Бродяги

      Се Лянь немного укоризненно посмотрел на мелкого крысенка, который бесцеремонно засунул нос в его разбитую плошку, заменяющую чашу для подаяний. Худое серое тельце вытянулось, цепляясь передними лапками за отбитый край с невнятным узором, а задние так и остались стоять в сухой пыли, покрывающей тонким слоем натоптанную мостовую у шумного рынка. Он прекрасно помнил, какими опасными и хищными могут быть эти всеядные твари, особенно любящие слегка подгнившие куски сырого мяса, и не важно каким существом раньше была их добыча — слабым птенцом или убитым человеком. И совершенно не испытывал никаких негативных чувств к серой братии. Не слишком-то его образ жизни в последний год отличался от крысиного: приходилось питаться всем, что только можно было найти на улицах, не брезгуя объедками и откровенно испорченными продуктами; жить под открытым небом и изредка в старых сараях, куда пускали на постой так неохотно; покрывать себя слоем пыли и грязи, чтобы скрыть красоту и нежность кожи, на которой почти уже не осталось ни намека на шрамы. Мы так похожи.       Когда он еще зимой добрался до большого города, регенерация стала намного интенсивнее. Теперь у него раз в пару-тройку дней появлялась еда, снег, растопленный крохами тепла в ладонях, утолял жажду. По сравнению с недавним, это действительно стало своеобразным блаженством. Когда он впервые вгрызся в кусок подмороженного и полугнилого картофеля, найденного на улице, то едва смог удержать слезы, а затем и рвоту. Почти переставший функционировать желудок и кишечник крайне негативно отнеслись к попытке принять пищу в таких «огромных» количествах. Но постепенно, с непривычки давясь жалкими кусочками, Его Высочество снова научился есть. Возвращение чувства голода и жажды хоть и доставляло неудобства, но не могло не радовать. Значит тело не зависло на грани жизни и смерти, агонизируя от равной невозможности двух вариантов. Чаша весов снова качнулась в сторону страданий, ограждая его от избавления. Глупый ребенок.       Он аккуратно коснулся вытянутой спинки замотанным в старую тряпку пальцем, чуть толкая наглеца в сторону. Черные бусинки глаз сверкнули обидой, вырвавшейся из серого тельца громким возмущенным писком. Се Лянь улыбнулся самыми уголками губ, скрытых под темной повязкой на лице. Такое уморительное выражение усатой мордочки больше подошло бы человеку, чьи важные дела прервал грязный попрошайка. Не хватало только упертых в боки лапок и красивой чиновничьей шапочки, вышитой золотом. Розовый хвост в негодовании хлыстом стегнул по мохнатым бокам, и такой важный серый господин больше не пожелал оставаться в такой недостойной компании, шмыгнув в ближайший переулок между ногами прохожих.       Се Лянь откинулся на стену дома, возле которого он сжался в компактный комок, выставив перед собой плошку и едва слышно читая вслух молитвы о благословении в делах, удачи и здравии. Изредка слышался стук падающей мелкой монетки. Его Высочеству даже не нужно было открывать глаз, чтобы понять обо что она ударилась: звонко — значит благодетель был меток и плошка стала чуть полнее, глухо — ее в себя приняла придорожная пыль, если же вовсе не слышно — ее метнули в него самого на забаву себе и спутникам. И не важно как выходило, принц Сяньлэ кланялся и благодарил за столь щедрый дар. Кожа заросла, мышцы постепенно стали сильнее, но размешанные в кашу внутренние органы и не до конца стабильно сросшиеся кости пока что делали его слабее напуганного им крысенка.       Никому в Столице не нужен нахлебник, неспособный к работе. При первой же нагрузке при строительстве храма Линвень, кости на ногах, сросшиеся как попало, треснули и надломились, вызывая непередаваемую ярость чиновника, под чьей эгидой возводился божий приют. Пришлось, опираясь на подсунутые из жалости другими работниками палки, убираться ни с чем. Этой же ночью он собственными руками доломал непослушные конечности до конца, сопоставляя на этот раз правильно, и утягивая их дрожащей от чего-то Жое так сильно, что пальцы на ногах слегка посинели. Теперь уже ни о каком сборе мусора или физической работе ни шло речи. Нет человека сорта ниже чем калека, передвигающийся на двух едва держащих его шатких опорах и волочащий непослушные ступни. Женщины брезгливо отворачивались от такого уродства, стараясь лишний раз не кидать в его сторону взгляд, а мужчины поджимали губы и делали шаг в сторону, чтобы не наступить даже на краешек его тени. Словно бы нищета и болезнь могли быть заразным поветрием, распространяемым подобными принцу недолюдьми. Ничего удивительного.       Се Лянь давно уже забыл слова «гордость», «смущение», «непристойность», но хорошо выучил «нужда», «голод», «безысходность». Поэтому тяжело осесть в пыль недалеко от торговой площади, скрестить забинтованные ноги и сложить руки в молитвенном жесте, пряча лицо под драной доули и повязкой, оставляя открытыми лишь ясные глаза, для него не было чем-то зазорным. Другие попрошайки его не трогали, ведь занял он место весьма не хлебное. Стражники будто не замечали серых застиранных одежд и требовали мзду не чаще раза в неделю, проявляя исключительное милосердие.       — Гэгэ, спаси меня! — звонкий детский голос отвлек молящегося Се Ляня, заставив приоткрыть глаза.       Испачканная в грязи мордашка, едва собранные алой выцветшей лентой волосы и испуганные глаза в половину лица — его маленький возмутитель спокойствия был очарователен, белокож как юный господин и настолько же не походил на него манерами.       Разве может ребенок знатных господ так бесцеремонно трясти нищего, жалобно прижимая к себе обгрызанную дольку арбуза, истекающую соком и пачкающую одежду?       Его Высочество чуть склонил голову набок, прислушиваясь к оживленному шуму рынка и приближающимся воплям.       — Изловить! На каторгу! — пока еще невнятно, на фоне обостренного постоянной практикой слуха и восприятия опасности.       Худой до торчащих ребер мальчишка, неказистый, но вполне имеющий все задатки превратиться в прекрасного молодого человека, буквально повис на разодранном рукаве. Он не ел уже несколько дней, последние силы на побег у него закончились, а полученные от других беспризорников синяки не добавляли здоровья маленькому организму.       — Прошу, гэгэ!       Се Лянь тяжело вздохнул и одним движением костыля задвинул себе за спину мальчишку, тут же доверчиво прижавшегося к нему сзади всем телом, напирая настолько, что попытайся кто-нибудь его сейчас отлепить, то это бы стало возможно только с куском и так потрепанных одежд попрошайки. Чуть передвинувшись так, чтобы тень, падающая от дома, дала дополнительную защиту для спрятавшегося воришки, Его Высочество скинул с плеч потрепанный верхний халат, откидывая его на сжавшегося в комок ребенка, и укрывая.       Громко пыхтящий плотный господин и несколько привлеченных его кошельком стражников прогрохотали сапогами мимо, даже не повернув головы на калеку, мерно распевающего свои молитвы. Один из служителей закона чуть притормозил, окинув его равнодушным взглядом, но был одернут приказом своего бригадира и продолжил следовать за ним. Пусть полтора месяца и небольшой срок, но все привыкли что этот странный мужчина не поднимаясь сидит на своем месте и не вмешивается ни во что происходящее вокруг. Принц стал для них сравни призраку, которого никто из них просто не желал замечать.       Нервное дыхание мальчика и прижатая к тонкой одежде долька арбуза, соком пропитывающая поношенную ткань, не доставляли Се Ляню ни в какой мере значительных неудобств.       — Ешь спокойно, они ушли.       За спиной началось неловкое шевеление, и бесцеремонная мордашка высунулась из своего укрытия, рассматривая толпу из-за плеча сидящего в прежней позе Его Высочества.       — Спасибо, гэгэ! Они бы точно побили меня! — практически над ухом раздался радостный хруст твердой мякоти. — Хочешь попробовать? Здесь еще есть немножечко сладкого.       Се Лянь мягко двумя пальцами отвел от своей щеки плотную корку, бесцеремонно ткнувшуюся ему в лицо.       — Зачем ты своровал?       — И ничего я не крал! — хруст продолжился, а маленький кулачок ткнулся куда-то между лопаток, выражая всю беспредельность негодования маленького негодника. — Молодой господин сам бросил его на улице. А я подобрал! Он может есть сладости сколько хочет, но жалеет корочку…       Его Высочество тихо прыснул в кулак, развеселившись от таких искренних причитаний ребенка. Но тут же собрался и, прокашлявшись, чтобы суметь сохранить серьезность в голосе, не смог удержаться от наставлений:       — Детям не стоит питаться объедками. Иначе ты заболеешь и расстроишь своих родителей, — ему захотелось положить свою ладонь на вихрастую голову, но мальчишка, забавно сопя и похрустывая остатками корочки, не спешил выбираться из такого безопасного и уютного места. — Слушайся их. А когда ты вырастешь и станешь достойным человеком, то сможешь позволить себе любые сладости, которые не будут подняты с земли у чужих ног.       — Значит гэгэ не слушался своих родителей? — маленькие дети обладают крайней невозмутимостью, умудряясь своими перепачканными ладошками хвататься за самые чувствительные места, обычно хорошо спрятанные от остального мира. Ими еще не изведан страх, не понятна боль, кроющаяся за каждым наставлением старших, не изучен мир во всей его широте и грязи.       — Выходит, что так. Не слушался, — уже даже не скорбь — признание факта во всей своей неотвратимости. — Думал, что мне известны все ответы и правильные решения. А теперь прошу милостыню на улице.       — Глупый гэгэ, — Се Лянь никогда не слышал от детей таких серьезно-искренних слов. Сердце немного защемило от мысли, что даже таким малышам как этот сорванец приходится в человеческом несправедливом мире взрослеть крайне быстро. — Если бы ты не оказался здесь, то как бы смог помочь Вей Ину?       Его Высочество удивленно замер, когда маленькие ручки обхватили его сзади, стараясь обнять настолько крепко, насколько позволяло тщедушное тельце.       — Теперь я буду слушаться тебя! А когда вырасту, то куплю тебе самый большой арбуз, который только смогу дотащить! Веришь?       И впервые за много лет Се Лянь не смог найти слов, чтобы ответить на такой простодушный вопрос. Верю?