Высокое разрешение

Пусть ты будешь дышать Только пока целуешь меня Люби меня вечность или ни дня И только меня*

Арсений стоит около плиты, упершись коленкой в дверцу шкафчика, и непрерывно помешивает красноватую жидкость в небольшой кастрюльке, кое-как найденной в недрах пыльного от времени и перманентного отсутствия в нем движения шкафчика. Тщательно следит, чтобы задуманный морс не перекипел, ведь в этом деле важно просто нагреть клюкву и довести воду до кипения, чтобы выделился сок, но ни в коем случае не кипятить: так полезных веществ в морсе останется больше. Мужчина с теплотой вспоминает бабушку, советы которой по-прежнему с ним и навсегда поселились в его голове, когда на поверхности жидкости с ягодами начинают появляться первые большие пузыри. Он поворачивает ручку плиты и выключает газ, отодвигает кастрюльку с горячей конфорки и видит, как на его глазах лопаются крупные яркие ягоды. Как же повезло, что он смог найти такой клад в забытой Антоном морозилке с бесконечным количеством пельменей и быстрозамороженных чебуреков, прости господи. Арсений изо всех сил старается не шуметь и шарится по всем возможным шкафчикам, чтобы найти толкушку. И, как всегда бывает, когда хочешь быть максимально тихим, то дверца шкафчика громко ударится о другую, то половица ламината под ногой скрипнет, то крышка от кастрюли упадет с удивительным для такой маленькой вещи грохотом. Арс каждый раз закрывает глаза и замирает, боясь услышать взволнованный голос сонного Антона, но тот не просыпается, а только беспокойно ворочается на диване, укутанный лихорадочным сном. Спустя пять минут поисков он находит старенькую, но вполне сносную деревянную толкушку и, протерев ее от пыли, переставляет кастрюльку с плиты на подставку под горячее перед собой. Арсений принимается методично разминать нагретые сочные ягоды, превращая их в неоднородное пюре, проминает чуть ли не каждую ягодку по отдельности, только чтобы выдавить из них как можно больше сока, чтобы не упустить ни грамма полезного. Для Антона нужно сделать идеально. Горячий пар, идущий от кастрюльки, жаром обжигает обнаженные футболкой руки, но Арсений, привыкший к часто более сильной боли, не обращает на него никакого внимания. Он занят процессом, всячески отвлекая себя от мыслей об Антоне, которому с каждым часом становится только хуже, и помнит, что в его деле важна скорость: нужно успеть размять ягоды, пока те еще горячие, чтобы морс запарился при нужной для этого температуре. Арс вот уже успел. Арсений улыбается очередному глупому каламбуру в своей голове и думает, что Антон бы, наверное, тоже его оценил и даже, может быть, посмеялся: он всегда смеется над его шутками. Даже если шутка не смешная, даже если откровенно глупая и нелепая, Антон все равно смеется, как маленький ребенок: так же заливисто, прямодушно и беззаботно, широко раскрывая рот. Смеется и улыбается так ярко и искренне, что его лучезарная улыбка хуком бьет под дых, заставляя внутренности Арсения буквально неметь от счастья. С ним никогда раньше не происходило ничего подобного. С привычным за много лет делом Арс справляется быстро и накрывает содержимое кастрюли крышкой, для дополнительной теплоты оборачивая ее найденным в ближайшем шкафчике полотенцем. У него за плечами значительный опыт приготовления этого лечебного напитка, поэтому он почти не задумывается над собственными действиями, механически занимая руки, только чтобы не сидеть на одном месте, но вот голову занять никак не может, как ни пытался отвлечься. Попов как раз возвращает кастрюлю на еще теплую конфорку, когда слышит громкий, настойчивый стук во входную дверь. Мужчина внутренне напрягается и первым делом косится в сторону дивана, где Антон нервно ворочается и снова переворачивается на другой бок, но, вроде бы, еще спит, а после злобно переводит взгляд на молчащую трубку домофона, который не звонил. Арсений спешно вытирает руки бумажным полотенцем, не глядя выбрасывает его в мусор и прямо так — в нелепом фартуке и с брызгами от клюквы на футболке — идет выпроваживать незваных гостей. Арсений старается ступать осторожно, чтобы ламинат в очередной раз предательски не скрипнул под его ногами, тихо шелестит носками по скользкому полу прямиком ко входной двери. Ему бы хоть на минутку задуматься о том, что он не у себя дома, а в гостях у, дай бог, хорошего знакомого, у которого могут быть свои дела и жизнь, но Арс в первую очередь думает о возможном нежелательном пробуждении Антона, которого ни в коем случае нельзя допустить. Он не знает, ждет ли Шаст гостей, но сомневается, что в таком состоянии парень сможет вообще с кем-то даже просто поговорить. Он делает выбор за Антона, отодвигая моральные дилеммы на потом: сейчас важно сохранить его покой и дождаться квалифицированной помощи, а все остальное он выслушает о себе потом. Мужчина осторожно проворачивает ручку замка, в последний момент понимая, что, скорее всего, к ним пришел именно врач. Но почему он не звонил в домофон? Парень за дверью, который мнется на коврике и смотрит себе под ноги, на доктора совсем не похож. Ну не ходят врачи с такой тщательно вылизанной укладкой и с настолько смуглой кожей, что Арсений поставил бы на солярий не меньше косаря (не в обиду молодым врачам, конечно). Парень молодой, возможно, даже младше самого Антона, но отчаянно пытается казаться старше своих лет, чуть ниже Арсения, худощавый, с выбритыми висками и чуть ли не под линейку выровненной бородой, меньше всего напоминает человека с высшим медицинским образованием (и снова, не в обиду молодым врачам). Арсений понимает, что, кажется, не должен был вообще открывать дверь чужой квартиры, только когда сталкивается взглядом с испуганными глазами напротив. Ну вот и как он выглядит со стороны, скорее всего, друга Антона? Взрослый незнакомый мужчина в квартире с молодым парнем, который в отключке валяется на собственном диване, в странном прикиде и доступом ко всем ценным вещам. Попов думает, что на его месте точно вызвал бы на себя ментов и еще легко бы при этом отделался. Парень, вероятно, один из тех друзей Антона, которых тот много раз упоминал в частых душевных разговорах: их Антон любит как ничто другое и всегда готов выложить про себя все без остатка. Арс уже знает, что у него есть один близкий друг, но тот, кажется, постарше, поэтому незнакомец, стоящий сейчас перед ним, явно будет из другой компании, с которой Шаст не так близок. А о том, что Арсения он считает таким же близким, как и Дмитрия, мужчина узнал случайно и, кажется, неожиданно даже для самого Антона. Арсений осматривает парня с ног до головы и замечает в его руках большой пакет, в котором угадываются очертания картонной упаковки сока, пакеты с фруктами и контейнеры с чем-то неопознанным. Он мнет в руках край фартука и готовится выдать классическую приветливую улыбку, но неожиданно страх во взгляде незнакомца сменяется необъяснимой агрессией. Выражение его лица стремительно меняется и из растерянного становится злым, а серые глаза вспыхивают молниями. Первые секунды Арсений теряется и не может ничего сделать. Совершенно не понимая, что же уже успел натворить, он видит, как собеседник набирает в грудь побольше воздуха, как открывает рот, чтобы начать явно нелюбезную беседу, и успевает только отодвинуться вбок, показывая, что в трех метрах от них на диване спит больной Антон. Он подносит палец к губам и жестом просит быть потише, надеясь на благоразумие странного незнакомца. — Арсений? — мужчина удивляется еще сильнее, когда слышит свое имя из уст незнакомого ему юноши. Округляет глаза и молча смотрит на то, как шипит парень напротив и как сжимаются чужие кулаки, шурша целлофановым пакетом. Он подходит ближе и всячески пытается казаться грозным, но сложно добиться такого результата, когда собеседник на голову выше тебя. — Ты — тот самый Арсений? — Не знаю, откуда вам известно мое имя, — мужчина начинает говорить медленно, тихо, стараясь не разбудить Шаста громкими колебаниями голоса, но вот такие неожиданные наезды с порога приводят его в замешательство. Он не понимает причин необоснованной агрессии в свой адрес, ведь видит парня первый раз в жизни, а Антон говорил, что никому про него ничего не рассказывал, — но вряд ли я тот, кого вы ищете. — Не прикидывайся дурачком, Арс, — лицо парня искажает жуткая гримаса, но тот невольно делает шаг назад, стоит только Арсению случайно шевельнуть рукой в попытке поправить задравшийся фартук. Мужчина усмехается и складывает руки на груди, пока юноша подбирается и пытается вернуть себе былую уверенность. — Сложно не догадаться и не сложить два плюс два. — Если вы пришли заниматься здесь математикой, то, кажется, ошиблись адресом, — Арсений откровенно смеется внутри себя, глядя, как этот наивный юнец пытается чем-то его напугать. Он уже успел понять, что бояться ему нечего, и, как бы парниша ни пытался казаться более грозным, первый шок у мужчины прошел, уступив вакантное место едкой сучьей натуре. — Репетиторством здесь не занимаются. — Ты еще издеваться будешь? — незнакомец явно не ожидал подобной наглости от Попова, поэтому первые секунды просто надувается колючей рыбой и часто дышит, пытаясь, видимо, подобрать более цензурные слова. Он с ног до головы осматривает мужчину так же, как и Арс его несколько минут назад, но отступать так просто не собирается. — Что ты делаешь в его квартире? — Не думаю, что вас это касается, — Арсений коротко парирует в бессмысленном споре, хоть и не может отрицать тот факт, что у друга Антона, по сути, гораздо больше прав находиться в его квартире, чем у самого Арсения. А еще мужчина не уверен, успел ли Антон рассказать кому-то о том, что между ними произошло, ведь, судя по его пьяным сообщениям, состояние у того было не самым завидным. — И что вы имеете право задавать такие вопросы тоже сомневаюсь. — Что ты с ним сделал? Где он? — парень взрывается громким шепотом, невольно дергаясь вперед, и пакет в его руках ходуном ходит от рваных хаотичных движений. Он не может контролировать свои руки и то сжимает их в кулаки, то машет перед лицом, но мужчину совершенно не трогает его злость, пусть внутреннее напряжение и не думает покидать его бренное тело. — Молодой человек, я все еще не совсем понимаю, о чем идет речь, но Антон плохо себя чувствует и спит, — Арсений тяжело вздыхает, заметно утомленный бесполезным спором. Он облокачивается о дверной косяк и не понимает, почему все еще стоит и выслушивает подобный агрессивный бред от наглой малолетки, когда давно мог просто уйти и захлопнуть дверь. Разве что только из-за уважения к самому Антону. — Если он вам нужен, лучше зайдите попозже. — Ты не будешь мне указывать, когда мне навещать больного друга, ясно? — мужчину злит тот факт, что они с этим парнем находятся в настолько разных условиях: Арсений даже имени его не знает, а вот странный незнакомец поразительно хорошо осведомлен о его жизни. И гораздо больше, чем того бы хотел сам Арсений. — Кто ты вообще такой? Думаешь, приехал, и тебе все можно? Думаешь, что он тебя простит после всего, что было? Да он на пушечный выстрел тебя не подпустит. Я ему не позволю. — Уважаемый, мне кажется, вы забываетесь, — юноша подлетает почти вплотную, но Арс крепко стоит в дверях и не намерен впускать в квартиру Шаста неадекватных странных людей, утверждающих, что они откуда-то его знают. Поджилки против воли потряхивает от страха и непонимания, насколько этот человек в курсе их ситуации и кем вообще приходится Антону, если позволяет себе подобные высказывания перед человеком, явно старше него самого. — Вы позволяете себе слишком много, молодой человек. — А мне кажется, что тебе пора валить отсюда, — парень делает еще один шаг в его сторону, и только натренированная ловкость и быстрая реакция позволяют Попову вовремя выйти из квартиры и захлопнуть за собой входную дверь. Он прерывает этим любые попытки своего собеседника прорваться дальше подъезда, чем вызывает новую бурю эмоций на молодом лице. — Тебе не место в его квартире, слышишь? Выметайся отсюда и не смей запрещать мне зайти к нему. — А может, Антон сам будет решать, кому место в его квартире? — юноша явно не ожидал подобной прыти от взрослого человека и обескураженно смотрит на Попова, который изо всех сил сдерживает кислоту яда в своем голосе, но та все равно прорывается в настойчивых попытках отстоять задетую гордость и самоуважение. Мужчина спиной опирается о дверь и складывает руки на груди с максимально независимым видом, стараясь игнорировать холод, бегущий по незащищенным обувью ногам. — Как, если он в отключке? — парниша не уступает Арсению в едкости выражений и раз за разом дергает несчастный пакет, ручки которого больно врезаются в сжатые в кулаки ладони. Он явно не рассчитывал на то, что мужчина будет оказывать такое упорное сопротивление, что возводит степень его злости в абсолют, а внешне спокойный Арсений внутри победно улыбается. — А может, ты специально его накачал чем-нибудь? Откуда я знаю, что ты с ним там сделал? Пропусти меня. Пусти, говорю! Я его друг и я должен его осмотреть. — Ты что, врач, чтобы его осматривать? — Арсений резко переходит на «ты» и весь подбирается, когда парень в очередной раз срывается на тихий крик и ощутимо толкает мужчину в плечо. Расслабленное снисхождение сменяется ответной агрессией и готовностью защищать Антона и его покой любыми возможными способами. Арс думает, что, в крайнем случае, можно даже попробовать подраться, ведь с таким хлипким соперником у него явно есть преимущество, но отказывается: нечего скатываться в первобытное невежество. Да и не дрался он никогда, что уж начинать на старости лет-то? — Я вообще-то тоже его друг. У него температура, ему плохо, и я никого, кроме доктора, к нему не пущу, ясно? — Да ты издеваешься, — парень начинает терять былой запал и тяжело вздыхает, проводя свободной рукой по лицу. Делает шаг назад, а Арсений некстати думает, что вряд ли Антон смог бы назвать его другом. Граница их отношений настолько размытая и нечеткая, что ограничивать их классическими рамками общественного восприятия не представляется возможным, но вряд ли друзья дрочат друг перед другом на камеру и целуются под дождем. Сможет ли он когда-нибудь приблизиться к тому уровню близости, которого они достигли в их общении до выходки мужчины? Сможет ли вернуть доверие парня и заслужить прощение за то, что тому довелось пережить за эти полтора месяца? Арсений прекрасно понимает, что, несмотря на его паршивое состояние после так называемого разрыва, Антону было в десятки раз хуже, если не в сотни. Захочет ли он после такого вообще иметь с ним дело? Какой тут друг, дай бог, звание знакомого хоть вымолить. — Тогда мне тем более нужно к нему, — потрясающая слышимость старого дома Шастуна позволяет обоим услышать скрип дивана и сдавленный тихий стон Антона. Арсений невольно оборачивается на закрытую дверь, а после — на огромные глаза юноши, до краев наполненные ужасом, и не понимает, что ему делать? Продолжать пререкаться с парнем или сделать что-нибудь для самого Антона? Попробовать найти номер его поликлиники? Но как он узнает ее номер? Парниша словно с цепи срывается: — Что с ним? Как давно у него температура? Ему правда так плохо? — Температура высокая, но последние полтора часа не росла, — Арсений тяжело вздыхает и трет лицо руками, пытаясь привести себя в чувство. Как бы он ни старался отвлекаться, напряжение и страх за Антона не дают ему забыться, периодически накрывая волнами бесконечного отчаяния, и он ощущает дикую усталость, севшую на широкие плечи. В глазах напротив вспыхивает волнение, и парень вмиг теряет всю злость. — Мы все еще ждем врача. Пока мужчина делится новостями с гостем Антона, пугающая догадка ревностью колет справа под ребрами, безуспешно гонимая рациональным мозгом. Вряд ли Антон стал бы играть с ним. Ну не похож он на человека, способного вести двойную жизнь. Не может человек, не способный скрыть от него даже малейший секрет, не способный вообще ничего скрывать, даже собственные чувства, держать в тайне параллельные отношения. Антон же не такой, он другой, он лучше многих других, лучше всех прошлых и будущих. Не такой ведь? — С ним все будет хорошо? — юноша сдувается, и теперь перед ним стоит обыкновенный наивный мальчишка, которому точно не больше двадцати пяти, переживающий, кажется, за чуть больше, чем друга. Сучья натура рвется в бой в глупом желании защитить свое, но Арсений — взрослый мужчина, который не должен поддаваться влиянию эмоций и, в случае чего, позволить Антону выбирать самому. — Я могу как-то помочь? — Все будет хорошо, — Арсений не уверен, себя он пытается успокоить или парня напротив, но поддержка сейчас необходима им обоим. Последние два часа он места себе не находит и переделал в квартире все, что мог, не уверенный, оценит ли Антон его старания, но по-другому просто не может. Так же, как и молчать, не имея возможности выплеснуть волнение. — Не переживай так. Я ему передам, чтобы он тебе отзвонился. — Скажите лучше, пожалуйста, чтобы написал. Егору, — парень неожиданно переходит на «вы» и опускает глаза. Он стоит на месте, словно не понимает, должен ли остаться или все же уйти, признав поражение в неравной битве, переминается с ноги на ногу, а после, словно на что-то решившись, протягивает удивленному мужчине свой пакет. — Антон — хороший парень, правда. Я бы даже сказал, лучший. Не просрите свое счастье, Арсений. — Чего? — Арсений замирает на месте и неверяще смотрит перед собой, пока парень терпеливо держит пакет в вытянутой руке и часто дышит. Голова опущена, поэтому сложно сказать, что с ним происходит, но частое дыхание редко говорит о чем-то хорошем. Он не собирается лезть ему в душу и пытаться выяснить, но то, что он говорит Арсению, заставляет напрячься. — О чем это ты? — Арсений, я же не дурак. И не слепой, — парень усмехается и руку с пакетом опускает, так и не дождавшись реакции Попова. Он ставит его рядом с дверью, делает шаг назад и сунет руки в узкие карманы штанов, не поднимая головы. — Я видел, каким Антон был в период вашего общения. Практически забыл про нас, закрылся в своем мирке, а когда его удавалось вытянуть куда-нибудь, большую часть времени сидел в телефоне и переписывался. И бесконечно улыбался, глядя в экран своего телефона. Он ничего не рассказывал, но мне и не нужно было. Я и так все понял. Не улыбаются так просто друзьям. Арсений молчит и напряженно слушает сбивчивую речь парня, лихорадочно соображая, как будет выпутываться из этой ситуации. Отрицать все, кроме классической дружбы? Заткнуть зарвавшегося юнца и выставить вон? Дослушать до конца и дать возможность выговориться? Арс с жадностью хватает каждое слово, стараясь за внешним равнодушием спрятать то, что происходит у него внутри. — А после того, как мы случайно узнали про загадочного Арсения, с которым подружился Антон, я окончательно все понял. Понял, что здесь мне больше нечего ловить, — Егор выдает себя тяжелым глубоким выдохом сожаления, отдающего печальной обреченностью. Арсению искренне жаль несчастного парня, но, к сожалению, большинству людей суждено пережить боль неразделенной любви. — Он потерялся в вас, буквально растворился, и с этими чувствами я бороться не смог. Хотя, скрывать не буду, очень пытался. Ревность, взявшая небольшую паузу на время зыбкого перемирия, возвращается с новой силой, готовая рвать на куски любого, покусившегося на святое, и до последнего противостоять возникшей угрозе. Арсений отталкивает настырную и пытается не радоваться раньше времени услышанному, но слова парня приятно греют душу: одно дело догадываться о чувствах Антона, совершенно другое же слышать подтверждение своим догадкам, да еще и от посторонних людей. Внутри Арсения лавины сходят от осознания упущенных возможностей. Горы самоуверенности и нерушимости собственной правоты рушатся на глазах, погребая под собой все то упущенное светлое, что каждый день дарил ему Антон. Мужчина собственноручно растоптал все надежды на лучший исход, оттолкнул того, кто настолько к нему привязался, и он даже не может оправдать себя неведением: все ведь прекрасно видел и знал. Всегда знал. Просто испугался. — Но я видел и то, каким Антон был последний месяц, — голос Егора становится еще тише, словно каждое последующее слово дается ему сложнее предыдущего. Ему трудно говорить, но он стойко продолжает, периодически прерываясь на частое дыхание. — Арсений, я никому не пожелаю пережить нечто подобное. Таким разбитым и сломленным он никогда не был, и я боялся, мы все боялись, что он не выкарабкается. Вы знаете, как это страшно: видеть своего друга в пьяном беспамятстве и не понимать, доживет ли он вообще до утра или захлебнется собственной рвотой? Арсений молча кивает, встречаясь с серыми глазами, в которых плещется столько боли, что у мужчины невольно сжимается сердце. В них давно стоят соленые слезы, Егор держится из последних сил, дышит все чаще и отчаяннее, только чтобы предательская влага не покатилась по гладким щекам, но Арсению не нужно видеть его слабость, чтобы понимать степень запущенности ситуации. Ему жаль, что он не понимает, зато точно знает, что Сергей парня прекрасно бы понял. Господи, в кого они превратились? В какой момент алкоголь стал для них единственным решением всех проблем? Как они докатились до такого состояния? — Я не знаю, что у вас там случилось и кто виноват, но прошу, не допустите больше повторения случившегося, — Егор продолжает дрожащим голосом и шепчет уже не для сохранения тишины, а потому, что говорить громче физически не может. Связки сковала жгучая обида. — Он доверился вам, открылся. Он выбрал вас, Арсений. Пожалуйста, не заставляйте его снова пережить нечто подобное. Или не давайте ему ложных надежд, или цените то, что не дано ценить другим. Не потеряйте его, потому что иначе он потеряет себя. — Я постараюсь, — Арсений хрипит и сжимает кулаки за спиной, впиваясь ногтями в нежную кожу ладоней. Сердце трепыхается где-то в районе горла, мешая вдохнуть полной грудью, колотится в предсмертных хрипах, и мужчина теряется в круговороте эмоций. Теряет над ними контроль, сбитый с толку контрастностью своих чувств, его крутит разыгравшаяся буря, мельтеша перед глазами яркими обрывками воспоминаний. — Одного только понять не могу. Какой тебе с этого толк? — Никакого, — парень пожимает плечами и опускает голову, стараясь рукавом рубашки незаметно вытереть слезы со щек, пока Арсений пытается совладать с собой и вернуть адекватность. Он кличет ее из дальней дороги, в которую та собралась за считанные секунды и успела уже утопать далеко за горизонт, зовет, просит принести ему успокоение, вернуть привычное равнодушие, но после встречи с Антоном он уже давно не может вернуть себя прежнего. Егор поднимает голову и долго смотрит на мужчину, молчаливо разглядывая каменные, застывшие от ужаса мышцы его лица. Арсений старше и опытнее, поэтому лицо держать умеет, несмотря на то, что внутри извергаются вулканы ненависти к собственной слабости, но это стоит ему титанических усилий и выдержки. Парень поджимает губы и вздыхает, кивая самому себе. — Вы думаете, мне нравится вот так изливать душу чужому человеку, можно даже сказать, сопернику, в подъезде друга? — уголки губ Арсения коротко поднимаются вверх, но весельем в их разговоре даже не пахнет. Юноша печально улыбается и обнимает себя руками в непроизвольной попытке защититься. — Я ни за что в жизни не пошел бы на это, но сердцу не прикажешь, поэтому в моей власти сделать хотя бы так, чтобы он был спокоен, доволен и счастлив, не напиваясь вусмерть каждый вечер. Это идет вразрез с моими интересами, но я прошу вас присмотреть за ним. На улице лето, но в подъезде все равно не жарко, а прохлада проворно бежит по тонким носкам Арсения, забираясь под неплотно закрытую входную дверь. Он стоит на коврике и чувствует ступнями мелкие песчинки забившегося в ворс песка, пока сквозняк пробирает до костей и холодит подрагивающее тело. Арсений складывает руки на груди, пусть и хочет обнять себя так же, как это делает Егор, потому что не вывозит всего произошедшего за день. Ежится только и не понимает, от холода его трясет или от нервов. — Спасибо за откровенность, Егор, пусть я ее и не заслужил, — прочистив горло, Арсений заставляет себя быть взрослым до конца и не сбегать от трудностей. Он коротко улыбается, а колючий все время разговора взгляд смягчается: они больше не борются, нет больше смысла противостоять друг другу. Егор сдался, он больше не требует: он просит, смирившись с неизбежностью и необратимостью чувств. — Я приму к сведению все вышесказанное и постараюсь не разочаровать его ожиданий. Мужчина говорит медленно, потому что тщательно подбирает каждое слово. Не для Егора, для себя: он не хочет сболтнуть лишнего, ведь образ уверенного взрослого с ним до конца, и расслабляться еще рано, но в то же время не сказать ничего он не может, понимая, как важно Егору быть услышанным. Парню нужно понимать весомость своих искренних, пусть и таких болезненных слов, поэтому Арсений выбирает наиболее нейтральные выражения и ведет разговор к логическому завершению. Егор согласно кивает, молчит, глядя в пол, но все еще стоит и не уходит. Внутри Арсения борются два человека, две его сущности, решают запутанный кроссворд моральных дилемм, пока юноша ждет хоть чего-нибудь за пусть и непрошенную, но все же откровенность. Он измотан своими эмоциями, они оба измотаны, вдобавок ко всему взволнованы состоянием Антона, и Арсений не уверен, стоит ли лезть в душу с его грязными руками, но промолчать, увы, не может: он много раз находился на месте Егора и прекрасно понимает его состояние. Всегда больно, когда выбирают не тебя. — Егор, подожди, пожалуйста, — Арсений отмирает только когда видит сгорбленную спину парня, удаляющегося к лифту. Егор останавливается на полпути и разворачивается в удивлении, а на щеках снова блестит соленая влага, которую тот предпочитает игнорировать. — Наверное, от меня это слышать странно, но я знаю, что потом обязательно станет легче. Я мог бы сказать тебе не расстраиваться, но это всегда больно, поэтому не глуши в себе эмоции. Дай им выход, проживи их все без остатка, а после отпусти и выдохни. Арсений искренне верит в то, что говорит, пусть и не всегда сам пользуется этими прописными истинами. В свои тридцать один он успел познать некоторые философские вопросы и даже найти в себе отклик на них, но говорить и учить других всегда проще, чем следовать самому. Он хочет помочь Егору, но не знает как, поэтому единственное, что ему доступно сейчас — посеять зерно мудрости в бурную юную голову. — Знаю, что звучу, как старый дед, — Арсений усмехается, но не ждет от парня того же веселья. Ему сейчас совсем не до смеха: он с трудом сдерживается, чтобы окончательно не разреветься перед чужим человеком, — но твое тебя всегда найдет. Вообще, гоняться за счастьем с любовью не стоит, это никогда ни к чему хорошему не приводило, так что счастье ищи, но не гонись за ним. Они придут к тебе в свое время, придут, когда ты будешь к этому готов, может и не сразу, но придут обязательно. Возможно, не так быстро, как тебе хотелось бы, но придут. Даже если тебе будет тридцать один и ты окончательно спишешь себя со счетов. Егор горько усмехается вслед за Арсением, задумывается ненадолго, после чего кивает мужчине и решительно разворачивается, нажимая кнопку вызова лифта. Пока кабина мерно гудит под ногами, путешествуя через все этажи вверх, Арс не двигается, не возвращается в квартиру, не идет на кухню проверять давно забытый морс, а ждет, пока юноша уедет, словно если он сейчас уйдет, Егор передумает и снова начнет ломиться в квартиру. Не передумает. Не начнет. Уедет и вряд ли вернется, но Арсений стоит и ждет, глядя на гордо выпрямленную спину и сжатые кулаки. Егор заходит в лифт, жмет кнопку первого этажа и не прощается. Не произносит больше ни слова, но смотрит на Арсения долгим, тяжелым взглядом поверженного. Попов вскидывает руку и неловко машет на прощание, ощущая себя полнейшим дураком, и совершенно не чувствует радости победы. Он чувствует только страх. Липкий, удушливый, прогорклый страх. Арс отходит от двери и прислоняется спиной к холодной бетонной стене, втыкая в нее затылок. Оседает по ней, ползет обессилено вниз, выдыхая, сажает очки на макушку и закрывает лицо руками, упирая согнутые локти в острые коленки. Слышит на этажах выше копошение дверных замков, разговоры, после чего лифт, доставивший одно разбитое сердце вниз, снова едет вверх за новыми пассажирами. Пакет, никому не нужный, продолжает стоять у двери. Арсению страшно. До опизденения страшно, и мужчина, копаясь в себе, толком не понимает почему. Неужели его так сильно напугало осознание того, что Антон не всегда будет сохнуть по нему без памяти? Неужели одна лишь мысль о том, что он мог собственноручно отдать другому единственное светлое солнышко и лишить себя возможности слышать его голос каждое утро, приводит его в такой космический ужас? И почему же осознание силы своих чувств не придает ему уверенности в необходимости серьезных действий? Мог ли Арс знать, что у Антона есть кто-то кроме него? Мог. И должен был догадаться, не обманываться собственной нужностью, а открыть глаза и трезво посмотреть на молодого привлекательного парня, которому не уделял должного внимания и который так и не дождался от него взаимности. Почему-то мысли о возможных ухажерах Антона даже не пришли в его голову, и, как оказалось, зря. Но могло ли это знание что-то изменить? Вероятнее всего, нет. Ревность внутри скалит зубы обозленной бешеной собакой, возмущенно поднимая голову, но Попов душит ее на корню, не давая себе разрешение на подобные разрушающие чувства. Он ничего Антону не обещал, как и Антон ни в чем ему не клялся. Официально они друг другу никто, они не в отношениях, и то, что Арс самовольно отказался от всех других возможных претендентов на его сердце, не означает, что Антон должен был сделать то же самое. Арсений смотрит в сторону лифта, невидящим взглядом бьет по хмурым стенам старого подъезда типичной многоэтажки, но не видит ничего, кроме бледной пелены бесконечного самообмана перед глазами, шторами спадающего одна за одной. Судя по реакции и словам Егора, Антон все-таки сделал. Отказался. Из-за него. Ради него? Парень ведь говорил, что всеми силами пытался завладеть вниманием друга, но, по всей видимости, Шаст даже после всего произошедшего хранит верность Арсению и не поддается ни на чьи уловки. Антон столько раз рассказывал про своих друзей, но почему он ни словом не обмолвился о романтических чувствах одного из них? Зная Шаста, можно предположить, конечно, что он вовсе и не догадывается о них, но слова Егора опять же заставляют задумываться о жизнеспособности этой теории. И если Антон намеренно скрыл от Арсения этот факт, о чем это говорит мужчине? И должен ли он вообще был рассказывать это, учитывая, что Арсений открыто не претендовал на звание его парня? Есть ли у него вообще в данной ситуации право возмущаться? Сильнее всего Арсения злит факт, который он не может отрицать, как бы ни старался, ведь стремится к честности хотя бы с самим собой. Он хочет не думать об этом, но не может не замечать очевидного. Никогда не мог. Ведь Егор похож на него как две капли воды, и это становится заметно с первого же взгляда, что может говорить ему о том, что а) у Шаста вполне себе конкретный вкус на мужчин и б) у Егора были все шансы забрать Антона себе, а Арсений навсегда потерял бы свое яркое лучистое солнце. Арсений редко нравился людям. Его часто задевали и считали излишне манерным, а после — высокомерным за пренебрежительное отношение и нежелание лишний раз общаться с людьми. Одноклассники его не любили и предпочитали обходить стороной странного ботаника, а, повзрослев, Арс научился придумывать для себя другие личности, развивая таким образом актерские навыки и лишая себя необходимости открываться посторонним. Избегая конфликтов и подстраивая себя под других, Арсений в какой-то момент потерял себя настоящего и стал тем, кем стал, и что хорошего Антон увидел в нем, остается загадкой до сих пор. Егор лучше его по всем параметрам, у него есть реальные шансы выбить себе победу, если уж он все-таки решит идти до конца. Егор моложе, активнее, ближе Антону по интересам и социальному положению, они живут в одном городе и у них нет этого чертового бездонного разрыва, который неизменно присутствует в их с Арсом недоотношениях. О том, что разрыв этот возник только из-за перманентной недосказанности между ними, мужчина предпочитает не думать. Зато думает о том, что Егор свеж и привлекателен, у него вся жизнь впереди, а сам Арсений бесконечно молодится и пытается обогнать свой возраст, только чтобы не признавать, что половина его жизни уже пройдена, а он все еще ничего в ней не добился. Как давно ты стал таким жалким, Арс? Холод лестничной клетки темного подъезда забирается липкими щупальцами под тонкую футболку, испачканную клюквой, и бегает мурашками по голым ногам, пока голубые глаза бродят по трещинам окрашенной в синий штукатурки. Он не торопится возвращаться в квартиру и сидит на корточках, прокручивая в голове весь неожиданно произошедший диалог. Анализирует, перебирает озвученное чуть ли не под лупой в попытках найти тайные смыслы, только вот их нет. Больше нет ничего тайного. Все карты на столе, вскрываемся. Мужчина вспоминает Егора, слова которого буквально сочились обидой и отчаянием, и ненависть к себе вертится юлой внутри с новой силой, раздавая оплеухи трезвости направо и налево. Ведь все, что происходит сейчас с Егором, абсолютная калька того, что сам Арсений делает с Антоном на протяжении нескольких месяцев. Он не может ничего обещать парню, не обманывая его, конечно, но в то же время и отказаться от него не может, держит на привязи, словно дворовую собаку, которая больше всего на свете мечтает о теплом доме. Не хочет давать ложных надежд, но раздает их раз за разом, не давая Шасту возможности попробовать себя с другими. Держит на коротком поводке и лишает его права выбора. Так почему тогда он здесь? Зачем приехал, если все так хорошо понимает и желает парню только лучшего? Почему сорвался с места в считанные минуты, лишь узнав о болезни Антона, если ни на что не претендует? Почему сердце чуть не выскочило из груди при страшных звуках хриплого кашля на той стороне динамика? И зачем что-то пообещал Егору, если не сможет выполнить обещанное? Если хорошо понимает, что они не пара, и Антону будет лучше без него? Если не может ему дать то, чего тот хочет? Потому что Арсений слабак. Эгоистичный трус, зацикленный исключительно на своих желаниях, не способный ставить других выше собственных интересов. Слабак и неудачник, бесконечно ищущий любви, но избегающий любых ее проявлений и топчущий ее при первой же возможности, стоит ей приблизиться лишь на шаг. Егор был прав: он недостоин Антона. И никогда не будет. Но раз Арсений уже все для себя решил, тогда почему он все еще здесь? Казалось бы, все просто: уйди в закат, отпусти и забудь. Дай ему свободу, дай шанс на светлое будущее и его личное «долго и счастливо», не мелькай перед глазами напоминанием недозволенного, не напоминай о неисполненном, но так бесконечно долго и сильно желанном. Уходи, уезжай, блокируй и забывай, но нет, ты снова напоминаешь о себе, раз за разом все портишь и возвращаешься. Почему так сложно его отпустить? Почему из матерого волка, из уверенного в себе одиночки Арс превратился в жалкое нечто, сидящее на коврике у входной двери и думающее о высоком в компании пакета с чужой передачкой для больного? Почему он так сильно прикипел к этому мальчишке, который случайно остался после треклятого эфира? Что в нем такого особенного, что у него крышу сносит от долгой разлуки? И почему никак не получается уйти? Почему не получилось ни с первого раза, ни со второго, ни даже, черт возьми, с третьего? Говорит ли это ему о том, что, может быть, пришло время наконец остаться? Многочисленные вопросы роем обозленных пчел жужжат в гудящей больной голове, пока Арсений прячет лицо в ладонях и согнутых коленях. Все ответы можно свести к одному простому. Потому что это Антон. Потому что других таких нет. Потому что Антон особенный и заставляет Арсения чувствовать себя особенным. Потому что делает для Арсения больше, чем сам Арсений для себя. Он заставляет мужчину чувствовать себя живым. Настоящим. Потому что рядом с Антоном можно не притворяться, можно быть собой, ведь он принимает его любого: взбалмошного, грустного, едкого, печального, обозленного и счастливого. Потому что Антон искренний. Любящий. Настоящий. Ему страшно. От всех этих громких слов, что грузом неизбежности ложатся на опущенные плечи. От осознания ответственности и непременности ее принятия, потому что бегать бесконечно невозможно. От необходимости переступить собственные кошмары и отпустить их, от неизбежности и надобности довериться без оглядки на чертово прошлое, что никак не хочет его отпускать… Арсений медленно поднимается, скользит по стене вверх, разминая затекшие от долгого сидения на корточках мышцы. Ноги не гнутся, и он стоит, пошатываясь, ждет, пока голова перестанет кружиться из-за резкого подъема. Спина начинает неприятно ныть, возмущенно протестуя застуженной на сквозняке поясницей, и мужчина поднимает пакет, осторожно открывая металлическую дверь. Тихо ступает в коридор, возвращаясь в теплую квартиру, и обеспокоенно оборачивается в сторону дивана, где Антон беспокойно мечется в болезненном сне. Он оставляет пакет на кухонном столе и идет в сторону парня, присаживаясь рядом на стул. Трогает его раскаленный температурой лоб, берет за руку, считая пульс, и смотрит на охваченное лихорадкой напряженное лицо, все еще невероятно красивое и болезненно родное. Добровольно отказаться от Антона он больше не может. Не может уйти и оставить его этому Егору или какому-либо другому парню или девушке, потому что это его Антон. Маленький Антоша, который боится высоты и пауков, у которого аллергия на рис, который радуется, как ребенок, и совершенно не умеет врать. Который невероятно очаровательно смущается, краснея с головы до пят, и который позволяет себе такие двусмысленные пошлые шутки, что даже Арс не всегда может понять их с первого раза, неизбежно смущаясь в ответ. Антон должен выбрать сам. Арсений не имеет права перетягивать одеяло на себя и каким-либо образом влиять на решение парня, поэтому он будет молчать и позволит юноше судить непредвзято. Антон — мальчик взрослый, и только ему одному решать, кому отдавать свою благосклонность. Арс расскажет ему — должен рассказать — про визит Егора, расскажет про состоявшийся диалог и про все, что узнал. Передаст просьбу Егора написать и будет ждать, пока Антон примет взвешенное решение. Что там Егор говорил про жертвенность? Что для любимого человека сделаешь все возможное, чтобы он был счастлив, даже если это разобьет тебя на куски и будет стоить собственной жизни? Ну что сказать, как говорила его бабушка, не жили хорошо, так нехуй начинать. Он справится. Он расскажет. Расскажет ради Антона. Пришло время и Попову Арсению Сергеевичу принести себя в жертву. *** Антон готов признать, что оказался неправ. Все-таки он косорукий дэбил. Гребаных четыре часа парень промучился у плиты с готовкой, едва не спалив при этом кухню Арсения, несколько раз успел ошпарить руки до болезненных волдырей, а в процессе еще и изрезал пальцы в стольких местах и глубине, что прошлый его порез теперь кажется ему детской шалостью. После третьего попадания ножа мимо цели Шаст перестал обращать внимание на эти острые мелочи, к концу своего марафона отчаяния не ощущая боли совсем. У него на нее просто не было времени. Опрометчивое решение Антона замахнуться на пасту в сливочном соусе, которая поначалу казалась ему обычными макаронами со сливками, в конечном итоге выходит ему боком. А если точнее, то спешным проветриваем кухни от сгоревшего лука, выбрасыванием первой партии в урну, потому что есть такое можно, только если у тебя диарея, и чисткой нового для второй, слава богу, успешной попытки. Но пока Антон мыл и кое-как пытался порезать шампиньоны, лук все равно успел немного подгореть. А еще сегодня Антон официально перестал доверять всем видео о готовке в Интернете, подозревая всех поваров планеты во всемирном заговоре, потому что пока у девушки с видео все получалось возмутительно быстро и просто, Шаст с ума сходил от попытки уследить за всем сразу. Он пересмотрел еще несколько видео с рецептами похожей пасты, чтобы окончательно убедиться, что записывают их только ведьмы, не иначе. Пару часов назад Арсений написал, что задерживается и будет чуть позже, чем планировал, а после вдогонку за этим сообщением отправились еще несколько с искренними извинениями и обещаниями загладить вину. Как именно он собирается ее заглаживать, Арс не уточнил, что дало Антону определенную пищу для размышлений, парочку горячих образов голого Арсения в коридоре и дополнительные поводы для беспокойства. Шаст не знает, успел ли мужчина что-то запланировать на вечер для них, но отказываться от своих намерений не планирует. Не после того, через что прошли его пальцы. Он все-таки доваривает макароны, включает вытяжку и раскрывает окно нараспашку, чтобы побыстрее избавить чужую кухню от следов своего позорного лукового провала. Уменьшив огонь до минимума под сковородкой со второй партией подгоревшего лука, Антон кое-как режет грибы и закидывает туда же, после чего принимается за нарезку мерзкой куриной грудки, которая пугает парня одним лишь внешним видом. Она скользкая, холодная, так и норовит выскользнуть из рук и сбежать куда угодно, но только не на сковородку. Шаст придерживает ее двумя пальцами, держит так, чтобы лишний раз не соприкасаться с липким холодом грудки, но нож при таком способе нарезки никак не хочет прорезать плотные мышечные волокна, поэтому спустя три попытки и почти лишившись ногтя на большом пальце парень, пересилив себя, берет ее в руки полностью, морщась от отвращения. Хорошо еще, что Арсений его не видит, а то непременно заладил бы свое любимое: «Нельзя так относиться к еде, это же истинное неуважение». Как будто Антон не пальцами эту грудку трогал, а на хуй послал, ей-богу. Мясо выскальзывает из рук и из-под ножа и больше рвется, чем режется, в отличие от все тех же пальцев Антона, но тот упорный и мучает ее до конца, не давая себе шансов отступить. Спустя минут пять он получает пусть и жутко неровные, но все же отдельные, старательно нарезанные кусочки курицы и отправляет их к пожарившимся (вроде как, хуй их разберешь, по ним же ни хрена непонятно) грибам, перемешивает и накрывает крышкой. Господь Иисус, что б он еще хоть раз в нечто подобное вписался, да ни за что в жизни! Антон находит у Арсения в шкафчиках подходящие тарелки и выкладывает на них мясную нарезку с тонкими ломтиками сыра вперемешку. Старается укладывать красиво, кусочек к кусочку, как когда-то делала его мама, но вместо аккуратного веера у него получается только бессвязная куча-мала. Радует только, чтобы хотя бы это резать не пришлось, но парень натыкается взглядом на пакет с овощами и тут же сникает. Вот же гадство. Пока он равняет куски мяса по тарелке, чтобы выглядело не так ущербно, под крышкой все бурлит и кипит, напоминая парню о необходимости хоть иногда помешивать курицу. Шаст засекает десять минут и моет огурцы с помидорами. Вспоминает и домывает еще болгарский перец, а после, тяжело вздыхая, снова вступает в неравное сражение с острыми ножами Арсения, которыми людей впору свежевать, а не овощи резать. Нож снова соскакивает вниз, плотная кожица помидора не прорезается, а огурцы выходят огромными неровными кусками, как бы юноша ни старался делать их поменьше. Зачем вообще натачивать ножи до такого состояния? У Арса что, все пальцы застрахованы? Запасных овощей у Антона нет, поэтому приходится смириться с неизбежным и выложить на тарелки весь тот ужас и позор, что у него получился. Закончив с этим, парень заливает в сковородку сливки, в которые добавляет всего ложку муки, а он зачем-то купил двухкилограммовую пачку, и после первых пузырей на поверхности принимается перекладывать сваренные макароны. Те, пока ждали своей участи, успели слипнуться, и парень, безуспешно пытаясь их разделить, роняет половину в сковородку, а половину на плиту рядом. Матерится, ошпаривает пальцы сначала о макароны, потом о кастрюлю, берет вилку и докладывает остальное. Господи, помилуй сына твоего грешника-рукожопа. Антон ловит приступ горького отчаяния и останавливается, ошарашенно осматривая тот срач, который навел на чужой кухне, на макароны, которые выкипают из сковородки нахрен, и хватается за волосы, не понимая, что делать и кого спасать. Страх сбивает дыхание, и он прикрывает глаза в надежде отдышать панику, вдыхает глубоко и выдыхает, а после уменьшает огонь до минимума и сгребает весь мусор в урну. Он должен довести дело до конца. Он справится. Весь мокрый и измотанный с загнанным взглядом и испариной на лбу Шаст кое-как прибирается, отключает газ и замирает, глядя на первый в его жизни самостоятельно накрытый стол, который стоил ему титанических усилий, нервов и здоровых целых пальцев. Он с гордостью осматривает бутерброды с икрой, которые вообще должны были быть тарталетками, но те размокли и превратились в сопливое нечто, поэтому пришлось срочно придумывать что-то другое. Пять жалких канапешек смотрят на него с насмешливым осуждением, но Антон раздраженно отмахивается от них: их должно было быть больше, но он не купил специальные шпажки, а зубочисток у Арсения оставалось очень мало. Идею со спичками он отбросил тут же, сразу после попытки счистить с них серу и ощутимого пореза на указательном пальце. И пусть из всего многообразия блюд на столе одни только оливки выглядят более или менее презентабельно, Антон невероятно горд собой и считает, что справился на отлично. Он вспоминает о самом важном, только когда слышит звонок домофона. Первую секунду парень пугается, ведь если кто-то из знакомых мужчины застанет его у него дома и вызовет полицию, то его точно закроют за проникновение со взломом. Антон в жизни предпочитает другие проникновения и шлепает в коридор, вспоминая про видеомонитор. С экрана ему улыбается знакомая физиономия Арсения и просит открыть, ведь сам он отдал ключи Антону и войти не может, а парень с облегчением выдыхает, нажимая нужные кнопки. Шаст поворачивает замок на двери и тут же несется к своему рюкзаку, проверяя боковой отсек. Он достает из него свечи, несется с ними на кухню и лихорадочно пытается сообразить, куда же их поставить, но времени на раздумья критически мало, поэтому очень кстати вспоминает бабушку и достает из шкафчика две рюмки побольше. Ставит их посередине стола, услышав звук прибытия лифта, и понимает, что получилось пиздец крипово. Как на похоронах, прости господи. — Неужели это и правда из моей квартиры так вкусно пахнет? — Арсений кричит из коридора, а после хлопает входной дверью и шумит замками. Сейчас самое время выйти к нему навстречу и прокричать: «Сюрприз!», но ноги словно приросли к полу и отказываются двигаться от слова совсем. А голосовые связки взяли за свой счет. Антон стоит посреди кухни, леденея от ужаса. — Тош, ты где? Последние часы Антона прошли в безумной агонии и бешеной гонке со временем, и парень не то, что не думал о свои страхах, он даже банально присесть не успевал. Адреналин отвлекал, не давая парню переживать, но как только момент истины заметно приблизился к нему, парень запаниковал. Может, зря он все это затеял, да еще и в чужой квартире? Даже разрешения ведь не спросил, хотя, кажется, стоило. А если Арс разозлится из-за его самовольного решения угробить дорогой ремонт и выгонит парня на улицу? Что если Антон был так сильно ослеплен своей влюбленностью все эти несколько месяцев, что придумал себе и взаимность мужчины, и бесконечные многозначительные переглядки с хитрыми улыбками, и всего несколько минут отделяют его от «ты меня неправильно понял» и «не знаю, на что ты намекаешь, у меня вообще-то парень есть»? Зачем он навязывается? Сколько нужно звонков, чтобы Антон, наконец, понял, что пора отступать? Что, если он просто не нужен? — На кухне, — Антон силой продавливает слова через горло, потому что ком сомнений застрял и никак не хочет прокашливаться. Бросает взгляд на свечи, которые мало просто поставить и нужно зажечь, хлопает себя по карманам в поисках зажигалки, но та за ненадобностью отправилась вместе с сигаретами на покой. Черт. Воздух нещадно крадут у него из-под носа, но он вовремя вспоминает про коробок около плиты и выдыхает: фитиль загорается, пусть и не с первой спички и не с первого раза. Он сделал все, что мог. Дальше дело уже не за ним. — Ты что, доставку заказал? — Арсений раскрывает зонт в коридоре, оставляет его там сушиться и проходит дальше, а у Шаста зуб на зуб не попадает от скребущего душу волнения. Он слышит, как мужчина заходит в ванную, как включается вода и как он моет руки, с мылом, по локоть и обязательно два раза, потому что «знаешь, сколько на улице микробов, ты что, в инфекционке давно не валялся?» Он выучил Арсения наизусть. Выучил его поведение, привычки, повадки, выучил его смех и лучистую улыбку с очаровательными ямочками. Выучил его слова и фразы, выучил шутки и жесты, выучил его распорядок дня и расписание рабочих смен, как их называет сам Арсений. Он выучил его наизусть, ведь Арс уже давно стал неотъемлемой частью его собственной жизни, не покидающей Антона ни на секунду. — Не совсем, — Антон отвечает, только когда вода в ванной стихает. Он буквально сквозь стены видит, как Арс вытирает руки, как стирает специальной губкой лишнюю воду со столешницы, потому что ему когда-то плохо вмонтировали раковину и она теперь собирается по краям, как вешает влажное полотенце на горячую батарею и выключает свет. Тихие шаги шелестят по коридору, перерезают пустоту гостиной с забытым там пакетом, и мужчина оказывается на пороге залитой светом кухни. Была не была. — Сюрприз! — Не понимаю, — Арсений выглядит ошарашенным, удивленным и заинтересованным одновременно. Осматривает накрытый стол, замечает невымытые тарелки в раковине, потому что времени на генеральную уборку у парня решительно не хватало, а после на самого запыхавшегося Антона, длинная челка которого спешно зачесана назад в приступе ярой паники и бреда. Он облокачивается на перегородку, замирая на пороге, смотрит непонимающе, а у Шаста перед глазами полжизни успевает пронестись. Блин, надо было Кольку с седьмого сразу на хуй послать. — Ужин, — Антон стопорится на простом «ужине» из четырех букв, потому что слово после него дается ему совсем не просто. Убийственно непросто, он бы даже сказал, потому что после него больше не будет шансов слиться. Он прокашливается, раздумывает еще буквально секунду и продолжает, неотрывно глядя в голубые океаны, наполняющиеся наконец пониманием. Все, что сегодня произойдет, не дает ему больше никаких шансов слиться. — Романтический. Закуски, горячее, все такое. — Ого, — Арсений выдыхает короткий лаконичный ответ и складывает руки на груди, не решаясь переступить невидимый барьер: то ли порог в кухню, то ли один из своих внутренних. Стоит и молча смотрит на Антона, который готов выпрыгнуть от нетерпения и нечитаемости эмоций на непроницаемом мужском лице из штанов и сразу же в окно, чтобы долго не мучиться. Жаль только, что он оставил его в режиме проветривания: Антон, конечно, худой, но через такую щель точно не пролезет. Шаст сам осматривает кухню и замечает наконец те мелочи, которые раньше не так ярко бросались в глаза, а теперь хуком бьют по и без того искалеченному самоуважению. Замечает гору грязной посуды, что совершенно портит весь вид. Замечает пятна от падающих грибов и макарон на когда-то чистой плите, которая теперь выглядит хуже, чем Фукусима после атомного взрыва. Замечает даже пятнышко своей крови на разделочной доске и тихо стонет, прикрывая глаза. Арсений смотрит на него в упор, и Антону кажется, что под этим пристальным, изучающим взглядом он скукожился в один большой сухой изюм. Хочется просто обхватить себя руками и поскорее сбежать, но парень заставляет себя стоять ровно и лишь изредка поглядывать в сторону Попова в ожидании хоть какой-нибудь конкретной реакции. Он ждет, честно ждет и не торопит, но реакция мужчины на все происходящее все еще задерживается. Отсутствует. Ее нет. Вообще. Мужчина продолжает молчать, пока Шаст искренне жалеет, что сочетание горячих клавиш Ctrl+Z, такое нужное в его офисной работе, не работает в реальной жизни. Ну вот кто придумал, что нельзя отменить предыдущее действие? Это же верх несправедливости! Он бы тогда и правда лучше доставку заказал, чем самому корячиться на этой долбанной кухне. — Я сам приготовил, — парень спешит внести ясность, чтобы хоть чем-то заполнить паузу в диалоге, и отодвигается чуть дальше от стола, делая шаг назад. Пламя свечи неспешно покачивается в игривом танце с гуляющим по всей квартире сквозняком, качается из стороны в сторону в такт тихому голосу парня, пока тающий воск медленно скатывается по бледному худому телу. Свечи. Не Антона. Хотя тот и не прочь попробовать что-то новенькое. — Не заказывал. Хотя, кажется, надо было. Почему он говорит так отрывисто, Шаст и сам не может понять, но голос ему больше не подчиняется, в очередной раз подставляя парня в самый неподходящий момент. Он стоит, спрятав лицо в ладони, пока гнетущее молчание у порога кухни давит на него искрящимся волнением. Сейчас его выгонят. Отругают за оставленный бедлам, за грязную плиту и самовольное хозяйничество в чужой квартире и выставят за дверь со всеми манатками. Вот сейчас. Боже, как же страшно. — Все это ты сам приготовил? — Арсений отмирает и делает первый полноценный шаг в кухню. Антон не видит, он может только слышать, как тихие шаги приближаются к плите, и чувствовать, как чужие пальцы цепко обхватывают его худые предплечья. Мужчина с нажимом давит на руки, заставляя Антона поднять голову и глаза на него, а после скользит большим пальцем по гладкой, тщательно выбритой скуле, заставляя таким простым жестом буквально вскинуть несчастную голову наверх. — Для меня? — Технически, сам я только пасту готовил, — Антон ожидает увидеть злость или издевку в глазах напротив, но замечает лишь удивление и несмелую, неверящую улыбку на розовых губах. Каменная хватка на сердце стремительно отступает, с треском проигрывает очередную баталию, рассыпаясь в удушливую пыль. Шаст неловко пожимает плечами и оглядывается на сковородку за спиной, крышка которой полностью заляпана белыми брызгами. — Все остальное просто разложил. Пока Арсений отворачивается и разглядывает стол, Антон пытается незаметно стереть пальцами злосчастные пятна со стеклянной поверхности когда-то натертой до блеска плиты, но сделать это голыми руками практически невозможно. Он пачкает пальцы и делает только хуже, когда небольшие жирные пятна разрастаются в одно большое, и матерится про себя, пытаясь незаметно вытереться висящим рядом полотенцем. Почему Арс не злится на все это? Парень же превратил его кухню в полнейший хаос, а мужчина почему-то улыбается все шире и не может отвести взгляда от стола. — Неужели все сам? — Антон делает несмелый шаг вперед, и Арс ловит его около самого стола. Цепляется пальцами за металл на запястьях, спрашивает тихо и смотрит с немым, практически детским восторгом, и Антон согласно кивает, предпочитая промолчать о количестве ран на бледных руках и сожженных нервных клеток, которые утеряны для него безвозвратно. Как и о количестве просмотренных в Сапсане видеоуроков по сервировке стола: сраные салфетки в виде цветочка еще долго будут сниться ему в кошмарах. — Ты и свечи принес? Что, правда романтический ужин? — Что-то типо того. Я знаю, что получилось косячно и что с доставкой было бы лучше, но про нее я что-то не подумал. Вообще я старался, честно, делал все, как ты меня учил, но я ж первый раз готовил, так что хз, что там получилось. Поэтому, если все очень плохо, можем заказать все, что захочешь. Или я сам сбегаю? Только скажи, я могу. А, еще я купил твои любимые оливки. Или маслины? Никогда их не различал, — Антон тараторит, стопорится, силится вспомнить правильное название, но память от волнения отшибло намертво. — Я запутался и взял и то, и то. Их я не готовил, поэтому их можно есть и не переживать. А еще я нарезку не готовил, поэтому ее тоже можно есть. — Птичка моя, остановись, — пламя свечей ускоряет такт безумного танца, когда Арс прерывает бурный поток несвязных мыслей и тянет Антона на себя, обхватывая прохладными пальцами горячие запястья. Взволнованный Шаст молча хлопает глазами, когда горящей щеки касаются чужие губы, и рвано выдыхает, когда мужчина подходит к нему вплотную и крепко обнимает. Его прижимают изо всех сил, утыкаясь лицом в тонкую ткань испачканной футболки, и Антон понимает, что Арс почти не дышит. — Спасибо. Он и сам забывает, как дышать. — Мне еще никто никогда не готовил романтических ужинов, — Арсений глухо бормочет прямо в Антона, из-за чего к подрагивающим губам намертво прилипает глупая широкая улыбка. Парень скользит ладонями по широкой спине, растворяется в близости другого жаркого тела, в любимом запахе, в чувственных прикосновениях чужих ладоней, силой сжимающих ткань на его спине, и не выдерживает. Коротко целует мохнатую макушку, незамедлительно заливаясь краской. — И завтраков с обедами не готовил. Вообще ничего подобного не делали. Ты первый. — Рад быть твоим первым, — Антон нервно посмеивается, хмыкает, надеясь разрядить обстановку и отвлечь их двоих нелепой двусмысленной шуткой, но делает все только хуже и захлопывает рот. Ему кажется, что он звучит грубой издевкой и попросту насмехается над мужчиной, замирает, готовый тысячи раз извиниться и пояснить, что он вообще-то другое имел в виду, но Арс на это лишь тихо усмехается и жмется еще ближе. Укладывает голову парню на плечо и потирается носом об основание шеи. — Но почему? — мужчина шепчет тихо, куда-то в мочку уха Антона, своим раскаленным дыханием шлет легионы мурашек по всей сути юноши, и у того буквально ноги подкашиваются от щемящей нежности прикосновений, от безграничной любви, что заполняет без остатка его нескладное двухметровое тело. Мог ли он когда-нибудь подумать, что будет испытывать такие крышесносящие эмоции от одного лишь объятия? Однозначно нет. — Ты же не любишь готовить. Зачем? — Хотел тебя удивить и задобрить, — Антон все еще поглаживает спину мужчины, кончиками пальцев пересчитывая выступающие позвонки сквозь тонкую ткань рубашки, и незаметно вдыхает запах его волос, в которые хочется зарыться носом и ощутить их мягкость, но он просто коротко целует макушку и улыбается. Чувствует шеей, как улыбается и Арсений, явно смущенный его признанием, и пытается спрятать свою улыбку в ворот его пропахшей жаренным футболки. — Сделаем вид, что я специально не повел тебя в дорогущий ресторан, так что сегодня обойдемся его максимально дешевой версией и одним неумелым, но очень старательным официантом. Ты же говорил, что любишь домашнюю еду и уютные посиделки. Вот, прошу. Надеюсь, у тебя есть таблетки от живота? Арсений заливисто смеется, чем заставляет Антона в очередной раз залипнуть с глупой улыбкой на влюбленном лице. Он смотрит, как мужчина запрокидывает голову назад и обнажает удивительно белые зубы, смотрит, как от частого смеха подрагивает его челка, и как он блаженно прикрывает глаза. Смотрит и плывет, потому что ничего прекраснее в своей жизни никогда не видел. Хотя нет, видел однажды, вот только тогда между ними был бездушный экран ноутбука и сотни километров расстояния, а теперь… Больше ничего нет. Видеть улыбку Арсения вживую и иметь возможность прикасаться к нему определенно стоит всех тех пережитых усилий и страданий, стоит всего того времени, что пришлось ждать, и расстояния, что пришлось преодолеть. Антон пользуется всеми подаренными ему возможностями и останавливает руки на пояснице, на свой страх и риск скользит пальцами под слои ткани, оглаживая теплую кожу на боках. Арсений едва заметно вздрагивает и опускает голову, глядя прямо Антону в глаза, но рук его не убирает: расслабляется и сам начинает выводить причудливые узоры на спине Антона. — Уже не терпится попробовать, что же ты там наготовил, — Арсений мягко улыбается, но отстраняться не торопится. Медлит, ждет чего-то, возможно, когда их сердца перестанут колотиться как безумные, разрушая силой удара грудные клетки друг друга, но после все-таки отходит назад, обжигая Антона холодом отсутствия. Шаст не унывает, ведь то, с каким восторгом Арс осматривает накрытый стол, заставляет парня простить ему все: прошлое, настоящее, будущее, вечное. Прощать его всегда за все, потому что влюбленность его давно перестала быть просто влюбленностью. — Вау, — Антон цепляет сохнущее на батарее полотенце, дурашливо перекидывает его через руку и подходит к Арсению, галантно отодвигая перед ним стул: использует против него его же оружие и коварно щурится, ожидая реакцию мужчины. Арсений расцветает, а на заросших щетиной щеках загорается очаровательный румянец, жгущий внутри Антона пышущие жаром многокилометровые пожары прошлого. — Какой галантный молодой человек, какие манеры. Вы меня приятно удивляете. Антон довольный, как самый сытый, заглаженный чеширский кот: Арсений искренне кайфует и даже не скрывает этого. Кайфует из-за Антона. Он присаживается, и Шасту удается даже вовремя пододвинуть стул и не уронить мужчину на пол, что он объективно мог сделать и даже не удивился бы. Арс тихо смеется, благодаря парня, а у того сердце с катушек слетает, но уже не от волнения, а от безграничного, рвущегося на свободу, разрывающего счастья. Осознание того, что именно он вызывает в Арсении такой восторг, что именно он дарит такие искренние эмоции и становится причиной цветущей на губах широкой улыбки, не сходящей с них с момента возвращения мужчины домой, добивают Антона окончательно. Оно бьет по больной голове, бьет апперкотом в челюсть и сбивает с ног, поэтому Антон не сдерживается и чмокает того в затылок, вызывая у Попова тихий, обезоруживающий смех. Господи, нельзя же быть таким неприлично счастливым. Это просто невозможно! — Моя бабушка, кстати, еще рис в рюмки насыпала, — между делом замечает Арсений и сцапывает с тарелки неровный кусок огурца, откусывая от него кусочек, бодро хрустит овощем, пока ошарашенный Антон подходит к плите и открывает крышку. Оборачивается к Попову, нахмурив брови, пока руки обдает горячим паром, и парень спешно кладет крышку в раковину, зашипев. Чего, блин? Антон стоит посередине кухни, как дурак, с щипцами в одной руке и с лютым непониманием в другой, пока Арсений подозрительно хихикает и откровенно наслаждается его замешательством. Сжаливается и косится в сторону горящих накренившихся свечей, воск от которых успел накапать на рюмки, на стол около них и даже на край одной из тарелок с нарезкой. — Для устойчивости. Чтоб свечки на кладбище от ветра не падали. Под охуевший взгляд Антона Арс выдерживает буквально несколько секунд: старательно держит лицо, а потом разражается заливистым хохотом, откидываясь на спинку стула. Шаст смущен, ему стыдно до темных пятен перед глазами, ведь свечи в рюмках действительно выглядят так же плохо, ущербно и убого, как он и предполагал. Его спасает только то, что других вариантов у него не было, и смех Арсения, который рубит на корню его желание по-быстренькому суициднуться в углу кухни. Парень достает из шкафчика тарелку и щипцами принимается накладывать на нее приготовленную пасту. Длиннющие спагетти выскальзывают из щипцов, пачкают края тарелки и его руки, а курица с грибами предательски падает обратно в сковородку. Антон пытается их выловить, подцепить и вернуть обратно, но они все в скользком соусе и так и норовят свалиться и вернуться в общий котел. Сука, извращение какое-то. С обычными рожками таких проблем нет. Кое-как положив приличную порцию, Антон салфеткой протирает испачканные края и пытается придать пасте эстетический вид. Ставит тарелку перед Арсением, проверяет наличие вилок на столе и идет накладывать вторую порцию уже себе, не особо заморачиваясь с внешним видом. Незаметно для Арсения нюхает макароны, но те пахнут на удивление приемлемо. Даже, можно сказать, вкусно. — Пахнет вкусно, — Арсений словно читает мысли Шаста и опускает голову к тарелке, улыбаясь. С интересом разглядывает пасту, от которой все еще идет горячий пар, пока Антон садится на стул напротив и ставит свою тарелку рядом. Парень берет в руки вилку, отвлекаясь на Арсения, но тут же подрывается со своего места, чуть не снеся при этом пару тарелок следом. — Блин, я же еще вино купил, — Антон спешит пояснить свое поведение и, не дожидаясь ответа, несется почти галопом в гостиную, где оставил свой рюкзак. Достает из него темную, практически непрозрачную бутылку, крепко держит ее в руках, чтобы, не дай бог, не запнуться за что-нибудь и не выронить, потому что он точно может, и уже неспешно возвращается в кухню и договаривает: — Я где-то читал, что вино пьют комнатной температуры, поэтому не ставил его в холодильник. Не знаю, что за оно, но девушка в магазине сказала, что хорошее и к пасте подойдет. Ты же красное любишь? Если это не то, то я могу… — Все хорошо, спасибо, Тош. Штопор в верхней полке, — Арсений улыбается, умиленно приподнимая брови вверх, и мягко сжимает руку Антона в своей. Шаст выдыхает и расслабляется, едва не выронив бутылку из рук, а Арс ловит ее в опасной близости от края стола и смеется, поднимаясь, пока успевший знатно пересрать Антон открывает глаза и выдыхает второй раз. Все как всегда, ничего не меняется. Намек он понимает и предпочитает заткнуться, чтобы раньше времени не наболтать лишнего. Отставив несчастную бутылку подальше на стол, Антон улыбается собственным мыслям и лезет за штопором, чтобы выполнить полученное поручение. В то время пока парень старательно вкручивает металл в пробку, Арсений лезет наверх и достает красивые стеклянные бокалы на длинных тонких ножках. Он протирает их и ставит на стол как раз в тот момент, когда пробка с громким звуком выскакивает из бутылки. Антон чувствует себя на миллион долларов. В нем столько силы, столько уверенности и беснующегося, бесстыдного счастья, сколько не было никогда в жизни: ни когда он переехал в Москву и поступил в неплохой такой вуз, ни когда получил диплом и хорошую работу с неплохой зарплатой в придачу, ни даже когда потрахался первый раз. С той девушкой, кстати, было ужасно неловко и позорно быстро, а вот с первым парнем — просто неловко. И странно. Сейчас же близость Арсения дает ему самое важное: она дарит ему веру. Дарит успокоение и надежду на то, что у них и правда может что-нибудь получиться. И пусть они живут в совершенно нетерпимом обществе, где соседи непременно будут шептаться, если рядом с ними будут жить два парня, будут коситься на улице или могут даже избить за невинное касание рук в общественных местах, это все мелочи для тех, кто во что бы то ни стало хочет быть рядом. Антон хочет. И он обязательно что-то придумает. Антон разливает вино по бокалам, игриво ловит языком убегающую с горлышка бутылки бордовую каплю и неизбежно получает темный взгляд из-под полуопущенных влажных ресниц. Смущается, конечно, потому что всегда смущается такого открытого желания в любимых глазах напротив, ведь никто до Арсения никогда не смотрел на него так. Да, было еще два парня, с которыми он спал, но то скорее было от нечего делать, а тут… Арсений дарит ему лучшие эмоции, не сказав ни слова. Такого просто не бывает. Не может быть. Шаст ставит бутылку ближе к стене, чтобы не зацепить случайно рукой, и наконец присаживается на стул, прикрывая глаза от наслаждения. Он и не замечал, как сильно устал, и теперь у него ломит спину и ноги гудят, как два пчелиных улья: неудивительно, ведь он четыре часа кружил по кухне без остановки в отчаянной гонке со временем, а до этого преодолел двенадцать этажей вверх пешком. Тут любой нормальный человек устанет. Антон позволяет себе несколько секунд отдыха, расслабляясь и стекая по массивной спинке тяжелого деревянного стула. Сегодня он точно будет спать как убитый. Если вообще ляжет, конечно. — Предлагаю тост, — Арсений дожидается осмысленности в зеленых глазах напротив и поднимает бокал только тогда, когда Антон более или менее приходит в себя. Парень берет в руки свой, смотрит, как держит его мужчина, и пытается повторить его движение, но тонкая ножка кажется чересчур хлипкой и совсем ненадежной. После попытки побега бокала из его потных длинных пальцев Антон сдается и берется за стекло бокала, оставляя на прозрачной поверхности темные отпечатки. — За стремление к развитию. — Лучше за достижение поставленных целей, — Антон многозначительно улыбается, в любимой манере Арсения двусмысленно формулируя свои мысли, но поделать с собой ничего не может: пришла очередь отыграться. Арс определенно понимает, что они тут совсем не про готовку говорят, но смиренно кивает и молча касается тонким стеклом бокала Антона. Шаст делает небольшой глоток вина, и оно мягкой терпкостью ложится на язык. Оно непривычно кислое и отзывается местами горечью, но Антон никогда не понимал в винах, предпочитая классическое светлое нефильрованное ну или что-то покрепче. Ему не особо, но Арсению нравится, а значит, и для него сгодится, поэтому парень делает глоток побольше, планируя побыстрее сбить между ними напряжение, и отставляет бокал. Берет вилку в руки, цепляет кусок курицы и поглядывает на мужчину, который успел намотать на свою немного испачканных в соус макарон. Первый же кусок накрывает рот Антона соленой лавиной, а бедные вкусовые сосочки вопят благим матом о допущенной роковой ошибке: парень понимает, что переборщил с солью. Лучше бы он пересолил борщ, потому что он хотя бы знает, как исправить соленый суп, но что делать с пересоленной пастой не имеет ни малейшего понятия. Шаст тут же сникает и смотрит на Арсения, который даже вида не подает, что что-то не так: сидит, жует, как так и надо, берет еще одну порцию макарон и отправляет в рот. Замечает на себе заинтересованный взгляд и только вопросительно кивает, мол, что не так? Лучший актер всея Руси. Несите Оскар! — А-арс, прекращай, — Антон сдается первый, проигрывая неравную битву импровизированных гляделок. Невозмутимость мужчины поражает, и парень, перегнувшись через стол, буквально силой останавливает руку Арсения, в которой зажата вилка с еще одной порцией невозможно соленых макарон. Арс хмурится и смотрит непонимающе, но Антон глядит почти жалобно и руку не отпускает. — Что ты делаешь? Прекращай. — Ем? — мужчина вопросительно приподнимает бровь, но сдается и позволяет Антону выложить вилку из своих пальцев, откладывая ее в сторону. Он накрывает руку парня своей, переплетает их пальцы и успокаивающе поглаживает стесанные о терку костяшки. Да, Антон так и не сумел совладать с этим варварским изобретением: натертый сыр дался ему непросто. — Антош, не переживай. Все не так плохо, как тебе кажется. Антон не верит и готов сквозь землю от стыда провалиться. Он с самого начала не верил, что из его шальной затеи может выйти что-то стоящее, но сейчас убедился в этом окончательно, выставив себя полным придурком перед самым важным в жизни человеком. Он сидит за столом в чужом городе и сгорает со стыда перед мужчиной, мечтая откатить время назад. Жаль, что он не Верховный чародей и у него нет камня времени: он бы не яблоки съеденные восстанавливал и точно не баловался бы с бесконечным пивом в бокале, а помогал людям с их подмоченной репутацией. Хотя и идею с пивом, пожалуй, так быстро отметать не стоит. Шаст свободной рукой пытается отобрать у Арсения тарелку, но тот перехватывает его запястье и решительно останавливает, тяжелым взглядом гипнотизируя красного с ног до головы парня. Антон же на Арса смотреть не может, поэтому бегает взглядом по блестящим кухонным шкафчикам, по стенам, по черной мраморной плитке на странной перегородке, что отделяет кухню от гостиной. Какой интересный рисунок: такие четкие прожилки в мраморе, белые, но отдают голубизной. Или это зеленый? Почему он раньше не обращал на него внимания? Надо дома такую намутить. — Антон, посмотришь на меня? — Арсений просит, но сталь в его голосе слышится достаточно отчетливо, чтобы пытаться пререкаться и гнуть свою линию. Стыд заливает щеки алым, но ослушаться мужчину Антон не может, поэтому покорно возвращает взгляд в любимое летнее небо и видит в них лишь теплоту и заботу. Никакой злости, никакой насмешки — ничего, кроме невесомой нежности. — Могу я сказать кое-что, а ты послушаешь и не будешь меня перебивать, ладно? Антон согласно кивает и неизбежно заражается яркой улыбкой мужчины напротив. Чувствует танцующие касания кончиков пальцев, старательно обходящие холодный металл браслетов на тонком запястье, видит блестящие искры во взгляде игривого Арсения, и тепло облегчения против воли растекается по измотанному тяжелым днем телу. Парень привычно готовит себя к худшему, надеясь на лучшее, хотя мало верит в то, что Арс может на него серьезно разозлиться или отругать. По крайней мере, надеется. — Смотри, на будущее: курицу лучше резать примерно одинаковыми кусочками, чтобы она жарилась равномерно, но тут скорее вопрос привычки и тренировок. По грибам: я предпочитаю их чистить перед готовкой, чтобы не было песка и лишней грязи, но тут кто как привык. Я их мыть не люблю, потому что они влагой напитываются и вкус из-за этого теряют, но опять же, это сугубо личное дело каждого. По макаронам, думаю, ты уже понял, что их не нужно доваривать до конца, а оставлять немного аль денте, так как они доготавливаются в общей массе. Антон горит, как новогодняя елка на детском утреннике, переливается всеми оттенками красного, бордового и лилового, как одна большая нелепая слива. У него горят уши и шея покрывается неровными пятнами, и Антон прячет взгляд в тарелку треклятой пасты, которая только на первый взгляд казалась идеальным вариантом первого блюда для ни черта не умеющего парня, а на деле же оказалась сущим творением дьявола, способным опозорить бедолагу. Он сглатывает комок извинений и понимает, что после такого разноса по фактам ему кусок в горло не полезет. Хорошо хоть оливки не подвели. Или маслины? — Хэй, только не обижайся, птичка моя, — Арсений пальцами касается его подбородка и приподнимает голову Антона вверх. Улыбается, руки из руки не выпускает и смотрит при этом так, что ноги подкашиваются. Антон возвращает ему взгляд, полный сожаления, стыда и грусти, и Арс словно разом считывает все его эмоции, поджимая губы. Это и не удивительно: он всегда читает его, как открытую книгу. — Я же говорю это не для того, чтобы тебя обидеть или ткнуть носом, как котенка в лужу. Хотя на кота ты похож как две капли. Антон и правда подумал, что звучит Арс именно так, но теперь беспечно отвлекается на образ пушистого кота, представляя себя на острых коленках мужчины. От такого хозяина он точно не отказался бы. — Я ведь обещал тебе не врать, помнишь? — Арсений наклоняет голову вбок, заставляя задумавшегося Шаста снова обратить на себя внимание. Парень смаргивает картинки любимых коленок и улыбается. — Я говорю все это не для того, чтобы тебя обидеть или унизить. Я говорю так, потому что хочу помочь тебе не допустить подобных ошибок в будущем, если ты, конечно, рискнешь еще раз приблизиться к плите. Да и вообще, для первой пасты ты справился на отлично! Антон несмело улыбается, пытаясь принять правду Арсения. Он смотрит на салат с вычурным названием «Капрезе», который на деле оказался просто белым сыром моцарелла с нарезанными помидорами, щедро сдобренными сладким соусом, но вся бальзамика скатилась на тарелку грязными подтеками, образовав на дне большую коричневую лужу. Арс ведь прав: по нему заметно, что он учит, а не ругает. Парень успокаивается, но за продукты не переживать не может, ведь умудрился испортить целую сковородку. — Не кисни, малыш, — Антон распахивает глаза, а по ощущениям душу, и почти давится собственным языком, но Арсений, по всей видимости, не придает ласковому прозвищу большого значения, гармонично вплетая «малыша» в свою речь. Антон уже давно не малыш, а взрослый бугай выше самого Арсения, но у него сердце щемит от такого непривычного и столь любимого обращения. Он готов растечься липкой противной лужицей прямо под столом и, забившись в светлые швы, навсегда остаться на холодной плитке, но тихо сидит и не шевелится. Не может. Даже не дышит. — Ты — большой молодец, и даже не смей в себе сомневаться. Не у каждого так хорошо получится первый раз, а у тебя получилось. Соли много? Ну и что? Это же не проблема, сейчас мы быстренько исправим твою пасту. У тебя сливки еще остались? — Антон кивает, поднимается со своего места и открывает холодильник, чтобы достать одну неиспользованную упаковку. Арсений за спиной в шоке закашливается и кряхтит невнятно, когда видит заполненные до отвала пластиковые полки. — Вау. Ты решил скупить все продукты в магазине? Или готовишься к чему-то глобальному? — Знаешь, как это обычно бывает: зашел в магазин, моргнул, и вот я уже на выходе с до отвала набитой тележкой и чеком таким длинным, что можно из меня мумию сделать, — Антон смеется, под смехом скрывая смущение, потому что действительно перегнул палку в этот раз. С таким набором не то что романтический ужин, можно роту солдат накормить на неделю вперед, а он умудрился забить всем добром холодильник мужчины под завязку. — Ты был бы самой очаровательной мумией, — Арсений улыбается и поднимается следом, принимая из рук Антона кочан капусты и еще один лоток с грибами. Шаст неопределенно хмыкает, хотя на самом деле хочется вопить и кричать на весь Питер, потому что Арс назвал его очаровательным. А то, что не его, а его мумию, можно опустить. Это все мелочи. Детали, так сказать. Они же не в древнем Египте, ей-богу. — Хотя ты вряд ли бы вместился в классический саркофаг. Пришлось бы делать под заказ, чтобы ноги твои длинные вместить. — А их разве и так не под заказ делали? — Антон удивляется, какую вообще глупость они обсуждают, но ему так спокойно и хорошо в компании мужчины, что он готов говорить любые глупости без остановки, если они способны развеселить бесконечно улыбающегося Арсения. Он наконец-то находит сливки, ставит их рядом с плитой и забирает все добро обратно из рук Попова. О том, что Арс обращает внимание на его длинные ноги, Шаст старается не думать. А дальше для Антона начинается настоящая магия. Он стоит рядом и наблюдает, как мужчина включает плиту и ставит сковородку с пастой на минимальный огонь. Уверенные, выверенные годами движения притягивают взгляд впечатлительного парня, и он неотрывно смотрит на то, как Арс, когда соус становится достаточно жидким, пытается отделить его от курицы с грибами, убирает все, что удается убрать, а после вливает сливки из пачки, непрерывно помешивая. Он позволяет сливкам прокипеть буквально минуту и пробует, удовлетворенно кивая самому себе. Арсений дает попробовать Антону, и тот с удивлением замечает, что паста и правда стала гораздо съедобнее. Соли в ней все еще больше, чем нужно, но ее уже определенно можно есть. Мужчина широко улыбается, глядя на довольного парня, и приобнимает его за плечо, крепко прижимая к своей груди. Антон заполняет легкие до отказа любимым запахом и льнет еще ближе, пока волосы Арсения щекочут ему подбородок. — Не хотел говорить раньше времени, но с тобой хочу поделиться, — Арсений делает один глоток и начинает говорить, когда паста снова в тарелках, а вино — в бокале. Антон внутренне напрягается. — Там все еще вообще не точно, да и конкретики мне никакой не дают, но я не намерен сдаваться так быстро. В общем, если кратко, то я решил доучиться. Не знаю, правда, восстановиться на инженера или попробоваться еще раз в театральный, но… — Арс, блин, это же так круто! — Арсений даже договорить не успевает, потому что Антон подхватывается со своего места и буквально подлетает к мужчине, сгребая того в объятия. Хватается за все, что видит, поднимает его со стула и прижимает к себе хохочущего мужчину еще раз, несмотря на то, что тот всячески пытается выбраться из тесного плена длинных рук. — Ты такой молодец! — Рано еще радоваться, дурила моя, — Попов высвобождает одну руку и треплет парня по волосам, привычно зарываясь глубже в спутанные кудри, но Шаст пропускает мимо ушей и его замечание, и совершенно необидного дурилу, потому что подхватывает Арсения на руки и пытается покрутить. Мужчина тяжелый, а юноша слишком дохлый для таких физических нагрузок, и они почти падают, но Арс вовремя хватается за стенку и спасает их обоих от неминуемого падения. — Что ж ты делаешь-то? Чуть не угробил будущего студента. — Прости, я, кажется, переоценил свои возможности, — Антон смеется и ставит Арса на ноги, но руки с поясницы не убирает. Оба тяжело дышат и смотрят друг на друга, а в глазах — безумное искрящееся веселье, очередное разделенное на двоих. Маленькие дети, запертые в телах серьезных взрослых, которым слишком рано пришлось повзрослеть. Дети, которые так редко позволяют себе повеселиться, что почти забыли, каково это. Дети, нашедшие себя друг в друге. — Я поэтому, собственно, и задержался, — Арс улыбается и поглаживает пальцами спину Антона под тонкой футболкой, собирая стайки мурашек, бегущих по выступающему позвоночнику. — Решил заехать в деканаты поговорить, но я ж все сроки поступлений упустил, а это процесс усложняет. Одни мне говорят, что с моим неоконченным высшим можно сдать только академическую разницу и поступить чуть ли ни сразу на четвертый курс, но такое возможно только при самом позитивном сценарии, а вот с театральным все гораздо сложнее. — Но это же твоя мечта! — Антона переполняет воодушевление и искреннее счастье за мужчину, который за свою жизнь успел столкнуться с невероятным количеством несправедливости. Переполняет и всячески пытается найти выход, поэтому парень то крепче сжимает мужчину в руках, но мажет губами по виску, то переплетает их пальцы. — Не сдавайся, у тебя же, наоборот, появляется целый год на подготовку. Давай репетитора тебе найдем, я помогу, если нужно. — Не знаю, в мои-то годы и в театральный? — Арсений неожиданно хмурится и невольно опускает плечи, но парень не дает опустить ему голову, поглаживая большим пальцем порозовевшие щеки. Арс смотрит с тоскливой благодарностью, но в глазах — все те же упущенные годы и тонны сомнения, неверия в себя. Боже, Арс, что же ты там себе напридумывал за все эти годы? — Не поздновато ли? — Арс, тебе, блин, тридцать, а не семьдесят, — Антон от волнения повышает голос и тут же тушуется, глядя на приподнятые брови напротив. Говорит уже тише, но глаз не отводит: может, он хотя бы так его услышит? — Ты с чего вообще взял, что ты старый? Ты себя в зеркало видел? Ты же красавец, каких еще поискать надо. И я не устану тебе это повторять, потому что ты правда красивый и совсем на свой возраст не выглядишь. Слышишь меня? — Антон берет лицо Арсения в ладони и приближается почти вплотную. Горячим дыханием опаливает чужие губы, позволяя себе непозволительное: — Ты самый красивый мужчина в моей жизни. Арсений не выдерживает и прикрывает глаза, а розоватые от их скачек щеки краснеют окончательно. Антон максимально близко, он держит его в руках, чувствует губами чужое дыхание, а грудью — биение другого сердца. Арсений волнуется. Дыхание пытается контролировать, но сердце в узду взять никак не может: оно срывается на бег, неконтролируемо дрожит в хрупкой груди, выдавая хозяина с головой. — А у тебя их много было? — голос едва заметно подрагивает, Арс по-прежнему не смотрит на осмелевшего юношу, концентрируя внимание на своем бокале, но они все еще стоят у стола, а Антон все еще держит свои ладони на его щеках. Мужчина сдается: выдыхает, поднимает глаза и улыбается, пока Шаст в очередной раз тонет в бездонной темноте его личного голубого океана. Тонет без малейших попыток выбраться. — Не напрашивайся на комплименты совсем уж нагло. Знаешь ведь, что нет, — Антон практически шепчет, оставляя между их губами болезненные миллиметры лишнего расстояния, и тепло улыбается, пока у самого сердце сходит с ума, ввязываясь в очередную авантюру. Едва их не касается, и Арсений успевает даже прикрыть глаза, расслабляясь, когда Шаст щелкает его по носу и отстраняется, получая в шею разочарованный выдох удивления. — А у меня, между прочим, для тебя подарок есть. Довольный произведенным эффектом Антон уходит, даже не оборачиваясь на обиженную мордашку: знает, что, если посмотрит, точно придется вернуться, а для поцелуев время еще не настало. Он заходит в гостиную и замечает удачно скрытый его здоровым рюкзаком пакет, который только чудом сумел укрыться от любопытных глаз вездесущего Попова, волей случая не заметившего его на диване. Антон хватает его за ручки и поднимает, а после, подумав немного, ставит обратно. Он максимально осторожно достает из него стеклянную коробочку, которая только выглядит обманчиво легкой, а на деле весит килограмма два: Шаст почти уронил ее в магазине, когда принимал из рук девушки-консультанта. Он все еще не уверен в разумности своего решения, но коробка с необычным содержимым уже в его руках, до ближайшего цветочного еще дойти надо, а у него, вообще-то, паста в тарелке стынет. Парень резко выдыхает, оставляет за порогом все сомнения и шагает обратно. Есть макароны холодными то еще удовольствие. С приближением Антона к столу выражение лица Арсения меняется: досада, ожидание, непонимание, удивление, интерес и любопытство калейдоскопом сменяют друг друга, пока Антон преодолевает небольшое расстояние от входа до стола. Мужчина концентрирует все свое внимание на подарке, ведь прозрачный стеклянный купол не в силах скрыть интересного содержимого, и Арсений, который в его отсутствие вернулся на стул, снова поднимается. — На свиданиях обычно принято дарить цветы, — прочистив горло, Антон начинает заранее заготовленную речь, но с ужасом понимает, что забыл все, что хотел сказать. Слова, составляемые всю дорогу в Сапсане в красивые предложения, ушли от него, позорно сбежали, выскочили в открытое окно, и парень с ужасом смотрит на свои руки, не понимая, что говорить дальше. Он набирает в легкие воздух, чтобы продолжить хоть как-то, но закашливается, подавившись собственной слюной. Он кашляет и изо всех сил сжимает в руках стекло, только чтобы случайно не выронить его в самый последний момент, и Арс заботливо придерживает коробочку с другой стороны, пусть и смотрит с удивлением. — Да, не удивляйся, Арс, у нас сегодня свидание, — откашлявшись, Антон смаргивает выступившие слезы и улыбается, ловит палец мужчины и легонько поглаживает своим, пока они до сих пор сжимают злосчастную коробку в руках. — Но я абсолютный профан в отношениях. Я уже говорил тебе, что был только в одних серьезных, и тех с одноклассницей, поэтому совершенно не знаю, как тут все устроено. Плюс я никогда не встречался с парнями, поэтому не знаю, принято ли дарить им цветы. Я не был уверен, как ты воспримешь букет роз или хризантем, поэтому на первый раз решил подарить что-то особенное и нейтральное. Это… — Бонсай? — Арсений заканчивает за него и рассматривает достаточно большой горшок с небольшим зеленым деревцем. Антон много времени потратил на выбор подарка, долго подбирал его по цветам и надеется, что классическая бетонная полусфера, выкрашенная в черный, хорошо впишется в тщательно выверенный интерьер квартиры Арсения. — За цветы, наверное, не считается, но… — Антон не заканчивает, да и не считает нужным, ведь Арсений, кажется, ничего уже не слышит. Тот бережно снимает стеклянный купол, предназначенный для транспортировки растения, откладывает его на стол и полностью забирает горшок из рук Антона, со всех сторон рассматривая необычного постояльца. С восторженной улыбкой ребенка вертит дерево в руках, ощупывает сферу и поглядывает на стоящего рядом парня. — Ничего подобного никогда раньше не видел. Знал, что такое есть, но лично никогда дела не имел. Ты такой странный, — Арсений восторженно улыбается и оставляет бонсай на столешнице, возвращаясь к Антону. Заметив его охуевшее выражение лица, прыскает и спешит поправиться: — Я в хорошем смысле, птичка моя. Для меня никто раньше ни ужинов не готовил, ни цветов вообще никаких не дарил. Для справки, кстати, мне бы понравились и розы, и хризантемы, даже несмотря на то, что я считаю срезанные цветы пустой тратой денег. Антош, ребята в твоем возрасте не делают даже и части того, чем ты не перестаешь меня удивлять. Ты странный, но потрясающий. — Видимо, раньше никто не чувствовал к тебе ничего даже похожего на то, что чувствую я. Арс, я не хочу тебя отпускать. Я не готов оставаться просто друзьями. Как мне дружить с тобой, если один твой взгляд меня с ума сводит? — Антон больше не видит смысла ждать подходящего момента и решается пойти ва-банк. Потому что больше не может ждать. Он понижает голос, ловит руки Арсения в свои и подходит ближе, заглядывая в настороженные глаза. — Ты мне давно нравишься. Нравишься даже дольше, чем я это понял. И я не слепой, Арс, я же вижу, что я не один. Антон совершенно не уверен в своих словах, сколько бы ни хотел надеяться на лучшее, но, как говорится, риск — дело благородное, поэтому он рискует, не медля ни секунды. Блефует так чисто и отчаянно, как никогда не умел, блефует так, что самому становится страшно от собственного напора и уверенности. Получить отказ сейчас равносильно самоубийству для Антона, но пути назад нет: от его убедительности зависит его будущее, зависит их будущее, и если он позволит себе хотя бы секунду сомнений, то потеряет все. — Ты говорил, что никому не доверяешь. Я прекрасно тебя понимаю, у тебя, как и у всех нас, есть все основания не верить людям, особенно тем, с кем знаком недолго, но, Арс, ты правда думаешь, что прожить всю жизнь в одиночку лучше, чем один раз рискнуть? Неужели твое затворничество и слепое отрицание уберегут тебя от возможного предательства? Может, и уберегут, конечно, но ценой чего? Ценой твоего счастья, Арсений. Ты готов заплатить эту цену, когда на другой чаше весов я? Антон выкладывает козырь за козырем, рискует с каждым словом все сильнее, но если он не пробьет Арсения своей искренностью и честностью, то не сможет больше ничем. Арсений не отводит от него глаз, смотрит, не отрываясь, дышит, приоткрыв рот, но молчит, лишь сильнее сжимая тонкие пальцы, увешанные прохладным металлом. Пальцы, которые все еще болят после многочисленных ножевых ранений, но парень готов терпеть любую боль, только бы донести до мужчины главное. — Понятное дело, что я — так себе приз, — Антон усмехается, потому что знает, о чем говорит. У него нет предубеждений и заблуждений на свой счет, но чем-то же он зацепил все-таки Арсения, так почему бы не воспользоваться красивым словом? — Но, кажется, тебе большего и не надо? Я согласен, не все люди хорошие. Но ровно так же, как и не все плохие. Я не жду от тебя безграничного доверия прямо здесь и сейчас, я понимаю, что его нужно заслужить. Я готов. Я готов за него бороться, чтобы ты наконец увидел серьезность моих намерений. Я борюсь за тебя и буду бороться до конца. Антон и правда готов. Он много думал об этом, думал о рисках и о том, какой груз ответственности за чужие чувства взваливает на хрупкие юношеские плечи, как долго им придется бороться с прошлым Арсения, но понял, что он не боится. У него нет права на ошибку, но он готов рискнуть. Он готов сделать все возможное, чтобы подарить Арсению счастье, готов бороться со всеми его демонами, пусть и не плечом к плечу, но хотя бы быть тем, к кому можно прийти после боя пожалеться. Антон тяжело дышит, только спустя время осознавая, что у него напрочь сорвало дыхание. Он пытается отдышаться, но сердце рвет что безумное, рвет за грудки и не дает опомниться, пока Арсений застыл в одном положении, прикрыв глаза. Он никак не реагирует на сказанное, стоит молча, но Антон и не ждет от него быстрой реакции. Ему нужно высказаться. Нужно закончить. Нужно все объяснить. Шаст формулирует свой дальнейший посыл, пытаясь одновременно подобрать слова и прочитать мысли мужчины. У него, к сожалению, нет способностей Ванды Максимофф, и он не то, что не может отобрать у другой ведьмы ее темные силы и поглотить в себя, он даже обычные намеки не в состоянии понять, поэтому может только догадываться, что сейчас происходит в чудесном загадочном мире головы Арсения Попова. — Арс, я прошу тебя, дай мне шанс. Позволь мне хотя бы попытаться доказать тебе свою преданность. Позволь показать тебе, чего ты лишаешь себя своим выдуманным затворничеством. Мне плохо без тебя, — вот так просто, как на духу, полностью, без остатка, нараспашку, всего себя перед ним. Раскрываться всегда холодно и страшно, но Антон больше не боится. И если вначале он и слова не мог сказать, то теперь не может замолчать. — Арс, я с ума без тебя схожу. У меня башню рвет от невозможности быть с тобой двадцать четыре на семь. Я больше не могу и не хочу быть просто знакомым или другом. Хотел бы сказать, что после первого приезда к тебе в гости, но на самом деле гораздо, гораздо раньше. Гораздо раньше. Не с первого фото или видео, но точно после первого личного разговора. Не после первого привата или первого яркого оргазма, но точно после первого искреннего смеха и первого доверенного секрета, каким бы глупым он ни был. Гораздо раньше первой встречи, но Антон уже и не может вспомнить, в какой именно момент. После переписки или телефонного звонка? После видеозвонка или ночи, проведенной в бесконечном общении? Да уже и не важно когда. Важно только то, насколько сильно он в нем погряз. По самое горло, так, что не может без него дышать. Он задыхается без Арсения. Арсений открывает глаза, а в них — океаны отчаянного сомнения. Он совершенно бесцветно смотрит на парня, который стоит напротив него с душой нараспашку, с оголенным сердцем и ждет окончательно приговора, от которого зависит вся их дальнейшая жизнь. Стоит, как дурак, с раскрытой настежь грудной клеткой, с распахнутыми от страха глазами и трясущимися коленками, которые в любой момент могут его подвести. Стоит, как школьник, ждет своего наказания в кабинете директора и молится, чтобы никто не рассказал матери. Стоит и ловит каждое его движение, каждый рваный вдох и каждый взмах темных пушистых ресниц. Арсений практически не дышит, и Антон больше не может. Он задыхается. — Арс, я прошу тебя, не молчи. Ты убиваешь меня, — Антон не может говорить — он шепчет, горячо и отчаянно, из сердца прямиком в буквы. Просит, умоляет, потому что не может больше выносить камерное молчание кухни, вопящее безысходностью на все лады. Столько откровенных признаний повисло в воздухе, столько чистосердечных сделано, столько искренних, ранящих слов сказано, но все они не приняты, повисли в ожидании, ждут, пока Арсений упорно молчит. — Арс, я л… — Шаст, — Арсений грубо прерывает его ровно в момент последнего, так и не прозвучавшего признания. Антон не знает, хорошо это или нет, вовремя ли мужчина прервал его или стоило договорить до конца, специально ли ждал этого момента или случайно подгадал. Он не знает. Но в одном убежден точно: чувства его сильны как никогда. И Антон как никогда уверен в их природе, причине, которая, нахмурившись, стоит прямо перед ним и пытается его остановить. Больше не получится. Не тогда, когда он так близок. Антон идет на второй круг, упорный, не собираясь сдаваться на полпути. Чувствует, как непрошенный ком застревает в горле и мешает говорить, но парень прогоняет его, отталкивает, отказывается чувствовать себя слабым в настолько ответственный момент. Не сейчас. Только не сейчас. Потом, если нужно, он и поплакать может, но не сейчас, когда перед его глазами полнейшее отсутствие эмоций и каких-либо подсказок. Под ребрами сводит спазмом, и Шаст промаргивает в себе лишнее, отставляя на потом. Арсений беспристрастен, зато Антон чувствует все за них обоих. Чувств слишком много, эмоций слишком много для него одного. Их много, они повсюду, лезут в глаза, проникают в уши, забираются поглубже в голову и даже в рот: парень явно ощущает их горький привкус. Сожалений? Сомнений? Безответности? Пока только неизвестности. Он смаргивает влагу, что снова так не вовремя и не к месту, и прочищает горло. У него остался последний шанс. — Я не могу обещать тебе всего на свете, мы оба это понимаем. Как и не могу обещать тебе того, что все будет гладко и с первого раза. Я не подарок, и я прекрасно это знаю, звезд с неба не хватаю, как ты уже мог понять, да и в целом не лучшая кандидатура для тебя. Я не дотягиваю до твоего уровня, у нас большой разрыв и в доходах, и в интересах с увлечениями, но я обещаю тебе попытаться исправиться. Я буду стараться, я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы дорасти до тебя. Антон правда много думал. Думал и про разницу в возрасте, и про возраст Арсения в целом, на который мужчина постоянно любит давить и принижать себя со своими заслугами. Антон верит, что разница их ничтожна, что возраст в принципе никогда не является весомой причиной избегать чувств к человеку, но в их ситуации не ощущается совершенно. Арс, пусть и совсем забыл об этом, еще молодой мужчина в самом расцвете сил, и пусть без пропеллера на спине, но зато в одном причинном месте точно. Он зажигает Антона одним лишь взглядом, одним коротким словом или яркой улыбкой. Арсений совершенно точно не выглядит на свой возраст, хотя Шаст вообще не знает, как должны выглядеть люди в тридцать, и ничего в его поведении не напоминает о, по его словам, давно ушедшей молодости: он все такой же сумасбродный, дурной и готовый на любую сомнительную идею. Антон в принципе не способен увидеть в мужчине какие-либо недостатки, и они есть, он уверен, но готов с ними как и бороться, если нужно, так и смириться, если не получится. Как и бесконечно повторять Арсению, насколько он красивый, яркий и молодой, и что у него еще вся жизнь впереди. — Я не могу обещать тебе «вместе и навсегда». Хочу, но не могу, потому что это будет нечестно с моей стороны. Я, как и ты, не верю в сказки со счастливым концом, но я верю в пусть и не навсегда, но в «долго и счастливо». Я обещаю сделать все от меня зависящее, чтобы подарить тебе лучшие годы, если ты мне позволишь. Обещаю заставлять тебя улыбаться каждый день, обещаю наполнять твою жизнь счастьем, несмотря ни на что. Столько, сколько ты мне позволишь. Если позволишь, Арс, — голос снова срывается на шепот, когда слезы предательски падают вниз по горящим щекам. — Прошу тебя. Антон чувствует, как дрожат его руки. Руки Арсения, сжатые в его пальцах, не двигаются, как и он сам, зато парень колотится, не то от странного холода в плюс двадцать три, не то от нервов и бескрайнего волнения. Не вовремя вспоминает про свои потные ладошки, но мужчина не обращает на них внимания. Стоит, прикрыв глаза, и едва заметно дышит. — Арс, я попрошу тебя последний раз, после чего больше не буду поднимать эту тему. Уйду, если ты меня об этом попросишь. И из квартиры, и навсегда из твоей жизни, если будет нужно. Просто скажи хоть что-нибудь. Арсений медлит, а после запрокидывает голову и закусывает губу, надсадно вдыхая и выдыхая. Тянет воздух сквозь сжатые зубы, дышит рвано, пока Антон переживает раз за разом рождение и смерть, по кругу, десятки раз, размазанный собственным отчаянным бессилием. Ждет свой финальный вердикт, который решит все окончательно и бесповоротно. — Тош, я… Я не знаю, — Арсений хрипит рядом с его ухом в тот момент, когда Антон уже перестает надеяться хоть на какой-нибудь ответ. Сердце пропускает несколько ударов, падает вниз, через соседей, через подземную парковку и подвалы прямо в бездну, в пропасть. Шаст чувствует себя подсудимым в ожидании решающего приговора, которого ждет либо свобода, либо дуло расстрельного пистолета. — Я правда не знаю. Мне страшно, Антош. Я боюсь. Боюсь, что не выберусь из этого дерьма второй раз. Что попросту не соберу себя. Потому что даже после первого не все собрал. — Ты правда думаешь, что я способен на подобное? — Антон чувствует, что сил практически не осталось. Как и желания продолжать бессмысленные препирания. Он устал, он измотан, он сказал все, что хотел, и сделал все, что мог. Давить на Арсения и доводить его до истерики в его планы не входило, как и принуждать к чему-то силой, поэтому он делает последнее усилие, мысленно подыскивая свободное место в хостеле. — Нет, — Арсений медлит с ответом, но все же отвечает, как думает юноша, честно, и глаза открывает. Смотрит на Антона, и сомнение в них сменяется удивительной покорностью. Он тяжело вздыхает и коротко сжимает руки парня, рефлекторно прокручивая его кольца своими пальцами. — Я так не думаю. — Тогда чего ты боишься? На самом деле? — Потерять контроль. Над собой, над эмоциями, — Арс начинает говорить, вначале словно нехотя, но после голос обретает минимальную уверенность. Антон молча кивает и поджимает губы, потому что нечто подобное и предполагал, но не перебивает в желании дослушать до конца: — Боюсь, что ты можешь меня обидеть, ровно так же, как и я могу обидеть тебя. Боюсь, что доверюсь тебе, а мы в итоге разойдемся. — Ты боишься сложностей, Арс. Но без них счастья не бывает, — Антон тяжело вздыхает и покрепче перехватывает руки мужчины в своих. Он еще не понимает, к чему они дойдут в своем разговоре, но Арсений не молчит и готов идти на контакт, а это уже половина успеха. — Во взаимоотношениях двух людей, двух разных людей со своими характерами и жизнями, никогда не будет просто, особенно в самом начале. И здесь уже каждый для себя решает, готов ли он терпеть мелкие недомолвки ради чего-то большего и что для него важнее: каждое утро целовать любимые губы или ссориться из-за неубранных носков. — Даже не думай, что я позволю тебе раскидывать их по квартире, — Арсений рвано выдыхает и неожиданно улыбается, усиливая хватку на металлических кольцах, но Антон совершенно не чувствует боли: он видит, как последние незримые стены недопонимания между ними рушатся прямо на его глазах. Падают с грохотом, обваливаются кирпич за кирпичиком, засыпая обоих облаком удушливой пыли, но им все равно. Они от всего отмоются. Антон не может прийти в себя, до последнего не верит. Слезы на щеках высохли, образуя после себя невидимые следы, которые солью сковывают раздраженную кожу, но он все еще чувствует их тяжесть в груди, глубоко втягивая носом воздух. Арсений улыбается. Арсений гладит его руки, ослабляя крепкую хватку. Арсений говорит что-то про носки в квартире, и что это значит? Что это значит для них двоих? Что Антон убедил его? Убедил. Все-таки смог убедить. — Хочу тебя поцеловать еще с первого дня болезни, — одними губами произносит Антон, сокращая между ними расстояние до минимума. Он выпускает чужие руки из своих, но только для того, чтобы обнять мужчину за талию и притянуть ближе. Вторая ложится на острую скулу Арсения, пока большой палец поглаживает уголок сжатых улыбкой губ. Он мажет взглядом по глазам и обратно к губам, не имея права на серьезные действия без прямого согласия. — Можно? — В прошлый раз ты не спрашивал, — Арсений отвечает тихо и снова улыбается, уже шире и увереннее, лучистым счастьем расплываясь по маленькой питерской кухне, улыбается так ярко, как умеет только он. А Антон чувствует себя победителем. Человеком, пробежавшим марафон, выигравшим лотерею, сорвавшим джек-пот одновременно, пока Арс заглядывает не в глаза — куда-то глубже, туда, где измученно трепыхается неопытное молодое сердце. И Антон целует. Касается губами любимой улыбки напротив, несмело, робко, словно пробуя по чуть-чуть, а ему с готовностью отвечают. Он больше не ждет. Он бросается в омут с головой и ощущает себя как никогда правильно, ощущает себя на своем месте, словно две идеально подходящие друг другу детали пазла. Словно внутри наконец залатали все сквозные дыры, и в них больше не задувает холодным ветром одиночества. Кончиками пальцев чувствует жар чужой кожи под слоем футболки с рубашкой и понимает, что наконец-то счастлив. Антон обхватывает губами чужие губы, но не спешит углубить поцелуй. Наслаждается каждым позволенным ему моментом, выцеловывает миллиметр за миллиметром, лаской скользит по нежной коже, пока запах Арсения проникает прямиком в легкие. Он остается внутри, задерживаемый редким дыханием, въедается в само существо Антона, остается в нем навсегда, пока Антон отдает себя всего без остатка. Вкладывает в поцелуй все, что чувствует, весь тот безобразный ворох эмоций, что копился в нем долгие месяцы. Потому что наконец-то может. Язык Арсения раскаленной лавой проходится по губам парня, и у Антона разом сгорают все предохранители. Отстраняясь лишь на секунду, он шумно втягивает в себя воздух, потому что легкие сводит неизвестный до этого спазм. Хочется кричать. Хочется выть и скулить, потому что скопленное счастье отчаянно требует выхода. Шаст вдыхает и набрасывается на чужие губы с еще большим остервенением. Потому что может. Может целовать, может языком пересчитать все мелкие ранки обветренной кожи, может оглаживать чужой язык и чувствовать, как внутри что-то неизбежно взрывается, рождая новую, безгранично красивую вселенную любви к Арсению Попову. Арсений целует сладко. Медленно, тягуче, словно растягивая неторопливое удовольствие. Целует не торопясь, не убегая и не таясь, потому что теперь для этого у них есть все время этого мира. Потому что больше не нужно бояться, переживать, что можешь быть отвергнутым. Финальная точка. Конечная станция. Все карты на стол. Теперь можно все. Можно целовать. Можно хотеть. Можно быть рядом и любить. Арсений целует. Забирается ладонями в пушистые кудри и несильно сжимает их, оттягивая вниз, приподнимает голову Антона и спускается поцелуями на подрагивающий кадык. Прикусывает нежную кожу и снова возвращается к губам. Целует жадно, полно, глубоко. Целует, не оглядываясь на прошлое или будущее. Целует здесь и сейчас, так, как всегда хотел целовать. Чувствует крепкую хватку на талии и сильнее льнет к Антону, ощущая жар чужой груди на своей. Антон мягко прерывает поцелуй и отстраняется, прижимается лбом ко лбу Арсения, помутневшим взглядом встречаясь со стеклянными глазами Попова. В них так много желания, так много невысказанной страсти, что у Антона ноги подкашиваются от одной лишь мысли о возможном продолжении. Он возбужден, он на пределе возможностей, руки, сжимающие чужую поясницу, дрожат как безумные, но будет ли это правильно? Арсений хватает парня за руку и спешно выводит из кухни, оставляя многострадальческий ужин почти нетронутым: они слишком изголодались друг по другу. Тянет через гостиную, молча, решительно, прямиком по направлению к спальне, а у Антона в голове шестеренки сходят с ума. Отлаженный механизм стопорится, сдается под натиском слепого желания, и парень покорно семенит за мужчиной, пытаясь отогнать подальше неуместные мысли со страхами наперевес. Уверен ли Арсений в этот раз? Не снова ли слепо поддается инстинктам в попытке выплеснуть лишнюю энергию? Хочет близости именно с Антоном или очередной раз поддается импульсивному моменту? Антон глупый и по-детски наивный, но искренне считает важным быть нужным как один конкретный Антон, а не как очередная замена резиновому члену. Он не готов быть одним из многих, он хочет полноценной близости, всепоглощающей и полной. Он не хочет просто секса. Он хочет заниматься с Арсением любовью. Ни больше, ни меньше. Антон заходит в спальню, а его страхи неотступно следуют за ним, не желая оставаться за порогом в одиночку. А если он облажается? Конечно же, он облажается, это просто вопрос времени, но вот как сильно и какие последствия это принесет, остается для него нежеланной тайной. Боже, он даже перед первым сексом так не переживал. У Арса такой богатый сексуальный опыт, он так много всего умеет, а что Шаст? Не может похвастаться даже десятой частью подобного: несколько раз переспал с девчонками, а с парнями и того меньше. А если у него вообще упадет все от переживаний? Густое желание поволокой застилает зеленые глаза, даже несмотря на ворох вопросов в пустой голове. Оно зреет внутри зеленым ростком, разгорается бурным костром, искрами распространяется повсюду с невероятной скоростью, пышет жаром давности и мешает легким нормально дышать, забивая их сладким дымом. В спальне непривычно темно для шести вечера, и, осмотревшись, Антон замечает плотно завешенные шторы, когда за спиной слышится тихий щелчок язычка прикрытой двери. Внутри все замирает. — Арс, подожди, — Антон хотел бы слепо сдаться в плен животной похоти, но не может, потому что человеческого в нем все-таки больше. Пожары внутри сжирают его в считанные секунды, растекаются повсюду раскаленной лавой, не оставляя после себя ничего живого, но Шаст должен быть уверен, что хотят именно его, что он не очередная глупость Арсения, а взвешенный, окончательный выбор. Парень разворачивается на месте и подходит к мужчине, замершему на пороге. — Спрошу тебя еще раз: ты уверен? На этот раз? Мы можем подождать, я хочу, чтобы ты это понимал. — На этот раз уверен, как никогда раньше. Я и так слишком долго ждал, — Арсений жмется ближе и обвивает худощавое тело Антона руками, носом уткнувшись в теплую грудь, сердце под которой заходится собственной скоростью. Он снова близко, непривычно близко, прямо в его руках, и парень все еще с трудом осознает происходящее. Мысли путаются. Арсений всегда был далеко, был недоступен, был лишь частью его телефона, а теперь ластится и отчаянно просит о большем. — И я не хочу никого, кроме тебя, если ты волнуешься об этом. Тош, я долго думал, особенно после возвращения домой. Поэтому теперь я уверен. Арсений давно перестал быть для него просто картинкой. Давно уже перестал быть пустым порно-роликом, на который можно было подрочить на досуге, пустым видеозвонком или текстом на экране, который ни к чему не обязывает. Давно уже значит гораздо больше, но его никогда не было рядом, не считая тех редких случаев случайного гостеприимства. Он всегда был далеко, в другом городе, по другую сторону, его нельзя было касаться или целовать. Большую часть времени их странного общения парней разделяло многокилометровое расстояние и пропасть из бесконечной недосказанности, но сейчас между ними ничего не осталось, кроме нескольких миллиметров ненужной ткани. Антон никак не привыкнет, что в любой момент может касаться Арса, трогать, целовать, гладить, и эта обезоруживающая вседозволенность буквально сводит его с гребанного ума. Он не может насытиться, не может перестать хаотично касаться чужого тела, слепо блуждать по нему руками, но его об этом, кажется, совсем и не просят. Арсений втягивает его в жаркий поцелуй, настойчиво скользит горячим языком по сухим от частого дыхания губам и бесцеремонно проникает в рот. Оставляя на них бесстыдные влажные следы, он оглаживает огрубевшую кожу и язык Антона, который пытается ему отвечать. Шаст запускает руки в пушистые волосы, как делал сам Арсений несколько минут назад, сжимает в пальцах длинные пряди и тянет вниз, всецело пользуясь преимуществом своего роста. Он собственноручно раскрывает Арсения перед собой, запрокидывает его голову назад и углубляет касания, настойчиво перехватывая инициативу. Воздух спальни, отрезанной от всего остального мира, раскаляется до критической отметки в практически звенящей тишине звукоизолированной квартиры. Арс скользит руками под футболку Антона, гладит руками поджавшийся живот и нетерпеливо цепляет чувствительную кожу ногтями, как маленький игривый котенок, не контролирующий собственные коготочки. Антон шипит в поцелуй и тянет мужчину на себя еще ближе, прикусывая его нижнюю губу в ответ. Арсений улыбается и цепляет губами любимые губы. Пошлые причмокивания и частое жаркое дыхание — вот их аккомпанемент на ближайшие сутки, но еще лучше — вообще на всю жизнь. Антон чувствует своей грудью, как часто бьется сердце напротив, и он сам готов в любой момент слететь с катушек от нереальности происходящего, поэтому парень берет необходимую паузу и отстраняется, в излюбленной манере прижимаясь лбом ко лбу мужчины. — Считаю своим долгом предупредить тебя, чтобы многого ты от меня не ждал, — парень усмехается в чужой рот и, не сдержавшись, крадет еще один короткий поцелуй с припухших розовых губ, искрящихся привычно яркой улыбкой. Он решается озвучить свои глупые страхи, потому что уверен, что мужчина не будет его за это осуждать. А вот надеяться на что-то сверхъестественное может, но оно ведь закончилось два года назад спустя пятнадцать сезонов, поэтому и тут облом. — И долгого. Опыта по этой части у меня определенно не достает. — Птичка моя, если ты думаешь, что из-за своей профессии я гуру секса, то спешу тебя разочаровать: по части интима с другими людьми я — полный профан, — щеки Арсения горят очаровательным розоватым румянцем. Ведь каких бы свободных нравов мужчина ни был, каким бы уверенным в себе ни пытался казаться со своими откровенными разговорами о сексе, не смущаться, по его мнению, постыдной правды все равно не может. — В сексе с самим собой может быть. Но после Руслана у меня никого не было. Антона лихорадит от такой многогранности Арсения, от его бесконечного числа ипостасей удивительно разносторонней личности. Как в одну минуту он может быть прожженной вебкам-моделью, бесстыдно раскрывающейся перед многотысячной аудиторией в откровенных позах, а в другую уже застенчиво рассказывать о недостатке сексуального опыта и прятать глаза в пол? Как может так развязно целоваться, потираясь очевидным стояком о бедро Антона, а после смущаться, как школьница на первом свидании? Неожиданная откровенность Арсения щемит Антону сердце нежной, невесомой грустью. Он-то и правда надумал себе многолетний опыт у мужчины, а теперь не может не стыдиться своих глупых мыслей: он же модель, а не проститутка, прости господи. С чего он вообще решил, что раз Попов снимает контент для взрослых, то и трахаться должен со всеми подряд? Вряд ли после заебного во всех смыслах трудового дня ему хотелось продолжения. Антон замирает, когда осознание сказанного догоняет ушедший поезд соображалки, запрыгивая буквально в последний вагон. Парень силится вспомнить, как давно Арсений расстался с тем придурком, и устрашающие пять лет очень кстати всплывают в памяти, пугая неопытного юношу своей грандиозностью. Боже, неужели все пять лет он хранил целибат? Как такой прекрасный, сексуальный, горячий мужчина мог добровольно пойти на такое? Да его же с руками и ногами должны были оторвать, про все остальное и говорить не стоит. Эмоций внутри слишком много, все они рвутся наружу, и обычных слов никогда не будет достаточно, чтобы выразить их в осмысленные предложения. Поэтому Антон даже не пытается: молчит, крепко прижав мужчину к себе, и оставляет беспорядочные поцелуи повсюду, куда только может дотянуться, стараясь весь ураган чувств выразить через прикосновения. Темная макушка, зарываясь носом в мягкие волосы. Висок с пульсирующей веной, кончиком носа по нежной коже. Напряженный лоб, расслабляющийся от невесомого чмока. Щеки. Нос. Шея. Ключицы. Арсений с потрясающей готовностью подставляется под все прикосновения Антона. Раскрывается, не возражая ни секунды, прикрывает глаза, чутко реагируя подавленными в горле стонами, от которых вибрирует вся его гортань. Шаст буквально сходит с ума, пока мягко тянет мужчину за собой ближе к кровати. Двумя руками держит податливую голову и, пока большие пальцы застыли на уголках счастливой улыбки, вертит ею, как хочет, и целует раз за разом: глаза, щеки, вздернутый нос, место за ушком. Раз за разом, все по кругу. Арсений расслабляется. Почувствовав ногой твердое основание кровати, он тянет их на нее, и Антон, запнувшись о собственные ноги, не удерживает веса двух тяжелых тел. Они падают прямо на покрывало, и неуклюжий Шаст умудряется больно удариться о деревянную часть, а после, сквозь смех потирая ушибленное место, умудряется еще и придавить лежащего рядом Арсения, пока подтягивает ногу и перекатывается на живот. Он пытается сбивчиво извиниться, машет руками и почти заезжает мужчине локтем в глаз, а Арс тихо смеется и обнимает смущенного парня за плечи. Успокаивая их двоих. Шастун в своем репертуаре типичной грации картошки, когда Арсений всегда собран и превосходен в своей отточенной элегантности, но именно такие мелочи и делают их прекрасными друг для друга. Единственными. Особенными. Нужными. Арсений тянет парня к изголовью и укладывает на подушку. Они лежат друг напротив друга, практически касаясь носами, и смотрят так, словно весь мир спрятался в таких важных глазах напротив. Антон по-прежнему возбужден, возбужден почти болезненно, но эта звенящая нежность между ними не позволяет ему грубо наброситься на мужчину и быстро все закончить. Он не хочет быстро. Шаст не готов к короткому перепихону, как бы ни хотел Арсения до вселенной перед закрытыми глазами. Он никогда их и не любил, предпочитая сексу всегда эмоциональную близость, но Арсений — это другое. Арсений — особенный. С ним все должно быть по-другому. С ним все должно быть медленно, нежно, чтобы до мурашек на кончиках пальцев и до дрожи в несмелых коленках. Он должен показать Арсению, чего тот действительно достоин и какого обращения заслуживает. Антон осторожно целует мужчину, поглаживая пальцами острую скулу. Она приятно покалывает мягкой двухдневной щетиной, и парень скользит по ней вниз, касаясь кожи на шее, после чего возвращается вверх и оглаживает ровно стриженный висок. Бегает пальцами по всему лицу мужчины, легко, почти невесомо, а тот, прикрыв глаза, буквально тянется к рукам Антона, рефлекторно льнет к ним, как маленький, беззащитный котенок с улицы, соскучившийся по теплу человеческих рук. Только что не мурчит. Шаст отстраняется, но только для того, чтобы перевернуть Арсения на спину и усесться на его бедра. Он через штаны чувствует чужой стояк, упирается в него своим, больше всего желая потереться и закончить растянувшееся мучение, но он не торопится, истязая отсроченным наслаждением их обоих. Арс открывает глаза, а в них — летнее небо, затянутое серой дымкой возбуждения, и он не может контролировать собственное тело: он весь в прикосновениях Антона, отвечает на них, просит больше и тихо, натужно дышит. Антон аккуратно снимает с Попова сначала рубашку, а после стягивает футболку: помогает ему, осторожно приподнимая голову, а после отбрасывает куда-то в сторону за ненадобностью. Плывет взглядом по обнаженной коже поджавшегося живота, по выступающим от худобы ребрам и выделяющимся тазовым косточкам. Завороженно разглядывает расслабленное лицо и длинную шею, запутанную созвездиями темных родинок на плечах и груди. Смотрит и никак не может насмотреться, ведь ничего красивее обнаженного Арсения он никогда в жизни не видел. Не картинки на экране. Не смазанного видеозвонка. Арсения. Живого. Настоящего. Парень скользит руками по нежному шелку разгоряченной кожи, наклоняется и целует раскрытые в частом дыхании губы. Скользит по щекам вниз, прорисовывает влажный путь через подбородок к шее, оглаживая языком подрагивающий кадык, когда Арсений нервно сглатывает и тихо шепчет что-то на невнятном. Антон опускается еще ниже и касается губами выступающих ключиц, целует каждую рассыпанную по ним родинку, очерчивая своим ртом запутанный узор темных звезд. Арсений требовательно стонет и руками тянет Антона на себя. Парень поднимается вверх, пытаясь удержать себя на вытянутых руках, наклоняется к мужчине и снова целует припухшие от долгих поцелуев губы. Арсений слепо гладит его в ответ, бегая невесомыми прикосновениями по щекам, ключицам и носу, очерчивает подрагивающими пальцами шею, но ему мешает ворот футболки. Попов разочарованно хнычет и бродит руками в поисках решения. Мужчина стягивает ненужную ткань с Антона и касается его обнаженного торса прохладными руками. Антон целует, и Арсений отвечает с обезоруживающим энтузиазмом. Он такой открытый, такой отзывчивый, такой готовый ко всему и невероятно нежный, что у парня чердак подтекает от мыслей о дальнейшем. Арсений раскрылся ему. Арсений ему доверяет. Не только свое тело, а гораздо, гораздо большее. Арс трогает Антона и заставляет того буквально всем телом лечь на себя, заводя его руки за спину. Обнимает, слегка оцарапывая в пылу возбуждения, тянет вплотную, и резкий контакт кожи с кожей током проходит по двум обнаженным телам. Шаста мажет от непривычной близости, настолько давно желанной, что почти утерянной под толщей сомнений, от тепла чужого тела на своем, в его руках. Арсений под ним сладко стонет, жмется еще ближе, словно пытаясь проникнуть внутрь его тела, и Антон опускается к его губам в неконтролируемом желании поймать эти стоны своими. Ведь Арс уже давно поселился в каждой мельчайшей его клеточке. Антон скользит ниже, оставляя влажную дорожку на подрагивающей шее. Осторожно целует за ушком, жарко дышит и прикрывает глаза, чтобы не сорваться раньше времени: выдержки остается на самом донышке. Едва заметно прикусывает кожу на четких ключицах, выцеловывает нежные ямочки, гладит бока обеими руками и опускается еще ниже. Не оставляет без внимания и обрисовывает поцелуями каждое ребро, подрагивающий в предвкушении живот. Расстегивает пуговицу на джинсовых шортах и тянет вниз язычок молнии, который в тишине спальни звучит непозволительно, неприлично громко. Антон тянет одежду вниз и тяжело сглатывает, замечая тягучие следы естественной смазки на тонком хлопке боксеров Арсения. Рот невольно наполняется слюной, но парень намеренно игнорирует свои желания и ждет подходящего момента. Он не церемонится: шорты улетают на пол сразу вместе с нижним бельем. Поцелуями он опускается на низ живота, целует лобок и, намеренно обходя стоящий член, принимается вылизывать внутреннюю сторону бедер. Член мужчины прижимается к животу, оставляя на нем прозрачные подтеки, обиженно подрагивает нехваткой касаний к нему, и Арсений тихо стонет, пытаясь привлечь внимание Шаста к своей проблеме. Но Антон не сдается, несмотря на то, что мускусный запах мужчины заставляет его трепетать всем своим существом, и продолжает свои сладкие пытки в надежде растянуть удовольствие до максимума. Парень практически сходит с ума. Ему сложно сдерживаться, сложно контролировать свое тело, пока собственное возбуждение жаром заливает глаза. Плотная джинса кажется сейчас изобретением дьявола, ведь джинсы жесткие, узкие и максимально неудобные, и парень по-доброму завидует Арсу в его обретенной свободе. Он расстегивает пуговицу с молнией, чтобы хоть как-то облегчить свое состояние, поправляет колом стоящий член и с облегчением выдыхает, когда на него перестает давить металлическая собачка. Антон сдается. Арсений, прижатый весом его тела, исступленно мечется по кровати и тихо мычит. Он изо всех сил пытается найти больший контакт с Антоном, пытается найти его бедра или потереться хоть обо что-нибудь, привлекает его внимание и тянет руки в попытке прикоснуться, но Антон беспощаден в своей нежности. Он покрывает поцелуями все тело мужчины, оглаживает длинные ноги и никак не может надышаться вдоволь. Запах Арсения стал лидером в списке его любимых запахов, а сейчас, смешавшись с мускусом пота и терпким — секса, безвозвратно сводит с ума. Антон возвращается поцелуями к паху мужчины и позволяет себе на несколько секунд задержать взгляд, пытливо разглядывая подрагивающий в предвкушении член Арсения. Он столько раз видел его на экране, пересмотрел столько видео с обнаженным мужчиной, и столько же раз камера передавала совершенно пресное, безвкусное изображение, не в силах передать всей гаммы истиной красоты. Антон сдается. Видеть обнаженного Арсения вживую, касаться, ощущать его запах и вкус — совершенно другое. Он не хочет больше ждать. Парень мягко опускается ртом на член Арса, не стараясь взять сразу глубоко: объективно понимает, что ничем хорошим после долгого перерыва и отсутствия практики его затея не закончится. Он понемногу двигается вверх-вниз, плотно сжимая губы для усиления эффекта, старательно прячет зубы, чтобы не сделать ему больно, и по-настоящему кайфует. После нескольких фрикций он дает себе продышаться и размашисто лижет по всей длине, подбирая языком подтеки слюны, перемешанной с солоноватой смазкой. Опускается ниже и проходится по поджавшимся яичкам, возвращается и сосет еще с большим энтузиазмом, игнорируя боль затекающей челюсти. Он так давно мечтал об этом, мечтал попробовать Арсения, мечтал в мельчайших подробностях, что сейчас его буквально ведет от полноты ощущений. Антон сдается. Арсений ощущается солоноватым привкусом на языке, сдавленными стонами, отдающимися в ушных перепонках, и ни одна, даже самая яркая и детально проработанная мечта, не способна сравниться с реальностью. — Тош, остановись, — Арсений хрипит почти обессиленно. С трудом приподнимается на дрожащих руках, опирается на них сзади и усаживается на кровати, придерживаясь на изголовье. Взгляд мутный, а в глазах такая мольба, что Антону стыдно становится за свои излишние старания. Он поднимается и мягко целует Арсения в губы, передавая ему его собственный вкус, успокаивающе поглаживает по спутанным волосам, пока тот переводит дыхание. — Прости, но если ты продолжишь, то рискуешь остаться без продолжения. А у меня на тебя другие планы. — Как скажете, капитан, — Антон довольный отстраняется, потому что у Арсения на него есть какие-то планы, пока тот мягко улыбается и тянется к джинсам Антона. У него сердце заходится от одной лишь мысли о продолжении. Боже, у него с собой ничего нет, он даже презервативы не взял: не рассчитывал, что обычный романтический ужин может перерасти в нечто подобное. Пока мужчина укладывает его на бок и тянет грубую ткань вниз, Шаст лихорадочно пытается придумать выход. Арсений осторожно приподнимает его бедра и опускает боксеры, спасая нерадивого Шаста в очередной раз: выразительно кивает в сторону тумбочки и улыбается, когда до Антона доходит. Им не всегда нужно использовать слова и произносить их вслух, чтобы понимать друг друга, ведь взгляды порой гораздо красноречивее любых слов. В полке лежит запаянная упаковка презервативов в пленке и начатый тюбик смазки со свежей датой производства. Антон не может сдержать улыбки и выразительно смотрит на мужчину, который краснеет на глазах, но упорно молчит. Сидит на кровати на коленках, зажался весь, опустив глаза вниз, и стыдливо пытается прикрыться руками. — Неужели готовился? — Антон усмехается и забирает из полки все необходимое, бросая на кровать рядом. А после ползет ближе к мужчине в своей спасательной миссии, валит Арсения обратно на спину, утягивая в крепкие объятия и покрывая беспорядочными поцелуями все, до чего только может добраться. — Хэй, Арс, ты чего так смущаешься? Ты же, блин, Граф. Перед другими раскрываешься, выставляешь себя напоказ, а меня боишься? Ты раньше и меня не стеснялся, столько ж раз дрочили друг перед другом. Что случилось? — Раньше все было по-другому. И ты не все, — мужчина тихо смеется, придавленный тяжелым Антоном, разглядывает его с безграничной любовью в глазах и поправляет челку, что отросла до невероятных размеров и настойчиво лезет в глаза. В любимой манере перебирает в руках кудряшки, скользит между ними и пропускает их через свои пальцы. Антон млеет от его прикосновений и прикрывает глаза, укладываясь на подушку, но полностью отвести взгляд от темного океана напротив не может. Шаст ложится рядом с мужчиной, переворачивает его на бок и переплетает их ноги между собой. Они лежат почти вплотную, касаясь друг друга каждой из частей тела: прижатые лбы, соединенные руки, касающиеся друг друга острые коленки, сведенные вместе стопы. Кончики носов застыли в невинном эскимосском поцелуе, и одна улыбка касается другой в невесом, практически неощутимом касании. Полное совпадение. Ни грамма между. Ни миллиметра былой пропасти. Они скользят руками по влажной от пота и жара коже, и Антон щурится, чувствуя прохладную каплю, которая беспардонно стекает по его пояснице в самую ложбинку. Этими невинными прикосновениями они дают себе передышку, так необходимую обоим, чтобы не сорваться в бездну слепой страсти, пытаются успокоить сходящие с ума сердца, дорвавшиеся до желанной близости. Перед глазами Антона только лицо Арсения. Любимая лучистая улыбка, озаряющая собой все в радиусе бесконечности, голубые бездонные озера, в которых плещется удивительное спокойствие и уверенность. Антон улыбается в ответ, гладит его и понимает, что никогда раньше не был так счастлив, как сейчас. Ему так хорошо, что хочется прыгать, хочется кричать, но он молчит и закусывает губу, сдерживая рвущийся наружу вой. Боже, наконец-то он с тем, с кем всегда хотел быть. Нос к носу. Сердце к сердцу. Глаза в глаза. Так близко, что только руку протяни. Так близко, что запах проникает буквально под кожу, заполняя собой каждую пору, каждую клеточку, каждую пустоту под ребрами и свободное пространство в опустевшей вмиг голове. Поразительно близко, когда раньше было болезненно далеко. Антон скользит рукой вниз и касается члена Арсения. Сжимает его в ладони, проводит по всей длине, медленно, но настойчиво распаляя успевшего прийти в себя мужчину, и тот сдавленно стонет куда-то в район его плеча и закусывает губу. Прижимается лбом, пока Шаст неторопливо надрачивает ему, параллельно второй рукой оглаживая смуглый торс и округлую, призывно отставленную задницу. Арс то неконтролируемо толкается ему в кулак, пытаясь найти большего контакта, то трется пятой точкой о руку, настаивая на продолжении, но Антон никуда не торопится. Он понимает, что долго не продержится, поэтому хочет подарить Арсению максимум того, на что вообще способен. Арс опускает свою руку вниз и вслепую находит член Антона, не желая оставаться в долгу. Двигает парня еще ближе к себе, вымученно улыбается, а потерянный взгляд отчаянно плывет. Он обхватывает оба члена, накрывая руку Антона своей, и плавно двигается, а у Шаста в голове водородные бомбы взрываются, напрочь перекрывая весь доступный кислород. Он старается контролировать дыхание, но куда там, когда Арсений смотрит на него вот так, блядски приоткрыв рот? Смотрит, не отрываясь, то и дело облизывая губы, а Антон заводит руку назад и нашаривает на кровати тюбик с лубрикантом. Звук отщелкивающейся крышки в интимной тишине спальни кажется непозволительно, непростительно громким. Антон жмурится, стараясь не терять концентрации, выдавливает горошину смазки себе на пальцы и заботливо греет, чтобы не доставлять Арсению лишнего дискомфорта. Тот нетерпеливо ерзает и сгибает ногу в колене, упирает ее в кровать для большего удобства, раскрывается рядом с ним. Перед ним. Для него. Антона подкупает такая слепая покорность. Покорность, с которой отзывается Арс и все его тело. Покорность, с которой он готов на все, не задавая при этом ни единого вопроса. Тот уровень доверия, которым награждает его мужчина, который он вряд ли успел заслужить, но бережно ценит и всецело им пользуется. Арсений невербально чувствует Антона, словно читает его мысли и точно знает, что тот будет делать в следующий момент. Знает и ни секунды не сомневается, только целует мягко, когда Антон замирает у его входа, не решаясь. — Можно без этого, — Арсений горячо шепчет Антону прямо в ухо, проходясь губами по мочке и целуя влажный от пота висок. Прикусывает тонкую кожу на шее, оставляя на ней едва заметные красные следы, пока пальцы Антона предательски подрагивают, но тот пересиливает себя и размазывает лубрикант на сжатом колечке мышц, которое с готовностью раскрывается перед его касаниями. — У меня был эфир утром. Я готов. Я смогу принять. — Но я хочу, — Шаст протестует, но это все, на что способна его пустая голова, ведь внутри Арсения так жарко и узко, что из него разом вышибает абсолютно все посторонние мысли. Юноша скользит пальцем внутри, оглаживает гладкие стенки и ловит тихие вздохи мужчины своими губами. Добавляет еще один палец, пока излишки смазки стекают на светлое покрывало, осторожно массирует вход и внутри, отчего Попов запрокидывает голову назад. Значит, нашел-таки то, что искал. — Боже, Арс, ты… Пиздец. Вид возбужденного до предела Арсения с искусанными губами и растрепанными волосами доводит Антона до исступления. Расхристанный, открытый, готовый на все и отчаянно жаждущий большего, умоляющий рваным шепотом, он срывает с Антона все предохранители. Шаст смотрит на пышущие жаром щеки, смотрит на опущенные пушистые ресницы и на игривый розовый язычок, то и дело пробегающий по пересохшим губам. Смотрит и не может насмотреться. Смотрит и поверить не может, что теперь это все его, рядом, под боком, в его руках, а не на экране ноутбука. Ластится к нему, прижимается сильнее, просит больше. Антон не упускает возможности и целует открытую, доступную только для него шею, добавляя внутрь еще один палец. Ему безумно нравится чувствовать мужчину так, нравится ощущать податливое тело в руках, управлять им и его желаниями, несмотря даже на то, что его собственный член болезненно ноет и требует к себе внимания. Он несдержанно потирается о кровать, оглаживая мягкие стенки внутри, а после перекладывает мужчину на спину и садится сверху, осторожно вынимая пальцы. Арс разочарованно стонет, сдавленно мычит в подушку и в беспамятстве тянет руки к Антону. Бессознательно тянется к нему. Шаст наклоняется ближе и целует мужчину: долго, мягко и тягуче сладко. Скользит языком в его рот, гладит пальцами колючую щеку и закладывает темную прядь за ухо, а после зачесывает растрепавшиеся волосы назад. Они влажные от пота, поддаются легко, и Антон таким образом запрокидывает голову мужчины назад, углубляя поцелуй. Наклоняется вперед, распаленный до предела, держит за горло, но осторожно, чтобы не душить Арсения, и целует. Они оба распалены, оба хотят друг друга до темных вспышек под закрытыми веками, до пульсации в висках, но между ними нет грубого желания или слепого возбуждения: между ними такая звенящая нежность, что ее практически можно потрогать руками. Антон раньше слышал, но не особо понимал разницу между любовью, сексом, трахом и быстрым перепихоном. Но теперь все понимает. Они действительно занимаются любовью. В лучах закатного солнца, которое проникает в комнату через узкую щель в небрежно задернутых темных шторах, Арсений выглядит богоподобно. Кожа мужчины кажется еще темнее, чем обычно, а прозрачные стекла очков в черной оправе пускают игривые солнечные зайчики на светлые стены спальни. Разбросанные по подушке волосы разметались в беспорядке, голова запрокинута в немом стоне, а прикрытые глаза смотрят почти жалобно. Над его губой от напряжения блестит испарина, и, когда Попов в очередной раз проводит языком по губам, Антон сглатывает. — Оставь, пожалуйста, — Шаст сдавленно шепчет, когда Арсений вспоминает про очки и слепо, инстинктивно тянется снять их с глаз. От частых касаний к коже стекла безнадежно испачканы, а тяжелая оправа мешает привычному комфорту, но парень, до беспамятства полюбивший эту яркую мелочь в Арсении, не готов сейчас с ними попрощаться. Арс улыбается и только кивает в ответ, покорно опуская руки обратно. Вид такого потерянного Арсения сводит Антона с ума. Сейчас он как никогда жалеет, что не умеет рисовать, и что телефон его остался лежать на кухне, потому что настолько красивую картинку просто необходимо запечатлеть: в таком деле нельзя полагаться только на свою память. Возбужденный мужчина, хаотично мечущийся по подушке, беспорядочно бормочущий тихие мольбы едва слышно, безбожно красивый, точно красивее всех небесных богов Олимпа. Шаст хотел бы нарисовать его такого, показать, насколько тот прекрасен, и повесить его портрет в Лувре, но он собственник до мозга костей и не позволит чужим людям смотреть на его божество. Таким Арсений должен быть только для него. Стонать и сжимать дрожащими руками влажные простыни. Антон наощупь находит знакомый квадратик фольги и осторожно разрывает его зубами. Арс приоткрывает глаза и смотрит, не отрываясь, как Антон подрагивающими руками достает презерватив и раскатывает его по своему члену, искренне удивленный, что попал с первого раза. Обычно у него подобные манипуляции получаются раза, дай бог, с третьего, после валяний латекса по кровати, иногда даже по полу и выворачиваний его в другую сторону. Тот свой позорный раз Антон до сих пор вспоминает с ненавистью. Сейчас же Шаст — сама концентрация, но он не сдерживается и несколько раз резко проводит сжатым кулаком по колом стоящему члену, рвано выдыхая и глядя при этом в открытые глаза мужчины. Он так близок, он на грани, он ходит по лезвию к оргазму, он возбужден слишком сильно и долго, и причина его крышесносных эмоций смотрит на него с хитрой улыбкой на застенчивых губах. Он заведен так, что готов кончить за несколько секунд. И пусть Арсений это видит. Смазка на презервативе есть, но ее слишком мало для комфортного скольжения, поэтому Антон выдавливает себе на ладонь еще немного и равномерно распределяет ее по всей длине члена, остатки щедро размазывая по промежности Арсения. Подхватывает ноги мужчины, и Арс с готовностью двигается ближе, упираясь руками в напряженные бедра юноши. Пока он впивается в них руками и поглаживает разгоряченную кожу, Антон закидывает его ноги себе на плечи. Сердце заходится в бешеном ритме, готово слететь с гребанных катушек, и парень дает себе несколько секунд на три глубоких вдоха и выдоха. Один. Два. Три. Антон медленно толкается внутрь, и от узкого жара внутри хочется выть. Он вопит в душе, хотя крик буквально раздирает онемевшее горло, но по факту тихо скулит, ощущая потрясающе нежную кожу под своими влажными от смазки пальцами. Он сдавленно стонет и чувствует, как стремительно подкашиваются ноги, и парень, дойдя до конца, замирает. Мужчина удивительно узкий и практически не растянут, и пусть не просит останавливаться, пусть ему это и не нужно, но нужно Антону, потому что быстро привыкнуть к таким ощущениям он не может. Он наклоняется и, не выходя из мужчины, целует. Сбивчиво мажет по губам, потому что дыхание застревает глубоко в груди, и он с трудом контролирует собственные мышцы. Антон чувствует, как сердце стучит где-то в горле, чувствует колотящееся сердце мужчины под выступающими ребрами и готов умереть от тахикардии, инфаркта и инсульта жопы прямо сейчас. Юноша никогда не думал, что может испытывать столько эмоций одновременно, но он чувствует, чувствует их все, и этот круговорот безумия заставляет его раз за разом терять рассудок. Снова и снова. До черных кругов перед одурманенными глазами. На плаву Антона держит только мутный взгляд Арсения и его сильные руки, крепкой хваткой сжимающие напряженные бедра. Парень аккуратно выходит почти полностью, а после толкается вперед второй раз, выбивая из Арсения первый громкий стон. Он сжимает руки на его ногах и старается не смотреть на мужчину, потому что точно не продержится и десяти секунд, но Арс под ним стонет так сладко и протяжно, что игнорировать его становится просто невозможно. Он мечется по кровати, сжимает руками то светлое покрывало, сбившееся от частых, хаотичных движений, то тело Антона во всех местах, до которых только может дотянуться. Находит, сжимает и оставляет после себя красные следы от подушечек влажных пальцев. У них все, буквально все не так, как привык Антон: у них нет ни нелепого срывания одежды где-то в коридоре, ни пьяных поцелуев на улице между перекурами, ни грубых толчков, только чтобы побыстрее кончить. У них нет секса ради секса. Они несут на себе только невесомую нежность, которая ощущается на кончиках пальцев, трепетом щекочет спутанные внутренности и заставляет сходить с ума от остроты ощущений, опьяняет и медленно убивает. Все не так, как обычно. Чувственнее. Эмоциональнее. Они не торопятся. Они наслаждаются друг другом, растягивая интимный момент близости. Все не так, как обычно. На этот раз все гораздо лучше. Антон двигается мучительно медленно. Мучительно для них обоих, ведь Арсению мало и он решительно хочет больше, сильнее, быстрее, но парень держится: банально боится сорваться, понимает, что стоит ему ускориться, он кончит сразу же, лишив их двоих желанного финала. Арс сжимается вокруг него плотным кольцом, разносит волны удовольствия по самым потаенным частям его тела, и Шаст держится из последних сил. Мышцы сводит от излишнего напряжения в попытках контролировать собственный организм, ноги подрагивают от непривычных нагрузок, а дыхание снова срывается в бездну. Толчок за толчком, шлепок за шлепком уносят их двоих куда-то за грань реального мира, уносят в другую, далекую вселенную чувственности и незамутненного удовольствия. Арсений сам ускоряет темп: убирает свои ноги с его плеч, тянет Антона на себя и обхватывает ногами его спину. Угол проникновения меняется, амплитуда толчков становится меньше, и они неминуемо становятся глубже и чаще. Арс стонет в открытую, даже не пытаясь сдерживаться. Стонет громко, красиво, и Антон смотрит, слушает и пытается запомнить все в мельчайших подробностях. В какой-то момент движения срываются на резкие и беспорядочные в жалкой попытке получить больше, и Шаст впивается губами в и без того искусанные губы. Сладкие. Желанные. Его. Они восстанавливают ритм, но не дыхание, потому что темп быстрый и жадный. Антон часто дышит и через раз сдавленно стонет, заглушая позорные звуки предплечьем, скулит сквозь крепко сжатые зубы, хватаясь руками за Арсения. Ему много. Ему слишком. Ему хорошо так, что хочется продлить эти моменты счастья навсегда, растянуть их навечно, на целую жизнь, лишь бы не выпускать Арса из своих объятий. Руки мужчины лихорадочно скользят по всему телу парня: гладят часто вздымающуюся грудь, очерчивают напряженные ноги и взмокшую от нагрузки спину. Антон ловит его пальцы и переплетает со своими, прижимая их к кровати по обеим сторонам. Переносит весь свой вес на них и надеется, что не делает больно мужчине своими металлическими кольцами. Антон на грани. Он чувствует, что больше не может держаться. Низ живота поджимается в страхе, предательски теряя концентрацию, возбуждение связывает внутренности запутанным, замудренным узлом, который никак не удается предотвратить. Он слепо целует Арсения, попадая то в щеку, то в район глаза или ухо, приподнимается и делает последние резкие движения бедер. Арсений открывает глаза, а в них черти пляшут на дьявольском балу. Господи, помоги. Внутри неизбежно нарастает волна удовольствия. Глубоко под ребрами распаляется привычный жар: тянущий, тугой, сосущий жар, от которого сводит все внутренности и никуда не сбежать. Антон почти захлебывается воздухом и чувствует, как его живот стягивают тугие узлы подступающего финала. Кровь закипает в жилах. Пружина оргазма закручивается у солнечного сплетения. Очередного оргазма, разделенного на двоих с Арсением, но впервые такого мощного и полного. Правильного. Идеального. Четкие толчки сбиваются, и Антон тихо кончает, сжимая в руках бедра Арсения. Внутри все воет, ноет и сходит с ума, через окно пробиваются закатные лучи заходящего солнца, играя причудливыми узорами на стенах спальни, и Антон кончает так, как не кончал никогда в жизни. У него в голове словно вспышка сверхновой или локальный взрыв ядерной бомбы, который не оставляет после себя ничего, кроме белого шума в ушах, пока сердце нечетким набатом отбивает марши свободы в беспорядочном ритме. Он едва приходит в себя и тут же вспоминает про ничтожно забытого Арсения. Двигается еще по инерции, находит его член и додрачивает ему под громкие, натужные стоны. Арс змеей извивается на кровати, в беспамятстве просит больше, быстрее, жестче и спустя минуту кончает, изливаясь полупрозрачно-белыми подтеками на собственный подрагивающий живот. Антон аккуратно выходит из него, стараясь не причинять лишний дискомфорт, понимая, каким чувствительным сейчас может быть Арсений, стягивает с себя презерватив, завязывая в узел и откладывая в сторону, и совершенно измученный, но невероятно счастливый ложится рядом. Пока Арсений дрейфует на волнах уходящего бурного оргазма и приходит в себя, Шаст наощупь находит свою футболку и по привычке вытирает ею сперму с живота мужчины. Только в процессе понимает, что у него нет с собой сменных вещей, что ему не в чем будет ехать домой завтра, но все это кажется абсолютно неважным по сравнению с тем, что только что произошло. Арсений чувствует осторожные касания и открывает глаза, улыбаясь сквозь пелену послеоргазменной неги, тянет Антона на себя, слепо врезаясь в него губами. Чувственная разрядка вышибла последние мысли из головы, оставляя после себя только чистое, незамутненное страхами и сомнениями удовольствие, поэтому Антон покорно поддается и ложится на грудь мужчины, сдвигая браслеты повыше и укладывая под подбородок сложенные ладони. — Я надеюсь, ты таким образом не пытался откупиться от меня за романтический ужин? — Арс сдвигается повыше на подушки и полулежит с парнем на груди, полусонным взглядом плавая по знакомой пушистой макушке. Шаст в ответ смотрит сурово и серьезно, но быстро сдается и смеется мужчине куда-то в сосок. Он слишком уставший и счастливый, чтобы долго притворяться. — Если что, мы принимаем только наличные. — А что, так заметно? — Арсений тихо смеется, отчего его грудная клетка ходит ходуном, и Антон ходит вместе с ней, хотя и, по сути своей, никуда не идет, а просто лежит, слегка потрясываемый чужим смехом, пока мужчина приобнимает его за плечи, свободной рукой принимаясь играть с кудряшкой на длинной влажной челке. Шаст лежит и слушает размеренное дыхание Арса, ладонями ощущая его громкое сердцебиение. — Так себе у вас сервис. Везде уже давно безналичная оплата. А я хватку теряю, эх. Антон тихо хихикает и возмущенно тычет Арсению под ребра, отчего тот вскрикивает и дергается в отчаянных попытках избежать ненавистную щекотку. Смеется уже громче, когда Антон принимается беспощадно его щекотать, совершенно игнорируя громкие просьбы прекратить, садится сверху и придавливает его весом собственного тела. Попов всячески уходит от настойчивых пальцев, но Антону нет равных в садисткой пытке его детства: только ею он и выбивал себе право играть в позиции нападающего. Арс сдается: поднимает руки вверх в примирительном жесте, жалобно молит о пощаде, и парню приходится прекратить. Он радуется чистой победе, отводит руки назад и наклоняется к мужчине, забирая с покрасневших губ еще один долгий, расслабленный поцелуй, а Арсений нагло пользуется потерей равновесия. Он валит Антона на кровать, сам нависает сверху и поднимает его руки вверх, плотно фиксируя их над его головой. Он нежно целует, пока Антона буквально разрывает изнутри: в нем столько эмоций, столько трепещущего блаженства, что хочется кричать. Кричать он не может, поэтому тихо скулит, высвобождает руки и прижимает Арса так близко к себе, насколько ему позволяет его хилая хватка. Молчит и натужно дышит, тихо смеется в поцелуй, запуская руку в любимые темные волосы, сжимает их в кулаке и слегка оттягивает назад в излюбленной ими двумя манере. Целует, окончательно теряясь в ощущениях полного, безграничного, бесконечно неиссякаемого счастья. Антон знает, что Арсений боится будущего. Боится неизвестности, боится потери контроля, давно не верит ни во что хорошее, и парень прекрасно понимает его причины. Честно говоря, даже сам Антон до чертиков боится неизвестности, но никогда мужчине в этом не признается, по крайней мере, точно не сейчас. Боится сделать очередную глупость и все разрушить. Боится обидеть его, боится потерять доверие Арсения, а потом и самого Арсения за компанию. Боится не оправдать возложенных на него надежд. Он до конца не уверен в том, что они все-таки заслужили счастливый конец, ведь счастливых концов не бывает. Они, по сути своей, лишь определенные, конкретные точки во времени и пространстве, взгляд с одной стороны, после которой все совсем не так радужно, как нам хотят показать, лишь маленький отрезок жизни в один конкретный момент. Жизнь — не книга и не кино, ее нельзя остановить, поставить на паузу или выключить. Она идет, беспрерывно и постоянно, минута за минутой отправляет нас из прошлого в будущее. Жизнь циклична. За всеми проблемами неизменно следует их решение, а за счастьем неизбежно следует разочарование. Люди ждут счастливый конец, но конец бываешь только один — смерть, а все остальное лишь обычные короткие точки в пространстве и времени, на которые мы лишь изредка обращаем наше рассеянное внимание. Антон не уверен, что им достанется даже «долго и счастливо», знает, что для этого придется пахать, не покладая рук и языка, говорить бесконечно и учиться обсуждать, проговаривать все проблемы и недосказанности, но сама мысль о том, что ему позволено провести хотя бы часть жизни с Арсением, придает ему сил и приятно греет душу. Он понимает всю ценность его решения, его разрешения на попробовать, понимает ценность вверенных ему чувств и готов оберегать их так долго, как только сможет. Так долго, как ему позволят. Антон не умеет проходить сквозь стены, читать мысли других людей или предсказывать будущее, как и не верит всем этим колдунам с шаманами и ведьмами, а их странные приспособы и чучела вообще пугают его до нервной дрожи. Он не знает и не может достоверно сказать, сколько они провстречаются и выйдет ли что-то серьезное из их отношений. Не знает, проживут ли они вместе пятьдесят лет и умрут от старости в один день или расстанутся через неделю из-за не помытой чашки или разбросанных носков. Не знает. И никто не может знать, кроме будущих них. Мы с детства привыкли слышать от взрослых про «долго и счастливо». Но долго ведь необязательно означает навсегда. Пусть, пусть и не навсегда, ведь это нормально, но так долго, как только получится. Пусть и не навсегда, но обязательно счастливо. На все отведенное им время. Они никогда не узнают, если не попробуют. Узнают, только если дадут друг другу шанс. Антон четко уверен в одном: он будет рад всему, что приготовила для него Судьба. Будет рад каждой минуте, проведенной с Арсением, будет рад каждой возможности делать счастливым каждый прожитый их день. Он будет делать все, что в его силах, будет делать даже больше, только чтобы Арсений не разочаровался однажды в своем решении. Антон подарит ему такое будущее, которого Арс искренне заслуживает. Шаст ловит ту ловкую мысль, что так долго от него ускользала. Ловит и осознает, как же далеко зашел в своих чувствах, как уже давно упал и летит в бесконечной пропасти, у которой нет ни начала, ни конца. Осознание очевидного приносит долгожданное облегчение, лишь только юное сердце заходится отчаянным волнением перед откровенным признанием. Оно знает, что его не отвергнут, знает, что не останется в одиночестве разбитым, но все равно боится, потому что первый раз всегда страшно. Антон никогда толком не знал, каково это. Много слышал, читал что-то, раньше даже думал, что все понимает. Не понимал. До этого момента не понимал. Понимает только сейчас, когда Арсений лежит рядом и тихо бормочет на ухо нежные бессмысленные глупости. Когда ласково гладит по спутанным волосам и предлагает вместе пойти в душ, потому что они грязные, потные и воняют на чистом постельном. Как невесомо целует в висок и смотрит так проникновенно, что Антон не выдерживает и тихо смеется, прижимая мужчину к себе так крепко, как только может. Потому что может. — Я люблю тебя, Арс. Очень сильно тебя люблю. Потому что любит.