Hotel

Устало бросив рюкзак на пол, Кай опускается на кресло и хлопает себя по карманам, следом вынимая из внутреннего кармана ветровки пачку Филип Морис вместе со спичками. Зажигалку в этот день в школе он одолжил своему знакомому, однако забрать ее по окончанию занятий забыл. Очередной учебный день приносит Каю новую порцию стресса, поэтому, не беспокоясь о том, чтобы открыть окно, он затягивается сигаретой и бросает потухшую спичку на пол. Упоминание или воспоминания о школе вызывают лишь раздражение, оттого проведенный день там вызывает ближе к вечеру апатию. Это место было бы совсем безнадежным, если бы не присутствие друга. Друга, но еще не лучшего, а знакомым после всего точного его не назвать. Может быть он и придумал что-то себе, но Кай для себя четко решил — никакой близости, никаких «лучших» друзей. Компания парней, в которой Кай специально проводит время, чтобы социально не деградировать, состоит из веселых ребят, только они почти ему не интересны. Потому что Кай другой. Без шанса на изменение. Это увидел в нем его «друг», который оказался настолько слаб и безволен, что решил поддержать идею Кая. Она безумна, но для них это уже не имеет значения. С ним Кай может делиться какими-то определенными моментами из своей жизни и давать комментарии относительно происходящего, но свою ярость вымещает исключительно на страницы своего дневника. Кстати о нем. Кай зажимает фильтр губами и поднимается со своего места, направляясь к столу с учебниками и прочей учебной разбросанной канцелярией. По пути он сбрасывает с себя осеннюю ветровку и пинает куда-то в сторону. Под одной из колонн книг Кай достает свой дневник, хотя это больше похоже на обычную тетрадь, обложку которой он обрисовал свастикой по своему желанию. Взяв также ручку, Кай идет к своему креслу и усаживается так, чтобы можно было уместить дневник на коленях. Он листает до крайней страницы и с новой строки ставит сегодняшнюю дату пятнадцатое ноября тысяча девятьсот восемьдесят первого, начиная запись с самого честного, но он бы не сказал никому, даже другу: «Мне хочется высказаться по поводу лжи. Я много вру». Мысль идет просто и все потому что Кай честен только со страницами своего дневника. Он пишет о том, что нарочно обманывает, чтобы уберечь себя от неприятностей. Самая наглая ложь: «да, я бросил курить», «я больше не думаю об этом, правда» и прочее в этом духе. Парадокс, он ненавидит лжецов, но сам причислен к ним даже больше некоторых. Текст обрывается, мысль больше не идет, поэтому Кай просто ставит точку и продолжает развивать совсем другую идею. «Я полон ненависти и мне это нравится. Я ненавижу людей и им нужно держаться подальше от меня. Своим бессмысленным существованием они сами напрашиваются на это. Они заслуживают ненависть, иначе бы я их не ненавидел. Падение может стоить мне очень дорого. Мне кажется я слишком раскрываю себя, свои убеждения и свои мысли: кто-то начнет удивляться, а самые наглые обязательно залезут туда, куда их никто не просит. Будет лучше натянуть маску веселого дурачка и потешать их, пока не настанет новый весенний день. Наш день». Не думать об этом сейчас… Не думать не думать не думать не думать. До апреля еще полгода, а он уже так устал. В дверь кто-то стучится. Кай дергается на месте и закрывает дневник, бросив ручку на стол, но промахивается. Должно быть парни решили зайти за ним, только Кай не помнит есть ли для этого повод. А он есть, просто Кай не вник в недавний разговор в компании. Один из приятелей обнаружил у озера неподалеку от коттеджа, где он живет с родителями, отрубленную руку. Надеясь пощекотать нервы удачной находкой, прежде чем сообщить родителям, которые могли бы обратиться в полицию, они собираются все вместе в машине дедушки Тома, которому позволено ее одалживать, хотя ему всего шестнадцать. Не всего, а уже. Кто-то прикрывает рот и нос рукой, кто-то тыкает в отрубленную конечность палкой. Кай хотел бы забрать ее себе, как трофей. Возле озера чуть дальше от ребят останавливается темно-коричневый Бентли, откуда выходят двое парней, вытаскивающих из багажника черный мешок. Но… где его инстинкты? Кай хочет подойти к ним, пока остальные его товарищи отходят в сторону, некоторые принялись бежать. Лучшее чувство на свете это просыпаться с лучами солнца. Как давно Субин не испытывал подобное, он уже успел отвыкнуть от естественного света, приравнивая свой образ жизни к летучим мышам. Кто-то совсем слабо касается его шеи холодными пальцами, и это заставляет Субина невольно открыть глаза и сощуриться. На удивление намека на головную боль нет. Может он допился до такого состояния, что уже не чувствует боль? Что это значит? Енджун пытается прощупать пульс на его шее. До какой степени он вчера напился, что все дошло до такого? Каждый день Субина здесь все безнадежнее, и когда кажется, что хуже некуда, наступает следующий день и пробивает дно. Енджун тут же убирает руку, стоило Субину открыть глаза. Он немного растрепан и в целом выглядит уставшим, но в отличие от Субина одетым, от этого становится крайне неловко и Субин цепляет край одеяла и тянет на себя. — Приходи в себя, — Енджун выпрямляется и окидывает взглядом растерянного Субина. — Нам нужно поговорить. Субин подтягивает одеяло к шее, намереваясь закрыться полностью, но неожиданно раздается сильнейшая боль где-то над ключицей и это вынуждает прижать руку к очагу боли через одеяло. — Что произошло? — недоумевает Субин, но Енджун предпочитает молча покинуть номер, оставляя Субина в неведении. Стоило двери со стороны коридора закрыться, Субин аккуратно убирает одеяло и пытается осторожно ощупать пальцами на то место, которое болит больше всего. Дыхание замирает, когда он замечает запекшуюся кровь. Он поднимается с кровати и на негнущихся ногах добирается до зеркала, чтобы ужаснуться: на плечах точечно оставлены синяки, и болит так, что двигать руками безболезненно невозможно, а уродливый укус намеревается остаться на его теле в качестве отвратительного шрама. Помимо этого его шея усыпана лиловыми и багровыми пятнами. И все его тело ломит нещадно, следы ночного кошмара, претворенного в реальность, намереваются сломать его физически. Невыносимо больно, но что еще хуже — Субин совсем не может ничего вспомнить. Это он так… с Енджуном? Он растерянно осматривает номер, чтобы найти хоть какую-то подсказку на произошедшее вчера. И видит разбитое прозрачное стекло возле кровати, но это все еще ничего ему не дает. Непринужденная тишина, без лишних разговоров, абсолютный покой, умиротворение — это все, в чем нуждается Тэхен. Ну, может быть, еще неумирающая и вечно любимая им музыка Бенни Гудмана. Закинув ногу на ногу и удобно расположившись на стуле, Тэхен задумчиво листает страницы журнала, не вчитываясь — там давно нет ничего нового. А еще никаких людей. Если это и есть работа мечты для нелюдимого Тэхена, то он готов продать душу дьяволу, чтобы в следующей жизнь оказаться в таком же месте. Конечно, в такой тишине любой шум способен привлечь внимание. И этот «шум» громко зовет Тэхена по имени, спускаясь по лестнице и улыбаясь. Тэхен отчаянно делает вид, что не замечает и не слышит его, надеясь, что этот метод возымеет эффект. Но Бомгю не смутило отсутствие внимания к своей персоне — он только рад оказаться рядом и снова громко напомнить о себе. Бомгю опирается бедром об администраторскую стойку, поставив одну руку на пояс, и выглядит в точности как модель. — Я тут понял, что мы давно не виделись, — с улыбкой на лице произносит он, пока Тэхен пытается прикрыть лицо рукой, глупо полагая, что сможет таким образом спрятаться. — А еще я хочу тебя, — Бомгю первым делает попытку приблизиться и сокращает незначительную дистанцию между ними. — Ты был таким, — пытается перебирать аллегории, но тщетно. — Ну, — Тэхен решает, что уже находится в безвыходной ситуации, вернее отступать уже некуда, Бомгю не позволит, — я рад за тебя. — И ты ничего не сделаешь? — он кладет ладони Тэхену на плечи и наклоняется. — Я не отстану. Я знаю, думает Тэхен и вздыхает, кладет свои ладони поверх чужих и мягко сталкивает со своих плеч. В этом и есть проблема Бомгю, — а значит и самого Тэхена, — нездоровая гиперфиксация на абсолютно любом объекте. Сначала это были рисунки, но свыкнуться с этим было проще простого; затем интерес Бомгю привлекли религиозные книги, и даже здесь не было серьезной угрозы (это надоедало, но, по крайней мере, не причиняло Бомгю вред, а это было важно для Тэхена), тогда Бомгю мог не спать ночами и рассказывал все, что успел вычитать и даже выдвигал свои теории на тему мироздания; в дальнейшем он углубился в создание монстра, своего монстра, в черном костюме, жуткого, убивающего всех, кого мог встретить. Бомгю так и не дал ему имя, но радовался как ребенок, когда впервые убил кого-то в своем образе. И было много других пристрастий — некоторые можно было проигнорировать, некоторые несли прямую угрозу, как самому Бомгю, так и окружающим. Конечно, все его влечения несут нездоровый интерес, но сейчас объектом его страсти стал Тэхен, и это не может не пугать. — В другой раз, — спокойно отвечает он, даже не замечая, как на чужом лице медленно исчезает улыбка. — Нет, — Бомгю пытается отрицать этот факт, он обнимает Тэхена со спины и оставляет поцелуй на его шее, рассчитывая таким образом на взаимность. — Бомгю, — Тэхен хмурится и отвлекается окончательно от журнала, — не заставляй меня делать то, что тебе не понравится. — И что же? — его пальцы ловко пробираются под футболку, а губы постепенно проводят дорожку из поцелуев к лицу, но Тэхен отворачивается. Теперь игнорировать угрозу в лице Бомгю бесполезно, именно поэтому Тэхен с нескрываемым недовольством поднимается с места, нерассчитанно грубо хватает Бомгю за предплечье и ведет его по лестнице на второй этаж. Оторопевший Бомгю смеется, рассчитывая на все, что успел надумать. Уже в своем номере Тэхен отпускает его руку и думает, что перегибает палку, когда нервными движениями достает наручники. Те самые, которые позволяют ему контролировать неутолимые желания Бомгю, а тот уже разлегся на кровати, раздвинув ноги и поправляя спадающую на лицо длинную челку. — Хочешь на кровати, — задумчиво подмечает Тэхен. Заметив наручники в его руках, Бомгю послушно приставляет руки к изголовью кровати, думая лишь о том, как сексуально это должно выглядеть. — Ты хочешь взять меня как-то по-другому? — Бомгю усмехается, когда Тэхен оказывается рядом и ловкими движениями, можно сказать с профессионализмом приковывает Бомгю к кровати. — А теперь побудь пока тут, — Тэхен все же решает поцеловать Бомгю в румяную щеку и отстраняется. — И что это значит? — Бомгю дергает рукой, но высвободиться самостоятельно у него нет шансов. Он загнанно и испуганно смотрит на Тэхена, будто он совершил у него на глазах самое страшное преступление. Но ведь Тэхен не вещь, не книга, не блокнот чтобы просто взять его, когда Бомгю это пожелает. Когда-то Тэхен дал ему слишком много власти и сейчас действительно жалеет об этом — ему стоило выстроить для Бомгю границы раньше. — Это значит, что ты наказан, Бомгю, — Тэхен собирается уходить. — Я вернусь позже, — бросает он напоследок. И вот, все вернулось к тому, с чего начиналось — Субин снова не может найти себе места. Милая светловолосая горничная уже привела в порядок его номер, и Субин следил за этим процессом, пытаясь вспомнить хоть-то, хотя бы малейшую деталь, но все безнадежно, ведь он даже не помнит, как проснулся вчера и как прошел его день, вернее вечер. Кажется один Бог знает сколько и что именно он выпил вчера. Возвращаясь к этой мысли, поскольку вспомнить что-нибудь не представляется возможным, Субин думает, что в безысходности из-за своего пограничного состояния он вполне мог выпить что угодно. Равно как и мог это сделать в порыве безумия — он не может отмести тот факт, что либо сходит с ума, либо на крайней стадии сумасшествия. И если причины известны (и точно логичны), то последствия для Субина — темный лес. И как он вообще выжил после такого кошмара? Идти к Енджуну и говорить с ним Субину совсем не хочется. Точнее он стесняется, а если еще точнее — боится. Но ведь и Субин не лучше, поскольку сам участвовал в этом вместе с ним. Но от разговора не сбежать — это замучает Субина и заставит выйти в свет, но он надеется, что это произойдет не сегодня. Субин снова ходит по своему номеру, усидеть на месте просто невозможно. Его внимание вдруг приковывает письменный стол, по которому он зачем-то проводит рукой. Что я делал вчера? Что меня заставило сделать это? Дедукция дает сбой, прийти от общего к частному не представляется возможным. Субин задумчиво открывает один из ящиком в столе, в это время перебирая в голове недавние события, которые ему удалось откопать — и все они цикл тех ужасных дней. На дне ящике лежит неизвестная записка, Субин хмурится и берет ее в руки, приближая к себе. «Лучшее время для того, чтобы сойти с ума». С тем же символом на оборотной стороне, но уже с подписью — «Зодиак». Рука, удерживающая записку, заметно подрагивает, Субин нервно смотрит по сторонам. Учитывая, что дверь в его номер тогда была открыта, не исключено появление этого психа. Но что с содержанием? Субин рассказал кому-то лишнего? Мало ему сегодняшней ночи, еще этот странный тип заявился со своими ненормальными записками. Ну что ж, теперь у Субина есть еще один повод немедленно навестить Енджуна. Видимо по пути Субин немного растерял уверенность, потому что стучится в дверь он слишком кротко, на подсознательном уровне еще надеется, что этого разговора ему удастся избежать. — Нам нужно поговорить, — он выдает с ходу и тут же жалеет, потому что сначала ему нужно было предоставить записку. Он запоздало поднимает зажатую меж пальцев записку, и его пробивает дежавю. — Никак не уймешься? — вздыхает Енджун и переворачивает документы таким образом, чтобы Субин не увидел их содержания. А ему это и не нужно. Он подходит к столу и кладет записку прямо перед Енджуном поверх его документов. Такая наглость явно наказуема, по крайней мере словесно, но злость и страх, как реакция на происходящее дают о себе знать. От Енджуна несет этой аристократией и это просто невозможно, Субин чувствует укор совести за свое бунтарство. Енджун ставит локоть на стол и подпирает ладонью щеку, придвигая к себе указательным пальцем бумажку и читая про себя послание, адресованное Субину. Он переворачивает ее и просматривает подпись и символ. — Кто такой Зодиак? — немного повышает тон Субин и опирается руками о стол. — Это я должен у тебя спросить. — Думаешь это написал я? — Субин открыто возмущается и уже не знает как доказать свою непричастность к этому. — Субин, — вздыхает Енджун и поднимается с места, заставив Субина немного отступить от своего желания разрешить этот вопрос. Енджун медленно подходит к Субину и кладет ему руку на плечо, подталкивая к своему креслу. — Больше не смей вести себя со мной так… несдержанно, — он произносит это небрежно и надавливает ему на плечи, заставляя Субина растерянно опуститься на кресло. Енджун специально переворачивает записку лицевой стороной с посланием, чтобы Субин вновь мог прочесть этот кошмар. — А теперь ответь мне, — Енджун опускается на корточки, берет Субина за руку и накрывает обеими ладонями, — кто такой Зодиак? — Я не знаю, — Субин растерянно мотает головой. Он все еще напуган и не понимает, какого черта делает Енджун. — Хорошо, — Енджун тянется к одной из стопок бумаг, находящейся рядом с ним, достает с самого низа один единственный листок и кладет перед Субином рядом с запиской. — А теперь? — он снова берет Субина за руку, успокаивающе поглаживая. Субин в непонимании происходящего осматривает то записку, то тот самый проклятый сто раз договор, который Субин расписывал своим неразборчивым быстрым подчерком — в панике, очевидно. И видит удивительную схожесть. Он переводит взгляд на Енджуна, надеясь получить ответ на свой вопрос. — Не может быть, — озвучивает Субин и снова смотрит на записку и бумагу. — Я не мог. Я не помню. — Часто ли у тебя происходит такое? Когда не помнишь что-то конкретное? — Енджун вопреки любой предсказуемости оставляет поцелуй на тыльной стороне субиновой ладони. — Я не знаю, — отрицательно мотает головой, отчаянно пытаясь вспомнить эти фрагменты. Нет, он не мог сам себе оставлять эти записки, это безумие! Но его дыхание замирает на этой мысли. — В последнее время я правда сам не свой. Но я не помню всего этого, честно, — звучит так, словно он пытается оправдаться. — Черт, у меня не было мыслей как-то навредить вам, вашей репутации, — он сам не замечает, как переключается на неуместный официоз. — Прошу, больше никаких формальностей, — Енджун вздыхает, поднимается на ноги и обходит кресло, — учитывая все, что между нами произошло. — Субин тут же чувствует, как жар наливается на щеки. — Но, — он снова хочет обратиться в вежливом тоне, но одергивает себя, — первую записку я нашел, вернее, написал, когда не знал об убийце. — Значит, знал, — Енджун проводит своими ладонями вдоль плеч, пытаясь таким образом немного успокоить Субина. — Постарайся вспомнить. — Такого не было- — Было, — Енджун немного надавливает пальцами на его плечи, от чего Субин жмурится от пробужденной таким действием боли от синяков на плечах. Он правда пытается вспомнить, но с таким же успехом, как со вчерашними событиями. Ничего упрямо не идет в его голову. — Может что-то слышал об этом по дороге? — Енджун решает дать подсказку. Это снисхождение внезапно отрезвляет, Субин прокручивает в голове момент поездки и цепляет фрагмент, когда по радио вещали о прекратившихся убийствах. — Боже, — устало выдыхает Субин, прижимая ладонь к своему лицу. Оказывается источник всех его проблем он сам. Не то чтобы это не очевидно, но это почему-то вводит в ступор. И что ему делать? Он так и будет бессознательно оставлять самому себе эти записки? — И зачем я это делал? Вместо ответа чужие ладони скользнули к груди, но Субин находится в такой прострации, что любые прикосновения для него настолько далеки, что ощущаются неким эхом. — Что мне делать? — озадаченно спрашивает он и кладет свои ладони поверх чужих, надеясь услышать хоть что-то. — Не хотел бы ты выбраться из отеля? Очевидно, ты сходишь с ума, — буднично выдает Енджун. — Как? Там убийца, ты сам говорил, — Субин хочет обернуться, эти слова все же вызывают встряску внутри. — Не беспокойся об этом, — Енджун наклоняется ближе, — мне не составит труда защитить тебя от него. Субин с радостью бы согласился прогуляться вне стен отеля, но, во-первых, ему будет страшно после всех этих новостей и встречи со смертью в парке, во-вторых, нет, только не с Енджуном, Субина просто сожрет неловкость. И почему ему самому не страшно? — У тебя, — Субин оборачивается, чтобы взглянуть на Енджуна, и это настоящее проклятье, потому что он так близко, что Субин поджимает губы и убирает свои руки, чтобы еще больше не испытывать неловкость, — есть оружие? — Можно и так сказать, — он пожимает плечами и отстраняется, так что Субину дышать становится легче, словно все это время он находился в тисках. — Буду ждать тебя, — Енджун обращает внимание на свои наручные часы, — через двадцать минут. Но Субин еще ни на что не соглашался. Почему он решил все за него? Или желание выйти отсюда так явно читалось в его глазах? Невидимая чаша весов склоняется в пользу предложения Енджуна, ну или Субин насильно склонил ее. Поэтому Субин поднимается с кресла, выдавливает из себя подобие улыбки, чтобы проявить минимальную вежливость и устремляется быстрым шагом к выходу, на ходу прижимая тыльную сторону ладони к розоватой щеке.