Реквием

Алые брызги сплошь усеяли кафельный пол и побеленные стены. В этих пятнах угадывалась рука художника прямо из ада, сотворившего их в порыве слепой ярости. Подобное кровопролитие Сейшин видел только в собственных романах… и в Сотобе. Семь лет прошло с тех пор, как он лично стал свидетелем проявлений такой жестокости, и этот факт лишь усиливал его тревогу. Влажные полосы алого зловеще поблескивали в резком флуоресцентном свете. Он закрыл глаза, пытаясь вспомнить, как он попал в это место и что произошло здесь с тех пор, как он пришел. Ничего. Тошио попал в поле зрения, когда он открыл глаза – взгляд доктора излучал то, что можно было описать только как жажда крови. Он растянул губы в безумной улыбке, все больше нависая над Сейшином и медленно приближаясь. Как и стены, что их окружали, Тошио был весь в крови. Его лабораторный халат буквально окрасился в алый. С учетом того, что в правой руке доктора блестел нож, Сейшин заключил, что ответственным за состояние комнаты был именно Тошио. Сейшин был привязан к тому, что определенно являлось операционным столом. Как он нашел меня? Где я? Токио? Сотоба? Он подергался, пытаясь освободиться от полосок ткани, болезненно врезающихся в его запястья и лодыжки. Тошио лишь придвинулся ближе, склоняя лампу над головой оборотня так, чтобы она светила прямо ему в лицо. Сейшин закрыл глаза под ослепляющим светом. Однако он сохранял спокойствие, зная, что под внешним обликом врача у Тошио пряталась тьма, которую можно было подавить только с помощью успокаивающего присутствия священника. Тошио не был ангелом, и Сейшин всегда понимал это даже без религиозной подготовки. Но Тошио можно было приручить, и это Сейшину всегда было известно. А потому он заговорил медленно и спокойно, обращаясь к мужчине, нависшему над ним с окровавленным ножом: – Как я сюда попал, Тошио? Что ты делаешь? – Ты – шики. Слова прозвучали как обвинительный приговор. Оборотню не требовалось дополнительных объяснений от Тошио. Все верно, само его существо, сверхъестественное тело, которое у него было, являлось физическим воплощением его предательства. Он был забыт богом еще до того, как перерезал запястье много лет назад. Он был забыт своим лучшим другом, когда выбрал Сунако, а не Тошио. И последний наконец пришел за ним. Сейшин всегда ожидал возмездия. – Тошио. – Он хотел бороться за свою жизнь, объяснить причины его перехода на сторону шики тогда, но слова застыли на его губах, прежде чем он сумел их произнести. Какими бы ни были причины, в конечном счете он предал своего лучшего друга. Он снова заглянул в глаза доктора. В них отражались в равной степени печаль и гнев. Сейшин ощутил, как его воля к жизни раскрошилась под весом тяжелого взгляда Тошио. Впрочем, у него было мало воли к жизни с самого начала. – Просто сделай это быстро. Ради твоего старого друга. Он был тебе небезразличен, помнишь. Он вздохнул. Я давно уже должен был умереть, и пусть уж лучше меня убьет Тошио, чем кто-то еще. Улыбка Тошио растянулась в тревожную ухмылку, похожую на серп. Он забрался на стол с ловкостью куда более молодого человека. А затем он вжался в Сейшина, жарко потираясь о него и вздергивая его рубашку, обнажая подтянутую бледную плоть под ней. Тошио легко провел кончиком ножа по груди плененного мужчины, останавливая его у пояса джинсов. Сейшин задержал дыхание. Доктор явно не прислушался к его просьбе о помиловании и собирался хорошенько его помучить, прежде чем убить. Оборотень уже приготовился к худшему, как вдруг его похититель впечатал грубые, пропитанные никотином губы в его собственные, отчего у связанного мужчины вырвался удивленный вздох. В этом порыве нож, прижатый к коже Сейшина, врезался в его плоть, оставляя после себя жгучее ощущение, которое показалось ему странным образом возбуждающим. Он застонал помимо воли. Тошио отстранился, они оба прерывисто дышали. Зрачки доктора расширились, но гнев, что захватил его ранее, все еще был очень заметен. Сейшин мог только недоумевать по поводу такого поведения Тошио. Остатки его самообладания рассеялись, когда он почувствовал бедром эрекцию мужчины. – Ты пытаешься убить меня или трахнуть? – Я приму любой вариант. – И то, и другое. Доктор выглядел совершенно неадекватным, расстегивая джинсы Сейшина, проводя затем ножом по обнаженной коже все ниже и ниже. Ужас пробежал по венам Сейшина, когда он понял, что Тошио собирался сделать. Он попытался вырваться из пут, но безуспешно. Безумный смех эхом разошелся по комнате, и, понимая, как сильно он ошибался, думая, что Тошио можно приручить, можно упросить, Сейшин издал отчаянный крик, который, он знал, никто не услышит. Он резко проснулся, кровь шумела в его ушах, а пижама прилипла к телу от холодного пота. Клыки болезненно впились в губы, темные капли крови поблескивали синим на фоне его постельного белья в свете луны. – Черт возьми. Сейшин с силой провел руками по волосам. Ему приснился кошмар. Не в первый раз он был такого рода, но с той ночи, проведенной с Тошио в Синье, он стал лишь еще более напряженным и правдоподобным. Сейшин все еще ощущал вкус никотина на своих губах, раз за разом прерывисто выдыхая. Он потряс головой, пытаясь отогнать сон. Затем медленно сел на кровати и решил провести остаток ночи за планированием нюансов своего следующего романа. Вряд ли сон сейчас к нему придет. Тогда-то он и заметил Сунако, что вела молчаливое наблюдение в комнате. Она часто прокрадывалась в его комнату в те крайне редкие ночи, когда он спал. Он всегда думал, что она делала это потому, что ей нужно было убедиться в его физическом присутствии. И хоть он все еще содрогался от остатков сна, он изобразил на лице мягкую улыбку, сосредоточив внимание на ней. – Тебе приснился кошмар. Она не пыталась обвинить его, он это знал, но все равно чувствовал себя виноватым – как будто одни лишь сны о Тошио были предательством по отношению к дому, что он построил с ней. – А тебе никогда не снятся кошмары? – он попытался сместить фокус разговора. Он лучше бы поговорил о чем угодно, включая физиологию вампиров, только бы не пришлось разговаривать о том, что он видел в своем кошмаре. В последнее время у Сунако появилось странное любопытство в отношении доктора, а Сейшина все ее вопросы об их прошлом слишком утомляли. Он хотел решительно оставить это позади, двигаться дальше, но она бывала очень настойчивой, а он никогда не мог ей отказать. – Нет. Знаешь, мой сон – он полный, всеобъемлющий. Это дневная смерть, если хочешь. Мне не снятся сны. – Она склонила голову. – Но с учетом твоего нынешнего состояния осмелюсь сказать, что потеря невелика. – Уголки ее губ опустились вниз, она едва заметно нахмурилась. – Я в порядке, – солгал он. Сон выбил его из колеи куда больше, чем он готов был признать. Что-то в том, как Тошио смотрел на него – со смесью угрозы и желания – выводило его из душевного равновесия. Этот взгляд будет сниться ему еще какое-то время. К счастью, ему не так часто нужно было спать. – Ты никогда раньше не лгал мне. Сунако значительно отдалилась от него с той ночи в Синье, но ее привычка говорить правду до ужаса нейтральным тоном оставалась неизменной. Сейшин подозревал, что отчасти причиной этому нарастающему разногласию между ними послужило его свидание с доктором. Тот факт, что он не сожалел об этом, несмотря на все, что произошло после, было свидетельством того, что он по-прежнему испытывал чувства к мужчине. Даже когда его нет рядом, он все равно умудряется портить мне жизнь. Неужели я никогда не избавлюсь от него окончательно? – Мне никогда не нужно было до сих пор. Слова повисли в воздухе. Сейшин умолк, но он не хотел этого говорить. Он сказал так лишь потому, что ощущал себя словно на допросе. Она ничего не ответила, и между ними воцарилась неловкая тишина. В конце концов он смягчился. – Прости. Я просто очень устал от Тошио, – со вздохом сказал он. – А твое спящее подсознание, кажется, нет. Ему незачем было спрашивать, как она догадалась, что он видел в кошмаре. Ей была свойственна жуткая проницательность, и, скорее всего, она знала, что ему уже довольно долго снится Тошио. Сунако встала и приблизилась к кровати, ступая так же тихо, как и всегда. Он подвинулся, освобождая ей место. Она скользнула к нему, одной рукой обхватив за талию, и положила голову ему на грудь. Биение его сердца замедлилось до нормального ритма, и она удовлетворенно вздохнула, прислушиваясь к ровному пульсу. Он жив. Бессмертный, да, но все же живой. Он по-отцовски провел пальцами по ее волосам, улавливая иронию в этом жесте. И все-таки он не живет. – Я думаю, тебе было бы легче, если бы ты впустил его обратно в свою жизнь. – Что именно было бы легче? Сейчас он говорил, чтобы заполнить тишину, не особо обращая внимание на то, куда вел их разговор, хотя он знал, что в конечном счете они остановятся на его ненормальных отношениях с другом детства. – То, что ты по нему скучаешь, – прямо заявила Сунако. Сейшин фыркнул. – Да уж, сложно скучать по кому-то, если он рядом с тобой, – он улыбнулся почти лукаво. Юный деревенский монах не славился свои чувством юмора, но теперь, годами не скованный никакими правилами, Сейшин обнаружил, что его интонация стала слегка саркастической. И это ему нравилось, ему это шло. Сунако засмеялась своим звенящим смехом и крепче обхватила его рукой, Напряжение, ранее возникшее между ними, растаяло так же внезапно, как и появилось. – Знаешь, тебе не обязательно выбирать между мной и ним. Ты можешь быть с нами обоими. – Почему ты так хочешь подружиться с Озаки Тошио? Думаешь, ты искупишь свои грехи, если помиришься с человеком, который пытался тебя убить? Ему было интересно это знать. Оборотень рассматривал ситуацию под каждым возможным углом, но так и не смог определить, почему Сунако стремилась сблизиться с Тошио. В этом попросту не было смысла. – Для меня давно уже невозможно никакое искупление. Но не для тебя. – Я не понимаю. – Нет, я не думаю, что ты мог бы понять. Ты только семь лет как оборотень. Ты не осознаешь пока, что бессмертие – само по себе ад. Я прожила больше ста лет, бесконечно сожалея о том, что каждый день в точности как предыдущий. Я чувствовала любовь, ненависть, радость и отчаяние, но эти эмоции теряют всякую значимость, когда обнаруживаешь быстротечную природу всего. Еще через сто лет даже моя любовь к тебе будет лишь тенью того, что я чувствую сейчас. В комнату будто прокрался арктический холод, но он знал, что невосприимчив к таким погодным изменениям. – Я в это не верю. Мы слишком хорошо друг друга понимаем, чтобы отдалиться друг от друга. – Мы уже отдалились. Или ты не заметил? Он мог только отрицательно помотать головой, но знал, что она была права. Конкретно за последний год между ними выстроились стены. Он не замечал, пока не стало слишком поздно, и даже тогда он ничего не мог с ними сделать. – Сейшин, ты не знаешь, что такое столкнуться с будущим, где все подвержено времени. Все, кроме тебя, то есть. Когда ты это узнаешь, ты поймешь, почему я хотела умереть в той горящей церкви семь лет назад. Смерть ужасна, да. Но смерть также дает значение жизни. Она не позволяет нам принимать все как должное. – Но ты пришла в Сотобу, чтобы сделать жизнь для себя. Ты убивала жителей деревни, чтобы выжить. Ты могла бы дать себе умереть, когда тебя обратили. Вместо этого ты боролась за свое право на существование. – Его замешательство росло. Она грустно улыбнулась. – Да, я хотела место, где шики могли бы жить свободно. Я хотела выжить. Но когда эта мечта была раздавлена под ногой Озаки, у меня больше не оставалось за что бороться. Я совершила бесчисленное количество грехов, и все в погоне за утопией, которая так и не осуществилась. Это лишь иллюстрирует мою позицию. Все быстротечно. Даже мечты. А особенно – утопии. – Так вот почему… – Наконец все складывалось в единую картину, и его мозг судорожно работал, пытаясь кое-как упорядочить мысли. – Да. Вот почему я хотела сгореть вместе с деревней. Зачем жить в мире без смысла? Он вспомнил их разговор в той разрушающейся церкви в ночь, когда Сотоба сгорела в огне. Ее отчаяние было легко заметить даже тогда. Он никогда не думал, что такое отчаяние могло быть постоянным, предпочитая вместо этого считать, что ее острое чувство безысходности в прошлом было вызвано тем, что она видела, как умирали ее семья и друзья. – Но ты пошла со мной. Сейшин отчаянно хотел понять, но то, что она сейчас сказала, не вызывало у него сомнений. Груз бессмертия пока не давил на него много лет. Все-таки он был еще молод. – Именно. Я пошла с тобой, потому что люблю тебя, и потому что не могла вынести мысль о том, что ты столкнешься с новой жизнью совсем один. Ты уже прожил тридцать два года в изоляции. Я хотела избавить тебя от дальнейшего одиночества. – Ты пошла ради меня? – Ты бы сделал то же самое. Ты пришел в Канемасу, чтобы умереть, разве нет? Но когда понял, что ты мне нужен, сохранил себе жизнь, чтобы защитить меня. Сейшин ощутил, как вверх по позвоночнику прошло отрезвляющее чувство раскаяния. Сунако все это время была его спутницей, потому что знала, что он не выживет в одиночку. Он почувствовал навалившуюся на него тяжесть, от которой в груди появилась тупая пульсирующая боль. Ему было неприятно, что она существовала только ради него, но даже при всем этом он не мог заставить себя освободить ее. Существование без нее не было тем, чего ему хотелось. Сейшин прижал ее к себе, надеясь этим жестом показать не только благодарность, но и намерение дать ей то, ради чего стоит снова жить. Даже в существовании как шики мог быть смысл. Он это докажет. Сунако молча наблюдала за различными эмоциями, сменяющимися на его лице, после чего вновь заговорила. Она знала – так она порой просто знала некоторые вещи, – что он проведет остаток их жизни, показывая ей, что бессмертие – не обязательно проклятие. Опять я совершила ошибку, не так ли? Он собирается пожертвовать собственным счастьем ради моего, жить для меня вместо того, чтобы жить для себя. – Не надо винить себя. Считай, что мы квиты. – Он все равно будет чувствовать себя виноватым, в этом она была уверена. – В любом случае, какое отношение все это имеет к Тошио? – мягко спросил он. – Я такой же бессмертный, как и ты. Если твои чувства эфемерны, то мои тоже. Моя любовь к нему угаснет, и в конце концов он умрет. Я продолжу путь. С тобой. Она бы рассмеялась в ответ, если бы не знала, что он говорит серьезно. – Нет, ты не такой. Ты все еще с большим почтением относишься к жизни, и уж тем более неугасаема твоя любовь к Озаки Тошио. Ты любишь его даже несмотря на то, что он пытался тебя убить. – Он не стал ей возражать, и она продолжила. – Я уверена, в конечном счете твои чувства станут слабее с течением времени, но я очень сомневаюсь, что ты когда-нибудь сможешь полностью отбросить человечность. Я видела такое раньше. Чизуру была такой же. – Ты не можешь этого знать. Даже я не могу предсказать, как мир изменит меня. – Возможно, но я могу предположить. Ведь ты не убиваешь, когда охотишься. Сейшин резко вдохнул. Он никогда не скрывал тот факт, что брал лишь небольшое количество крови у каждой своей жертвы, а затем с помощью гипноза заставлял их забыть о нем, но от того, что она извлекла столь глубоко личные выводы из его действий, он почувствовал себя неуютно. Сунако снова изучала его. Он продолжал молчать, но по его виду точно можно было сказать, что он сильно занервничал. Его зеленые глаза остекленели, а губы сжались в тонкую полоску. – Тут нечего стыдиться, Сейшин. Озаки важен для тебя, и даже очень, на самом деле. Ты должен взять все то малое счастье, что доступно в этом мире. Сожаления особенно жестоки, когда у тебя есть вечность, чтобы обдумать их. На этом она завершила разговор, в полной уверенности в том, что остаток ночи он будет погружен в свои мысли. Поцеловав его в щеку, она выскользнула из его рук. Сейшин едва ли обратил на это внимание. Тихими шагами Сунако пересекла комнату и обернулась у двери, в последний раз быстро взглянув на него перед уходом. Он склонил голову, складка залегла между его бровями; она видела, как тени пляшут по его лицу в лунном свете. Будь она добрее, она могла бы сожалеть о том, что оставляет его в таком состоянии. Но она видела, что случилось с шики, которые не обдумывали как следует последствия их бессмертия. В самом деле, многие из тех, кто погибли в Сотобе, десятилетиями утопали в сожалениях и чувстве вины. Возможно, поэтому они так охотно согласились принять участие в столь рискованном плане. Может, они понимали, что в конечном счете это приведет к их смерти. По крайней мере, война с людьми обеспечила бы им передышку в монотонности их существования. При мысли о них в ее глазах заплясал редкий огонек. Что ж, война определенно лучше, чем скука, правда, Тацуми? Она прошла по коридору мимо своей комнаты и библиотеки, выходя в итоге за входную дверь и ступая в ночь. Одинокий свет появился в спальне Сейшина, когда она вновь повернулась к дому. – Ты заслуживаешь быть счастливым. Ты слишком долго себе отказывал. Слова были сказаны почти шепотом, и ветер унес их прежде, чем сверхъестественный слух Сейшина успел уловить их.

***

Следующим утром оборотень был немного потерянным. Он видел, как Сунако легла спать, вернувшись с охоты. Сейшин никак не мог привыкнуть укладывать ее маленькое тело в гроб. Вид ее детской фигурки, лежащей так безжизненно, по-прежнему вызывал у него дискомфорт, хоть это и годами было ежедневным ритуалом. Он прошел в библиотеку и сел за письменный стол. Так же как в доме, что был в Синье, его рабочее пространство открывало вид на холмы за окном. Близился рассвет, а ему очень нравилось каждое утро наблюдать за восходом солнца. Было что-то успокаивающее в том, чтобы первым увидеть, как солнце появляется из-за холмов. В Японии, однако, холмы слишком сильно напоминали горы, окружающие Сотобу. Это в том числе было причиной, по которой он обычно оставался в Италии максимально долго каждый год. Но, как и многое другое в его жизни, японские холмы будто бы затягивали его без возможности сбежать, и в конце концов он сдался, прямо как моряк, завлеченный в ловушку песней сирены. Может, Тошио был прав. Наверное, я где угодно был бы птицей в клетке. В последнее время он очень много думал о докторе. Он бы с радостью списал это на ту их ночь вместе много месяцев назад, или же на изрядно сбивающие с толку разговоры с Сунако, в которых его личное счастье обязательно имело отношение к Тошио. Но влияние мужчины на его мысли было результатом манипуляций самого Тошио. В очередной раз он ухитрился пробраться в жизнь оборотня. Он купил виллу Сейшина в Синье. По какой причине он решил перебраться в Италию, несмотря на то что вполне преуспевал в ведущей больнице в Токио, Сейшин не мог понять тогда. Он просто провел сделку так же, как любую договоренность, касающуюся недвижимости, и попросил своего брокера оформить контракт. Он решил, что врач искал новые пути поиздеваться над ним, но потом получил окончательную документацию по продаже виллы. Маленький конверт прибыл вместе с платежом. Еще до того как открыть его, Сейшин знал, что обнаружит внутри неаккуратный поспешный почерк Тошио. И все-таки он его открыл: Сейшин, Ты наверняка думаешь, что покупка твоего дома – мой способ преследовать тебя или попытка снова заявить на тебя права. Полагаю, я не дал тебе достаточно причин думать иначе. Прости за это. Хотел бы я вернуть твою веру в меня. Ты должен знать, что я купил эту виллу, потому что она напоминает мне о тебе, и потому что я не хочу быть так далеко, чтобы ты меня не нашел. Ты, возможно, не поверишь и в это, так что я признаюсь – еще я попал в некоторые неприятности на работе, включающие одну грудастую студентку ординатуры и заявление о сексуальных домогательствах. Это не моя вина, но я подумал, что мне пора бы переехать в любом случае. Пациенты в Италии гораздо добрее, а все мои новые коллеги слишком уж непривлекательны, чтобы навлечь проблем. И вино лучше. Намного лучше. Я скучаю по тебе. Тошио PS: Почему ты не сказал мне о бильярдном столе? Сердце Сейшина сжалось, когда он прочел записку, в особенности часть о желании Тошио оставаться в зоне досягаемости. Он никак не ожидал от мужчины подобного поступка. Доктор всегда был безрассудным, сломя голову бросаясь претворять планы в жизнь, прежде чем обдумать все как следует. Но, кажется, он подавил эти импульсы ради Сейшина на этот раз. И впрямь, Тошио легко мог бы проследить путь к его дому в Японии через документацию по продаже дома в Синье. Но он этого не сделал. Он дал Сейшину возможность сделать шаг… или же не делать его. Оборотень выбрал последнее. Это было два месяца назад, и Тошио сдержал слово. Он никак не контактировал с оборотнем, разве что через адвоката, хотя он не сменил старый номер телефона Сейшина и указывал его в каждом письме, что получал оборотень. Было очевидно, что Тошио хотел, чтобы его нашли, и судя по тому, что вытекало из разговора с Сунако прошлой ночью, Сейшин хотел его найти. Но он искал его не для того, чтобы помириться. По крайней мере, не сейчас. У него была уйма вопросов, которые он хотел задать Тошио, в том числе почему доктор решил, что будет разумно поставить под угрозу карьеру оборотня. Его губы непроизвольно растянулись в улыбке при мысли о несвязном баритоне Тошио, звучавшем в его наушниках во время интервью на радио. Вот ведь идиот. Он простил мужчине его выходку вскоре после этого неприятного инцидента, в особенности после того, как предсказание Сунако сбылось. Его пьяная болтовня сделала Сейшина литературной сенсацией. Может, мне стоит поблагодарить его. Он тут же рассмеялся, осознав, что в последнее время скучал по своему другу сильнее обычного. Нет ведь ничего такого в том, чтобы поздороваться? Он поднял телефонную трубку и быстрым движением набрал номер, чтобы не дать себе времени передумать. Настал его черед действовать, исходя исключительно из импульса. – Говорит доктор Озаки Тошио, – ответил Тошио на неожиданно хорошем итальянском языке. Конечно, он и близко не был таким беглым, как у Сейшина, но все равно весьма впечатляло с учетом всего лишь нескольких месяцев погружения в среду. Он говорил так, будто его только что пробудили ото сна. Тогда-то Сейшин вспомнил о семичасовой разнице во времени между Японией и Италией. Вздохнув, он потер переносицу. Черт. – Сейшин? На мгновение он подумал отсоединиться, но надежда в голосе Тошио удержала его от этого. Даже теперь ему было трудно разочаровывать доктора. – Прости. Я забыл о разнице во времени. – Не переживай. Я и не ждал, что оборотень будет помнить о простом режиме сна смертных. Сейшин хихикнул, но те так громко, чтобы его услышали на другом конце линии. Тошио мог быть чрезвычайно очаровательным, когда хотел, но оборотень не собирался доводить до него эту информацию. – Тошио. – Да. – Что это за история с иском о сексуальных домогательствах? – это было первое, что пришло ему в голову. Не мог же он просто взять и спросить вдруг о Сотобе. Такие вопросы требовали подготовки. Он написал достаточно диалогов, чтобы знать об этом. Доктор раздраженно простонал, а потом вздохнул, смирившись – будто он провел последние несколько месяцев своей жизни, отвечая на этот самый вопрос снова и снова. – Клянусь, она воспользовалась мной, пока я был пьян. Никто мне не верит, когда я говорю им это. – Интересно, почему… – Знаешь, сарказм тебе не идет. У меня душевная травма. Можешь ты хотя бы попытаться посочувствовать? – Не очень-то это было похоже на душевную травму, когда ты позвонил на радиостанцию во время моего интервью. У Тошио перехватило дыхание, но все-таки он продолжил прежним дружелюбным тоном: – Точно. Ты позвонил мне, чтобы попрепираться по этому поводу? – Затем голос доктора смягчился, став скорее извиняющимся. – Меньшего я не заслуживаю. Сейшин позвонил не просто чтобы бросаться обвинениями, поэтому ответил насколько мог мягко: – На самом деле как раз наоборот. Последние восемь месяцев подряд я в списке международных бестселлеров. – Всегда пожалуйста. Обязательно отправь мне мою часть гонорара. Они оба рассмеялись, но смех в конце концов стих, и повисла необыкновенно неловкая тишина. – Слушай, Тошио. – Да. Голос оборотня был печальным, вот что уловил Тошио, и ему стало интересно, что же заставило того поднять трубку. Он знал, что ему это не понравится, чем бы это ни было. Тон Сейшина теперь отличался от того, что он использовал в обычном разговоре. Вне всяких сомнений, они перейдут к более весомым темам. Напряжение поползло между лопатками доктора, но он не посмел разрядить ситуацию неуместной шуткой или резкой сменой темы. Я тоже могу быть твоим костылем. Я это докажу. – Ты бы сделал со мной то же, что с Кёко, если бы поймал меня тогда? – Сейшин, – он умолк и закрыл глаза. Да. Я бы это сделал. Но ты это знаешь. Что ты на самом деле хочешь узнать? – Это очень долгий разговор. – И ты возненавидишь меня к его завершению. – У меня есть время… ничего, кроме времени. – Ладно. Дай-ка я найду свои сигареты.