Сказание о златокрылой птице

      «Глупый мальчишка, ты действительно думаешь, что похож на нее? Она тебя всего лишь использовала, чтобы добраться до меня».       Нет, не думал. Но если Гуй Чжун действительно отметила его, чтобы Алатус привел ее в паучье логово, он бы встретил смерть подле своей хозяйки без малейших колебаний. Алатус был искренне уверен, что Сиире прикончит его за неповиновение и эту диверсию. Почувствовал ли он то единственное крошечное алое перышко в своем поредевшем оперении, оставшееся на месте оборванной Богиней Пыли нити?       Да.       И даже не особо это скрывал от Госпожи, уверенный, что ему уже нечего терять.       Тогда, в Ассамблее Гуйли, увидев подобных себе, добровольно служивших паре божеств, саму Богиню Пыли, возившуюся с людьми и пытавшуюся облегчить страдания этих насекомых, которых Сиире считала не более, чем пищей, Алатус впервые осознал, что на самом деле сделала с ним Госпожа.       Сиире была фальшивкой с первого до последнего слова.       Если повергнувшего ее Моракса богиня боялась и ненавидела, то Гуй Чжун не давала ей спокойно жить настолько, что она даже украла человеческое обличье фэнхуана. Теперь хозяйка могла накидывать поверх себя сколько угодно слоев иллюзий и лоска, Алатус же видел лишь чудовищную паучью пасть с гроздьями безжизненных черных глаз.       И по правде, он был Госпоже даже благодарен, ведь Сиире, сама того не желая, раскрыла своему слуге глаза, а слова Богини Пыли про их общее начало придали якше решимости. То короткое мгновение рядом с Гуй Чжун, что Алатус ощутил ослабшее натяжение паучьих нитей и позабытое чувство свободы, напомнили ему о прошлой, казавшейся уже такой недосягаемой жизни. Тогда, нанизанный на ее когти, словно жук на иголку, в паучьем логове, Алатус хотел лишь одного: чтобы гора обрушилась им на головы под тяжестью гигантских обсидиановых копий и похоронила под собой Богиню Кошмаров окончательно.       Но, наверное, божества долины Гуйли не успели выследить его по оставленной Гуй Чжун отметине, а мстительная Сиире не собиралась дарить ему легкую смерть.       Мысли напоминали жирных откормленных личинок, вяло копошащихся в ранах уже сгнившего трупа. Чем сильнее Алатус пытался сконцентрироваться на происходящем вокруг и ощущениях собственного тела, тем сильнее затуманивалось сознание. Лишь боль в сломанных костях и разорванных мышцах напоминала ему о том, что он еще жив. Плотная повязка закрывала глаза, опухшие и онемевшие запястья и лодыжки, похоже, были связаны, но этого показалось людям мало. По ощущениям, смутно пробивавшимся сквозь беспамятство, его куда-то тащили в мешке, словно какую-то рухлядь. Иногда его швыряли на землю и на него обрушивались удары, а грубый говор людей сливался в единый гул словно от селевого потока. Едва ли это могло сравниться с разъедающими каждую клетку его тела миазмами, куда страшней было ощущение полной беспомощности. Смертные, наученные Богиней Кошмаров, оказались не менее жестокими, чем сама Госпожа.       Алатус считал, что знает всех служителей Госпожи, но не ожидал встретить смертных марионеток. Что еще скрыла от него Богиня? И как давно она ему не доверяет?       В какой-то момент из болезненной дремы его вырвал глухой удар, с которым вытряхнули из мешка его тело на гулкие мелкие камни. Алатус задохнулся свежим воздухом и закашлялся от боли в сломанных ребрах. На которые в следующее же мгновение обрушился тяжелый пинок. Якша попытался привычно сжаться в комок, прикрывая связанными руками грудь и шею. По телу прокатилась волной дрожь в слабой попытке запустить трансформацию, но невидимый поводок Сиире, стискивавший горло, обжег болью, разливая паучий яд по его венам и парализуя.       — Ишь что удумал, птенец. Как мы караем предателей, а, парни? — тяжелая нога с силой наступила ему на спину, вдавливая в каменную осыпь. Боль в ребрах прострелила до самого позвоночника, вышибая из него дух и отправляя якшу в спасительную тьму.       Когда в следующий раз Алатус пришел в себя, паучьих марионеток рядом уже не было, а путы с рук и ног сняли. Тело онемело от холода, разбитые губы запеклись от крови, а шею сжимал железный ошейник с гремящей цепью, уходившей куда-то в полумрак похожей на склеп пещеры. Сверху проникал тусклый серый свет и пахло льдом. Холод притуплял чувствительность и боль, поэтому в течение последующих нескольких часов, пока свет уходил, Алатус пытался заставить двигаться окостеневшее тело. Руки и ноги посинели, кажется, в них не осталось целых костей, но сухожилия были невредимы. Подтянув кое-как колени к груди, отрешённо думая о теплом птичьем пухе, дарующем хотя бы слабую, но защиту от холода, юный якша старался забыться зыбким сном и как мог пытался укрыть свое сознание от Сиире. Госпожа не являла себя, предпочтя роль пассивного пока что наблюдателя, но ее незримое присутствие ощущалось все более отчётливо, чем глубже Алатус погружался в зыбкую дремоту. Поэтому, каждый раз, чувствуя, что он начинает засыпать по-настоящему, он встряхивался и начинал сжимать-разжимать сломанные пальцы. Боль приводила в чувство не хуже удара хозяйского бича.       Время в каменной темнице тянулось бесконечно медленно. Его ход можно было отмерять лишь по тусклому дневному свету, проникавшему сквозь небольшую трещину в своде пещеры. На камнях мерцал иней, а сверху падали редкие снежинки, почти не долетавшие до промерзшей земли. Когда раны подзажили, и Алатус смог сидеть, он внимательно изучил эту пещеру. Вбитая в скалу посередине этого грота цепь ограничивала любые передвижения пленника парой шагов. Этот железный поводок сделали люди, но по воле Богини Кошмаров. Как Алатус ни старался порвать звенья, ему не удалось даже погнуть ни одно из них, словно стискивавший его горло ошейник лишил его всех накопленных сил. Изучая в сотый раз промерзшие своды своей темницы, Алатус обнаружил подобие дверного проема, прикрытого массивной каменной плитой. Из щели под ней тянуло сквозняком, но не свежим, а сырым и тяжелым. Там не было выхода, лишь очередное подземелье, выход из которого знали лишь Сиире и наученные ею люди.       Постепенно становилось все холоднее. Когда наступала ночь, Алатус обхватывал себя руками подмышками и пытался удержать крохи тепла. Хрупкое человеческое тело, лишенное перьев и пуха, казалось, промерзало до самых костей, а лохмотья штанов и грязные слипшиеся от засохшей слизи волосы, спадавшие по плечам, не способны были хоть как-то защитить от холода. Длина цепи была недостаточной, чтобы он мог двигаться или ходить по пещере, только сидеть, поэтому все, что оставалось якше, это пытаться согреть дыханием коченеющие посиневшие пальцы. Ледяные ступни Алатус поджимал под себя, благо, поверхность пещеры не была такой холодной, как своды и стены.       Но не так страшен оказался мороз в пещере и ошейник, как постепенно нарастающее чувство голода. Регенерация всегда занимала много энергии, недаром после каждого сражения Алатус возвращался к людям, чтобы насытиться их снами. Но сейчас…       Глядя на постепенно тускнеющую трещину в своде пещеры и крупные хлопья снежинок — серые, как пепел, в этом отсвете, Алатус облизывал растрескавшиеся губы и думал о жемчужной дымке снов, растекающейся над людским поселением. И сглатывал вязкую горькую слюну, наполняющую рот. К своему стыду, Алатус поймал себя на мысли, что сейчас готов был поглотить даже самые омерзительные ночные кошмары. Что угодно, лишь бы насытиться.       В итоге к середине ночи якша не выдержал и решил рискнуть. Пускай физическое тело заперли здесь, никто не сможет удержать его дух.       Закрыв глаза, Алатус с усилием вдохнул обжигающий воздух и от накатившего приступа слабости сполз на землю. Может, поэтому сознание отделилось от тела с пугающей легкостью, всколыхнув у Алатуса тягостную мысль о душах, которые не смогли найти дорогу назад к своему телу.       Но вместо того, чтобы выскользнуть из промерзшей пещеры на волю, на свежий воздух, Алатусу на голову словно набросили глухой мешок. Якша ослеп, оглох, и на какое-то страшное мгновение ему показалось, что он действительно умер. В оглушающей тишине прозвучал скрежещущий смешок, в котором не было ничего человеческого.       «Думал, что сможешь сбежать от меня, малыш?»       Алатус рванулся прочь и ударился всем телом об загрохотавшие прутья материализовавшейся вокруг него клетки, которая в следующее же мгновение сжалась вокруг него. Якша инстинктивно рванулся прочь — к своему материальному телу — и успел буквально в последнюю секунду ускользнуть в щелку захлопывающейся ловушки.       Дернувшись всем телом, Алатус очнулся на земле и судорожно втянул в легкие воздух. Несколько мгновений он неподвижно лежал, глядя перед собой застывшим взглядом, а потом с усилием сел, цепляясь за камни, и перевел дух.       Чудом улизнул.       Всем телом он ощутил прикосновение к худым плечам костистых холодных рук, царапнувших кожу когтями.       Вздрогнув, Алатус резко обернулся.       И хотя за спиной никого не было, он ощущал, что Госпожа здесь.       Она в любой момент может стиснуть в тисках когтей его разум, но почему-то этого не делает. Даже сейчас она продолжает играть с ним. Если он попытается выскользнуть из этой темницы, Богиня тут же схватит его.       Глубоко вздохнув, Алатус посмотрел в темноту.       — Что тебе нужно? — с трудом разлепил губы он.       «Чтобы ты вновь стал моим?» — шепнул на ухо бесплотный голос.       Алатус чуть скривился. Звук собственного голоса проскрежетал словно когтями по камню и даже звучал неприятно в этой гулкой пустоте.       — Я не стану больше питать тебя. Можешь убить меня.       «Уверен? Якши живучие, и твоя агония может растянуться на дни. Недели. Может, месяцы», — продолжала нашептывать Сиире.       Алатус обессиленно опустился на землю, обхватив себя руками. После недавней попытки соскользнуть в план снов он ослабел настолько, что был не в состоянии даже сидеть прямо. Еще когда он пришел в себя здесь, было ясно, что его не ждет ничего хорошего, и бравировать тем, что он не боится боли и смерти, было бессмысленно. Боль тоже разная бывает, в этом якша успел убедиться за время служения паучихе.       «Чем же смутила твой разум эта сука? — кажется, расшаркивания закончились. Якшу буквально обдало стылым холодом ее ярости. — Хорошенько запомни свои слова, Алатус, когда приползешь ко мне молить о смерти».       — Зато теперь все узнают о тебе правду, Пожирательница Снов, — с мрачным удовлетворением прошептал Алатус.       Не так-то просто будет теперь скрываться от ярости Моракса, когда придется выходить на охоту самой. Слухи про пожирающее людей чудовище распространяются среди деревень быстрее лесного пожара, а будь она в состоянии добывать себе пропитание сама, то не стала бы искать себе последователей, чтобы ее кормили.       Тем временем собственный голод становился все более невыносимым. Лишенный возможности добывать себе пропитание, якша постепенно впадал зыбкое состояние полусна-полуяви, в котором его начали преследовать миражи и видения. Он то слышал журчание воды и хлопанье крыльев над головой, то попискивание возившихся по углам грызунов, которых здесь не было и быть не могло. И от этих звуков рот вновь наполнялся слюной, а пальцы неосознанно сжимались, словно птичьи когти. Алатус отродясь не охотился на животных, чтобы утолить голод, довольствуясь рассеянной в пространстве энергии и снами, которые неосознанно видит каждая живая тварь, пусть даже этого и не сознает. Но сейчас в этом бреду якша почти ощущал на языке солоноватый привкус теплой крови, а на зубах хрустели мелкие косточки — хорька или кролика, он и сам не знал. Алатус приходил в себя после этих болезненных видений почти что в холодной испарине, быстро выстывающей на морозе, и с содроганием тер сухие, как древесная кора, губы в попытке избавиться от этого жуткого привкуса и ощущения кровяной пленки.       В очередной раз очнувшись после кошмаров наяву под вой разыгравшейся наверху метели, якша с трудом приподнялся на локтях, и взгляд его уперся в кучу наметенного сквозь пролом снега. С трудом он протянул руку и зарылся промерзшими пальцами в сугроб. Подушечки слабо укололо холодом. Кажется, они утратили чувствительность настолько, что Алатус мог спокойно отгрызть собственные фаланги пальцев и даже этого не ощутил бы. Зачерпнув пригоршню уже успевшего слежаться снега, он впился в него зубами. Язык и щеки тут же онемели, но он продолжал давиться снегом и талой водой, зачерпывая дрожащими руками его вновь и вновь, пока пальцы не царапнули камень.       С тех пор Алатус не прекращал жадно вслушиваться в вой ветра среди скал в надежде на новый буран.       Об угрозе Сиире Алатус вспомнил лишь, когда каменная плита дрогнула с оглушительным скрежетом и сдвинулась в сторону. Сидевший на полу якша скосил взгляд на протискивающихся в пещеру людей в одежде крестьян. От них едко пахло потом, забродившим ячменем и… злостью.       Тела людей опутывали еле заметные нити, наливавшиеся багрянцем в непосредственной близости от их тел. Не жестокие по своей сути. Их заставляли чувствовать себя так.       Наверное…       Грубый ботинок с силой впечатался сидевшему якше в бок. За ним последовал еще один удар, сопровождавшийся злорадным хохотом. Их голоса звучали как вам бочке, многократно отражаясь от промерзших стен.       «Все еще хочешь их защищать, Алатус?»       Грубая рука сгребла его за волосы и рванула вверх. К горлу прижалось что-то холодное и острое.       Приоткрыв глаза, якша различил дымный силуэт над разбиравшими какие-то тяжелые гремящие тюки людей. Всего лишь обманутые марионетки. Потребности таких людей, как эти, примитивны и просты, их даже особо обманывать не придется…       — Госпожа велела хорошенько проучить тебя, щенок, — ухо и щеку обдало смрадное дыхание, а острие грубого ножа медленно двинулось вниз, чертя непрерывную линию от бьющейся жилки на шее, по острой ключице, пересчитывая выступающие ребра. Алатус дернулся, словно куропатка в зубах собаки, и вцепился в чужую руку, вонзив заострившиеся ногти. Не ожидавший такого сопротивления от ослабшего и истощенного мальчишки, человек на мгновение выпустил его из хватки.       — Ах ты засранец! — удар тяжелого кулака в лицо свалил Алатуса на землю, а другие мужчины громко расхохотались.       Окружающий шум растворился в гуле, похожем на жужжание, словно в потревоженном пчелином улье. Переживший попадание по касательной гео-глыбы Моракса Алатус едва не потерял сознание от этого ничтожного тычка от смертного. Но даже несмотря на то, что окружающий мир вокруг перед глазами сжался до узкой щели, откуда-то из глубин измученной души якши удушливым облаком миазмов поднималась ярость.       И люди это почувствовали. Увидели загоревшиеся звериным желтым огнем глаза пленника, почувствовали исходящую от него злость. И вместо того, чтобы избивать его, как прежде, пока они тащили его сюда, они набросились на него, стараясь обездвижить разъяренного якшу, словно опасного зверя. Его повалили на спину, пытаясь прижать за руки к полу. Алатус взвыл, извиваясь всем телом, и впился заостренными зубами в волосатое предплечье одного из мужчин.       От запаха и вкуса крови у Алатуса потемнело в глазах, и он с силой сомкнул челюсти на руке орущего от боли человека, вырывая клок мяса. Даже несмотря на посыпавшиеся на него удары, один из которых чуть не свернул ему челюсть, якша вгрызся удлинившимися клыками в кусок еще теплого мяса, перемалывая его и жадно давясь кровью и ошметками. От вкуса человеческой плоти Алатус буквально утратил разум и остатки самообладания, сметенные, словно снежной лавиной долго сдерживаемой яростью и разом пробудившимися звериными инстинктами.       В голове зазвенел смех Сиире, искренне наслаждавшейся происходящим.       «Мог ли ты представить, Алатус, что тебя свяжут какие-то деревенские забулдыги? Жалкие слабые люди, с примитивным мышлением и звериными инстинктами?»       Правое запястье обожгло такой болью, словно его насквозь пронзили зазубенным клинком, пригвоздившим его к каменному полу. Сквозь пелену перед глазами Алатус различил склонившийся над ним поверх пыхтящих и ругающихся мужчин призрачный женский силуэт, все так же носивший личину Богини Пыли. На ее тонких губах расплывалась сладострастная торжествующая улыбка. После чего свет перед глазами Алатуса померк окончательно.       Сознание возвращалось мучительно.       Алатус не сразу понял, что смотрит в темноту, в которой постепенно проступали очертания мерзлых скал. И черные пятна и разводы, которых точно раньше не было.       Много пятен и разводов.       Разлепив запекшиеся кровью губы, Алатус с усилием втянул холодный воздух и закашлялся. В этот момент чувствительность тела вернулась окончательно.       Он в жизни не кричал от боли и не молил о пощаде, какими бы изощренными и мучительными ни были пытки Богини Кошмаров, наслаждавшейся его болью и отчаяньем. Но сейчас Алатус выл так, что от крика сводило горло, и с каждым рывком, от которого зазубренные крюки еще глубже вонзались в запястья под его собственным весом, он захлебывался слюной и морозным воздухом. Казалось, что может быть для птицы страшнее и унизительней железного ошейника? Лишь только цепи с крючьями, на которых ее на живую подвешивают словно трофейное чучело. Искалеченные руки, пробитые насквозь железом, онемели, любое движение, даже слишком глубокий вздох, отзывались болью в разорванных мышцах и порванных сухожилиях. Ног Алатус и вовсе не чувствовал. Лишь с трудом скосив взгляд вниз, он увидел свои покрытые засохшей кровью ступни в паре футах над поверхностью пещеры.       Застывший взгляд желтых глаз уперся в брошенные людьми опустевшие глиняные бутыли, все еще державшие запах забродившего ячменя, и какие-то объедки. Эхо под сводами пещеры словно до сих пор хранило воспоминания об их голосах, смехе, о том, как они выпивали и закусывали, пока он истекал кровью, подвешенный на крючьях.       «Все еще считаешь этих отбросов невинными, обманутыми мной овечками?»       Он даже не понял, собственные ли это мысли или она нашептала их ему на ухо.       От боли мутился разум.       Алатус думал, что знает все ее грани, но как же он ошибался. Боль причинял каждый вдох, от пробитых запястий она разливалась по телу, отдаваясь в позвоночнике, резонировала в ребрах, простреливая до самого сердца. А собственный вес, казалось, теперь был равен одному из пиков Облачного Предела и вжимал в землю, выворачивая суставы и разрывая волокна мышц. Стиснув зубы, якша старался дышать через нос, чтобы лишний раз не шелохнуться. Потому что в какой-то момент ему стало казаться, что кости треснут и сухожилия разорвутся.       «Попавшие в капкан животные отгрызают себе лапы, чтобы освободиться».       Стиснув челюсти, чтобы не выть от боли, Алатус с трудом пошевелил искалеченными кистями рук. Крючья держались крепко. По всей видимости, они упирались в запястье между двумя костями предплечья. Без опоры под ногами он вырваться из плена не сможет, вдобавок от боли и истощения якша то и дело терял сознание.       «Пока ты здесь корчишься от боли, как цыпленок на вертеле, эти смертные развлекаются и спят в теплых постелях. Неужели ты не хочешь поквитаться с ними, Алатус?»       Больше, чем прекратить все это?.. Сейчас Алатус чувствовал боль и опустошение, все остальное казалось теперь безразличным, словно мир за пределами пещеры перестал существовать. Шепот Сиире тонул в пустоте, не находя отклика.       «Если захочешь отомстить, птенчик мой, я не стану тебе препятствовать, — холодные когтистые пальцы ласково скользнули по его подбородку, словно стремясь стереть засохшую кровь, — каждый имеет право на месть».       Месть… Этого она хотела, сидя в темнице под печатью фэнхуана? Наверное, кровожадным чудовищам положено хотеть вырваться на волю и уничтожить всех своих врагов.       А он всего лишь хотел вновь увидеть чистое синее небо и вдохнуть свежий горный воздух полной грудью.       Сверху посыпались мелкие камни, и шепот Богини Кошмаров в голове стих, словно Сиире тут же утратила к своему пленнику интерес.       Горная порода вокруг вибрировала. Алатус слышал, как перетекают по углам песчинки и крупицы слежавшегося льда, как поверхность стен вспарывают разбегающиеся мелкие трещины, пронизывающие камень все глубже и дальше. Эта дрожь передалась в цепи и в руки дернувшегося от боли якши. На мгновение промелькнула вялая мысль, что, может, цепи оборвутся с каменного свода, или же скала просто обвалится на него. Уронив голову на грудь, Алатус прикрыл глаза.       Он не поднял головы, и когда служившая ему окном во внешний мир трещина с оглушительным хрустом взрезала промерзший каменный свод, и часть породы обрушилась в пещеру с грохотом, подняв облака пыли и снега. В пещеру хлынули морозный свежий ветер и ослепительно-золотые лучи заходящего солнца, обжегшие глаза Алатуса даже сквозь опухшие от побоев веки.       С трудом разлепив слипшиеся от крови ресницы, он приоткрыл глаза, но не различил ничего из-за слепящего света, падающего наискось через проломленный свод прямо на него.       — Кажется, мы опоздали, — донесся до Алатуса хрипловатый мужской голос. Смутно знакомый…       — Боюсь, он не жилец. Гуманней добить, — отозвался второй голос с неприкрытым разочарованием. — Господин?..       Солнце заслонила тень, и Алатус наконец смог поднять взгляд. Перед глазами все еще плыли цветные пятна, но очертания силуэта высокого человека в капюшоне с резным копьем в руке, залитого закатными солнечными лучами, якша разобрал отчетливо.       Ну вот и все. Моракс наконец выследил его и пришел добить. Только… Поздно. Сиире здесь нет. Его и без того никчемная жизнь оборвется так же бессмысленно. Жадно втянув свежий воздух, Алатус не отвел взгляда с темного силуэта демонобога на фоне ослепительно чистого высокого неба. Все, чего он теперь желал — поскорей раствориться в артериях земли, оставив позади все сожаления и боль…       Острие копья по-прежнему смотрело в землю в неподвижной руке.       Свет на мгновение заслонила скользнувшая вниз по обвалившемуся каменному своду тень. Прошелестели легкие шаги, и Алатус впервые увидел Великого Дракона Восточных земель так близко. У Моракса был неподвижный змеиный взгляд, пронизывающий висящего на цепях якшу. Он будто и не моргал вовсе, пока изучал его, лишь хмурился. Оставшиеся наверху якши притихли, словно повинуясь беззвучному приказу. Глядя в ромбовидный зрачок с желтоватой, почти оранжевой каймой вокруг в золотистых глазах, словно завороженный, Алатус даже сперва не осознал, что натяжение цепей ослабло, а потом ощутил, как захрустел камень над головой.       Звякнуло железо. Боль прострелила до мозга костей, и в следующее же мгновение Алатус осознал себя стоящим на четвереньках на земле, а железные цепи, свиваясь подобно живым змеям, скользнули в ладони Повелителя Скал. От боли темнело в глазах, а стоило Алатусу взглянуть на свои руки и почерневшие пальцы, сознание поплыло и он почти ткнулся лбом в камни, часто и хрипло дыша.       — Хочешь ли ты оставить прежнюю хозяйку и служить мне?       Сглатывая подкатившую к горлу кровь вперемешку с желчью, Алатус с трудом приподнял голову.       Зашуршали бело-золотые одежды, тисненные мерцающими нитями в форме мельчайших чешуек, рассыпавшиеся по мокрым от изморози камням, когда Властелин Камня склонился к нему. Протянутая Алатусу тлеющая золотом ладонь на вид была высечена из камня, от запястья змеились строгие линии татуировок, уходящих высоко вверх по предплечью.       Якша сморгнул, оцепенев, словно загипнотизированная змеей птица.       Зачем ему?.. У него достаточно слуг и последователей. Те двое за спиной куда сильнее и полезнее, чем еле живой якша, вдобавок вражий прислужник.       «Лучше бы сразу добил… Чем эта… издевка».       Но Моракс терпеливо ждал его ответа, легким взмахом ладони остановив завозившегося наверху длинноволосого якшу, и вновь взглянул на Алатуса.       Кое-как отдышавшись, тот все же смог поднять голову и прохрипел, едва ворочая распухшим языком:       — Она мне не хозяйка.       — О… — Моракс потянулся к нему, совсем как Гуй Чжун в тот раз, и подцепил нить, которая впилась ниже кадыка.       Алатус вдохнул и не смог выдохнуть. Его когтистые пальцы конвульсивно со скрежетом впились в камень, губы изломались в гримасу боли, пронзившей его естество. Боль вгрызалась в самое нутро, прожигая насквозь, как кислота, и от нити на золотых пальцах Моракса пошел темный дымок.       — Тогда спрошу иначе. Хочешь ли ты освободиться?       Пытаясь втянуть воздух в спазматически сжавшееся горло, Алатус запрокинул голову и вперил в демонобога перед ним взгляд слезящихся глаз. Неужели Великий Дракон тоже играет с ним как кошка с мышкой? Чтобы в следующее мгновение прихлопнуть когтистой лапой вместо обещанного освобождения от мучений? Об этом ведь он говорит? Подарить ему легкую смерть, которой Алатус не дождался от Богини Кошмаров?       — Да, — тихо ответил он.       Властелин Камня коротко кивнул, но в это самое мгновение Алатус, вглядывавшийся в него снизу вверх, разобрал промелькнувшее в его взгляде сомнение. Передумал? Не захотел марать руки о такого… как он?       — Тогда я предлагаю тебе контракт.       Что?..       Протянутая ладонь засветилась мягким золотом, сначала совсем слабо, а потом все сильнее и сильнее, выкристаллизовывая символы, обвившие живой лентой предплечье Моракса. Его глуховатый голос завораживал и, казалось вокруг затухли все прочие звуки, даже загнанное дыхание якши.       — Я освобождаю тебя от служения Сиире…       — Алатус.       Так уже было. Словно в прошлой жизни, когда глупый и наивный птенец доверил свое имя паучихе. И вот теперь он вновь вверяет свое имя существу еще более могущественному и опасному, чем самопровозглашенная Архонт Снов.       — … Алатус, и дарую тебе иное имя и иную судьбу, — Моракс наклонился близко-близко, коснувшись краем белого капюшона своей накидки измазанной в крови щеки Алатуса, — Сяо.       Алатус моргнул и потянулся к сияющей руке. Вгрызшееся в тело железо тянуло его вниз, к земле, но все же он из последних сил поднял изувеченную руку. Он не мог сжать пальцы, но Властелин Камня сделал это за двоих. От этого бережного прикосновения к ладони, к утратившей чувствительность коже, внутри разлилось тепло, словно закатное солнце решило подарить самый слабый из своих лучей умирающему дитя неба. Руническая лента скользнула теперь на предплечье Алатуса, крепко обвилась, впечатываясь в кожу, и растворилась без остатка.       — Помоги нам найти и убить Сиире, — почти неслышно шепнул Моракс, все так же удерживая его дрожащую в крупной дрожи ладонь. — И ты будешь свободен.       Свободен… Неужели это правда и происходит с ним на самом деле? Алатусу казалось, что сейчас он очнется от очередного горячечного бреда, и вновь окажется на цепях, заживо погребенный в этой пещере. А все это — лишь очередной морок Богини Кошмаров…       Покачнувшись, Алатус сполз на камни в изнеможении, инстинктивно пытаясь свернуться в клубок. Сознание уплывало, хоть якша по привычке вяло продолжал трепыхаться и цеплялся за реальность, прекрасно зная, что может поджидать в этой черноте.       — Возвращаемся домой, — как сквозь толщу воды донесся голос Моракса.       — Может, лучше я? — вмешался другой голос, тот четырехрукий здоровяк.       — Нет. Я сам.       Сквозь подступающее беспамятство Алатус ощутил прикосновение, словно кто-то поднимает его, придерживая под коленями и поперек спины. Якша болезненно дернулся от прострелившей по телу боли, но в этот момент сознание окончательно померкло.       Последнее, что ощутил Алатус, было ласковое тепло нагретого полуденным солнцем камня и невесомую паутинку нежного шелка на щеке.