Hotel

«Нас воодушевляет не столько предмет нашей похоти, сколько сама идея злодеяния». Маркиз де Сад «Сто двадцать дней Содома»

      В тот день Субин очнулся в своем номере с головной болью, ощущавшейся сущим проклятием, и это навевало вполне объяснимый эффект дежавю. В первую очередь ему было стыдно за произошедшее, но если бы он мог себя контролировать в тот момент, то падать в обморок было бы последним, что бы он сделал. Ещё накануне ему было дурно, какой же он безнадёжный идиот, что даже не предупредил Ёнджуна об этом.       Как только Субину стало на десятую часть лучше, он захотел найти Ёнджуна и отблагодарить, что поспособствовал тому, что Субин проснулся на мягкой кровати своего номера, но позже он отмел эту мысль в сторону. Он будет выглядеть как ещё больший идиот, а такой человек, как Ёнджун, вряд ли снова выделит ему хотя бы секунду своего времени, расписанного чуть ли не на неделю вперед. По этой причине, и не только, Субин решил, что правильным решением в его ситуации будет… ждать? Ничего не делать? Не убивать, а уничтожать время?       Все дни, следующие за этим днём, были повторением каждого предыдущего. В своем роскошно обставленном номере ему казалось безопаснее, чем на улицах города, даже при свете дня. Увиденное в парке слишком сильно повлияло на его рассудок, страх буквально манипулировал всеми ему действиями, он усмирил проявление неуместного любопытства, спрятал маленького Субина одного в темноте, в пустоте, где его каждый раз насмерть загрызали мысли.       Засыпал он с лучами рассветного солнца, просыпался на закате. Время суток больше не имело для него значение — что днем ему было паршиво, что ночью. Телевизор в его номере был включен почти всегда — так Субин мог следить за новостями об убийце, питая призрачную надежду, что он может быть уже пойман; но полиция находила лишь новые тела, вернее его части, разбросанные по всему городу и опознать которые не удавалось с первого, второго, даже третьего раза. Все найденные тела были обескровлены, а их части были разделены уже посмертно. Многое в эфире не упоминалось, Субину так казалось, из-за жестокости, которую не каждый зритель мог бы принять.       Субина многое начало пугать в его повседневном существовании. Одним из его страхов стал неизвестный ему душевнобольной, который больше не оставлял записок — да и не мог, Субин почти не покидал свой номер.       Такой образ жизни отразился и на его внешнем виде. Субин заметно похудел, под глазами появились синеватые круги, ходил он практически всегда ссутулившись и в целом выглядел очень жалко. И это так ужасно, но Субин искренне не понимал, как всё это прекратить, если ему нельзя вернуться домой, а денег больше не осталось. Одним вечером он по собственной глупости напился и позвонил в родительский дом, попытался ещё раз объясниться, но его даже не стали слушать.       Субин просыпается накануне перед сумерками. Поднялся ли он сам на пару часов положенного в рамках своего режима или его подняла неведомая сила, Субин не знает. Из открытого окна его номера доносится звук, который Субин не слышал уже достаточно давно — посторонние голоса и женский смех. Он поднимается с кровати, и в этот момент у него кружится голова и вихрится перед глазами. Если он продолжит, такими темпами он сам себя убьёт быстрее, чем до него доберётся маньяк. А нужен ли он вообще маньяку, такой худой, бледный, страшный, как живой костюм на Хэллоуин. Да его даже убивать жалко.       Удержать равновесие ему все же удается, и Субин подходит к окну и не верит своим глазам. Он жмурится и снова открывает глаза — теперь ему кажется, что всё это галлюцинации, а это значит, что ему осталось жить меньше, чем он думал. У ворот отеля припарковано несколько автомобилей, из которых выходят женщины и мужчины разных возрастов — первые были в пышных платьях, вторые в классических костюмах. И все в маскарадных масках, скрывающими их лица.       — Ну вот и всё, — нервно усмехается Субин, отворачиваясь от окна и медленно опускаясь на пол. — Я начинаю сходить с ума.       — Ты же понимаешь, что мне это не нужно, — Жизель сидит на кровати, обняв свои колени. Карина сидит напротив неё с пушистой кисточкой в одной руке и палеткой теней холодных оттенков в другой.       Она наклоняется над ещё недавно протестующей подругой, недовольно просит прикрыть глаза, когда проводит по верхнему веку кистью. Себе макияж наносить намного проще и намного сложнее делать это именно Жизель, которая часто морщится, моргает и всячески забывает о том, что ей нельзя двигаться во время процесса. Но, несмотря на это, она пошла Карине навстречу и позволила раскрасить как ей угодно.       Карина пыталась изобразить макияж с обложек модных журналов, но яркие тени в ее представлении не подходили Жизель. Она решила использовать холодный коричневый, разбавлять его черным и серебристые рассыпчатые блестки. Сплюснутой кистью она прорисовывает острую стрелку, затем берет другую кисть и наносит падающие на щеки блестки на нижнее веко. Махнув большой пушистой кистью, сметая опавшие блестки с лица, Карина отстраняется, чтобы насладиться проделанной работой. Она быстро складывает принадлежности для макияжа глаз на место, но ей все равно приходится подняться с кровати, чтобы добраться до коллекции своих помад. Недолго рассматривая свою косметику, она касается указательным пальчиком глянцевой чёрной крышки помады, призадумывается, а затем берёт в руку помаду, открывает крышку, вспоминая, какой здесь должен быть цвет.       Забравшись обратно на кровать, Карина устраивается поближе к Жизель. С некоторой неуверенностью она касается рукой её щёки, хоть в этом нет необходимости, объясняя это про себя тем, чтобы она не двигалась лишний раз, а после касается её губ малиново-красным стиком помады. Почти не выходя за контур, Карина перехватывает и сжимает помаду между пальцев, сосредоточивает взгляд на чужих губах и проводит большим пальцем вдоль контура нижней губы, стирая небольшие неровности.       — Это всё? — выводит её из собственного гипноза Жизель, касаясь чужой руки на своей щеке и мягко убирая её.       — Ещё одна деталь, — Карина заметно тушуется, закрывает помаду, тянется к лежащему на столике черному карандашу и, открыв колпачок, ставит острым наточенным кончиком точку над уголком накрашенных губ. — Теперь всё.       Жизель слезает с кровати и наклоняется перед зеркалом, оценивая проделанную работу.       — Когда видишь такое по телевизору или в журналах — это другое, — Жизель то закрывает один глаз, то другой, надувает губы бантиком, то вздёргивает подбородок, глядя на себя свысока.       Карина снова поднимается с кровати, босыми ногами шагая к платяному шкафу. Жизель смотрит через отражение в зеркале, как Карина перебирает несчетное количество вешалок, на каждой из которых висят платья: все разного цвета, формы, длины.       — Как насчёт этого? — она достаёт одно из них и бросает на кровать.       Жизель подходит к кровати, чтобы рассмотреть платье внимательнее. Полностью красное, в цвет помады, атласная ткань переливается на свету яркими бликами. Проведя по ней ладонью, она убеждается в её гладкости. Только форма платья не внушает доверия — оно без рукавов и с вырезом вдоль бедра. Пока Жизель думала, что ткань на это платье пожалели, в платье внезапно прилетает длинная пара чёрных вельветовых перчаток.       — Другого нет? — она видела, как много разных платьев в шкафу Карины, почему именно это?       — Это тебе подойдёт больше. Примерь, — Карина скрещивает руки, опираясь спиной на уже закрытый шкаф, — давай, — кивает она на лежащее на кровати платье.       Жизель точно может сказать что-то едкое, это в её характере, но она, закатив глаза, отворачивается и принимается снимать с себя футболку, заставляя Карину смутиться. Она поджимает губы, обескураженная поведением Жизель, и поворачивается к ней спиной, изучая деревянную отполированную поверхность двери шкафа. Когда она нервничает, руки сами тянутся к волосам, так и сейчас, Карина перекладывает длинные волосы на одну сторону через плечо, принимается медленно расчёсывать их разведенными пальцами, всё так же глупо глядя на пресловутый шкаф.       Когда шуршание за спиной прекращается, Карина неуверенно оборачивается. Без всякого стеснения она принимается рассматривать открытую спину Жизель, пока та надевает на руки чёрные перчатки по локоть. Она уже успела убрать длинные волосы на бок.       — Единственная практичная вещь в этом образе, — усмехается Жизель, надевая вторую перчатку.       Через отражение в зеркале Карина рассматривает разодетую Жизель и сложно не признать — платье идеально сидит на ней, она сияет в нём почти буквально, атлас водопадом стекает по её телу, но словно застывает в этом невероятно привлекательном образе. Жизель немного сгибает колено между вырезом, касается руками в перчатках своей талии, спускаясь к бедрам. Она довольно касается ладонью чуть ниже ключиц, где сияет ткань. Вокруг шеи обведена лента, от которой впереди спадает ткань, не оставляя декольте открытым — это было главным пожеланием Жизель при выборе наряда. Она вдруг интересуется, не отводя взгляда от отражения, есть ли у Карины чулки или что-то в этом роде. Определённо есть.       — Хочешь устроить модное шоу? — Карина давит усмешку и спешит отвернуться, чтобы найти что-нибудь подходящее для неё. Достав несколько парных чулок, она бросает их через плечо прямо на кровать.       — Одного будет достаточно, — Жизель тянется за ним. Её слова заставляют Карину обернуться и посмотреть, что же она могла задумать.       Сгибая ногу в колене, Жизель ставит её на кровать, оборачивает чулок вокруг бедра и принимается завязывать его на два узла, затем подходит к столику, берет пистолет калибра девять миллиметров «Люгер» уже в кобуре и продевает его в завязанный чулок стволом вниз. Это зрелище заставляет Карину нервно сглотнуть, медленно закрывая шкаф с одеждой за спиной и ни в коем случае не отводить взгляда от Жизель.       Она подходит к порогу и принимается завязывать шнурки на своих ботинках с тракторной подошвой — не самое лучшее дополнение к созданному изяществу, но Жизель категорически настояла: «Никаких каблуков».       — Буду ждать тебя снаружи, — завязывая шнурок в бабочку, она поднимает взгляд на застывшую в одной позиции Карину. — Не забудь маски.       Карина срывается с места, говорит, что скоро будет готова, всего один раз заикнувшись и чуть не запнувшись о свою же ногу. Жизель ещё раз напоминает ей об оружии и выходит, закрыв за собой дверь, после чего Карина устало падает на кресло возле столика с зеркалом и декоративной косметикой, сложив руки на подлокотниках. Она обещает себе, что первый и последний раз она так возится с Жизель, потому что иначе от её относительно холодного рассудка останется только лужица, как от растаявшего мороженого.       И всё же Карина не обманывала, когда говорила, что скоро будет готова, и выглядит она прекрасно — много времени для этого не потребовалось. Ещё в коридоре они помогли друг другу надеть эти неудобные позолоченные маскарадные маски — обычная условность, а сколько мороки.       Жизель галантно выставляет локоть, чтобы Карина могла удобнее обхватить её предплечье — в этом тоже нет необходимости, но обе решили, что так будет лучше (непонятно для чего, но Карина предпочитает не думать об этом — главное, что ей удобно).       Свободной рукой Жизель открывает дверь, ведущую в зал, где уже проходит торжество. Люди здесь выглядят прекрасно, мужчины в строгих костюмах и в масках, а платья женщин пестрят разными цветами, их прически пышные, и, если позволить празднику обмануть себя, то можно поверить, что это дворцовый бал.       Реальность намного суровее. Как бы красиво все они ни выглядели, повод для этого низменный. Да и место на первый взгляд не подходящее: просторный оперный зал с множеством бархатных кресел с огромной сценой, на которую уже некоторые забрались и танцевали под мелодию фортепиано. Некоторые чересчур опьяненные сидели на креслах зала и, кто яростно, а кто лениво аплодировали.       Жизель протягивает свою ладонь и немного наклоняется, на что Карина, недолго думая, вкладывает свою и позволяет Жизель увести в танце. Она смеется и просит её быть помедленнее, чтобы не запнуться на каблуках, на что Жизель усмехается и говорит, что ей не составит труда удержать её. Карина прокручивается вокруг себя и вновь возвращается в её объятия, не переставая смеяться и представлять, как комично они выглядят со стороны.       Как бы глупо это ни выглядело, Карина едва не спотыкается о подол платья Жизель, и та вовремя подхватывает её за локоть, прежде чем Карина в порыве смеха упала бы на пол. Она даже не замечает, как за её спиной возникает фигура мужчины. Морщинистые пальцы нагло касаются её талии, и Карина резко оборачивается, случайно ударив мужчину своими волосами по лицу, а Жизель тем временем крепко хватает чужую руку, сжимает так сильно, что мужчина морщится. Он хочет что-то сказать, но его язык заплетается, взгляд скрыт за пеленой тумана, полного похоти, и Жизель грубо отбрасывает его руку, утягивая не успевшую вовремя отреагировать Карину за собой.       С самого последнего ряда вид на это торжество открывается великолепный. Только Ёнджуна это представление никак не привлекает, он видел тысячи таких, у каждого был один сценарий, каждое заканчивалось одинаково. Когда-то очень давно ему доставляло удовольствие наблюдать, и даже участвовать в подобном, но с возрастом, с силами всё ушло. Тёмные силы дали ему возможность ощутить это заново. И всё же он скучающе наблюдает за танцующими людьми: кто-то из них мэр, Ёнджун даже может точно показать на него, поскольку знаком с каждым; кто-то из высших чинов в полиции; например, танцующая на сцене седовласая полная женщина — главный врач; здесь есть актеры, музыканты, один из которых вдруг перестал играть на фортепиано, и пустился в пляс; тут и художники. Не высшая ли это честь наблюдать за такими в своем роде великими людьми в таком откровенном виде? Все они уязвимые, слабые, зависимые. И доверчивые.       Главная идея всего этого не просто танцы, почувствовать себя во дворце и что-то в этом духе. Эти люди достаточно умны, чтобы не думать о таких тривиальных вещах. Они здесь ради одной и важной вещи, делающей их такими безвольными — розы, вот что их держит. Чудесные розы обладают не менее удивительным свойством, если использовать их правильно. Оно способно быстро затуманить разум похуже всякого наркотика, и ведь это даже не растения, как показали исследования — это грибы. Этот сад — отдельное чудо света, дарованное Ёнджуну свыше. На что только не пойдут люди из высшего общества, чтобы почувствовать то, что далеко даже от них. Это желание и загнало их в ловушку. Но не всегда его преступная деятельность шла гладко. Прежде чем достичь эффекта, парившего в оперном зале, Ёнджун долго втирался в доверие всем этим людям, а раньше еще не почтенный возраст позволял ему проделывать это и в прошлом, в сороковых и пятидесятых. Ёнджун — врач, как тут не использовать полезные навыки и знания? Нет, он не занимался лечением, а вот подпольные аборты для жён и любовников влиятельных людей было неплохой идеей.       Воздействие этих роз специфично, нетипично для простого наркотика. За все эти годы Ёнджун проводил не мало опытов, чтобы изучить свойства этих роз — на первых началах жертвы погибали, затем изменение применения и снова эксперимент на тех, кому не посчастливилось заселиться в адский отель. В конце концов у Ёнджуна был готовый сценарий действия этого наркотика на руках: после его употребления подопытного начинало клонить в сон в течение первых минут — как скоро это происходило зависело от состояния подопытного, его тела, возраста, пола и многих других факторов; за этим следовал недолгий сон, яркий, наполненный самыми яркими красками, ощущался, словно наяву — всё по рассказам жертв эксперимента; после пробуждения их тело наполнял огромный прилив энергии, которую подопытные стремились немедленно расходовать в яростных танцах, а затем — желание. То, ради чего все эти люди употребляют это сейчас на добровольных началах. Наркотик пробуждает все самые потаённые желания, даже те, о которых человек может не догадываться. И каждый занимается чем-то определённым — желания индивидуальны. В большинстве эти желания низменные, плотские.       Мужчина на сцене принимается раздеваться, бросая свою маску на пол и демонстрируя своё лицо публике, которая уже никак не реагирует на его выходку. Он прижимается к женщине и яростно целует её, но она не отстаёт и поддаётся его желанию, видимо её было таким же.       Последнюю неделю Ёнджун был занят, и как это прекрасно — приступить к своей работе и навести порядок после своего недалекого племянника, который к тому же и убил его. Ёнджун настоящий хозяин этого места, он приручил этот ужас, а тот служит ему. Никто не властен разрывать этот симбиоз, уж тем более тот, кто теперь не так давно был подвешен на крюках в подвале, сейчас же расчленен и разбросан останками по городу. Голову Ёнджун подкинул его голову к дому его матери — его забавляет такая жестокость.       Это прекрасно, когда мысли наполнены работой, но о чём думать, когда она теперь позади, потому что всё, что будет следовать потом, — это показательный бюрократизм.       Ёнджун скучающе откидывается на спинку кресла и вздыхает. Это ужасно, когда мысли заполняет то, о чем ему думать даже не нужно. Обычная ерунда, но как она въелась в голову, чёрт, хоть с вилами прогоняй.       Теперь всё, о чём он может думать, — это Субин. Этот чёртов Субин, да, слепок человека из его прошлого, носящий такое же имя. Клон, укравший чужой голос, чужую внешность, выдавая все за свое. И почему он ещё жив? Может, время уже расставило всё по местам, приглушая боль от предательства прошлого. Да какое к чёрту время? Именно сейчас его невыносимо тянет к этому глупому мальчишке, чтобы, наконец, свершить его судьбу.       Ёнджун поднимается, прогулочным шагом проходит мимо совокупляющейся пары пожилых людей и подходит к фуршету, на котором ещё стояло несколько наполненных бокалов, берет один из них и распоряжается, чтобы Карина и Жизель присмотрели за этим беспорядком. Прикасаться к наркотику Ёнджун строго запретил девушкам ещё при первом их появлении на подобном мероприятии, а те, увидев воочию весь эффект от применения, зареклись даже смотреть в сторону бокалов.       Какая ирония, от того, что ты лежишь и ничего не делаешь, оказывается можно устать. Устало разлегшись на кровати, но не укрываясь одеялом — последнюю неделю стоит невыносимая жара, — Субин решает выключить телевизор, монотонный шум становится ещё одной причиной, почему он сходит с ума.       Тишина приносит в номер новый шум, кажется сверху, редкие звуки фортепиано, смех и, вроде бы это крики. Это не похоже на галлюцинации — они не столь последовательны. Субин замирает, чтобы прислушаться — это что-то новое, и это не может не захватить его внимание.       До чувствительного слуха доходит посторонний звук, который доносится из коридора. Из коридора ведь? Страх приказывает спрятаться, бежать, но Субин в своём номере, который должен служить укрытием, теперь же кажется ловушкой. Инстинкт берёт вверх, Субин тянется за забытым на все эти дни романом Ричарда Бахмана (как благополучно он забыл про карманный нож) и поднимается с постели, медленно, с дрожью в руках приближаясь к источнику шума.       Вдох. Выдох. Просто посмотреть в глазок. Просто убедиться, что дверь заперта. Всё просто.       Субин замирает, когда слышит шум из соседней комнаты. Его пальцы крепко сжимают твердый переплет книги, внутри всё клокочет от страха, ещё немного — и он упадёт в обморок. Когда у порога своей спальни в темноте он замечает что-то, Субин, зажмурившись, набрасывается на неизвестного в темноте с книгой, но его руку кто-то крепко перехватывает, и Субин нехотя решает заглянуть своему страху, а может быть, причине его возможной смерти в глаза.       — Вы? — его глаза округляются, он совершенно растерян и не понимает, как ему реагировать на ночного гостя.       — Дверь в номер была открыта, — Ёнджун немного ослабляет хватку, и книга падает из рук Субина, а следом вылетает засохший гербарий листка, который он использовал в качестве закладки при последнем прочтении. — Не беспокоишься о своей безопасности?       — Я-я, — Субин хочет что-то сказать, но глупо хлопает глазами, словно все слова разом испарились из его головы. — Нет, — он освобождает своё запястье и потирает его свободной рукой — Ёнджун необычайно силён, как оказалось, — она не могла быть открытой, — он нервно усмехается, глядя Ёнджуну через плечо. — Я даже не выходил из номера сегодня.       Ёнджун вздыхает, словно Субин снова сказал какую-то глупость. Он смотрит под ноги и замечает упавшую страницами вниз книгу и засохший лист.       — Может, ты утомился, — он подводит итог и берёт свободной рукой Субина под локоть. Он только что заметил, что все это время у него в руке был бокал с вином.       — Я ничем таким не занимался, — Субин высвобождает свою руку и упрямо стоит на месте. — Вы до смерти напугали меня.       — Тебе повезло, что это оказался я, — улыбка Ёнджуна в полутьме кажется не такой доброй, но Субин думает, что это игра его воображения, — а не какой-нибудь убийца, — он аккуратно кладёт ладонь Субину на плечо и подталкивает к кровати. — Почему ещё не спишь? Я потревожил твой сон?       Субин позволяет себя увести и немного успокаивается, потому что Ёнджун прав. Да, Субин сходит с ума, может, он и правда открыл дверь в свой номер сам и не запомнил это? Может, у него появились другие личности, которые время от времени заимствуют его тело и делают то, что хотят? Он готов поверить во что угодно.       — Я очень плохо сплю в последнее время, даже не знаю с чем это связано, — Субин врет, но сказать правду и показаться жалким он не хочет. Достаточно его позора с последней их встречи. — Скажите, я должен вас поблагодарить?       Ёнджун смотрит на него с искренним непониманием в ожидании рационального объяснения. Он убирает руку только тогда, когда Субин опускается на кровать.       — За то, что я здесь оказался, когда потерял сознание, — он поясняет, неловко скрестив пальцы в замок, не зная, куда их деть.       — Даже не думай об этом, — Ёнджун обходит его кровать и ставит бокал на прикроватную тумбу. — А это — лекарство от бессонницы.       — Что происходит наверху? — за этот вопрос Субин хочет просто взять и ударить себя. Этот сезон неудовлетворённого любопытства вообще закончится?       — Не имею права разглашать подобную информацию, — Ёнджун в своей напускной аристократичной манере смотрит на него свысока и складывает руки на груди, подпирая спиной стену. — Ну же, — он кивает на бокал.       Субин хмурится, потому что да, опять никто не предоставит ему все ответы на блюдечке, он снова слишком много требует, зарекомендовав себя никем. Но бесплатный алкоголь всегда лучше, это факт. Он тянется за бокалом, темная жидкость в нем слегка покачивается, омывая стеклянные стенки тёмно-красным следом.       — Особый сорт, — Субин ухмыляется, удерживая стеклянный купол бокала меж пальцев. Выспаться сейчас ему действительно не помешает.       Ночью мыслям проще сорваться с поводка, утягивая в нежеланную бездну невообразимых днем ужасов. Подлинно неизвестно насколько этот бокал вина позволит ему расслабиться, но у Субина в действительности нет причин не доверять Ёнджуну. По крайней мере ему так кажется, поскольку он единственный, с кем Субин в последнее время беседовал дольше, чем жалких несколько секунд. В эти дни из взаимодействия с кем-либо он перебрасывался с Бомгю парой дежурных фраз в баре. Их диалоги повторялись изо дня в день, монотонность каждого проведённого здесь дня вгибается в спиралевидную зацикленную форму, обращая прожитый день в точно такой же предыдущий, в такой же следующий.       Он поддаётся искушению и немного отпивает из бокала. Это неестественная сладость для вина, на языке вкус плавится тягучей молочной карамелью. Сладкое, но не приторное, мягкое, но не ванильное, с едва уловимым градусом алкоголя. В голове никак не укладывается, как можно создать что-то вроде этого, и вино ли это?       Субин смотрит на свой бокал и после заминки в несколько секунд ставит его на прикроватную тумбу.       Это сладко-ядовитое нечто быстро вынуждает повалиться на кровать спиной, чтобы во время этого короткого полета все немногочисленные краски интерьера номера при лунном свете смешались друг с другом, чтобы легкое, но быстрое головокружение мягко дало о себе знать. Не слишком ли быстро он опьянел?       — Но это не вино, — Ёнджун отталкивается от стены, которую до этого подпирал плечом. Сцепив руки за спиной, он принимается медленно и осторожно шагать к кровати.       — Что?       Субин думает, что ему снова мерещится и слышится всякое. Он загнанно смотрит на Ёнджуна, который останавливается возле кровати, объятый с одной стороны холодным серебром лунного света. Он по-прежнему не отводит взгляда от Субина, подобно хищнику перед решающим броском.       — Как ты себя чувствовал в последнее время? Тебя, наверное, мучали кошмары? Ты видел то, чего на самом деле не могло быть?       Ёнджун опускается на кровать рядом, и именно в этот момент Субин осознаёт, что он буквально парализован. Сочетание скрытого за сладкой томной дымкой сознания и подступающей тревоги бьют изнутри набатом. Дыхание учащается, грудь часто вздымается от глубоких быстрых вдохов, перед глазами даже в состоянии относительного покоя краски начинают то стираться, то смешиваться.       — Ох, Субин, — Ёнджун вздыхает и трепетно касается кончиками пальцев побагровевшей субиновой щеки, — тебя же травили все это время, как же ты не догадывался? — наконец, осмелившись, он мазнул пальцами по коже вниз к шее.       Взгляд Ёнджуна кажется уставшим, словно все что он видит сейчас — для него обыденность. Возле воротника пижамной рубашки произошла осечка. Секундное замешательство и пальцы поддевают застегнутую пуговицу, следом ловко распахивая воротник для наиболее удобного доступа к шее.       — Должен признать, это было занятно, — Ёнджун в своей хищной манере медленно наклоняется к Субину. Обострённые рецепторы мгновенно улавливают запах хвои и едва уловимый ладан, — но тебе не кажется, что игра затянулась?       Ёнджун замирает в нескольких сантиметрах от нежной кожи. Субин, кажется, больше не видит четких контуров и границ объектов; сочетание самых разных, порой противоречивых и парадоксальных чувств, вызванных ядом, вознесло его к небесам. Он не видит, не слышит, лишь ощущает прикосновения, на которые не в силах реагировать из-за переизбытка… всего.       Сначала Ёнджун теряется, но лишь на мгновение, чтобы осознать, что какая-то неведомая сила не позволяет ему сомкнуть зубы на чужой шее и лишить жизни. Это что-то активно сопротивляется, явно не хочет воплотить в жизнь то, что задумал Ёнджун. Тогда он решает пойти другим путем — пальцы аккуратно перехватывают шею, но не позволяют применить необходимую силу. Ёнджун растерянно отстраняется, не желая принимать, как оказалось, факт того, что его тело совершенно не желает лишать жизни этого парня. Он даёт себе несколько секунд, чтобы прокрутить в голове все воспоминания, так или иначе связанные с умерщвлением, но приходит к выводу, что за всё это время не было выявлено ни одного такого случая.       Нужно думать и решать это вопрос немедленно, без отлагательств. Конечно, когда Субин проснётся, то не вспомнит ничего, но тогда Ёнджуна будет терзать это незаконченное дело. Рука самовольно потянулась к бокалу «вина», когда Ёнджун обдумывал, стоит ли ему позвать кого-нибудь на помощь, чтобы не своими силами устранить проблему. Он рискует выставить себя идиотом, и это не может радовать, но ведь они ничего не спросят, напротив, решат, что это какая-то проверка. Это именно то, что он должен сделать сейчас.       Он собирается подняться с кровати, как тут же обескураженно смотрит на собственную руку с бокалом, в которую, по всей видимости, вселился настоящий демон. Рука отчаянно тянется к лицу, и Ёнджун отворачивается, ясно понимая, что она собирается сделать. Свободной рукой, которая еще подчиняется ему, он перехватывает бесноватую руку и оттягивает её назад, намереваясь пролить содержимое бокала, а в лучшем случае отбросить его. Одно непроизвольно резкое движение и раздается короткий, но многословный треск в руке, резкий перелом, по-прежнему держащей бокал. Слабая боль вынуждает ослабить хватку и нахмуриться, в этот момент рука преподносит бокал к его губам, и Ёнджун совершенно лишается всякого сопротивления на пару секунд.       Сначала он быстро касается своей шеи, затем швыряет чёртов бокал на пол, наблюдая за разлетевшимися осколками. Он готов поверить в любую чертовщину в связи с последними событиями, но это выглядело как случай частичной одержимости и это не могло не напугать даже его. Ёнджун ощущает, как яд постепенно впитывается в каждую клеточку его тела, его действие слишком быстро даёт о себе знать и это больше не играет в его пользу. Вместо того, чтобы и дальше проявлять сопротивление происходящему, Ёнджун предпочитает признать себя проигравшим. Он неловко забирается на кровать и ложится рядом с Субином, сознание которого уже объято желанными сновидениями. В конце концов это всё должно закончиться. Всего одна ночь. Одна безумная бессонная ночь.       — Просто скажи мне что происходит?       Тэхён послушно следует за Бомгю, который держит его за руку и ведёт за собой. В этом и была проблема в их так называемых отношениях — Бомгю запросто может разгореться без искры и потухнуть без ветра, и Тэхён не мог определить, когда случится первое или второе. Наверное, это не главная проблема, но на данный момент самая выраженная.       — Я же сказал, Кай подменит тебя.       Бомгю останавливается возле номера Тэхёна и недоверчиво отпускает его руку, чтобы достать из заднего кармана тёмных джинсов ключи. Он слегка нахмуривается, когда не попадает ключом в замочную скважину уже в третьего раза. Тогда Тэхён мягко накрывает его нервно дрожащую руку своей и аккуратно направляет ключ, стараясь унять мешающую дрожь. Тэхён и правда встревожен — что же могло приключиться с его немного нелепым, персональным несчастьем, которое выглядело вполне себе угрожающе и было выше самого Тэхёна на полголовы.       Бомгю любезно пропускает Тэхёна первым, подпирая спиной дверь. Не представляя, что там вообще может быть, Тэхён оглядывается по сторонам, ожидая увидеть источник такого состояния Бомгю. Не заметив ничего ужасающего и странного, кроме разве что очередного листа с абстрактными и, признаться, жутковатыми рисунками, который Тэхен чуть позже обязательно снимет — пусть ещё немного повисит, если Бомгю так желает видеть своё творение здесь. Тэхён вновь оборачивается и смотрит на него, ожидая хоть какого-нибудь ответа. Вместо того, чтобы объясниться, Бомгю запирает дверь номера изнутри.       — Чего ты хочешь? — догадывается Тэхён, вымученно вздыхая от ожидания услышать самые несуразные оправдания.       — Тебя, — не теряя ни минуты, Бомгю настигает его, кладёт ладони на его грудь и с ощутимым напором подталкивает его к кровати, чтобы в конечном счёте, применив чуть больше силы, столкнуть поддающегося Тэхёна на мягкие простыни и забраться на его бедра. Опешивший от такой резкости Тэхён на чистом автоматизме перехватывает его одной рукой за талию.       Не желая слышать ничего разумного, Бомгю перехватывает чужую ладонь, боясь быть отвергнутым, и придавливает к постели, нависая сверху, отчаянно прижимается губами к чужим. Никаких трезвых суждений о том, что им нужно остановиться, что сейчас не время, что им может прилететь за такую дерзость, но запрет лишь воспламеняет интерес. Тэхён сопротивляется слишком слабо, скорее для вида, — при всем желании он может одной рукой скинуть с себя Бомгю и отругать.       С неуместной нежностью Тэхён мягко освобождается из чужой хватки и укладывает ладони на талию поверх футболки, задирая её края и касаясь разгорячённой кожи. Получив этим жестом разрешение, Бомгю неохотно отстраняется чтобы перехватить пальцами края тэхёновой футболки и потянуть наверх. Тэхён по-прежнему позволяет ему — он немного приподнимается, позволяя снять с себя верхнюю часть одежды. Бомгю смотрит на него так страстно, так завороженно, словно это их первый раз.       Покорно ожидая следующих действий, Тэхён принимается поглаживать нежную кожу на талии Бомгю, поднимаясь выше по спине, опускаясь ниже и обхватывая ягодицы. Пробившая колким морозом дрожь возвращает Бомгю на землю, он выпрямляется и скользит ладонью по такому желанному телу и это невыносимо, так желать кого-то, вожделеть, настойчиво покачивая бедрами.       Он сам стаскивает футболку через голову и тянется к ширинке джинс, нетерпеливо стягивая их с себя. Чтобы Тэхён мог беспрепятственно трогать его, чтобы снова жадно принимать все, что он ему преподнесет, и, Бомгю уверен, ему самому всегда будет мало.       Внутреннее неутолимое самовозгорание захватывает каждый участок кожи, чувствительность выкручивается до предела, разрушая все установки, способствующие относительному контролю. Бомгю весь из себя такой хаотичный, главную роль в нем всегда играет непосредственность, иногда заменяемая непредсказуемостью, он соткан из ночных кошмаров и влажных снов Тэхёна, и всё же даже над ним можно получить мнимый контроль. Самостоятельно ломая эти рычаги, он позволяет безумию Бомгю вести их обоих за собой.       Со всей силы, которую Бомгю вообще может сейчас приложить, он сжимает тэхёновы плечи, целует так отчаянно, словно вот-вот их готовы прервать. Он резко отстраняется, выныривая из глубокого тёмного омута цвета тэхёновых глаз, и набирает в лёгкие побольше воздуха, от чего перед глазами картинка темнеет в неумелом градиенте. Бомгю приподнимается и тянется к прикроватной тумбе, пока чужие пальцы скользят под резинку белья. Тэхён нетерпеливо тянется за ним и оставляет опаляющий кожу поцелуй на шее. Свободной рукой Бомгю зарывается в его волосы и выгибается в спине, прикрыв глаза, пока его вторая рука зависает в воздухе над проклятой трижды тумбой. Тэхён умело оставляет влажные поцелуи на его шее до созревающих розоватых бутонов, которые обязательно распустятся гранатовыми метками.       Бомгю прилагает титанические усилия, чтобы высвободиться из тягучего, сахарного плена и вынуть из выдвижного ящика то, что вынудило его пойти на поводу своих желаний. Терпение спадает тяжелыми оковами, Бомгю тянется к поясу своих джинсов и тянет их вниз, его пальцы по-прежнему подрагивают, из-за чего его мгновенно пронизывает ярость и в её порыве он отбрасывает джинсы на пол.       Нежно касаясь сжавшихся до побелевших костяшек пальцев, Тэхён переключает его внимание на себя, после чего решает сделать это по другим правилам, примеряя на себя внезапность Бомгю, и вместо ожидаемого успокоения он подхватывает Бомгю и меняет их местами. От этого у приземлившегося на подушку Бомгю выбивает дыхание из привычного ритма, его руки жадно тянутся к Тэхёну, чтобы вынудить, заставить, впитать в себя без остатка.       — Постой.       Тэхён перехватывает его запястье и нависает над немного сжавшимся Бомгю. Он не привык встречать сопротивление, потому смотрит сейчас так загнанно, что хочется пожалеть. Но сегодня Тэхён не позволит ему нагло прижаться к нему и разрастись в груди плесенью, управлять, намереваясь перестроить всё под себя и играть так, он хочет. Бомгю не умеет по-другому, либо не знает как можно ещё.       Тэхён наклоняется ближе и накрывает его губы своими, зацеловывая все безумные фразы, которые тот может выдать, оставшуюся ярость, обузданную страхом. Мысленно Тэхён уже себя не раз проклял за то, что посмел напугать Бомгю, но бездействие уже кажется бессмысленным. Он отрывается от манящих влажных и немного распухших губ и оставляет поцелуй на ключице, пока Бомгю выгибается навстречу, не прекращая двигать бедрами, всё его тело изнывает от этих медовых издевательств. Почему он не может получить всё и сразу, если это в интересах их обоих?       Снова отстранившись, Тэхён выпрямляется и поддевает пальцами резинку белья, будто бы ещё сомневаясь. Бомгю закатывает глаза от того, насколько он невыносим. Он решает принять эти мучительные для него условия и сжимает простынь в руках, отдавая всю власть Тэхёну и в придачу самого себя без остатка.       Снисхождение наступает, Тэхён тянет ткань вниз, задевая член, и в этот момент Бомгю уже не может сдержать короткого стона. Теперь он явно осознает, Тэхён хочет довести его до исступления, до самого края без очевидных путей отступления, отправить к точке невозврата, свести с ума без шанса на ремиссию.       Но Тэхён больше не заставляет долго ждать, он тянется за смазкой, которую Бомгю бросил возле подушки, и назло не оставляет поцелуя на губах, что ощущается затуманенным желанием Бомгю как предательство. Бомгю никогда не просил — в этом не было необходимости, но сейчас он готов забрать все свои слова назад, и пусть это его будет противоречить его устоям, он готов умолять.       Тэхён узнает (но он почти не удивлен), что Бомгю уже подготавливал себя, когда входит в него смазанными пальцами, и это ломает Бомгю, выбивает из него рваные вздохи, он уже сейчас готов просить его, ему не нужно меньшего. Бомгю ловит себя на мысли, что Тэхён практикует стоицизм и пытки, такая выдержка — научная абстракция, такого просто не должно быть, не в его мире. Прикрывая глаза в наслаждении, Бомгю думает, что был бы не против упасть в эту пропасть, если у самого края его столкнет Тэхён, и полёт будет ощущаться, уже ощущается как самое низменное грехопадение, но Бомгю готов оступиться и не раз, если это будет того стоить. Цена сладострастия не кажется высокой, если не иметь совести.       Тэхён вынимает влажные и скользкие пальцы под разочарованный стон Бомгю, но исправляется, прежде чем услышит что-то недовольное и тут же обхватывает ими член Бомгю, чем вызывает у него лёгкую дрожь по телу. Что ж, Тэхён не врал себе — он играет точно по правилам Бомгю, опережая его своей непредсказуемостью, вызывает у него бурную реакцию, наслаждаясь растерянностью. Хочется сделать с ним все и даже больше, поэтому он тянется к Бомгю с готовностью поцеловать и двигает рукой, пока он окончательно не потеряется в обилии ощущений.       Пересилить себя не представляется возможным, когда движения руки на члене все ускоряются, когда Бомгю не забирает, а получает, когда Тэхён отдаёт сам, а не ждёт, когда отнимут. И это ощущается так правильно, что предыдущий опыт больше не имеет значения.       Сколько похоти в этих глазах, сколько неприкрытого желания и одновременно с этим неозвученных требований. Как прелестно подрагивают его ресницы, как настойчиво он обнимает Тэхёна за плечи, как липнут от выступающего пота пряди его темных волос; Тэхён едва пребывает в сознании от такого вида Бомгю, он чувствует, что ещё немного и может сорваться, так и не воплотив задуманное в реальность. Он чувствует себя настоящим тираном, когда прекращает резкие движения рукой и вместо извинений целует Бомгю, впитывая в себя этот стон, полный искреннего негодования.       Бомгю запрокидывает голову назад и не сдерживает очередной стон наслаждения, когда медленно Тэхён входит в него, постепенно, при этом он сам затаил дыхание, прислушиваясь к Бомгю, наблюдая за изменениями, исказившими его лицо в мучительном удовольствии. А Бомгю готов разбиться волной о скалы, лишь бы чувствовать в себе его член, ловить губами его страстные поцелуи, чтобы сильные руки прижимали его безвольные запястья к постели.       Несмотря на уже расставленные приоритеты, Бомгю продолжает командовать, он едва выдавливает из себя томное и негромкое: «Давай же», и Тэхён оставляет на его губах короткий поцелуй, назло замедляя темп. Бомгю чувствует себя несправедливо наказанным, жертвой издевательств. Конечно, это все утрированно, но это не отменяет его страданий. И он теперь понимает, что сказанное слово Тэхён разыграет против него, потому прижимается ближе к его горячему телу и измученно стонет в такт его движениям.       Бомгю плавится под любым Тэхёном, особенно таким, даже без применения физической силы кажущимся таким жестоким, и в этой жестокости он находит себя — Бомгю делится с ним своим безумием, и этого им хватит на двоих.       В какой-то момент Тэхён понимает, что исчерпал все запасы своей стойкости и решает просто отдаться настоящему. Чувствуя, как его власть и терпение ускользают, словно песок сквозь пальцы, он целует Бомгю над ключицей и тут же слегка кусает, отыгрывая на его теле свою обиду за то, что не сделал всего этого раньше. Его пальцы сплетаются с чужими, но несмотря на этот полный нежности жест, Тэхён резкими фрикциями втрахивается в податливое тело под собой. Бомгю стонет так сладко, его голос слаще карамели и Тэхён так хочет потерять себя в нем, раствориться, забыться и забыть всех. Ловить его стоны губами, мазать губами по щеке, видеть это таким, тонущим с головой в своих грязных мыслях, сладких ощущениях, в истинном распутстве, и Тэхён готов поклясться с рукой на сердце, что невероятно счастлив быть причиной такого состояния Бомгю.       Что-то невидимое ударяет в солнечное сплетение, растекаясь внутри, заставляя судорожно выдохнуть. Бомгю высвобождает своё запястье, чтобы прикрыть рукой глаза, эта смесь чувств выше него. Воспользовавшись возможностью, Тэхён ласкает зажатый между их телами влажный от смазки член Бомгю, оставляет смазанный поцелуй на линии челюсти, и Бомгю понимает, что ни за что в жизни не уберёт руку и не откроет глаза.       В какой-то момент Тэхёну показалось что Бомгю хочет что-то сказать, набирая побольше воздуха, но тут же выдает протяжный стон и кончает, всё же убирая ладонь, чтобы обеими руками обхватить Тэхёна за плечи и прижать к себе. Его бедра моментально сводит короткой болезненной судорогой, возвращая Бомгю с небес на землю. Запрокидывая голову назад и прикрывая глаза, Тэхён делает несколько резких толчков, прежде чем кончить внутрь.       Он устало заваливается на выдохшегося, как и он, Бомгю и тут же жалеет, потому что тот хнычет и стучит ему по плечу. Тэхён устало перекатывается на другую сторону рядом с Бомгю, тяжело дыша и боясь посмотреть на него.