Сказание о златокрылой птице

      Здесь всегда царила почти мертвая тишина, прерываемая лишь отдаленным журчанием пробивающегося сквозь скалы подземного ручейка. Над головой — многотонная каменная толща, а потолок низкий, словно своды гробницы. Скала тут на ощупь осклизлая, покрытая слоем загустевшей слюны и выделений, придавшей пещере новый рельеф, напоминавший чьи-то чудовищные внутренности.       Алатус всем сердцем ненавидел это место.       Здесь, казалось, все пропиталось запахом крови, гниением и вонью миазмов, которые уже так въелись в тело якши, что жгли и разъедали даже после тщетных попыток оттереть руки в подземном ключе. Проточная вода была ледяной, от нее немели пальцы, но это давало хотя бы временную иллюзию бесчувствия и притупляющейся боли. Жаль, нельзя было нырнуть в него целиком. Как и смыть с себя отголоски чужой агонии, впечатавшейся в него словно нерушимое клеймо.       Каждый раз после своих «заданий», возвращаясь в это… логово, Алатус хотел забиться поглубже в какую-нибудь трещину и перестать существовать, в надежде, что однажды отголоски порчи очередного убитого демона или божества прикончат его. Но природная живучесть сыграла с ним злую шутку. Его новой Госпоже пришлась эта «причуда» по вкусу.       Пока самопровозглашенная Архонт Снов была слаба после действия печати Богини Пыли, она избегала любых схваток и поспешила укрыться в ближайшей пропасти, мало отличавшейся от ее запечатанной темницы. Тогда богиня держала Алатуса при себе неотрывно, денно и нощно, потому что ослабленный демонобог — желанная добыча для любой хищной твари. Одна из которых не замедлила себя ждать.       Гео вишап размерами с крупный валун проломил своды пещеры, едва не обвалив всю гору им на голову, и вцепился в одну из конечностей Богини своими зубищами. Тварь была тупая, агрессивная, и ее окутывало облако миазмов. Захлебываясь в ярости и в то же время ужасе ослабленной Госпожи, Алатус бросился на грохочущее чудовище и впился когтями в его голову и вонзил клюв в его глазницу — единственное уязвимое место. Лишив монстра обоих глаз, Алатус сумел затащить беснующегося вишапа под свисающие с потолка сталактиты и ударами крыльев устроил обвал, чуть не похоронивший его вместе с врагом. Чувствуя боль и ярость своей раненой богини, Алатус убил вишапа, сорвав с брюха прочные броневые пластины и буквально выпотрошив его. После чего еле живой якша рухнул на землю с переломанными пальцами, сорванными когтями и разбитым клювом, мечтая о смерти, которую окутавшие его тело миазмы милостиво могли приблизить.       Но он выжил.       Госпожа терпеливо дожидалась, пока он придет в себя, и безжалостно наказала его за нерасторопность. Ведь пока она является легкой добычей, у него нет права на ошибку. Еще тогда ее заинтересовало, как маленький якша смог управиться с настолько превосходящим его размерами и вдобавок бронированным врагом. И буквально на следующую же ночь богиня отправила своего слугу на разведку и приказала разорить гнездовье крылатых змеев, обитавших неподалеку.       «Ты же хочешь отомстить?» — вкрадчиво мурлыкал голос Госпожи ему на ухо, а на горле затягивалась неосязаемая удавка, словно на невидимой цепи влекущая его к испещренной пещерами скале, которую окутывал удушливый чужой запах.       Нет, не хотел.       Одно лишь воспоминание о той горной деревеньке на вершине утеса вызывало у него тупую боль в груди и желание вырвать себе сердце, как тому вишапу.       Кажется, Госпоже это нравилось, потому что, когда у Алатуса все внутри разрывалось от боли и чувства вины, он отчетливо ощущал ее удовлетворение, пронизанное нотками самодовольства.       Со временем боль притупилась.       Сначала Алатус пытался сопротивляться. Он не знал, что с ним сделала сущность, назвавшаяся Сиире, но, кажется, эта брешь была оставлена намеренно. Возможно, своей печатью — или чем она подчинила его — Богиня могла бы полностью превратить якшу в свою марионетку. Но почему-то не сделала этого.       «Ответь мне на вопрос, милый, — улыбнулась Сиире, лениво раскинувшаяся на ложе, покрытом пушистой белой шкурой неведомого рогатого зверя, — почему ты не желаешь делиться со мной силой?»       Алатус молчал, хмуро глядя на нее.       Ее иллюзии всегда были одинаково выхолощены — дорогое убранство, парящие в воздухе огни, отражающиеся в начищенном до блеска каменном полу и таком же низком своде, позолота на колоннах и ложе, на котором могли бы уместиться пятеро в ряд, тяжелые расписные портьеры. И посреди этого сама Богиня — каждый раз в новом роскошном одеянии, подчеркивающем ее женственные формы, со спадающими ниже пояса длинными карминовыми локонами.       Таким же ослепительно чистым и белым было собственное одеяние стоявшего перед ней якши, длинные двуцветные волосы идеально расчесаны и поблескивали в отблесках многочисленных огней, словно сорочье оперение.       «Ты и так знаешь все мои мысли, тогда какой во всем этом смысл?» — Алатус коснулся пальцами лба, чувствуя, с каким усилием дается ему этот жест — словно запястья сковывают невидимые цепи и тянут его руки к земле.       «В том, что мне нравится вести беседу со своим последователем?»       «Я не твой последователь».       «Сколько отвращения и презрения, — с разочарованием проговорила Госпожа, соскользнув со своего ложа, отчего полупрозрачный подол одеяния беззастенчиво задрался выше, чем ему следовало, — тогда, вероятно, тебе приятнее считать себя слугой? Или рабом?»       Алатус знал, что за этим последует. С того самого первого раза Богиня не любила марать о него руки и предпочитала физическим ментальные пытки. А если уж и с их помощью не получалось добиться удовлетворяющего эффекта, то она просто тянула их узы, которые словно опутывающие его колючие лозы, причиняли невыносимую боль. В такие моменты Алатусу казалось, что когда лопнет последняя нить, то оборвется и его жизнь. Что в своем упрямстве и дерзости он выведет Богиню из себя и она его прикончит.       «Я повторю свой вопрос, — присев перед ним, она ласково провела рукой по его волосам и подцепила за подбородок, вынуждая скорчившегося на полу якшу поднять голову, — почему ты не хочешь делиться со мной? Неужели ты думаешь, что твоя хрупкая оболочка в состоянии вместить демоническую силу?»       «А ты… попробуй… забрать эту силу, — еле выговорил Алатус, глядя на нее мутными от постепенно затухающей боли глазами. — Уверена… что сможешь… переварить миазмы?..»       Богиня поджала губы и брезгливо выпустила заостренный подбородок якши, только что не вытерев руку о свое легкое одеяние.       «Значит, придется придумать другой способ, — Алатус всем естеством ощущал ее оценивающий взгляд. — У тебя довольно милое личико. И располагающая внешность».       Скверное предчувствие продрало ледяными коготками его по груди и стекло по позвоночнику. Еще не зная, что скажет Госпожа, он почувствовал, к чему она клонит.       «Не бывает божества без последователей. Найди мне их. У тебя же это так замечательно выходит, птенчик», — тонкая рука покровительственно потрепала его по волосам, потянув и сжав пряди чуть сильнее, чем следовало. Алатус отчетливо себе представил, как она наматывает на кулак его длинные волосы и откидывает его голову назад, чтобы полоснуть по горлу черными загнутыми когтями, и алые брызги оседают на ее вычурном одеянии причудливым орнаментом.       Но она все еще ненавидела марать руки и хотела казаться привлекательной хотя бы в этом обличье.       И тем отвратительней и непроглядней оказывалась реальность после пробуждения от иллюзии. После каждой такой «аудиенции» у Госпожи Алатусу приходилось буквально выдирать себя из осклизлого кокона, практически вмуровывавшего его в сочащуюся слизью стену логова. Оставляя в затвердевающей субстанции клочья потемневшей от крови и лимфы одежды и волос, якша мучительно поочередно высвобождал сначала одну руку, затем вторую, а потом и сползал на относительно твердую поверхность.       Она действительно считает, что он сможет очаровать смертных в своем нынешнем состоянии и облике?       Людское поселение Алатус обнаружил спустя несколько дней поисков. В отличие от горных обитателей, они обосновались в долине у подножья гор и возделывали заливные поля. Их деревню окружала каменная, укрепленная деревом, стена, а ветер доносил запах дыма и горячего металла. На сколоченных из дерева вышках стояли вооруженные луками дозорные, которые следили за небесами. Алатус отчетливо ощущал слепые взгляды людей, и не рискнул спускаться ниже. Едва ли жители деревни столь же благосклонно отнесутся к потрепанной демонической птице, что и… те.       Но в следующее же мгновение якша словно напоролся на невидимую скалу и, всплеснув всеми крыльями, вильнул в сторону. Вцепившись в поросший лишайником отвесный каменный массив, Алатус вывернул шею и сощурился, фокусируясь на человеческой деревне. Там царило странное оживление, и при этом ощущалось чужое присутствие. Эта аура… Алатус был готов поклясться, что она ему знакома. Настолько, что он пренебрег осторожностью и подобрался ближе, рискуя быть замеченным.       Там, среди смертных, был якша. В человеческой форме. Окруженный людьми, он не боялся их, более того, Алатус ощущал их благоговение перед ним.       И в этот момент, словно почувствовав на себе чужой взгляд, якша обернулся и поднял голову.       «Фидус?» — ошеломленно сморгнул Алатус, почти не веря своим глазам.       Прошло уже много лет с тех пор как он в последний раз видел одного из старейшин, но Фидус почти не изменился — вся та же грива золотых, украшенных перьями волос, струящиеся бело-золотые одежды, проницательный взгляд зеленоватых глаз, который, казалось, упирался прямо в него. Поверх голов людей, стен, среди утесов и базальтовых скал. Уже тогда юный Алатус робел под ним, а сейчас ему захотелось втянуть голову в плечи, забиться обратно в гнилостную нору — куда угодно, лишь бы укрыться от позора.       Встряхнувшись, Алатус разжал когти и рухнул вниз. Развернувшись, он устремился прочь.       «Куда это ты собрался, Алатус?» — горло стиснуло с такой силой, что якша еле удержался в воздухе. Забив крыльями, он неуклюже приземлился, почти свалился, на ближайшую ровную поверхность.       «Там якша… Старейшина…» — задыхаясь, Алатус пытался отдышаться, но неповиновение буквально вжимало его в камни, дробя кости и разрывая мышцы.       «Ты испугался его? Считаешь нас слабее его?» — от Госпожи сквозило откровенным презрением.       «Нет! — Алатус зашипел от боли, чувствуя, как она ломает остатки его ментальных блоков, считывая его воспоминания о детстве, общине и сородичах. — Не надо, прошу!..»       «Ну надо же, что ты от меня так скрываешь, малыш, что начал умолять? А-а-а. Понятно, — промурлыкала она, отпустив разум корчащегося от боли якши, — это не страх».       «Те люди, они почитают Фидуса. Ничего не получится!»       «Значит, придется тебе его убить. Никто не захочет поклоняться низвергнутому божеству. Укрась его кишками главные ворота и потом займи его место».       «Я не смогу… Не смогу убить его», — Алатус прикрыл глаза и вздрогнул от скрутившего его внутренности позыва — Госпожа поймала его смазанную мысль о желании пасть от руки Старейшины.       «Даже не думай, мальчик, — неосязаемая рука почти ласково прочесала слипшиеся перья у него на загривке, — я не дам тебе умереть».       «Мне нужно… оружие».       «Когтей и клюва тебе недостаточно? Ах да. Ваши дурацкие ритуалы, — фыркнула она, — у тебя есть кинжал».       «Кинжал не для убийства…» — Алатус обреченно закрыл глаза.       Выходить против Старейшины с кинжалом для очищающих ритуалов — что может быть более нелепым и оскорбительным для якши?       Остаток дня Алатус провел на ближайшем горном пике, откуда просматривалась деревня. Съежившись на уступе, утопив голову в пухе на плечах, он следил за людьми и за Старейшиной. Вопреки его ожиданиям, Фидус остался на ночь в деревушке, и это все значительно усложняло. Богиня поставила ему условие: жители должны выжить. Насчет Старейшины никаких указаний не последовало. Богиня оставила план убийства Фидуса на откуп ему. И Алатус совершенно не представлял, как ему выполнить приказ Госпожи, не разрушив при этом деревню и не заставив ее жителей бояться крылатого демона, который принесет им только смерть и несчастье.       Поэтому когда окончательно стемнело, Алатус соскользнул со скалы и направился к деревне. Пусть он теперь служил самопровозглашенному Архонту Снов, есть непреложные обеты, которые он, как якша, обязан был выполнять. Его народ благословлен небесами, предать свой дар и осквернить себя убийством себе подобного — кажется, Алатус не знал участи более презренной.       Поэтому когда он тяжело приземлился на поросший шелковицей холм за пределами светлого пятна факелов, у него в голове не было ни единой мысли, что он будет делать. Приняв человеческий облик, Алатус выпрямился и мрачно посмотрел на ярко освещенную факелами стену. Глубоко вздохнув, он откинул голову и испустил клекот-трель на грани слышимости.       — Ты звал? — раздался мягкий голос прямо за его спиной.       От неожиданности Алатус дернулся и резко обернулся, глядя на стоявшего перед ним высокого худощавого мужчину. Фидус печально смотрел на него светящимися светло-зелеными глазами, и под этим взглядом Алатус остро ощущал себя жалким и нелепым в своих лохмотьях, едва прикрывающих покрытое засохшей слизью тело.       — Твои крылья… — Фидус вздохнул, неожиданно горько, словно и вправду видел. — Почернели.       Алатус молча вытянул вперед руку с зажатым обратным хватом кинжалом.       Старейшина бросил взгляд поверх его головы на чадящие на ветру факелы и нахмурился.       — Не здесь, — коротко сказал он и отступил на несколько шагов. Его фигуру окутало мягкое сияние цвета молодой травы, в которой проступили очертания огромной птицы — почти втрое больше самого Алатуса. Со стороны деревни уже доносились встревоженные голоса, поэтому Фидус развернул гигантские крылья, источающие золотое свечение, и неожиданно бесшумно для такой громадины поднялся в небо. Алатус молча последовал за ним.       Сказать, что он был обескуражен, значило бы ничего не сказать.       Фидус вел себя так, словно… ждал его появления? Алатус не ощутил ни движения воздуха, когда тот окликнул его из-за спины. Старейшина не мог переместиться к нему так мгновенно, если только… не обрел дар мгновенного перемещения, подобного тому, которым владели адепты. И это зеленое сияние, окутывавшее его в истинном облике. Алатус никогда прежде не ощущал подобной ауры. По всей видимости, Госпожа тоже, потому что затаилась на задворках его сознания и не являла себя.       Фидус улетал все дальше и выше — на вершину утеса, с которого открывался вид на просторы прибрежных восточных земель и пики Заоблачного Предела. Листва росшего здесь чахлого кустарника трепетала на крепком ветру и было очень свежо. Почему Старейшина привел его сюда? Боится, что Алатус навредит почитавшей его деревне? Подспудно он был благодарен. Меньше всего ему хотелось, чтобы смертные увидели их поединок.       — Я ждал тебя, — вновь приняв человеческий облик, Фидус стряхнул с плеча большой лук — Алатус даже не уловил момент, откуда сородич вытащил оружие. Его загнутые плечи были украшены древесными завитушками вьюнка и искусно вырезанными цветами и источали все то же мягкое зеленое свечение.       — Тем лучше, — Алатус прижал к груди руку с кинжалом, надеясь унять трепещущее, как у перепелки, сердце.       — Я могу уговорить тебя не делать это, Алатус? — голос Фидуса почти растворился в тоскливом свисте ветра.       — Нет, — закрыв на мгновение глаза, Алатус глубоко вздохнул и бросился вперед.       Под ноги ударила зеленая вспышка, раскалывая скалу, но юноша уже поднырнул под правую руку Фидуса, отпускавшего тетиву, и неуклюже ударил кинжалом. Алатус не был воином. Он знал базовые принципы обращения с оружием, но ему никогда не приходилось сражаться в этой форме и вдобавок не приспособленным для этого ритуальным кинжалом, которым можно было скорее колоть, чем резать. Неудивительно, что более опытный Фидус даже с такого положения парировал его удар, после чего вновь отпрыгнул назад, увеличивая дистанцию для нового выстрела. Несколько стрел из чистой энергии одна за другой вонзились под ноги уворачивающегося Алатуса, искренне недоумевающего, почему тот стреляет ему по ногам. И лишь после того, как из-под рассыпавшихся изумрудной пылью стрел сквозь образовавшиеся трещины в скале взметнулись стебли молодой и вьющейся поросли, словно силки обвившие сбитые ступни Алатуса, стало ясно, чего добивался Фидус.       Нагнувшись, Алатус полоснул кинжалом по набухающей зелени и взметнулся в воздух в высоком прыжке, натмашь полоснув противника по выставленной руке.       Острые пахнущие горячие капли окропили застывшее напряженное лицо Алатуса и обожгли, словно искры костра, и он тяжело приземлился в перекате за Фидусом.       Почему он сражается вполсилы? Он не видит в нем угрозы? Он не чувствует… то, что опутало своей сетью бывшего соплеменника и дергает за эти ниточки?       — Хватит поддаваться, — процедил Алатус, зло сузив горящие глаза. Стоило ему разозлиться, двигаться стало легче. Тело стало более податливым, словно яд Сиире в его венах придавал ему сил, делая мышцы крепче и притупляя боль.       — Как же глубоко это впечаталось в твою душу. Алатус, посмотри на себя, — тихо проговорил Фидус, и в его голосе отчетливо проступили нотки жалости, резанувшие Алатуса больнее, чем удар мечом по лицу. — Тьма разъедает тебя и уже сочится из пор…       Так вот что за черная пелена перед глазами…       И в этот момент где-то внутри шевельнулся ком этой черноты, запустивший свои когти в него так, что Алатус едва сдержал крик.       «ОНА. Эта сука… Я чувствую ЕЕ отпечаток на этом мальчишке… — якша едва сдержался, чтобы не зажать уши, настолько оглушительно грохотал голос Госпожи. — Убей. УБЕЙ ЕГО СЕЙЧАС ЖЕ!»       До крови закусив клыками губу, Алатус бросился на Фидуса, беспорядочно нанося удары кинжалом, пытаясь добраться острием до горла, не замечая обжигающие и оставляющие на его коже багровые следы плечи зеленого лука, которым Старейшина пытался закрыться от него. Раскрытая ладонь своим основанием впечаталась в грудь Алатуса, отчего тот поперхнулся воздухом и отлетел назад, даже не успев сгруппироваться. Кубарем его протащило по камням, но Алатус тут же, обдирая кожу на локтях и коленях, взметнулся на ноги и вновь кинулся на Фидуса.       Сцепившись они закружились на месте, опасно смещаясь к обрыву. Как бы Фидус ни уклонялся, парируя удары, его светлое одеяние уже потемнело от крови из многочисленных порезов, оставленных Алатусом. И в какой-то момент бросившийся на Старейшину в лоб, юноша ощутил упирающийся ему под ребра заостренный прицел лука, куда полагалось вкладывать стрелу.       «Ну давай. Стреляй. НУ ЖЕ!»       Но вместо этого Фидус свободной рукой оттолкнул его от себя. Недостаточно сильно, чтобы увеличить дистанцию для выстрела или нового уворота. Но достаточно, чтобы Алатус словно оттолкнулся от уплотнившегося воздуха и набросился на Фидуса, выставив перед собой острием вперед кинжал в обеих руках.       И в этот момент тот опустил руку с луком и оказался полностью открыт для удара.       Кинжал с отвратительным хрустом вонзился Фидусу в грудь, больше чем наполовину уйдя зазубренными гранями между ребер. Алатус даже не сразу осознал, что произошло, но, ощутив хлынувшую по пальцам раскаленную, как магма, разъедающую пальцы кровь, отпрянул от Старейшины, неверяще глядя на него расширенными глазами.       Фидус нащупал торчащую у него из груди рукоять кинжала с ниткой нефритовых четок, тяжело переступил, пытаясь удержаться прямо. Зеленый лук вывалился из его ослабевшей руки и рассыпался изумрудной пылью, которую тут же подхватил и унес ветер.       — Нет… — прохрипел Алатус, стиснув окровавленными пальцами лохмотья на груди.       Так не должно было случиться. Фидус не должен был… Он не мог…       Вытащив кинжал, Фидус уронил его на землю и зажал рану, из которой хлестала кровь, и посмотрел на дрожавшего на ветру Алатуса. Кожа в распахнутом вороте рубахи вокруг раны на глазах чернела и от нее разбегалась паутина черных вен.       Углы рта Старейшины конвульсивно дернулись, словно в подобии улыбки, и он покачнулся.       Алатус инстинктивно дернулся вперед, желая схватить его за руку, удержать, словно это могло как-то помочь раненому, но вспышка боли, словно удар бича, растеклась по позвоночнику, подсекая ноги не давая двинуться с места.       Фидус сделал шаг назад — на самый край. В его лице не было злости или страха приближающейся неминуемой смерти, оно было спокойным и расслабленным, словно у засыпающего ребенка. В последний раз встретившись взглядом тускнеющих глаз с Алатусом, Фидус едва заметно качнул головой и сделал еще один крохотный шаг назад.       Ветер подхватил его сорвавшееся тело, спустя пару мгновений скрывшееся во тьме пропасти внизу.       А спустя еще пару секунд темнота расцвела золотой вспышкой, словно глубоко в пропасти родилось маленькое солнце. Утес задрожал, с его склонов посыпались мелкие камни, а потом все стихло.       Скорчившись на коленях, Алатус дрожал на крепчающем ветру и с силой цеплялся в собственные предплечья, оставляя на коже глубокие следы от ногтей. Внутри все звенело от злого торжествующего ликования, словно в огромной пустой пещере пускали ослепительно яркие праздничные фейрверки. А по щекам все катились и катились градом слезы, которые разъедали глаза и жгли словно кислота.       «Ты молодец, Алатус, я горжусь тобой, — сбивающимся шепотом напевала ему Госпожа на ухо, — теперь она познает, каково это — лишиться частички себя».       Ее слова отдавались эхом в голове и растворялись в пустоте, которая, казалось, заполнила все его естество, и в которой единственным звуком теперь был лишь тоскливый свист ветра на холодной вершине.