Они нас не простят, и плевать — Я опять хочу видеть твой взгляд Я молю: повернись ко мне передом Я скучал, обними меня, Керриган...
— Смотрите сюда! — вырывается со смехом. И сам Дьявол стоит, а в руках череп, еще один, они крошатся под натиском пальцев — они все в крови, пачкают длинные рукава кимоно; капает на землю, покрывают ее слоем пороков. Тысячи глаз, они все смотрят. Кажется, они все алые, смотрят, прожигают, в щелочки превращаются от плотоядных улыбок, блестят клыки в темноте. «Смотри сюда, на меня. Я тут, весь твой. В твоих руках». Он весь в крови, Ангелом когда-то бросившись вниз — Падший теперь, аморальным стал. А что такое мораль? Ах, как наплевать! Глаза красные смотрят на него, а значит больше не нужно ничего. Пятнать лишь благородную землю, в крепких пальцах дрожит жизнь за жизнью, а он разрывает яремные вены. Шеи такие хрупкие, почти изящные и манящие, — Юджи щелкает ими, как семечками. Кость считает каждую, ломает челюсти, лица кривятся в безобразии — люди сами по себе не только лицом до безобразия уродливы. Они привыкли различать добро и зло, черное и белое. Только зло и добро, белое и черное — это одно. Границ нет и никогда не было, они выдуманы теми глупцами. Оправдывают себя, свои жалкие грешки, и тем не место даже в Аду, но и в Рай — подавно. Но оправдывают, делят все, как им удобно, отмывают свои души — не отмыться, конечно, но пусть наивные стараются. Это смешно. Кто-то веселить их должен. Наступает на ребра, грудную клетку кроша, сердце давит подошвой, чувствуя еще остаток жизни, но скоро остановится, станет пустышкой. Вот так легко: жизнь их под его контролем. Они слабые, их тела — под их величием, согнутые в спинах под тяжестью их силы и короны. И все по проточным каналам, по ржавым трубам они будут плыть, пока не окажутся выброшенными. Десятки, сотни, тысячи... Зато следом: довольная улыбка, когтистый палец чертит дорожки, а с губ срывается восхволяющий шепот. Юджи льнет, подставляется прикосновениям, и лицо, подобное ему, напротив: оно расчерченно метками, словно вырезано ножом — линии острые и выразительные. Итадори не боится о них порезаться, — его руки покалечены лишь другими, они залиты кровью грешников, — опьяненный режется, несвойственная ему улыбка расцветает на собственном лице, а напротив лицо повторяет за ним, клыки виднеются, и Юджи царапает язык о них, ощущая железо во рту и чужой теплый язык. Как ни странно, но именно он ощущает власть над Двуликим. Это он может в любой момент встать и уйти, и уйдет он не потому что тому на него все равно. Это он может приказать Королю Проклятий превратить Токио в пустыню, а на месте разрух построить для них пристанище, их храм, а для других — эшафот, и зрителями, совсем не ценившие представления, будут теми самыми жертвами. Он много чего может: душить его или наоборот ласкать, когтями кожу его бледную разделять до мяса и костей, упиваясь эмоциями на своем же, но немного чужом, лице. А Сукуна позволит, Сукуна смотреть будет алыми глазами, просить большего, извиваться под ним. «Посмотри на меня, смотри, — шепчет, — Я молю: обними меня, смотри на меня». И Юджи накроет его тело своим, прижмется каждым сантиметром, а в мертвой груди сердца нет, под ним не стучит, но это бессмертие настоящее проклятие, заслуживающее они вдвоем, разделяющие одно тело и разум. «Но я твой, а ты — мой». Сукуна дал ему опасную силу и безграничную власть. Он ему — устраивает представления. И мальчик когда-то растерянный, под грузом Магического мира, совершенно незнакомого мира, смертями близких и вечной боли, превратился в нечто безобразное. Монстром? Злодеем? Или трусом, что выбрал самый легкий путь? Да какая к черту разница? Он весь сломанный-переломанный, с шрамами по телу и сердце, на губах порох, а в груди до омерзительности пусто — ничего святого. И соблазн согрешить, больше и больше. А чужие сердца в руках бились в последней схватке, не то что его под ребрами. Кто-то решал, жить ему или не жить; кто-то решил когда-то со всем покончить, использовав. «Уж извините, дамы и господа, настала моя очередь решать судьбу!» И это больше, чем просто боль, просто желание мести. Это чувства, это незабываемое волнение, ощущение целостности с миром: его разочарованием, его подноготной. Сукуна показал ему кое-что забавное. Он показал ему настоящую жизнь, глаза раскрыл. Только кто кого пленил? Или это он стал зависимым от мальчишки, его покладостью, что потихоньку становилось полным овладением его разума? С пленными на руках, Юджи понесет их к концу. Ладони, пальцы сложены, на губах: — Расширение территории: Демоническая гробница. Меньше сброда, больше свободы. Губы на губах, сильные руки на бедрах. Он под ним, но приказывает. ... крики страдания, стоны распахнутой души: буквально распороты животы, булькает из горла, выблевать готовы внутренности. Сукуна целует его нежно, Юджи сжимает его предплечья, царапает кожу, скребется в самую душу, только душа одна на двоих. Со всей силы тянет на себя, валит в кровавое озеро, и это даже не борьба — но смысл мелочиться? ... пыль раздробленных костей щекочет нос, на ресницах дрожат капельки руды. Распахнутые от страха глаза тупорылых людей и шаманов. Глупые, такие глупые. И за отнятых, и за боль, и за то, что использовали, — Юджи все у них отнимет, заберет то, что отняли когда-то у него.С ней связан посмертно, и чтоб Разделить свои страхи хоть с кем-то — Я честно не вру, дабы всем доказать Неуверенно тыкаю пальчиком в зеркало. Эти люди не верят нам Обними меня вновь, моя Керриган Обвини меня в смертных грехах Это не просто игра и надежда потеряна...
— Это не я, — голос дрожит, Юджи показывает в свое отражение, глаза выделяя, а под ними шрамы, — Сукуна, он... Но на него теперь смотрят с сомнением. Даже слезы притворные не вызывают в них жалости над бедным пареньком, сосудом Короля. Лицо бледное, якобы замученный, якобы уставший тиранией, потому что в голове его мысли чужие, в нем внутри — Король Проклятий, древнее чудовище, им стерта не одна деревня. Тот знаменит своей жестокостью, но а вдруг Итадори — переемник? Что в голову приходит обычно узколобым шаманам? А с отражения смотрят кровавые глаза. За ними прячутся карие, и улыбка его, и тысячи глаз тоже. — Как же так, друзья! — кидается он слезно к ним. Те отшатываются от него как от прокаженного. Он еле сдерживает смех, пряча глаза под челкой. Как будто это не он позволил им поймать его. Как будто это не он устроил ловушку. Они ему не верят. Им не верят. Юджи вызывает в них страх. Но так наивно доверились ему, по следам крови пошли. Страх в бушующих венах плещется, а он им питается. Под страхом те готовы на все, на очередные глупости, с ними больше мороки. Он поднимает взгляд, губы растягиваются в оскал. Ах, как прекрасен чужой страх! Свои давно забыл, он разделил их с Сукуной, а тот своими губами их в себя впитал, кожей к коже. — Мальчишка, все тебе показывать. Смотри внимательно, не спускай глаз. На сцену выходит Двуликий. А тем не спастись. А кто-то когда-нибудь спасался? Из когтистых лап упадут они несуразными тушами, уродливыми мешками, удобрением для земли ставшими.Я допирую в грязную кровь твои черные слезы Целый мир – это галлюцинация, и мы никак не вывозим. Я открыл восприятия двери Я знаю, ты смотришь за мной, я уверен Еще один шаг, — и начнется истерика Хватит! Выйди из зеркала, Керриган!