********
Крыша. Поворот, разбитое окно. — Вот это просто грубо. — Смех. Удар Джокера по голове лампой. И он относит его к машине. Все это настолько невероятно знакомо и раздражает, что Брюсу вполне закономерно хочется кричать. Джокер ничего не помнит; как и все тени в этом мире, он следует своему сценарию раз в шесть часов, снова, и снова, и снова. Но с бессознательным телом Джокера на пассажирском сиденье Брюс не едет в лечебницу Аркхэм. Впервые он едет к бэт-пещере. Он блокирует всю пещеру, как только прибывает, и бережно переносит Джокера в стеклянную камеру, которую построил специально для содержания опасных злодеев (хотя, если быть до конца честным, она с самого начала предназначалась для Джокера). Затем, отступив в тень, ждет. Достаточно скоро Джокер начинает шевелиться. Он вяло садится на койку, на которую его уложил Брюс, и оглядывается с явным замешательством. — Бээээээээтс? — громко зовет он. — Не хочешь ли ты просветить меня относительно того, что оправдывает этот обходной путь? Не обращая внимания на желание сломать ему шею, словно вступая в бой, Брюс приближается к идеально освещенному пространству в пещере. Взгляд Джокера тут же останавливается на нем, и он стремительно вскакивает на ноги. — Нам нужно поговорить, — решительно говорит Брюс. — О, зловеще, — усмехается Джокер. — Если речь идет о полной опеке над детьми… — Много лет назад, — громко перебивает Брюс, — ты выстрелил в Барбару Гордон. И я сказал тебе, что могу реабилитировать тебя. Я предложил помощь, но ты сказал, что уже слишком поздно. Джокер настолько удивлен, что замолкает. — «Слишком поздно» означает, что в какой-то момент был шанс, — решительно продолжает он. — Время, когда ты бы сказал да, когда была версия тебя, которая хотела этого. И он видит это в глазах Джокера; переключатель, мания, решение не слушать. — Но ты мне не доверял, — все равно настаивает Брюс. — Почему-то тогда это было смешно… но я никогда не спрашивал тебя, почему. Джокер остается неподвижным на долю секунды, затем скользит вперед с обычной грацией, ухмыляясь и смеясь. — О боже, это должно быть самый длинный раз, когда я когда-либо слышал, как ты говоришь! — злорадно усмехается он. — Все твои шарики в одном месте, дорогой? Ты спрашиваешь меня о чувствах? Брюс стискивает зубы, но тупо отвечает: — Да. — Теперь у меня есть чувства? Разве я не большой плохой Джокер, «не сумасшедший, а просто злой»? — Джокер продолжает насмехаться, преувеличенно понижая голос в пародии на Бэтмена. Ах. Брюс помнит, как сказал это Эрику Бордеру, добросовестному санитару, которому, как он думал, мог доверять в недрах Аркхэма. И он знает, что должен сохранять самообладание и не поддаваться издевательствам Джокера, но в то время он был более чем прав, говоря это. Изношенная нить его терпения рвется. — Ты снова пытался убить мою семью! — кричит Брюс. — Ты пытался убить весь Готэм! Как ни странно, внутри Джокера тоже что-то внезапно ломается. Его поза больше не вялая и расслабленная, и он шагает к стеклянной двери камеры, как разъяренный хищник. — Ха! Сейчас мы ни здесь, ни там, — возражает он, сверкая глазами. — Ты столкнул меня со скалы! — Ты сам бросился со скалы! — Бэтмен рычит в ответ, тоже приближаясь к стеклу. — Потому что ты так боишься малейшего проблеска собственной человечности, даже больше, чем боишься моей … Разве это не настоящая причина, по которой тебе отрезали лицо? Джокер откидывается назад, и Брюс считает это победой. Но затем тот поднимает взгляд, и раздается взрыв смеха. — Я сделал это, чтобы доказать свою точку зрения, — он маниакально тычет пальцем в стекло, — чтобы доказать, что тот, кто я есть, проникает глубже, чем кожа, но ясно, что это пролетел мимо твоей головы в форме млекопитающего… — Если смысл был в том, что под Джокером ничего нет, если смысл был в том, что «Джокер» — это просто маска, то ты прекрасно выразил эту точку зрения, — перебивает Брюс, гнев струится по его венам, как огонь. Джокер стискивает зубы в редком проявлении открытой ярости, но Брюс не дает ему вставить ни слова. Одним быстрым движением он поднимает руку и тянет маску, полностью снимая её. Широко раскрыв глаза, Джокер отступает. — Брюс Уэйн, — рычит Брюс, подходя еще ближе. Джокер снова отступает. И Брюс так невероятно зол, так устал от этой шарады. — Видишь, дорогой, — издевается он, — если я сниму маску, я все еще кто-то. У меня были родители, я любил их, и они любили меня. У меня была семья, и её потеря погрузила меня во тьму. Но я всегда буду хотеть семью, и как бы сильно я не облажался, я всегда буду стараться её вернуть. Я не просто… это! Он яростно отбрасывает маску. — Заткнись, — слабо бормочет Джокер. Он дрожит. — Ты тоже не просто Джокер! — Брюс кричит, не в силах остановиться. — Неважно, сколько вещей ты разрушишь! У тебя была мать, у тебя было детство, у тебя была жизнь. Так же, как у меня! Пока он говорит, Джокер продолжает отступать, пока его спина не ударяется о стеклянную стену позади него. Он не отвечает; его зеленые глаза, все еще широко распахнутые, пусты. Как будто он полностью отказывается воспринимать реальность. Он снова смотрит на Брюса, как в той проклятой камере в психиатрической больнице, пусто и недоступно. Брюс хочет заставить его подчиниться. Ему хочется открыть дверь, схватить его за лацканы и трясти, пока тот не перестанет убегать, но он знает, что Джокер не будет сопротивляться. Он просто подождет, подождет, пока все это закончится, подождет, пока не сможет безопасно вернуться к своим заблуждениям и притвориться, что этого никогда не было. Брюс знает, что не доберется до него словами. — Хорошо, — говорит он. Жаль, что ему приходится сделать это… по сути, в третий раз, но на этот раз в этом есть смысл. В конце концов, Джокер очень любил доказывать свою правоту. Он часто любил это, угрожая убить город Брюса, его семью, его друзей; но, в отличие от Брюса, у Джокера нет ничего, что могло бы причинить ему боль. Кроме одного. Джокера волнует только одно. Медленно Брюс снимает перчатки и позволяет им упасть на пол. Затем, почти небрежно, он достает острый бэтаранг — тот, которым он перерезал Джокеру горло, — и разрезает себе запястья. Это больно. Но больно не больше, чем умереть от газа Джокера. Он не поднимает глаз, пока кровь ручейками стекает на пол, но Джокер все еще стоит на месте и, казалось, не шевелится. Брюс позволяет себе сползти по стеклянной двери, садится и прислоняется к ней головой. Материал плаща уже начинает впитывать кровь, становясь тяжелым. — В конце концов, я Брюс Уэйн, — вздыхает он, не сводя глаз с Джокера. — Не должно быть проблем, верно? Какая тебе разница, жив Брюс Уэйн или умер? Тебя волнует только Бэтмен. Джокер остается неподвижным. И, возможно, его психоз зашел настолько глубоко. Может быть, он действительно не может сопоставить Брюса Уэйна с Бэтменом. Может быть, Брюс делает это зря, и бесполезно пытаться достучаться до Джокера, может, в этом никогда и не было смысла. Может быть, он один отчаянно выдает желаемое за действительное, может быть, бесполезно копаться и проверять, не сможет ли что-нибудь заполнить пробел в голове Джокера, потому что даже в этом жестоком временном мире, где ничто не имеет последствий, клоун не уступит. У него начинает кружиться голова, боль в руках напоминает далекий пульсирующий пульс. Может быть, остается десять минут; он почти уверен, что целился в главную лучевую артерию, но бэтаранг не самый точно режущий инструмент. — Что ты делаешь, — наконец вспоминает Джокер, как говорить. Брюс открывает глаза. — Умираю, — просто отвечает он. Джокер смотрит на него. Он выглядит так, как будто только что понял, что происходит, мчась к передней части стеклянной комнаты почти нечеловечески быстро. Брюс чувствует болезненное удовлетворение, снова увидев его таким; он знает, что позже будет чувствовать себя виноватым. — Открой дверь, — резко говорит Джокер. Он кладет руку в перчатке на стекло, и она дрожит. — Почему? — спрашивает Брюс с пустым лицом, глядя на него снизу вверх. — Почему тебя волнует, буду я жить или умру? Джокер отводит взгляд, и его тело начинает трястись, смех сотрясает его, словно дрожь, и впервые за долгое время смех звучит так, будто ему больно. — Открой… ха… дверь! — ему удается выкрикнуть это между хриплыми смешками, яростно ударяя кулаком по стеклу между ними. Брюс не двигается. — Почему? — снова спрашивает он. — Потому что ты умираешь! — рявкает Джокер. — Вставай, останови кровотечение… — Почему тебя волнует, что я умираю? — Потому что ты… Слова, кажется, застревают у него в горле, и он наклоняется, потрясенный новым приступом смеха. И Брюс почти чувствует себя плохо, почти открывает дверь, если бы не вся эта накопившаяся обида. Он так и не решил, что является частью игры, а что нет. На этот раз Джокер собирается играть по его правилам. — Бэтмен, — наконец шепчет он отрывисто. — Потому что ты мой Бэтмен. Ах. Вот оно что. Несмотря на быструю потерю крови, Брюсу кажется, что его сердце пытается вырваться из груди. — Кто? — бормочет он, все еще отказываясь двигаться. — Кто такой Бэтмен? — Брюс Уэйн, — выдавливает Джокер. — Теперь открой дверь. И Брюс мог бы это сделать, он мог бы покончить с этим здесь, но… — И почему это тебя пугает? — настаивает он, встречаясь глазами с Джокером. — Я сдеру с тебя кожу заживо, — рычит Джокер с настоящей ненавистью, снова ударяя кулаком по стеклу. — Я на самом деле сдеру с тебя кожу и приклею эту маску к твоему чертовому черепу. Брюс полностью игнорирует угрозу. — Почему он тебя пугает? — снова шепчет он, пытаясь не потерять сознание. На секунду Джокер выглядит совершенно обезумевшим. — Потому что он хочет, чтобы ты ушел! — кричит он, снова ударяя кулаком по стеклу. Он, должно быть, разбил руки в кровь. — Он хочет мира и счастья, и это убьет Бэтмена, а я не могу… Он смеется. — Ты мне нужен, — выдыхает он. — Я не могу себя остановить, ты единственный, кто может это, без тебя я бы всех убил… Джокер замолкает и сгибается, задыхаясь от исходящих из него прерывистых смешков, напоминая то, как Брюс мучительно смеялся под дозой его газа. — Мастер блокировки, код 91939. Открыть. Голос Брюса тоже звучит надрывно. Дверь шипит и скользит, наконец. Джокер тут же бросается в его сторону, снимая пиджак и пытаясь остановить кровотечение. Брюс просто смотрит, как он прижимает ткань к запястьям, почти в изумлении. Его глаза такие тяжелые, а реальность расплывается медленно, как патока. Слишком поздно, он истекает кровью слишком быстро. Впрочем, это не имеет значения. Он просто вернется в начало. — Какого хрена ты это сделал? — рычит Джокер с маниакальным видом. — Что с тобой не так? А где твой дворецкий, позови его сюда! Брюс бормочет: «Почти полночь», в то же самое время, когда Джокер кричит: — Дживс! Пенниуорт, где ты, черт возьми! Брюс беспокоился бы о том, что Альфред действительно услышит, но вся пещера заблокирована. Они только вдвоем. — Что? — рявкает Джокер, снова сосредотачиваясь на Брюсе. — При чем тут полночь? Тебе нужна перевязка, идиот! — Но тогда… — вспоминает туманный разум Брюса, изо всех сил стараясь не ускользнуть в темноту, сосредоточившись на последних словах Джокера. — Почему ты не позволишь мне помочь тебе остановиться? Я могу помочь тебе остановиться. Перчатки Джокера покрыты кровью. Он издает прерывистый смешок. — Дорогой, — отвечает он срывающимся голосом. — Как будто тебе было бы наплевать на меня, если бы я не… вечно ломал твои любимые игрушки. — Ты думаешь, я бы бросил тебя, — слегка невнятно говорит Брюс. — Вот о чем была шутка с фонариком. Вот почему ты не доверял мне. Давление на его запястья увеличивается, и это причиняет боль. — Мне ничем не поможешь, Брюс! — рявкает Джокер, склоняясь над ним, его зеленые глаза истерически загораются. — Ты думаешь, что глубоко внутри моего черного, холодного сердца таится какая-то мягкая внутренность, которая только и ждет, чтобы ее вытащили наружу? Что я больше, чем это? Но разве это имеет хоть какой-то смысл, а? Я отравляю людей и взрываю дома налево и направо десятилетиями, и мне не жаль. Я забочусь только о тебе, дурак, и если я когда-нибудь позволю тебе поиграть со мной в дом и перевоспитать меня, то это будет для тебя. Он снова хихикает, отчаянно сжимая руки Брюса. На этот раз это больше похоже на рыдание. — Но я бы никогда не стал таким, — продолжает Джокер, менее безумно и более смиренно. — Я бы волшебным образом не начал заботиться о том, что правильно, или о помощи людям, или о какой-то ерунде, и в тот момент, когда это, наконец, ударило бы по тебе, ты бы ушел. Срывающийся смех, кажется, снова душит его, и его тело содрогается вместе с ним. Руки Брюса тоже дрожат. И он знает, что только что услышал, знает, что Джокер имеет в виду, знает, что тот прав. Они оба живут в одолженное время, и оба преследуют свою смерть. Им суждено сталкиваться всегда. Но ему все равно. Может, это из-за потери крови, может, из-за того, что он чувствует вкус смерти за секунды. Может быть, это из-за неприкрытой боли в глазах Джокера. Может быть, дело в том, что клоун никогда этого не вспомнит. Может быть, он просто невероятно, невыразимо устал. Не обращая внимания на мучительную боль в запястьях, он слабо сжимает руки Джокера и тянет его вперед. — Я бы не стал, — бормочет Брюс. — Ты мне тоже нужен. Ты весь. Мне нужны даже те части тебя, от которых ты убегаешь. Вот почему я сделал это, Джокер. И, конечно же, в этот момент все темнеет.we need to talk
11 января 2024 г. в 11:16
Брюс смотрит на него, ошеломленный. Что? Что он имеет в виду? Поцелуй? Но ведь они и раньше целовались, какая разница?
Его рука тянется к ноющей ране в боку, и он с шипением вытаскивает нож. Тем временем Джокер встает и собирает одежду, разбросанную по полу. Придя в себя и неловко стерев все доказательства того, что они сделали, Брюс встает и пытается заговорить, но это движение вызывает жгучую боль и медный привкус крови во рту.
Укус Джокера. И тут до него доходит.
Кровь. Насилие. Единственная разница в поцелуях с Джокером сейчас заключается в том, что это было не частью драки. Все, что они делали раньше, было частью игры; но то, что сейчас сделал Брюс, противоречит её правилам.
— Ты думаешь, что знаешь парня… — бормочет себе под нос Джокер, оглядывая свой жилет так, как будто складки на нем оскорбляют его.
Брюс сглатывает и рассеянно проводит ноющим языком по зубам. Какая-то его часть задается вопросом (почему, зачем он это сделал?). Но другая его часть не сосредотачивается на замешательстве, на потребности бежать; он захвачен волной непонятных эмоций.
— Значит, тебе нужен я, только если причиняю боль, не так ли? — наконец спрашивает он сквозь стиснутые зубы.
Гнев, смешанный с негодованием, тянет его изнутри, как колючая проволока. Эта роль, которую ему придумал Джокер, эти правила, которые он установил для этой игры — Брюс никогда не был её частью. Именно Джокер всегда решал, как все должно быть, с первой же минуты их встречи.
С того самого момента, когда Красный Колпак висел над чаном в Эйс Кемикалс, а Брюс пытался поймать его, но ублюдок ухмыльнулся и разжал руку. С того момента, как тот стал Джокером, с того самого момента, когда лезвие ножа пронзило его ладонь, в нескольких дюймах от лица Нигмы, во время войны шуток и загадок. Тогда он наконец рассмеялся, потому что это было так иронично и так смешно, что Джокер остановил Бэтмена от убийства.
Джокер перестает застегивать жилет и смотрит на него. Брюса смотрит в его глаза, жесткие и опасно блестящие, как полированные камни.
— Разве это было не ясно с самого начала? — Джокер фыркает, все еще враждебно. — Скажи мне, ты действительно величайший детектив в мире?
Челюсть Брюса раздражённо дёргается, а Джокер снова переключает внимание на жилет, стягивая его на талии.
Да, он всегда знал, что Джокера волнует только Бэтмен. Вот почему он пришел в камеру Джокера, чтобы прижать игральную карту к стеклу его камеры, и понял, что клоун смотрит сквозь лицо Брюса Уэйна. Будто бы его не существует. В какой-то степени утешает то, что Джокер заботится только о Бэтмене; это означает, что он никогда не раскроет его тайну никому другому, что он не коснется жизни, которая принадлежит Брюсу Уэйну. Но теперь он не может справиться с обидой, которая настолько горька, что почти пожирает его.
Затем Джокер берет свое пальто, сморщившись, стряхивая с него пыль; и это только раздувает пламя разочарования Брюса. Всегда заботится о внешности, всегда стремится, чтобы все выглядело идеально, именно так, как он хочет.
Всегда делающий все, чтобы удержать их на этом пути разрушения. Всегда пытающийся заставить Бэтмена убить его, потому что это было бы победой, и хвастающийся своим существованием, будто это тоже победа. Бэтмен всегда проигрывал, что бы ни выбрал.
Снова, снова, и снова. Несмотря на то, что Брюс неоднократно пытался разорвать порочный круг, ответ Джокера всегда был актом эскалации жестокости, призванный довести его до белого каления.
Сегодня он поцеловал его так, словно не ненавидит. И тот вонзил ему нож между ребер.
Кулаки Брюса непроизвольно сжимаются, и он делает шаг к Джокеру, который только что закончил надевать пальто.
— А-а-а, не начинай, — чирикает Джокер, закатывая глаза. — Не притворяйся здесь святым. У меня куча синяков, оставшиеся после тех лет, когда я был твоей любимой боксерской грушей.
Брюс не может этого отрицать. Он играет в игру и не может остановиться, как бы сильно ни желает этого.
Но он тоже устал. Ему надоело, что Джокер диктует условия. Ему надоело, что Джокер использует его.
— Если ты моя боксерская груша, — с горечью выплевывает он, — то я — тупой инструмент, которым ты причиняешь себе боль, пока в один момент это не убьет тебя.
Джокер, кажется, на мгновение застывает. Затем он наклоняется, чтобы поднять перчатки. Он быстро встает, а затем прищуривается, рассматривая Брюса так, словно тот сошел с ума.
— Ты сегодня ведешь себя очень странно, Бэтс, — обвиняет он, меняя тему. Он делает это часто, думает Брюс. — Я не собирался упоминать об этом, но серьезно, признайся. Кто нассал в твою бэт-кашу?
Перчатки подвергаются такому же бережному обращению, как другие элементы одежды.
— А если я не хочу? — медленно говорит Брюс, игнорируя насмешку. — Если я не хочу тебя убивать?
Джокер прислоняется к стене и хихикает, протяжно и жестоко. Он начинает натягивать перчатки на свои белые руки, и Брюс наконец понимает, почему это его беспокоит. Переход из полуодетого и растрепанного клоуна в свой привычный образ — это похоже на сокрытие под броней.
— Ха! Ложь, и ты это знаешь, — резко усмехается Джокер.
Это и ложь, и нет. Джокер понятия не имеет, что уже дважды погибал от его рук. А ещё то, как потом вел себя Брюс после его убийства.
— Я хочу, чтобы ты заплатил за то, что сделал, — рычит он с внезапным гневом, наполовину удивленный собственным признанием. — Я хочу, чтобы ты перестал причинять людям боль. Но я не хочу, чтобы ты ушел…
Джокер смотрит на него, не двигаясь. На секунду кажется, что он ищет ответа, которого нет.
Внезапно Брюс вспоминает широко распахнутые глаза клоуна под этой ужасной маской из обрезанного лица, когда тот висел над обрывом у входа в бэт-пещеру. Вспоминает, как адреналин струился по его венам, когда яростное отрицание Джокера подтвердило, что ему удалось нажать на нужную кнопку; Блеф о том, что Брюс знает его настоящее имя, подтолкнул Джокера заставить его замолчать, а не слушать. (И что бы потом ни утверждал Джокер, Брюс его не толкал. Он помнит, как инстинктивно закричал, пытаясь поймать клоуна.)
В то время как Брюс определяет себя своим прошлым, поддерживает себя, постоянно царапая открытую рану, Джокер определяет себя отсутствием такового, и любой проблеск прошлой жизни, скорее всего, погубил бы его. Джокер понятия не имеет, кем он был когда-то, и это ему нравится; он рассказывал столько версий своей истории за эти годы, что ими можно заполнить библиотеки. Многие репортеры и частные детективы в поисках славы и денег утверждали, что они узнали, кем был Джокер — и тот либо наслаждался вниманием СМИ, либо бесцеремонно убивал их. Особенно, если предыстория, о которой идет речь, была скучной.
Но Брюс давно предполагал, что есть один человек, благодаря которому Джокер мог бы принять свое прошлое, и это Бэтмен. Потенциально ему нужно только соврать, чтобы положить всему этому конец, лишить игру магии и убить… «Джокера». (Он старается не задумываться над тем, почему решил прибегнуть к этому только когда Джокер перешагнул черту так резко, что это было непростительно.) И все же, Брюс сильно недооценил то, насколько сильно это пугает Джокера, потому что он даже не успел прошептать придуманное имя, как тот свалился со скалы.
Тогда в глазах Джокера был страх, тогда он кричал Брюсу, чтобы тот заткнулся.
— Это напугало тебя, — осознает он вслух. — Я пугаю тебя.
Джокер мгновенно выпрямляется и громко хихикает, будто это самая нелепая вещь, которую он когда-либо слышал.
Но это правда, не так ли? За ту краткую секунду, прежде чем рассмеяться, Джокер выглядел… затравленным. И впервые, Брюс позволяет себе подумать, может, это правда.
— Это действительно напоминает мир Бизарро, — хихикает Джокер, снова уклоняясь. — Сегодня твои трусики надеты задом наперед? Что натолкнуло тебя на эту идею?
Но Брюс не попадается на удочку; он просто стоит какое-то время, словно пытаясь не спугнуть дикое животное, и молча смотрит на Джокера
В последние годы он не сомневался, что Джокер верит, что любит его. Было бы глупо отрицать это; пожалуй, это единственная постоянная черта Джокера, его одержимость Бэтменом, и все это знают. Но дело в том, что он всегда думал, что Джокер берет эту… извращенную и темную фиксацию на Бэтмене, и называет это любовью. Он не верил, что Джокер способен на настоящие человеческие эмоции или может по-настоящему любить кого-то, кроме себя. Он был убежден, что Джокер выдает эту болезненную одержимость, которая заставляет его убивать, калечить и причинять боль всем вокруг Брюса, как любовь, потому что ему не с чем сравнить это чувство в психопатическом поверхностном ландшафте его эмоций. Кроме того, он, вероятно, находит это забавным: дразнить и флиртовать, заявлять о своих чувствах, безжалостно намереваясь уничтожить все, что заботит Брюса.
Но он вспоминает то время, когда позволил себе умереть, настоящую панику на лице Джокера и его отчаянные попытки спасти его. Как он держал Брюса, пока тот смеялся, до самого конца. Он помнит, как тот сказал: «ты не можешь оставить меня», и впервые позволяет себе подумать, что это может быть больше, чем потеря психопатом своей самой ценной игрушки и источника развлечения. Наконец до него доходит, что единственные случаи, когда Джокер когда-либо был уязвим, проявлял искренние эмоции… были так или иначе связаны с Брюсом. И как только до него это доходит, горло сдавливает спазм.
Может быть, Джокер действительно любит его, и, может быть, это единственное оставшееся в нем от человека.
— Хватит, — внезапно говорит Джокер, нехарактерно серьезно, как будто он слышит, что происходит в голове Брюса. Его костюм снова на месте, и его поза уверенная. Единственное, что намекает на то, что они делали вместе, — это синяки на шее клоуна и его слегка взлохмаченные волосы. — Вернемся к нашей регулярной программе, дорогой. — а затем, с жестокой ухмылкой, расплывающейся по лицу, как кровавое пятно, он атакует.
Брюс так отвлекается, что лезвие почти касается шеи. Джокер теперь опасно и дико орудует двумя ножами с маниакальным блеском в глазах.
— Джокер, стой! — Брюс пытается, но это бесполезно.
Джокер смеется ему в лицо, и смех продолжается, и продолжается. Звук неизбежно вызывает его гнев, и Бэтмен поднимает руку, чтобы защититься от нового удара, стиснув зубы.
Десять минут спустя он смотрит на распростертое на полу тело Джокера.
После драки, такой быстрой и жестокой, что она кажется размытой, Брюс смог нокаутировать Джокера только удачным ударом, как делал много раз до этого.
Боже. Они обнимались друг с другом полчаса назад. Джокер сказал ему, что любит его… и через тридцать минут попытался вонзить нож ему в горло.
В конце концов, он везет Джокера на бэт-мобиле и доставляет его в Аркхэм, беспрестанно перебирая в уме произошедшее — но только потому, что схема действий ему знакома. Почти автоматический рефлекс. Это то, что он должен делать, независимо от того, что происходит между ними. В любом случае, до полуночи остается всего пара часов, это не имеет значения.
Вернувшись в бэт-пещеру, окруженный тишиной, Брюс вытаскивает файлы Джокера на экраны и просматривает их, пытаясь не обращать внимания на тяжесть в животе.
Несколько мониторов он использует, чтобы составить список дел, в которых Джокер принимал непосредственное участие. Конечно, он знает, что у него недостаточно данных даже для того, чтобы перечислить все разрушения, причиненные Джокером с первого момента его появления.
Над всем этим угрожающе плывет картина этой злобной ухмылки; имя неизвестно. Джокер, имя неизвестно.
Не так уж много вещей поменялось, не так ли? Пока Джокер гнил в камере, Брюс возвращался сюда, окруженный всей информацией, которую собрал за эти годы.
Он устал от этого, черт возьми.
Что бы он ни чувствует, это не просто одержимость. Это не просто похоть. Это не просто ненависть. Что-то внутри него зацепилось за Джокера, и он больше не может оторвать, уничтожить или похоронить это. Джокеру нравится верить, что то, что происходит между ними, это отражение самого худшего из них обоих, и постоянно пытается заставить Брюса признать, что он нужен ему из-за этого. Нужен хаос, убийства, боль и насилие, отраженные в этом длинном списке жертв, которые Джокер считает… подарками.
И невозможно отрицать, что часть его действительно наслаждается игрой, но это не вся правда. Они зависят друг от друга диаметрально противоположным образом. Джокер называет его героем, Брюс представляет того монстром, и они оба яростно хоронят и отрицают любые доказательства того, что их соперник может быть кем-то еще. И Брюс знает, почему он это делает, почему запирает все уязвимые моменты Джокера в коробку и старается не позволять себе думать о нем как не о чистом зле. Он думал, что также знает, почему Джокер делает все возможное, чтобы отрицать существование Брюса Уэйна. Это разрушит его забавную маленькую игру, вот так просто. И за этой поверхностной мотивацией скрывается свернувшаяся кольцом змея глубоко укоренившегося страха Джокера, что, подобно Брюсу Уэйну, стоявшему в центре Бэтмена, когда-нибудь его забытое «я» может вернуться.
Брюс встает со стула и начинает расхаживать, как животное в клетке. Имя неизвестно, имя неизвестно.
Он едва смирился с тем, насколько захватывающей была демонстрация уязвимости Джокера. Может быть, именно поэтому он боится этого, поэтому пытается подавить. Потому что, если Джокер не чистое зло, то он… доступен.
Он сглатывает и останавливается перед картой. Это означает, что он не может просто ненавидеть Джокера так, как должен, так, как ему нужно, чтобы сразиться с ним.
Но Джокер так ненавидит любые признаки слабости со стороны Бэтмена, что когда-то пришел за всеми людьми, которые помогают ему оставаться человеком. Бэтмен был человеком, Бэтмен был… Брюс был для него анафемой. Бэтмен, пытающийся украсть момент покоя, заслуживает ножевого ранения.
Потому что он напуганный, и слабый, и человечный.
Брюс сжимает кулаки. У Джокера было много попыток пытаться заставить Бэтмена признаться в своих чувствах. На этот раз, возможно, Брюс может дать ему попробовать собственного лекарства.
(Он следит, чтобы его не было в пещере в те краткие минуты перед сбросом таймера, когда Альфред спускается вниз с дымящейся кружкой чая. Он не может смотреть ему в глаза. Иначе этот пузырь, в котором заключены он и Джокер, лопнет.)