Сказание о златокрылой птице

      Каменистая долина содрогнулась от мощного удара, с которым сверху, стесав несколько поросших кустарников валунов, обрушилось тело большого белого зверя. Существо, напоминавшее большого оленя, с пронзительным криком боли и ярости барахталось на боку, суча тонкими и обманчиво хрупкими ногами, и окутывавшее его лазурное сияние постепенно тускнело и рассеивалось. Всю белую шкуру, покрытую расписными зелеными узорами, испещряли рваные кровоточащие раны и подпалины, а один из прозрачных, как хрусталь, рогов был обломан под основание.       Из затянутого дождевыми облаками неба на него обрушилось похожее на черную птицу существо и вцепилось в его загривок мощными когтистыми лапами. Олень забился, выгнул гибкую шею назад в попытке достать до противника уцелевшим рогом. И в этот момент чудовищная птица, продолжавшая неистово терзать его тело клювом, перестала бить крыльями в попытках приподнять массивное тело божественного зверя и отпустила свою жертву. Чтобы в следующее же мгновение не птичьим, а каким-то змеиным броском вонзить клюв оленю в глотку, вырывая клок мяса и разрывая яремную вену.       Олень конвульсивно дернулся, всплеснув всеми ногами, повалился на бок, булькая кровью в разорванном горле, а крылатое чудовище в третий раз кинулось на него и, вцепившись когтями в окровавленный мех, могучим рывком столкнуло агонизирующего зверя с обрыва.       Забив мощными крыльями, Алатус взвился в небо и устремился прочь — подальше от места падения божественного оленя. Но выброс демонической энергии настиг его прямо в воздухе. Сложив крылья, якша рухнул вниз — в колючий кустарник, немного смягчивший падение, и забился в конвульсиях, задыхаясь в окутавших его миазмах боли и ярости погибшего зверя. Дымящиеся от разъедающей их чужой крови перья осыпались с птицы черной трухой, обнажая пульсирующий бесформенный ком из хрящей и костей, который перетекал и сжимался, словно схлопываясь в самого себя. Пока на скалу не сполз изможденный юноша в остатках лохмотьев, едва прикрывавших его грязное тело. Скорчившись на боку, Алатус пытался отдышаться и перетерпеть чужие боль и ярость, что вгрызались в его плоть, стремясь растворить и перемолоть каждую его клетку, обращая в очередное оскверненное чудовище, которых расплодилось на землях Ли Юэ в последние годы великое множество. Наверное, из него получился бы исключительно отвратительный и смертоносный демон, учитывая количество поглощенных жизней и душ.       Но как и всегда, обрушившиеся на него клубы миазмов окутали Алатуса и рассеялись, гонимые ветром. Выпадая вместе с дождем на землю, ростки боли и ярости неупокоенных демонических душ, напитывали почву, уходили в глубь, в землю, ища новых носителей, чтобы укорениться в них зерном порчи.       В такие моменты Алатус ощущал себя бесплотным духом. Ведь после пролитой им крови и убитых божеств высвобожденная демоническая энергия должна была уже давно положить конец его служению самопровозглашенному Архонту Снов.       Вот только духи не чувствуют боли.       С тех пор, как он убил Фидуса, боль стала его постоянной спутницей. Боль укоренилась в его костях, вгрызаясь в плоть, не затухая ни на миг. Госпожа оказалась им настолько довольна, что стала поручать ему новые миссии, словно желала испытать его. У Богини было много врагов, каждому она желала смерти, а Алатус оказался идеальным исполнителем, равно эффективным как в поиске последователей Богини Снов, так и в устранении неугодных ей божеств. Пыль же в глаза пускать ему было не привыкать, благо, Госпожа была крайне искусна в создании иллюзий, превосходно скрывающих его порченое гнилое нутро. Видели бы истинную суть посланника Богини эти люди. Стали бы они столь охотно вверять ему свою судьбу?       Кем был этот божественный олень? Что он сделал Сиире, что она захотела его смерти?       Усилием воли Алатус задавил эти мысли. Ему дают приказ, он выполняет. Большего знать ему не нужно.       Выпрямившись на крепчающем ветру, Алатус пошатнулся от слабости и нащупал на груди уже запекшийся рубец, тянувшийся наискось от левого плеча. Кажется, все-таки зацепил его рогом. Нанесенные другими духовными сущностями раны оставляли на теле болезненные следы и гнили по несколько дней, если только Госпожа самолично не вытягивала из них остатки чужой ярости. Сил почти не осталось даже на регенерацию. Нужно было возвращаться к деревне последователей и восстановить силы. Госпожа была голодна. Сильно голодна. Она потребует свое, когда он вернется. И лучше бы ему не приходить с пустыми руками.       Люди больше его не боялись. Алатусу далеко было до света Фидуса, но стараниями Госпожи они привыкли к его иллюзорной личине, и их сны были полны безмятежности, пахли сладостью ванили, миндаля и терпкими нотками мускуса. Съежившись на продуваемом скальном уступе в нескольких милях от деревеньки, Алатус скользил по чужим снам невесомой тенью, стараясь не всматриваться в их суть, и собирал положенную ему дань. Только детские сны горчили страхом. В отличие от взрослых, они острее чувствуют, когда их обманывают. Их сны самые питательные, но Алатус старался не касаться их, если только речь не шла о выживании.       «Алатус…»       Госпожа проснулась. Нужно было торопиться. Если она возьмет силой, будет гораздо больнее.       Протискиваясь в расщелину, со временем все сильнее зарастающую бурьяном и колючками, Алатус выпустил когти на крыльях и практически распластался в узком лазе. Здесь было узко даже для него, что уж говорить о… Но так уж ли ее интересовал верхний мир, если она добровольно погребла себя под скальными толщами? И по мере того, как якша протискивался в осклизлую берлогу, тем отчетливей приходило осознание: Сиире мало интересовала жизнь на поверхности. Она искренне считала, что переписывает реальность вокруг, меняя само пространство, внушая это в первую очередь самой себе. Не нора, а подземные чертоги. И ее стремление опутать тенетами своих иллюзий все, до чего она дотянется, было сравнимо лишь с ее вечным всепоглощающим голодом…       Еще не добравшись даже до середины пещеры, Алатус ощутил нетерпение Богини и почти сразу почувствовал, как его лапы и крылья погружаются в липкую теплую и чуть пульсирующую субстанцию, обволакивающую и засасывающую его внутрь. Инстинктивно он вздернул голову вверх, вытягивая шею, словно это могло даровать ему пару лишних вдохов свежего воздуха перед погружением в гнилую топь.       «Ты делаешь успехи, мальчик», — промурлыкала Госпожа, материализуясь перед ним во всем своем блеске. Очертания похожей на чьи-то внутренности пещеры заволокло мерцающей дымкой иллюзии. Опустив глаза, Алатус посмотрел на свои руки — на потемневшие от въевшейся крови кромки заостренных ногтей, растрескавшиеся ладони. Странно. Госпожа ведь терпеть не может эту грязь…       А потом Алатус осознал, что они находятся посреди большого каменного бассейна, заполненного минеральной водой.       «Ты явно способен на большее, чем ломать хребты этим тупым животным», — смочив сложенный лоскут шелка в горячей воде, Богиня почти ласково провела по его щеке вниз к шее, скорее размазывая, нежели стирая, подтеки засохшей крови. Алатус застыл, непонимающе глядя на стоявшую перед ним в воде полуобнаженную женщину. Госпожа любила поиграть с ним как кошка с мышкой — придавить лапой, отпустить, но эта игра ему была незнакома.       «Что ты чувствовал, когда убил адепта? Расскажи мне, ну же, — нашептывала Богиня, почти заботливо водя лоскутом ткани по его плечам и груди. — Ярость? Азарт? А может быть… возбуждение?» — склонив голову набок, спросила Сиире.       Алатус молчал. Ее лицо было так близко, что он невольно плотнее сжимал губы, догадываясь, что за этим последует. Но смотреть в ее холодные лишенные белков и радужки глаза было выше его сил. Она могла изменять облик сколько угодно, но ее всегда выдавали глаза. Нечеловеческие.       «Какой же ты чумазый. Неужели все якши такие грязнули?» — попеняла она, обмывая его почти с материнской заботой. От него по прозрачной воде растекалась клубящаяся бурая муть, а чище он явно не становился. Она бы еще попыталась оттереть добела его душу. Кроме того, это была ее иллюзия, и едва ли Госпожа ставит целью действительно обмыть его тело.       И хотя Алатус чувствовал стекающие по груди и спине струйки воды, под ее пальцами кожа словно отмирала, спасая от ощущения гадливости. Раньше ему постоянно приходилось представлять себя птицей в бескрайнем темном небе, взирающей на все с высоты многих лиг.       Потом привык.       Его безучастность явно рассердила Богиню, потому что в следующее же мгновение ее пальцы сжали его подбородок и развернули голову, а длинные ногти поддели уже схватившийся коростой рубец на груди.       «Смотри на меня, когда я с тобой говорю».       Он вперил взгляд в ее красивое холодное лицо. С Сиире он научился смотреть сквозь нее и порядком раздражал своим безжизненным взглядом. Алатус это прекрасно знал.       «У меня есть для тебя новое поручение, — все так же водя тонкими пальцами по его щеке, прошептала она. — Посмотрим, как ты справишься с ним».       «Очередной злой адепт?» — глухо спросил он. Именно так обычно характеризовала цели Сиире. Злыми.       «Злая богиня. Та, от которой ты столь милостиво меня спас из каменного узилища, — перебирая пальцами его слипшиеся от крови пряди, продолжала Госпожа. — Гуй Чжун».       Демонобог?..       Видимо, сомнения отразились в его взгляде, потому что Богиня торжествующе ухмыльнулась, и ее когти с силой впились в рану на груди Алатуса — он едва сдержался, чтобы не скривиться.       «Ты отправишься в долину Гуйли и разыщешь эту суку. Постарайся не попасться на глаза их своре и остаться в живых», — ласково сказала Сиире, глядя на застывшее лицо Алатуса.       Напасть на злую богиню в ее владениях. Что может быть проще?       Восточные прибрежные земли к северу от перевала Тянхэн всегда были для Алатуса запретной территорией. Плодородные пашни, заливные луга, рыбацкие поселения, раскиданные по побережью — все это находилось под покровительством опаснейшего союза двух демонобогов — Моракса и Богини Пыли. Воина и мыслителя. Вокруг них сплотилось множество демонобогов послабее, просветленных адептов Заоблачного Предела и якш. Но об этом Алатус и так знал, еще с тех пор, как увидел Фидуса в качестве последователя Богини Пыли. По собранной Алатусом информации, в подчинении у пары божеств были пробужденные якши — огромная редкость. В общине Алатуса не было ни одного пробудившегося, по крайней мере, когда он в последний раз был в родном селении. Возможно, им был Фидус. Был…       Вся долина пестрела огнями. Ярче всего был подсвечен каменный храмовый комплекс, посвященный божествам Гуйли. Там ощущалось скопление множества духовных сущностей. И отчетливей всего — он. Ауру Моракса Алатус запомнил слишком хорошо, как и сотни обсидиановых копий, заслонивших солнечный свет. И именно там следовало искать Гуй Чжун.       К тому времени, как Алатус подобрался к окраине поселения, окончательно стемнело. По периметру ярко пылали сторожевые костры, выбрасывающие к ночному небу снопы искр, а в полутьме сновали силуэты, принадлежавшие не только людям. Младшие якши сжимали в руках луки и вглядывались в темноту. Еще поодаль ощущалось присутствие более могущественной духовной сущности. На какой-то миг Алатусу почудились в темноте серебристые очертания неведомого зверя, подобного давешнему убитому оленю, только тоньше, изящней, но от этого едва ли слабей. Каким-то образом Моракс сумел окружить себя не только слабыми духами, но и божественными зверями. Как ему удалось подчинить их всех? Вряд ли этот чудовищный демонобог в состоянии удержать под ментальным контролем всех сразу.       Подступы к храмовому комплексу охранялись особенно тщательно. Демоническая птица привлекла бы слишком много внимания, поэтому Алатус вынужден был принять более компактную форму. Где скрадом, где перебежками, он крался по каменным ступеням и нырял в ниши, когда мимо проходили вооруженные якши. Распластавшись по каменной стене, словно пытаясь стать ее частью, Алатус делал то, что у него получалось лучше всего — скрывал свое присутствие, словно растворяясь в дуновениях ветерка. Хотя ощущал себя скорее крысой, украдкой пробирающейся в хозяйскую кладовую.       Складывалось впечатление, что сам подземный храм никто не охраняет. Никаких часовых, даже печатей барьеров. Самонадеянность или ловушка? Сколько бы Алатус ни пытался прочувствовать чужое присутствие, он ничего не ощущал. Лишь тлел где-то впереди и в глубине мягкий янтарный огонек. Для монстра, державшего в узде самого Моракса, у Гуй Чжун была неожиданно теплая аура, к которой хотелось прикоснуться, словно к язычку костра ненастной дождливой ночью… И от таких мыслей нутро Алатуса окатило волной холода. Его предупредили о недопустимости даже подобных мыслей.       На какое-то мгновение он даже поверил, что у него получилось. Алатус прокрался к каменной колонне с дрожащим на сквозняке факелом, от которого до пологого спуска в глубь храма оставалось буквально несколько шагов, когда из-за колонны внезапно выдвинулся рослый мужчина в длинном одеянии, отливающем в отсвете пламени бронзовым блеском. В спадающих по плечам прямых волосах тлели янтарные пряди, а на лице флюоресцировали золотые узоры.       Но самое главное, что Алатус совершенно не ощущал его ауру. Настолько, что еле успел шмыгнуть обратно в тень и вжаться в стену, даже задержав дыхание. О такой духовной практике — полностью скрывать свое присутствие — Алатус даже не слышал. Сколько же здесь на самом деле скрывается таких невидимых часовых?       — Неужели Господин пожаловал средь ночи, что ты околачиваешься здесь? — от хрипловатого громкого голоса буквально у себя за спиной Алатус чуть не вздрогнул. — Все так же таскаешься за Мораксом хвостиком, Мену?       Длинноволосый якша издал недовольный звук, а мимо Алатуса уже пружинистым шагом прошел четырехрукий широкоплечий громила, обдав духом озона.       — Я лишь выполняю его наказ. Чего и тебе желаю, брат, — недовольно отозвался другой голос, принадлежавший первому якше.       — Ты действительно считаешь, что Мораксу может потребоваться охрана?       — Я считаю, что к нам планомерно подсылают убийц, и несколько пар глаз лучше одних, — последовал тяжелый вздох. — Вчера Господин почувствовал ещё одну смерть. Фэй Лянь.       — Да чтоб его! Упрямый гордец, глупое копытное… Его ведь предупреждали…       — Поэтому запрет передвигаться по-одному после трагедии с Фидусом все еще в силе, — чуть повысил голос первый якша, явно желая заглушить бесцеремонного собрата. — Господин считает, что ее цель — Богиня Пыли.       Повисло недолгое молчание, прерываемое лишь треском факела и бешеным стуком собственного сердца Алатуса, отдававшимся в ушах.       — До сих пор не верится, что его больше нет. Неужели эта тварь самолично расправилась с ним. У Фидуса же есть… были крылья, он мог…       — Босациус. Он бы не побежал с поля боя.       На сей раз молчание было настолько долгим, что Алатус уже было решил, что якши ушли, но потом до него донесся тяжелый вздох.       — Жаль, он не забрал убийцу с собой. Я бы так и поступил.       Да. Действительно жаль.       Вжавшись в щель между колонной и стеной, Алатус терпеливо дожидался, пока караульные отойдут подальше от входа в храм. Убедившись, что голоса звучат чуть дальше и глуше — они стояли спиной, якша скользнул вниз и короткими бросками, укрываясь в густой тени ниш, спустился до самой сводчатой арки. Вжавшись стеной в сухой холодный камень, Алатус прикрыл глаза и обратился в слух.       Оба божества были здесь. Аура Моракса давила, словно нависшая над головой и угрожающая погрести под собой скала. Даже вздохнуть удавалось через раз, но оно было даже и лучше, потому что здесь весь воздух был пропитан миазмами боли, страданий и душных кошмаров множества измученных разумов.       Борясь с дурнотой, с которой его собственная отравленная ядом чужой ненависти сущность реагировала на окружающий фон, Алатус все же выглянул из своего укрытия.       В центре слабо освещенного помещения с неожиданно высокими сводами виднелось подобие круглого очага с какими-то скорлупками и обгоревшими ветхими перьями. Алатусу потребовалось несколько долгих мгновений, чтобы осознать свою ошибку. Не очаг. А… гнездо? Посреди кострища? Его окаймляло кольцо из десятков горящих свечей, и их отсвета было достаточно, чтобы подсветить поблескивающие на ближайшей стене мозаичный рисунок искусно выложенной фрески. Она изображала красную птицу в костре, обнимающую и закрывающую своими огромными крыльями людей от тянущихся со всех сторон змей, пауков и дракона.       Внутри что-то болезненно сжалось, и Алатус невольно стиснул в сбитых пальцах острые грани кинжала на груди.       Красная птица защищала этих людей от невзгод и врагов совсем как… маленький глупый якша, пытавшийся укрыть своими крыльями кучку напуганных смертных в пострадавшей от оползня горной деревушке.       Фреска была огромная. Дальше птица сгорала в пламени уже в одиночестве, а на следующем развороте — Алатус даже невольно вытянул шею, пытаясь разглядеть продолжение на противоположной стене — от птицы оставалось лишь яйцо, из которого проклевывался новый птенец.       В голове словно зазвучали слова одного из Старейшин общины, повествующего о мироустройстве их мира и самых могущественных демонобогах этого региона, среди которых безраздельными владыками считались драконы и огненные птицы. Неужели это действительно фэнхуан?       Откуда-то слева донесся протяжный хриплый стон, и Алатус едва превозмог желание вжаться в стену, стремясь врасти в каменную кладку.       В глубине зала, в тени резных тонких колонн, были разложены множество спальных мест, на которых корчились люди — кто-то лежал неподвижно, а кого-то сжигала изнутри лихорадка, и сон его был мучительно-беспокойным. Фреска над ними была осыпавшаяся, словно кто-то полоснул по ней огромными когтями и от цветных изображений остались лишь разноцветные треугольники сверху и снизу.       Прошуршали легкие шаги, и над стонавшим крестьянином склонилась женщина в легком светлом одеянии в пол с широкими рукавами и спадавшими по бело-золотому шелку длинными отливающими багрянцем волосами. Путаясь в словах и недоговаривая фразы, человек сбивчиво стал молить о милости божьей, и женщина склонилась над ним еще ниже, почти касаясь кончиками спадавших на грудь прядей волос пыльной плитки пола. Она что-то прошептала едва различимо, и больной затих, его дыхание выровнялось.       От громкого шороха, с которым остановился меж двух колон высокий мужчина в бело-золотом одеянии, казалось, все прочие звуки вокруг почтительно стихли. Сузив светящиеся змеиные глаза, он молча сверлил взглядом женщину, и между ними словно происходил молчаливый диалог.       Но в этот самый момент другой больной неожиданно вскинулся и вцепился в подол платья богини, чуть не надорвав тонкую ткань.       — Госпожа! Почему ты не хочешь нам помочь? Мы принесли тебе дары, отдали свои жизни, но ты всё равно дала отравить нас! — сбивчиво, заплетающимся языком, зачастил он с надрывом.       Вокруг стало нарастать душное волнение. Те, кто еще не пришел в себя, услышали этот крик сквозь сон, и он наполнился тревогой, болью, расползаясь вокруг со скоростью лесного пожара удушливым затхлым облаком, поглощающим каждый и без того ослабленный разум здесь.       — Тише… Ты не понимаешь, что говоришь, — прошептала Богиня, повернувшись к беспокойно ерзающему человеку, не выпускающему из своих заскорозлых от крови и струпьев пальцев подол ее воздушного одеяния.       — Почему ты не хочешь нас спасти, Госпожа?! — голос человека сорвался на хрип, словно захлебнувшись самим собой.       Гуй Чжун на мгновение посмотрела на застывшего каменным изваянием Моракса и, резко повернувшись к нему спиной, опустилась на колени. Белый расписной шелк разлетелся по пыльной плитками, словно пышное оперение невиданной птицы, а она уже коснулась своей маленькой бледной ладонью щеки пожилого мужчины, которого трясло от непонимания, обиды и злости. Совершенно отчетливо Алатус увидел на его коже знакомые отметины — истончающиеся черные вены, змеившиеся по его синюшной даже сквозь загар шее. Та же порча, что отравляет почву, воздух и воду и все, в чем сможет укорениться.       В этот момент атмосфера в храме резко изменилась, и оцепеневший Алатус, не в силах отвести глаз от полыхающих даже в полутьме карминовых волос, ослепительно ярких на фоне белого шелка, почувствовал, что его словно фресочным сводом храма придавило. Без боли. Без страха. Без сомнений. Просто рухнуть на землю и повиноваться этой всепоглощающей силе, заключенной в теле хрупкой высокой женщины.       — Тише, пожалуйста, — и от этого «пожалуйста» Алатусу захотелось скорчиться на камнях, вжавшись лбом в собственные руки, и подставить ей шею. Паучий яд тут же вскипел в его венах, но голос Гуй Чжун, казалось, заполнил каждую клеточку его естества и вытеснил даже вой разъяренной хозяйки якши. Алатус никогда в жизни не испытывал подобного желания в то же мгновение отдать свою жизнь этой женщине.       — Я поклялась защищать вас и исполняю эту клятву прямо сейчас, — продолжала говорить богиня.       — Гуй Чжун… — тихо, но резко окликнул ее Моракс, и это цепенящее ощущение схлынуло, возвращая Алатусу способность мыслить. На подгибающихся ногах он попятился назад в темноту и устремился прочь из храма.       Забыв о двух дозорных, стерегущих вход в храм, Алатус едва не врезался в двоих якш, все так же негромко переговаривающихся между собой. Застыв как вкопанный, Алатус смотрел, как медленно, словно замороженные, враги поворачиваются к нему, и сделал единственное, что пришло ему в голову, — взвился в высоком прыжке вверх и вцепился в резной каменный купол надстройки над храмом. Затаив дыхание, Алатус вслушивался в голоса внизу. Похоже, его маневр остался незамеченным, и он быстро вскарабкался на свод беседки — в спасительный сумрак.       Только теперь стало приходить осознание, насколько безумным было поручение Сиире. Ладно бы Богиня Пыли была одна, но рядом с ней был Моракс, который не сводил с нее глаз все то время, что Гуй Чжун бродила среди больных людей. Да и она сама была отнюдь не беззащитна. Алатус с содроганием вспоминал то чувство абсолютного подчинения, что охватило его там, внизу. И по ощущениям, это подействовало на всех, за исключением, пожалуй Моракса…       В этот момент послышался громкий скрежет, и круглая площадка в центре беседки, изображавшая полукружья Инь и Ян, пришла в движение, раздвинувшись в стороны, открывая платформу подъемника и стоящую на нем одинокую светлую фигуру.       Алатус оцепенел, не веря своим глазам. В тот самый миг, когда он считал миссию проваленной и более того — абсолютно невозможной, Гуй Чжун буквально вышла к нему. Одна. Без охраны и бдительного драконового надзора.       Всплеснув белыми рукавами, словно крыльями, женщина рванулась к резной балюстраде и до хруста стиснула камень тонкими, обманчиво слабыми пальцами. Волосы мягкими волнами спадали ей на плечи и грудь, закрывая тонкий профиль, но в этот момент Алатуса скрутила такая боль, что буквально вывернула его наизнанку. Рука сама рванула с шеи нефритовые четки с кинжалом, уже столько раз использовавшиеся не по назначению, и Алатус приготовился к броску. Оттолкнуться босыми ногами от ажурной резьбы купола, запрыгнуть наверх и обрушиться на Богиню, одним точным ударом ломая хрупкие шейные позвонки. Беснующаяся от ненависти Сиире сама направит его руку для последнего удара.       И в эту самую секунду Гуй Чжун подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. Их разделяли какие-то пара футов, Алатус рассмотрел ее лицо во всех подробностях и не смог сдержать дрожи омерзения. Он не знал, кто у кого украл личину, но эта женщина лицом была копией Сиире. Разве что глаза были другие — золотистые, почти медовые, как его собственные, и выражение лица… Другое. Грустное и кроткое, словно она не на убийцу, явившегося по ее душу смотрела, а на одного из тех корчащихся от боли крестьян.       Чувствуя, что опутавшие его нити вспорят его плоть, словно тысячи ножей, если он промедлит еще больше, Алатус соскользнул со своего насеста и приземлился в нескольких шагах от Богини Пыли. И словно напоролся на невидимую стену. Занесенная над головой рука с зажатым кинжалом дрожала, а босые ступни словно приросли к холодному камню. Снова, как там, внизу. И действительно, Алатус отчетливо видел, как дрогнули губы женщины и скорее прочел по ним, чем разобрал: «Пожалуйста…»       Дыхание перехватило, словно что-то горячее набухало в груди, распирая ребра и не давая вдохнуть. И от этого пронизывающего золотого взгляда Алатусу стало дурно. Злость и почему-то жгучее чувство стыда словно придали ему сил, и Алатус со сдавленным рыком рванулся из тисков чужой воли.       «Не смотри на меня так, будто знаешь!»       — Пожалуйста, — повторила Гуй Чжун, сделав шаг к задыхающемуся от ярости и боли юноше, и в этот момент давление ослабело и Алатус неуклюже переступил на месте, чуть не потеряв равновесие. Кинжал рассек воздух рядом с лицом Гуй Чжун, но она даже не пошевелилась, продолжая грустно и непонимающе смотреть на него.       — Зачем ты хочешь убить меня, маленький якша? — в ее голосе отчетливо слышались растерянность и даже обида. — Мы ведь одной крови…       Фэнхуан ощущает родство с ним? С грязным отребьем, присланным отнять ее жизнь?       Гуй Чжун подступила к нему так близко, что он почти видел едва заметный рисунок вен под ее тонкой белой кожей и невесомые, похожие на пушок, пёрышки на висках, искусно замаскированные распущенными волосами. И чем ближе она подходила, тем тише звучал в голове исступленный вой Сиире. Алатус чувствовал, как Госпожа запускает в него все когти, натягивая до предела свои режущие нити, но все это доносилось до него словно сквозь толщу воды. Впервые за много лет Алатус ощущал себя хозяином собственного тела.       Гуй Чжун неожиданно потянулась к нему неестественно длинными пальцами, и якша дернулся всем телом, вскинув руку с кинжалом, готовый хотя бы продать свою жизнь подороже, но Богиня Пыли подцепила острыми ногтями материализовавшуюся из воздуха нить, тянувшуюся к его горлу, и осторожно потянула ее. Ощущая лопающуюся под натяжением нити кожу, Алатус судорожно сглотнул, почти всхлипнул. И тут же нить в пальцах Гуй Чжун вспыхнула язычком пламени и лопнула.       Алатус с хрипом хватанул воздух полной грудью и едва устоял на ногах от отката, но в следующий же миг его рука, все еще сжимавшая кинжал, взлетела в воздух, словно отдельно от его тела, а кожу запястья и предплечья расчертили струйки крови от врезавшихся в плоть нитей.       «Убей ее, твареныш! УБЕЙ!» — от скрутившей его внутри боли Алатус еле устоял на ногах. Ему казалось, что его сердце сейчас лопнет, превратившись в изрезанный паучьими нитями комок мяса, но почему-то Алатус ощутил облегчение. Пусть даже потом ему придется жестоко поплатиться за это предательство.       — Беги… — прохрипел Алатус, глядя на Богиню Пыли, уже не в силах сдержать дрожь в теле. Сиире задействовала все свои ресурсы, чтобы вернуть утраченный контроль над своей марионеткой, даже зная, что это может убить якшу.       Но Гуй Чжун не двинулась с места, и когда резные створки ведущего вниз люка вылетели из пазов, выгнувшись наружу, словно лепестки диковинного цветка, и в Алатуса сбоку врезалась каменная глыба. Лишь быстрота реакции спасла якшу от участи быть размазанным об балюстраду беседки, но даже трансформация в перекате и падении наружу не спасли его от гнева Моракса. Алатус вскрикнул от боли, чуть было камнем не рухнув вниз, ко входу в храм, а нижние пары крыльев и хрустнули и повисли плетьми, покрытые мгновенно затвердевшим каменным панцирем. От боли в голове помутилось настолько, что Алатус едва удержался в воздухе, но прозвеневший крик Гуй Чжун он разобрал очень отчётливо:       — Моракс, стой!..       Покалеченные крылья с осыпающимся с перьев каменной крошкой тянули его вниз, Алатус еле удерживал себя в воздухе. Он ожидал погони и мгновенной жестокой расправы — Моракс в драконьей форме перекусил бы его надвое, но долина Гуйли уже растворилась во тьме далеко позади, а Алатус продолжал судорожно бить крыльями, из последних сил следуя в укрытие Госпожи. Он отчётливо ощущал ее холодную ярость и понимал, что за этот бунт и акт неповиновения последует жестокая расправа.       Но тогда Алатус даже не подозревал, насколько мстительной и беспощадной может быть его Госпожа.       В первые мгновения, что он с трудом вползал в узкий лаз пещеры, волоча за собой сломанные крылья и лишившийся нескольких длинных перьев хвост, Алатусу показалось, что логово опустело. Как бы он ни старался, он не мог почувствовать присутствие Сиире, и это напугало его сильнее, чем недавняя ярость и попытка перехватить контроль над его телом. Опираясь на передние крылья, якша растерянно озирался по сторонам и едва сдерживался, чтобы не сползти от изнеможения в подсыхающую слизь.       Краем глаза он уловил движение сверху, и в тот же миг свод пещеры буквально обрушился на него, ощетинившись десятками зазубренных острых, как ножи, когтей, которые прошили его тело и крылья насквозь и пригвоздили к поверхности пещеры.       «Одной крови с этой тварью, значит? — бессильно скребущий когтями по засохшему мусору и выделениям Алатус почувствовал смрад чужого дыхания и выгребной ямы. — Значит, пришло время исправить это. Пожирателю Снов ни к чему лично являться к своим жертвам».