Игрок

      Очередная неделя утекла, как песок сквозь пальцы, не оставив ничего, кроме мимолетной радости от моих успехов в телеэфирах, времени, потраченного на учебу, тренировки, которые теперь необходимы исключительно для поддержания «товарного» внешнего вида, и нотаций Энни о том, что я словно стал капитолийским переродком, потеряв по дороге к своей цели сына пекаря.       Очередной утренний диалог со Сноу. Новая серия повстанческих роликов, посвященных памяти павших трибутов каждого Дистрикта, в которых цинично не упоминаются ни Марвел с Диадемой, ни Катон с Миртой, будто они вовсе не участвовали в Играх. — Знаешь, что странно в этом материале? — Сноу смакует тарталетку с ягодами, запивая сладость горьким кофе. — Его мне прислал не агент, а мадам Бэйрд. — И что же может быть странного? Она же ваш агент тоже? — отхлебываю из чашки горячий чай со сливками.       Сноу мотает головой. — По сообщениям Поллукса, в связи с наплывом беженцев и ужесточением военного положения в Дистрикте ужесточились и законы пребывания. Если раньше коммуникаторы и другие средства связи полагались всем солдатам, коими является почти каждый житель Тринадцатого, то сейчас они есть только у командного состава. — Чтобы в случае, если среди беженцев окажется агент, у него не было возможности сообщить сведения противнику. — Верно, Пит. Сейчас им достаточно того, что взятый ими Бити в одиночку сражается со своими же бывшими коллегами под угрозой пропустить массовые сетевые атаки. Хотя, уверен, что у него здесь есть и парочка своих информаторов. — Сноу отмахивается платком, поднося его к губам. — Меня волнует вопрос, как коммуникатор оказался в руках пожилой кухарки, коей там является Люси Грей Бэйрд.       Сноу продолжает наслаждаться пирожным, то и дело посматривая на мягкие осенние лучи солнца. Мы сидим в гробовом молчании пару минут, что стало случаться часто в последнюю неделю, так как тем для обсуждения становится все меньше. Сделав еще один глоток, он аппетитно причмокивает, изучая неиспользованные мной кусочки рафинада. — Министр Антоний восхищался твоими успехами в политическом анализе. Может быть, выдвинешь свои предположения? — Для этого мне нужно знать, как раньше мадам Бэйрд передавала вам сведения. Кстати, все хотел спросить, вы знаете, против кого мы ведем войну? Кто управляет Тринадцатым Дистриктом?       Сноу ехидно посмеивается: — Эгерия молодец, — прокашливается Президент. — Научила тебя уходить от ответа, задавая свой. Но сначала, все-таки, ответь. А потом обещаю поделиться с тобой этой увлекательной информацией.       Сажусь прямее и пытаюсь напрячь разум, чтобы сопоставить известные мне факты, которых не так уж и много. — Мадам Бэйрд уже умерла, а ее роль выполняет кто-то, кто ее уже давно раскрыл? — единственное, что приходит мне на ум. — Сомневаюсь, — смеется Сноу. — Эта живучая девчонка еще увидит мои похороны.       Удивляюсь тому, что в глазах Сноу пожилая женщина является девчонкой. Значит, они были знакомы в молодости? Возникает еще больше вопросов. — Хочу задать вопрос, который, возможно, поможет в выводах. — Сноу одобрительно кивает. — Как давно мадам Бэйрд работает на вас? — Достаточно. Я еще не был президентом, когда она решительно согласилась вернуть мне свой долг. — Долг? — Этот вопрос уже не по теме.       Снова сосредотачиваюсь. У нас есть одна неуправляемая по словам Сноу бабка, которая двадцать пять лет скрывается в Дистрикте Тринадцать и избирательно передает сведения о внутреннем устройстве военного объекта, отсутствие от нее каких-либо сведений на протяжении нескольких недель по причине ужесточения распорядка и внезапно присланная пачка роликов о павших трибутах, знакомых победителям, базирующихся в лагере повстанцев. — Она выдала себя руководству повстанцев и отправила некое прощальное послание, символизирующее то, что она присоединяется к победителям из Тринадцатого? — Похоже на то. Сколько я ее знаю, Люси всегда любила метафоры и образы. Никогда ничего не говорила напрямую, поэтому трактовать ее можно, как угодно. Но, в целом, ты прав. Мы потеряли одного из агентов. — Насколько это страшно?       Сноу горестно усмехается. — Нисколько. У нее не было совершенно никакой полезной информации о Капитолии. И в этом заключается сегодняшний урок, Пит, ради которого мы собрались. Никогда не говори обо всех своих планах. Даже тем, кто на твоей стороне.       Часы отмечают окончание диалога, и я встаю, чтобы уйти к себе. — Даже Энни Кресте, — дополняет Президент, когда я уже почти закрыл дверь.       Задерживаюсь с обратной стороны двери, пытаясь понять, о каких планах говорил Сноу. Единственное, чем я делился с Энни — мое представление о будущем с Китнисс. Откуда об этом мог узнать Президент, если в моих покоях нет камер? Разве только этого не рассказала сама Энни. Но кому? Для чего им знать эту информацию?       Ответ виден во время подготовки к очередному прямому эфиру, когда я замечаю на запястьях Энни следы наручников. Ее пытают. Для чего? Подозревают, что я могу решиться на измену? Но зачем мне это, учитывая, что Китнисс не участвует в призыве, а их ролики, направленные на то, чтобы вызвать ненависть к Голодным Играм являются выстрелом в молоко с учетом их ликвидации? Революция гаснет. Дистрикт за Дистриктом, чем и будет посвящен этот эфир.       Энни подозрительно молчалива сегодня. Из-за страха очередных пыток или из-за безнадежных попыток призвать меня к одиночному бунту в Капитолии и смене позиции?       Зачем-то на сегодняшнем эфире меня сопровождает Антоний, внимательно наблюдая за каждым моим шагом и действием. То и дело кидает в мою сторону то грозные взгляды, то насмешливые.       Сначала записываем версию для Дистриктов и Капитолия. Камеры готовы, и я сижу в роскошном твидовом костюме напротив Цезаря. Как всегда обмен любезностями, но на этот раз добавляются шутки о том, что прошедший по Капитолию слух о том, что я планирую сторить здесь политическую карьеру, делает меня самым завидным женихом нового Панема. — Но что скажет на это ваша возлюбленная? И изменилось ли ваше отношение к ней после того, как она стала символом для повстанцев?       Цезарь не дожидается моего ответа, отвечая на него сам: — Пожалуй, это самая душераздирающая и интригующая драма последних двух лет, мистер Мелларк, но опустим. Сегодня вы пришли сюда с заявлением? — С благодарностью, — поправляю я Цезаря. — Я выражаю личную благодарность, а так же благодарность всего Капитолия Дистриктам Один, Два, Три и Четыре, которые первыми откликнулись на зов разума, оставив попытки сжечь человечество в огне Революции. Я благодарен Дистрикту Пять и его представителям за терпение в переговорах об удовлетворении требований. Ваша позиция, ваши голоса важны для понимая того, к чему должен двигаться весь Панем в будущем, когда все закончится. Но сегодня я бы хотел высказать благодарность и Дистриктам Семь, Девять и Десять. Ваше милосердие в отношении наших пленных, согласие на переговоры и мирное урегулирование конфликта, прекращение огня со стороны повстанческих позиций и объявление недели тишины — это большой шаг к ускорению процесса выздоровления мира от смертельной болезни под названием война. Капитолий благодарен вам и готов оказать любую поддержку, необходимую для реабилитации после военных действий. Спасибо, Цезарь. — Спасибо вам, мистер Мелларк! — восклицает в фирменной широкой улыбке Фликерман и заканчивает первый эфир.       Возвращаюсь к команде подготовки и обращаюсь к Антонию, который заскучал во время моей пламенной речи: — Может, и в этот раз обойдемся без грима? — кидаю ему я залихвастски и показываю на еще не битый глаз. — Не желаете?       Тот принимает угрюмый вид и утыкается носом в планшет, подобный тому, что за собой всегда таскает Тринкет.       Эффи передает мне записку, на которой я узнаю стройный почерк Президента: «Лидер повстанцев — Альма Койн, которая, не победив, зовет себя Президентом. Это все, что тебе нужно знать о режиме, за который ведут войну мятежники.»       Достаточно емко, чтобы понять, что за обещаниями свободы стоит новый режим диктатуры. Все, как я и предполагал. Интересно, догадывается ли об этом Китнисс, отсиживаясь под землей, когда науськанные ей люди перебивают друг друга? Она всегда смотрела на мир поверхностно, не вдаваясь в высокии материи, а, тем более, политические ходы.       Переворачиваю крошечный листок под очередной смеющийся взгляд Антония, на обратной стороне которого все тем же почерком выведено: «Сразу после эфира запланирована серия бомбардировок Дистрикта Тринадцать. Придумай, как попрощаться с Сойкой-Пересмешницей.»       Сохраняю самообладание, продолжая терпеть, как на моем лице рисуют побои и следы пыток. Еще раз смотрю на другую сторону листка, затем на Антония, уже откровенно приготовившегося к шоу. Все понятно без объяснений. Это проверка. Блеф. Стоит мне предупредить Китнисс и повстанцев, и меня ждет участь Джоанны, о которой я и в правду не слышал после ее прощания в моих покоях.       Отметаю мысли о любых попытках намекнуть или сказать прямо о бомбардировке. Антоний недоволен. Неужели он ждет моего провала? Стараюсь не думать об этом, сосредоточившись на роли, которую вновь обязан сыграть, чтобы обмануть Китнисс. Пытаюсь настроить себя на эту ложь заранее, чтобы это не принесло такой боли, как в прошлый раз.       Кайл начинает суетиться и нервничать, чертыхаясь в воздух, чем привлекает внимание Антония: — Все в порядке? — Узнаю почерк Бити, он пытается перехватить эфир. И как только умудрился попасть в сеть, — он хотел бы крикнуть это и мне тоже, но аресует обращение только Цезарю. — Поторопитесь, пока я настроил трансляцию и могу удержать адресата.       Фликерман торопливо занимает свое место, а я, спешно сменив яркий пиджак на серый, сажусь напротив него. Эффи намеренно криво завязывает галстук. Вид на экране пугает даже меня, и я пытаюсь пощупать себя, настолько моя компьютерная болезненность натуралистична. «Прости, Китнисс, » — успеваю подумать, прежде, чем Кайл дает отмашку, что мы в эфире. — Здравствуй, Пит, — было решено, что для повстанцев мы будем избегать уважительного обращения ко мне, согласно установленной субординации. — Уже неделю Капитолий борется с атаками на сеть и попытками повстанцев прорваться в эфир.       Внезапно в помещение входит Сноу, горделиво поглядывая на меня в ожидании моих действий. — Да, Цезарь. До меня доходили такие слухи, — играть затравленность проще под взглядом змеиных глаз Сноу, не предвещающих ничего хорошего.       Начинаю сомневаться в том, что предупреждение — блеф. Иначе зачем они с Антонием здесь? — Ты хотел передать что-то лично Китнисс? — Цезарь оказывается либо хорошим актером, играя в пренебрежение ко мне, либо отыгрывается за то, что его заставили практически целовать мне пятки в глазах Дистриктов и капитолийцев. — Хотел, — смотрю на свои руки, которые совершенно чистые в реальности, но иссушенные, потрескавшиеся и грязные в экране, на который иногда падает мой взгляд. — Китнисс… подумай, к чему это приведет. Что останется в конце? Никто не может быть в безопасности. Ни в Капитолии, ни в дистриктах. Ты веришь в то…       Кайл разводит руками и шепчет, что уже не может удерживать эфир. — Пускай их, — махнул рукой Сноу.       Экран покрылся рябью, прежде, чем я увидел Китнисс на фоне развалин своей пекарни. К такому я не был готов. Но не для этого я здесь. Не для этого я провел несколько недель за обучением, чтобы сдаться сейчас. Чего они хотят добиться этими кадрами? Они уверены, что я не знаю о том, что Дистрикт Двенадцать уничтожен?        Китнисс прислоняется рукой к оставшейся от пекарни стене, и на фоне я слышу ее голос. Песня, которую я раньше никогда не слышал: Не жди, не жди. Путь тебя ведет К дубу, где в петле Убийца мертвый ждет. Странный наш мир, и нам так странно здесь порой. Под дубом в полночь встретимся с тобой.       Последняя строчка заставляет вспомнить об арене и уговоре, подписанном поцелуем, в полночь ждать друг друга у дерева, в которое били молнии. Не жди, не жди, К дубу приходи. Где мертвец кричал: — Милая, беги! Странный наш мир, и нам так странно здесь порой. Под дубом в полночь встретимся с тобой.       В голове мелькают картинки, словно я быстро листаю страницы книги, и останавливаются на эпизоде, когда я сам кричал Китнисс «Беги!» после того, как она сбросила осиное гнездо. Не жди, не жди, Приходи скорей К дубу, где мертвец Звал на бунт людей. Странный наш мир, и нам так странно здесь порой. Под дубом в полночь встретимся с тобой.       Снова картинка. Китнисс из ролика, и ее фраза «Если сгорим мы, то вместе с вами». Тогда я думал о том, какая же это чушь. И сейчас продолжаю. Не жди, не жди, Дуб тебя ждет там. Ты сплети петлю, Дай молчать устам. Странный наш мир, и нам так странно здесь порой. Под дубом в полночь встретимся с тобой.       Это звучит обращением ко мне, чтобы я замолчал. Наверняка, они взломали и сети Дистриктов. Они давно знают о моей большой лжи. Не жди, не жди, К дубу приходи. Где та «милая» На петле висит. Странный наш мир, и нам так странно здесь порой. Под дубом в полночь встретимся с тобой.       Я снова пытаюсь найти в этой песне обращение к себе или тайный смысл. Но думаю лишь о том, что всем сердцем хочу, чтобы мои догадки о том, что Китнисс страдает от моих слов так же, как выдуманный я страдаю от выдуманных издевательств Капитолия, были всего лишь плодом фантазии. Не жди, не жди Когда спит весь люд Скинь свою петлю Рядом когда друг. Странный наш мир, и нам так странно здесь порой. Под дубом в полночь встретимся с тобой.       Скинуть петлю, друг, откровенный смех Сноу. Предупредить. Я должен предупредить их о бомбежках. — Мы снова в эфире! — кричит Кайл, а я не могу подобрать слов.       Впервые в своей жизни мне нечего превращать в слова. Нет ни боли, ни радости. Ни любви, ни ненависти. Даже страх за жизнь Китнисс куда-то вышел из моей головы, уступив место рассудительному выводу о том, что пока Китнисс им полезна, уж она-то переживет бомбардировку в первых рядах. А остальные? Остальные семьдесят пять лет плевать хотели на то, что дети гибнут на Голодных Играх, а взрослые умирают от прилипших к позвоночнику животов.       Цезарь начинает подгонять меня, приводя в чувства шлепком по щеке. Одариваю его агрессивным взглядом и бойко перехватываю руку, отбрасывая от себя подальше. — Хороший ролик, Китнисс, — говорю я, глядя в камеру своим обычным голосом, сняв маску измученности. — Выключай, Кайл.       Если атаки на эфир производил Бити, то одной фразой удалось убить двоих зайцев. Срываю с лацкана петличку и убегаю прочь из студии. Пройдя почти до конца коридора, слышу голос Президента: — Мелларк! — звучит грозно, но я не останавливаюсь. — Пит Мелларк! — слышу звуки еще нескольких пар ног, тяжелых, принадлежащих стражникам.       Решаю сдаться. Останавливаюсь и глубоко вздыхаю, прежде, чем повернуть обратно. Смотрю в белоснежную стену студии, пытаясь отдышаться, хотя не бежал. Делаю еще один вдох и задерживаю дыхание, повернувшись. Сноу уже передо мной, дает приказ стражникам держаться на расстоянии. Подходит близко и обнимает за плечи, хлопая по появившемуся от чувства сломленности горбу. — Ты — молодец, мой мальчик, — я бы мог назвать этот тон ласковым. — Ты все сделал правильно. — Про бомбардировку — это не ложь? — Мы, кажется, сошлись на том, что я никогда не лгу, — Сноу отстраняется от меня. — В отличие от тебя, Пит. — Эта ложь помогла заставить Сойку-Пересмешницу молчать. — Когда-то за «Дерево висельника» били плетьми, мой мальчик. Ты считаешь, что заставил Пересмешницу молчать?       Я оседаю по стене, пытаясь понять, что все это значит. Проверки, Антоний, следы от наручников на запястьях Энни. — Вы больше мне не доверяете, Президент? — А ты бы доверился человеку, который сумел обмануть любимую женщину?       Опускаю взгляд в пол между коленями, выдерживая паузу, которую начал Сноу. Слышу его прирывистое свистящее дыхание, предзнаменующее страшный кровавый кашель. Не ошибаюсь, когда он тянется трясущейся рукой к карману. — Я не доверяю тебе не потому что ты обманул Китнисс Эвердин. Потому что этим решением ты еще сильнее напомнил мне другого мальчика, который очень сильно хотел учиться в Академии, стать политиком. Мальчика, у которого все получилось. Мальчика, который был готов сделать выстрел из автомата в сердце Люси Грей Бэйрд. Но, в отличие от тебя, у него на это смелости так и не хватило.       Сноу уходит в сторону лифта, оставляя меня одного. В окружении стражников он ждет, когда перед ним откроются двери, изредка косо поглядывая на меня. Когда злополучная дверь открывается, он кидает напоследок: — Жду тебя на утренний диалог послезавтра. Ты хорошо поработал и заслужил отдых.       Меня охватывает желание немедленно закрыться в своих покоях и не пускать никого до послезавтра. Ни Эффи, которая придет настаивать на массажисте и том, чтобы я не пропускал хотя бы тренировки. Ни Энни, которая будет с упреком смотреть на меня после новостей о том, как бомбили место, в котором находился ее дорогой Финник, а я его не предупредил. Возможно, прочитает очередную лекцию о предательстве Китнисс.       Не замечаю, как оказываюсь в машине, которая везет меня домой. Нет, в иллюзию дома, которая на самом деле является тюрьмой. Тюрьмой, которую мне построила моя меча при помощи амбиций и рациональных решений. Пытаюсь успокоить себя тем, что благодаря этим решениям Китнисс все еще жива. Или уже нет, но пока я не знаю о последствиях бомбежки, для меня она цела и невредима. И это — заслуга именно моих решений.       Влетаю в погруженную в вечерний мрак комнату и со всей силы хлопаю дверью, целенаправленно двигаясь в сторону бара. Открываю резную дверцу и хватаю сразу три бутылки. Не смотрю с чем, просто открываю все три разом и смешиваю их содержимое в пузатом огромном бокале. Запах получается чертовски скверный, и я пью эту смесь залпами, стараясь не дышать и не распробовать на вкус. Один за другим осушаю три бокала и чувствую, как вместо прошлого чувства тошноты меня окутывает состояние эйфории. Наверное, именно ради него Хеймитч не просыхал никогда.       Сон в состоянии эйфории — это исполнение всех желаний, которым не суждено сбыться. Для меня это — Китнисс, обнимающая меня со спины, пока я выжидаю последние секунды выпекания чесночного хлеба, беспокоюсь, как бы не передержать, но и не вытащить его слишком рано. Для меня это — Китнисс, вернувшаяся из леса с пернатой тушкой в руках, горделиво поднимающая ее вверх, чтобы я похвалил ее. Китнисс, для которой важна моя похвала. Не потому что она сомневается в своих охотничьих способностях, но потому что ей просто приятно.       Для меня сны под алкоголем оказываются миром, где мы живем, не должные никому. И не важные ни для кого, кроме как друг для друга.       Для меня этот мир. Мир, где мы можем часами наслаждаться друг другом, не впуская в него никого, быть рядом, не боясь быть замеченными, голодными, убитыми — это самый желанный, но самый недосягаемый мир. Возможно, Китнисс воюет за него. За этот мир она призывала бороться повстанцев.       Мой сладкий сон разрывает ее голос: Не жди, не жди, Дуб тебя ждет там. Ты сплети петлю, Дай молчать устам. Странный наш мир, и нам так странно здесь порой. Под дубом в полночь встретимся с тобой.       Сон, в котором Китнисс мирно спала на моем плече рушится, открывая страницу с новой картинкой. Яркой, ослепительной, словной вспышка. Она бросается на меня с ножом и криками, что я виноват в гибели тысяч людей, погребенных в Дистрикте Тринадцать. Она наносит мне удар за ударом, а я не могу ей ответить. Мои руки удерживают невидимые путы, не позволяющие ответить ей, скалящему белые острые клыки переродку, в которого ее превратил Тринадцатый. Это не Китнисс. Она никогда не нападала, никогда не убивала тех, кто безоружен и беззащитен. Это не она. Больше не она.       Эта картинка меняется на следующую. Мы, обнявшись, спим здесь, в моих покоях в Капитолии. Я открываю глаза первым и ласково убираю ее волосы с любимого лица. Любуюсь ей и глажу по спине. Китнисс распахивает красные глаза с щелью вместо зрачков и набрасывается, втыкая нож в мою грудь. Кровожадно облизывается, напевая: Под дубом в полночь встретимся с тобой.       Следующий сон видится мне туманным и черно-белым. В нем мы с Китнисс сидим в тесных объятиях в лесной пещере, пока по камням барабанит дождь. Это уже было на Играх, но сейчас мы ничего не боимся. Она рассказывает историю про козу Прим, а я смеюсь и рассказываю о том, как папа был в молодости влюблен в ее маму. Дождь прекращается, а Китнисс, подрываясь с моих колен, хватает корзинку и тянет домой. Но и этот сон рушится. Он рассыпается на осколки, которые я пытаюсь снова собрать в этот образ, но ему на смену приходит другой.       Я в разрушенном Дистрикте Двенадцать. Брожу, боясь наступить на кости людей, когда-то в нем живших. Медленно подхожу к руинам пекарни, на пороге которых стоит Китнисс. Слышу шепот: Не жди, не жди Когда спит весь люд Скинь свою петлю Рядом когда друг. Странный наш мир, и нам так странно здесь порой. Под дубом в полночь встретимся с тобой.       Она медленно поворачивается ко мне, а в ее руках оказывается лук, которым она целится в мою грудь. — Это ты убил Гейла, — шепчет она сквозь слезы и пускает стрелу в мою плоть.       В моем следующем сне появляется новый образ. Все те кадры, которые я видела на экране после Семьдесят четвертых Голодных Игр на чествовании победителей, но теперь на моем месте — Гейл Хоторн. Они с Китнисс сидят на мягких диванчиках в студии Цезаря, который берет у них интервью. Китнисс счастлива, пока Цезарь не спрашивает Хоторна о ноге. Она пугается и зарывается носом в его плечо, боясь, что она виновата в том, что пришлось ампутировать конечность. Приходит момент награждения, и выхожу я с короной на красной парадной подушке. Передаю ее Прим, а сам разламываю корону на две части.       Счастливая улыбка Китнисс превращается в звериный оскал переродка, с которого стекает кровь. Она выбивает половинки короны из моих рук и вцепляется руками в мою шею, пока я не теряю сознание и не переношусь в новое видение.       Снова Китнисс и Гейл. Они идут в обнимку из леса, волоча за собой крупную дичь. Бросают ее на пороге, а сами скрываются в спальне, переплетая свои тела в страсти и захлестнувших чувствах. Хоторн тянется к шторе на окне в доме Деревни Победителей, оторвавшись от поцелуя с Китнисс. — Вдруг увидят?       Китнисс притягивает его к себе, шепча на ухо: — Никто не увидит. Мы убили его, когда пробрались в Капитолий, забыл?       Они смеются и сливаются в экстазе, сравнимом по удовольствию лишь с первыми минутами действия моего напитка. Сон обрывается, когда на смену этой картинке приходит экран телевизора, на котором я вижу лицо Кориолана Сноу. — Жду тебя на утренний диалог послезавтра.       И я открываю глаза, ведомый в новый день лишь одной целью. Я должен уничтожить Сойку-Пересмешницу окончательно. Должен убить Китнисс Эвердин.       Обнаруживаю, что чувствую себя еще лучше, чем перед интервью вчера. Смотрю на заботливо открытое Эффи расписание на оставленном планшете. Черт возьми! Уже то самое послезавтра. Я проспал больше суток. Постель смята, видимо, я спал беспокойно, мечась от своих сновидений. Из гостиной доносится запах еды. Понимаю, что голоден, как никогда.       Заставляю себя умыться и почистить зубы, хотя голод почти занимает весь мой разум, пытаясь пересилить привычку сначала принимать утренний душ.       Пока наслаждаюсь завтраком и стекающими с мокрых волос на шею капель прохладной воды, старательно вспоминаю все свои сны. Открываю блокнот, подаренный Сноу и беру скользкую ручку. Странно, но образы из тех, первых, снов настолько туманны и нереалистичны, что не могу сделать и штрих, но рука сама рисует Эвердин с клыками и красными глазами в объятиях обнаженного Хоторна. Отбрасываю ручку в сторону, ругаясь на себя за то, что вспомнил эту тварь, разрушив такое замечательное утро.       Ровно к окончанию завтрака в комнату заходит Энни, чтобы забрать поднос. Молча провожаю ее взглядом и иду в спальню к туалетному столику. Высушиваю и укладываю волосы, сбриваю щетину и улыбаюсь своему отражению в зеркале. Мне кажется, что раньше оно было немного иным. Пытаюсь понять, в чем разница, и откуда это свербящее чувство перемен. Но понимаю, что, скорее всего, виной — хорошее настроение из-за полноценного долгого сна.       Хватаю в шкафу черный бархатный костюм, почти такой же, как у Президента и отламываю от букета, стоящего на трюмо, одну белую розу и подкалываю ее к петле на лацкан пиджака.       Пока иду по коридору, ловлю на себе вопросительные взгляды некоторых из стражников. Из неоткуда берется чувство, будто я — не я. Встряхиваю головой, отгоняя его, и вхожу к Президенту, который сидит на моем привычном месте. Увидев меня, он встает и направляется в мою сторону. Внимательно оглядывает мое лицо, заключив его между своими ладонями и смотрит прямо в глаза, будто изучая их содержимое. — Как чувствуешь себя, Пит? — он провожает меня жестом на свое законное место за столом, а я покорно иду туда, будто так и должно быть. — Блестяще! — восклицаю я. — Даже не подумал бы, что мне нужно столько сна, чтобы заново родиться.       В этой фразе что-то напрягает нас обоих, я не могу отделаться от мысли, что происходит что-то не совсем нормальное. — А! — Восклицает Сноу. — Я так и знал, мой мальчик, что ты просто переутомился и должен отдохнуть. — Есть ли новости? — я опираюсь на руки, которые по хозяйски расположил на столе. — Если ты о бамбардировке, то все прошло довольно успешно. Мы задели верхние жилые отсеки Дистрикта Тринадцать, тем самым обнаружив точку, куда в случае чего, мы ударим ядерным оружием. Дистрикты Двенадцать. Одиннадцать и Десять разбиты, значит, до ближайшего населенного пункта достаточно далеко, чтобы Второй рассчитал требуемую мощность. — Пересмешница мертва? — с воодушевленной надеждой спрашиваю я, но что-то внутри подсказывает, что это — не то чувство, которое я должен испытывать в ожидании ответа.