджи старается не думать, а думать о запретном хочется сильнее, хочется в это окунуться головой, взять грех на душу. как не думать, если губы сухие перед глазами, до них на носочки встать и дотянуться, до них совсем чуть-чуть, — царапнуться об них будет слаще меда, они ужалят пчелой, но будут так желанны. как не думать, если блондинистую прядь, что в укладке растрепать, лишь протяни руку. и юджи бы протянул, если бы не было запретом на устах, на кончиках пальцев. если бы можно было смотреть в глаза за очками. под ними кожу сбросить, до костей стоять напротив, и на нем, на нем одном любимый взгляд с хмурыми бровями, тонкими, как галочки. юджи к запретному тянется, подставляется румяными щеками, что не знает суть, плевать на правила, не знает боль жала пчелы, но глотает мед, а тот по языку и подбородку. царапается о сухие губы, хватается за сильные руки, и чувствует себя, как за кирпичной стеной. защищенный и юный, он поддается к запретному плоду, грешную душу нараспашку и стертые губы на бритых щеках. юджи сцелует синяки под глазами, окрасит губы синим. юджи порежется об острые скулы. юджи позволит себе подумать, как любить кого-то так забвенно вообще возможно, как ребенком у матери под боком ощущать себя защищенным. и пусть для него ребенок, — но отчего же, дитя, целуешь не в лоб, благословя, а в губы, губы, губы?