Сказание о златокрылой птице

      Сквозь сон до него доносились голоса. Незнакомые голоса, женские. Он вслушивался в их тембр, не пытаясь вникнуть в значение, слова словно дробились на набор бессмысленных звуков и текли вокруг него. Теплый воздух ласково обволакивал его тело, и, пускай дышать было все еще тяжело, Алатус с наслаждением вдыхал аромат свежей травы и прохладу речной воды. И спал. Все время спал.       — Зачем ты возишься? Он обернется демоном, когда очнется.       — Я верю, что он справится.       — Послушай…       — Нет, это ты меня послушай. Мы — одной крови с ним. Как я могу его…       Алатус вновь провалился в болезненный зыбкий сон, в котором растворились голоса споривших женщин. Иногда ему казалось, что дух уже отделился от тела, потому что он словно видел себя со стороны — нелепую изломанную фигурку на чистых простынях в просторной комнате с каменными сводами, залитой солнечным светом сквозь узорную решетку большого окна. Алатус смотрел на собственное застывшее лицо с заострившимися носом и скулами, об которые можно было порезаться, на истончившиеся руки, покрытые пропитанными какими-то снадобьями бинтами и обложенные деревянными лубками, поверх плотного одеяла. Иногда ему казалось, что тело уже мертво и что ему уже не вернуться назад. Но мертвеца не стали бы лечить, ухаживать за его ранами и укладывать в лубки сломанные кости. Наверное…       — Как он? — от этого низкого глухого голоса все внутри сжалось. Моракс тревожится о том, что он не выполнит свой контракт?..       — Уже лучше, — Гуй Чжун говорила устало и тихо.       — Тебе нужно отдохнуть.       — Я не устала.       — Ты пытаешься наполнить разбитый сосуд.       — Если этого не делать, его раны не затянутся.       Послышался тихий вздох и шорох одежды. Алатус в своей полудреме остро пожалел, что пришел в себя в такой момент.       — Не всех можно спасти, — послышались удаляющиеся шаги.       — Справимся. Вместе справимся. Давай, приходи в себя… — на лоб легла восхитительно прохладная ладонь, и сознание поплыло. Алатусу хотелось вжаться в эту руку лицом и спать.       Но прикосновение теплых ладоней к своему животу в пелене беспамятства Алатус ощутил отчетливо и болезненно дернулся, вспомнив когтистые пальцы Сиире. Это отозвалось нервной дрожью во всем теле и прокатившейся до самых плеч волной боли в напрягшихся руках.       — Тшшш… Птенец, раны же откроются.       Алатус изо всех сил пытался разлепить казавшиеся свинцово-тяжелыми веки и вжался в матрас, на котором лежал, чтобы избежать этих прикосновений, но концентрировавшееся до этого в животе тепло стало медленно растекаться по телу, расслабляя болезненно напряженные мышцы и притупляя боль в поврежденных нервных окончаниях. Даже воспоминания о Сиире как-то растворились в блаженной пустоте, и Алатус погрузился в сон без кошмаров.       На этот раз пробуждение было настоящим. Призрак боли все еще витал в комнате, потянувшись на горьковатый аромат лекарств. Алатус даже представил его — жадного и огромного, полупрозрачного, похожего на чудовищный многоногий и многорукий силуэт голодного чудовища. Он тянул к нему лапы желая до капли высосать остатки жизни, что еще оставались в изломанном теле, но не решался. И, кажется, якша знал почему.       Гуй Чжун сидела рядом с его постелью, размалывая в ступке цветки цинсинь, — Алатус ощущал его терпкий запах. Она смотрела в узорчатое окно, провожая взглядом солнце, которое все ниже и ниже клонилось к далеким зубчатым скалам, и ее волосы словно вбирали в себя краски заката и тепло солнечных лучей и источали в полумраке комнаты собственное сияние. Алатус вновь прикрыл глаза. Может, если он будет лежать спокойно, то она закончит свои приготовления и уйдет. И не придется вступать в неловкий разговор и…       — Я знаю, что ты проснулся, птенец, — негромко сказала она.       В ее голосе слышалось неподдельное тепло.       — Добро пожаловать в новую жизнь. Как тебя зовут? Ты хочешь пить? Или помочь тебе подняться, чтобы облегчиться?       Она защебетала, оставив в покое ступку, и повернулась к нему. Сквозь полуопущенные ресницы Алатус чувствовал на себе ее взгляд и замер, как зверек, не понимая, что ему делать и на какой вопрос ответить первым. Могучая богиня предлагала ему что?.. Прямо при ней?       Он с трудом сглотнул, горло пересохло, будто его кошки драли, и Алатус едва смог прохрипеть:       — Воды.       Это карканье едва ли напоминало его голос. То ли от долгого молчания, то ли после мороза.       Запоздало Алатус осознал, что не в состоянии даже пошевелиться. Попытки шевельнуть руками ни к чему не привели. Он даже не знал, есть ли у него все еще руки ниже плеч, потому что если раньше Алатус чувствовал просверки боли, мутившей сознание, то теперь вообще ничего.       — Почему вы… — управлять собственным голосом тоже было все еще сложно. Якша словно заново учился говорить, настолько тяжело давалось ему даже минимальное напряжение голосовых связок. — С таким, как я?.. Я ведь… не ровня…       Может, ему все еще это снится? Подобные кошмары как особый вид изощренной пытки, где реальность переплетается со сном, очень любила Сиире. Которая первое время все нашептывала ему о его исключительности, видимо, еще надеясь завоевать его расположение и пробудить в нем вкус к убийствам и жестокости. Быть одной кровью с божественным фэнхуаном — что может быть абсурдней? Их в лучшем случае объединяет лишь форма птицы. Не более.       Гуй Чжун только отмахнулась. На столике, рядом с тем местом, где она сидела, стоял глиняный кувшин на подносе, полном венчиков туманного цветка. Даже с постели Алатус ощущал холодок, тянущийся от них и тающий в воздухе, и жадно сглотнул, когда богиня наклонила кувшин в пиалу, наполняя ее холодной чистой водой.       — Потому что, — легкомысленно улыбнулась она, подавая пиалу, но потом, помявшись, все-таки добавила. — Что именно тебя так беспокоит, птенец?       Алатус с трудом пошевелился, пытаясь самостоятельно подтянуться на руках или хотя бы приподнять голову, но не смог двинуться. Забинтованные руки, безжизненно лежавшие поверх пестрого одеяла, были словно отдельно от тела. Лишь повернул голову на подушке, отчего несколько прядей упали ему лицо. Если бы можно было так спрятаться от этого теплого золотистого взгляда, который, казалось, заглядывал в самое его гнилое нутро.       Гуй Чжун присела на край постели, осторожно держа пиалу в руках, и выражение ее лица сменилось серьезным.       — Мне нужно помочь тебе лечь повыше. Можно мне дотронуться до тебя?       От ее тела исходило тепло, и Алатусу показалось, будто он лежит около догорающего костра, который не обжигал уже, но помогал согреться в самую холодную и дождливую из ночей. Гуй Чжун действительно была такой или…       Неужели он действительно считал, что Сиире украла ее личину и хоть сколько-нибудь была на нее похожа?       — Почему вы спрашиваете?       После того, что с ним делали, едва ли прикосновения Богини Пыли могли вызвать какой-то отклик в его душе. Скорее уж охота ли ей самой прикасаться к такому… такому как он. К сожалению, вместе с сознанием вернулось и обоняние, и от собственного запаха Алатуса мутило. Кажется, даже полуразложившиеся туши зверья, сорвавшегося в горные расщелины, смердят меньше. И пускай, его тело вымыли, чтобы обработать раны, якше казалось, что он весь пропитался тем духом гниения и сочащихся из всех пор миазмов.       Не говоря уже о том, что он все еще служитель паучихи и тот, кто пришел однажды убить Богиню Пыли.       Во взгляде же Гуй Чжун читалось недоумение.       — Когда я впервые попыталась тебя подлечить, — начала она, — ты дернулся от меня прочь, как от прокаженной. Я поняла, что тебе неприятно, поэтому теперь, когда ты проснулся и твоей жизни мало что угрожает, я подумала, что лучше спросить. Это… Просто уважение, — она пожала плечами.       Уважение…       — Спасибо, — чувствуя, что он должен что-то сказать, а не лежать как истукан, тихо сказал Алатус. — Я думал… что мне мерещится. И что потом снова будет больно. Так всегда, — запнувшись, попытался оправдаться он. Любое прикосновение игравшейся с ним Богини Кошмаров, каким бы личным или обманчиво ласковым ни казалось на первый взгляд, всегда заканчивалось одинаково. Ожидание неминуемой боли отпечаталось в теле и сознании настолько глубоко, что неудивительно, что даже без сознания он затрепыхался как перепелка на вертеле.       — Мне незачем делать тебе больно, — Гуй Чжун поежилась, будто от самой лишь мысли ей становилось не по себе, но тут же заулыбалась снова. — Зато я могу починить тебя немного. Тело — это тоже механизм, — пояснила она. — А уж в этом я разбираюсь, как никто.       Она подняла пиалу повыше, почти прижалась губами к прохладной стенке, и Алатус ощутил призрак той же силы, что в храме. Он даже почти смог прочитать знакомое «пожалуйста», которым богиня остановила его самого. А потом Гуй Чжун медленно отняла ладони, и пиала осталась висеть в воздухе.       — Теперь ты.       Не сводя взгляда с вожделенной пиалы, якша с трудом пошевелился, приподнимая задеревеневшую шею. Тут же замутило, боль прокатилась по позвоночнику, обволакивая затылок. Но это было ничто по сравнению с крючьями. По миллиметру, ерзая в попытках найти упор сперва лопатками, а потом и забинтованными от кончиков пальцев до локтя руками, Алатус сумел немного приподняться и кое-как подтянул не слушающееся тело вверх. Внутри шевельнулось что-то, похожее на удовлетворение. Тело восстанавливалось. С усилием Алатус шевельнул забинтованными руками и неуклюже потянулся к пиале. От невероятного напряжения его прошиб холодный пот, на виске и шее вздулись вены, и юноша со сдавленным звуком разочарования уронил руки обратно на одеяло.       — Я бы помогла.       Показалось? В голосе Гуй Чжун он будто бы различил легкую обиду, которая, впрочем, тотчас истаяла. Она подсела ближе, подхватив пиалу, и поднесла ее к губам Алатуса, наклоняя так, чтобы он смог напиться, не облившись.       — Я… — якша застучал зубами об керамический край пиалы, поперхнулся и чуть не закашлялся. Родниковая вода обжигала как пламя, но с каждым глотком перед глазами словно светлело, а в голове прояснялось.       — Не торопись, — предупредила она. — В кувшине еще много, и я принесу, если захочешь еще.       Чем ближе Гуй Чжун склонялась к нему, тем больше он видел различий между ней, собой и Сиире. И все меньше она казалась ему великим фэнхуаном. Неужто ошибся? Но нет, перышки у висков, вышитый золотом белый жуцюнь с полупрозрачным шарфом, который обнимал плечи богини… Алатус задумался на мгновение, о ком же она скорбит.       «Теперь она познает, каково это — лишиться частички себя…»       Алатус ударился зубами об керамическую кромку пиалы и отшатнулся.       Фидус…       Как она может лечить его раны, давать ему воду, словно ничего не произошло. Словно не было крови на его руках, которые Богиня Пыли как будто пересобрала заново, укладывая раздробленные кости и суставы в лубки, сшивая разорванные мышцы и сухожилия.       — Я не достоин вашей милости, Госпожа. Не после того, что я сделал… С вашим учеником… — глухо пробормотал Алатус, глядя в одну точку на одеяле перед собой. Как он мог только допустить мысль, что убийство Фидуса уже в прошлом.       — Так вот о чем ты думаешь, — тихо сказала она.       В ее глазах Алатус, рискнувший на мгновение поднять взгляд, разглядел какую-то невыносимую печаль. Будто даже для богини та была… Слишком. Но все же, Гуй Чжун не отняла пиалы от его губ, даже руки не дрогнули.       — Скажи, птенец… Ты ведь не по своей воле все это делал?       Не показалось, она прикусила губу, будто боялась, что Моракс ошибся в нем, что, и правда, стоит оборвать его жизнь, а то и вовсе продолжить мучения до самого конца времен. Но Алатус покачал головой, и лицо Гуй Чжун расслабилось.       — Раз нет, то и мне не в чем винить тебя. И не за что ненавидеть.       Алатус неверяще заморгал.       Каждый поступок имеет свои последствия. Не стоит обольщаться, будто здесь к нему и правда относятся как к равному. Моракс сохранил ему жизнь лишь затем, чтобы бывший слуга привел их к Богине Кошмаров.       — Мне нужно осмотреть твои раны. Позволишь? — глядя ему в глаза, негромко спросила Гуй Чжун. Она не применяла к нему своих сил, но Алатус вновь ощутил подспудное желание исполнить любое ее желание и подчиниться.       Бережно она приспустила одеяло и осторожно положила узкие ладони чуть ниже солнечного сплетения юноши поверх нательного белого одеяния. Алатус едва сдержал дрожь во всем теле от этого прикосновения, инстинкты оказались сильнее него. Но напрягшиеся мышцы тут же расслабились от ощущения растекающегося по коже тепла, словно и не разделяла их шелковистая ткань. Скосив глаза, Алатус посмотрел на сосредоточенное лицо Гуй Чжун, на тень на ее щеках от пушистых ресниц, на разгорающийся в ее зрачках золотой огонь, от которого вся ее бледная, почти бесцветная кожа словно наливалась изнутри жаром солнечных лучей, растекающимися светящимися прожилками по его собственному телу, словно подсвечивая изнутри сеть сосудов. От кончиков пальцев Богини Пыли исходило тепло, отдававшееся в теле легким покалыванием, словно его пронзали тысячи иголочек.       — Плохо, — выдохнула Гуй Чжун, не убирая рук. — Кости срастаются, хоть и медленно. Но внутри у тебя кромешное месиво…       Внутри от ее слов в животе что-то екнуло, словно ручеек талой холодной воды растекся по коже, скользнув по ложбинкам между выступающих ребер и собираясь где-то внизу живота. И, видимо, тень этого чувства отразилась на его лице, потому что Гуй Чжун перевела на него взгляд.       — Паучиха выпила тебя досуха, птенец, — Гуй Чжун поправила одеяло, и сразу стало как-то пусто и неуютно. Алатусу уже хотелось, чтобы она не убирала рук.       — Что… Что это значит? — облизнув пересохшие губы, сипло спросил он.       — Твоя энергетическая система разрушена. Если ее не восстановить, ты не сможешь не то что свой истинный облик принять, даже исцелить себя не сможешь. Останешься слепым, глухим и хрупким, как простой смертный.       Жадно вглядывавшийся в ее лицо Алатус поджал губы и отвернулся к украшенной резьбой каменной стене. Сиире всегда выполняет обещания. Сказала, что лишит его крыльев, и сдержала слово.       — Эй… — по щеке словно перышком мазнули — невесомое легкое прикосновение теплых пальцев. Все так же сжимая губы, чтобы не выдать дрожи, Алатус посмотрел на нее. Богиня Пыли упрямо хмурилась и так же, как он, сжимала тонкие губы, а во взгляде горела решимость.       — Я верну тебе крылья. Обещаю, — тихо и твердо сказала она.       — Не нужно… — ему ли было не знать, какую цену имеют обещания, которые ты не в силах сдержать. Он уже заключил с Мораксом контракт на служение, и ему совершенно не хотелось связывать какими-то обязательствами излишне жалостливую Богиню Пыли.       — Если будешь делать то, что я говорю, поднимемся в небо вместе, — неожиданно дурашливо улыбнулась Гуй Чжун, вставая с постели. — Но для этого нужны силы. Поэтому все, что ты сейчас должен, это восстанавливаться.       Невыразимо грациозным движением подхватив поднос с поникшими венчиками туманных цветов, она выпрямилась и двинулась к выходу, но возле самой двери обернулась.       — Так как твое имя? Как тебя представить другим? — спросила она.       — Алатус. Но Моракс дал мне другое имя…       Гуй Чжун остановила его взглядом и качнула головой.       — Знание истинного имени дарует власть над его владельцем. Сохрани свое новое имя в тайне.       Помедлив, он моргнул в знак согласия, и богиня ускользнула за дверь. Звука запираемого замка или затвора не последовало.       Он правда не пленник здесь?       Постепенно темнело, по мере того как уходили солнечные лучи и тухло за гористыми пиками зарево заката. Как бы Алатус ни старался заснуть, сон не шел. К тому же заканчивалось действие облегчающих боль настоев, которыми его отпаивала Богиня Пыли. Теперь он буквально чувствовал каждую сломанную кость и порванную мышцу в теле.       Из головы не шли слова Гуй Чжун про «кромешное месиво внутри», и от бессильной ненависти к Богине Кошмаров у Алатуса перехватывало дыхание. Сиире избавилась от него как от сломанной игрушки. Все ее обещания позволить ему отомстить жестоким крестьянам, которым она сама нашептала избавиться от своей взбунтовавшейся марионетки, были такой же ложью, что и все ее слова с первой их встречи. И от этих мыслей жжение внутри становилось только сильнее, словно по венам растекался вскипающий паучий яд, а от ярости сжималось горло. Как же ему помочь Мораксу выследить чудовище и исправить то, что он выпустил Сиире из-под печати, если он даже восстановиться от изуродовавших его ран самостоятельно не может?..       Похоже, в итоге он все-таки отключился, потому что пришел в себя Алатус весь мокрый, с лихорадкой и болью в висках и слезящихся глазах, словно от сжимающего голову тернового венца. В комнате уже не было темно, и стоило ему пошевелиться — режущий чувствительные глаза оранжевый свет заслонила чья-то тень. Какая-то незнакомая тень, совершенно не напоминающая очертаниями Гуй Чжун или Моракса. И эта тень с пышной копной подсвеченных сзади огненно-рыжих волос склонилась к нему. В полутьме он разобрал лишь белки глаз и что-то, зажатое в занесенной над ним руке.       Внутри все смерзлось от затопившего его страха. Неужели еще одна марионетка?..