Долина птичьих стай

Выпроводив из гостевого дома всю прислугу, наконец-то можно было стянуть промокшие, окровавленные плащи, и собраться на натопленной кухне. — Вы сейчас опять весь общак на своих шлюх спустите, — Амеюри высыпала на стол деньги, и быстро их пересчитала. Они всегда забирали кошельки у убитых, мертвым деньги уже не нужны, а им они еще послужат. — Вот, тут как раз хватит и на выпивку, и на закуску, и мне на кирийский чай для курильницы, — она собрала деньги обратно в мешочек. «Кирийским чаем» была особая смесь трав, раскурив которую можно было неплохо расслабиться и словить состояние близкое к эйфории. Официально смесь не была под запретом, но и никто не торговал ей в открытую. Амеюри заведовала финансами, и «общак» по не гласному правилу всегда передавался ей. Она легко вписалась в команду, и как-то узнала, что именно благодаря Мангетсу была принята в ряды мечников. Поэтому никогда не упускала возможности проявить свое расположение, делясь с ним Кирийским чаем, под внимательным взглядом Кушимару. То, что Кушимару и Амеюри, неоднократно друг с другом переспали ни для кого не было секретом, но никто не отваживался назвать их отношения «парой», да едва ли они встречались в деревне после миссий. Все происходило здесь, в гостевых домах, когда они, опьяненные и одурманенные, расходились по своим комнатам. Кушимару не интересовали долгосрочные отношения, но он был собственником, коллекционером. Нанизывал впечатления как людей на леску от своего Нуибари. Мужчины и женщины, лунная вода и саке, кирийский чай и благородный табак — ему было все равно с кем спать, что пить и курить, он жил моментом, жил здесь и сейчас. На сегодняшний момент он положил глаз на Амеюри, а уже завтра ему уже приглянется кто-то еще. Амеюри была скорее мила, чем красива. Она была невысокой, не пользовалась косметикой, узкие, немного раскосые глаза и улыбка пираньи не добавляли ей привлекательности, но это с лихвой компенсировалось харизмой. Она могла заговорить зубы любому, перепить впрочем, тоже. Ее южный выговор и богатая мимика частенько заставляли остальных смеяться до слез. Они недавно вернулись со встречи Ягуры с дайме, и теперь находились в резиденции Мизукаге, ожидая дальнейших указаний. Одетые в форменные жилеты, слонялись по залу для собраний, не зная, куда себя деть, Ягура сказал им не расходиться. — Хозуки-сан, — к нему подошла загорелая девушка, с собранными в высокий хвост темными волосами. — Мне нужно попасть в архив, чтобы передать туда эти документы, — она протянула ему развернутый свиток. — Но я немного заблудилась, — она смущенно улыбнулась, — вы не могли подсказать, куда мне идти? Мангетсу про себя вздохнул, но взял протянутый ему документ. Он уже привык, что из-за его молчаливой сдержанности, в резиденции Мизукаге, другие шиноби часто принимали его за секретаря и вообще за единственного человека, который может решить их мелкие проблемы, превратившиеся для них в жизненную драму. На девушке было знакомое зеленое кимоно формы Ангобу, в его вырезе выступал внушительный бюст, который, сейчас вплотную прижимался к его предплечью. Мангетсу бегло взглянул на свиток — стандартное досье, такие обычно хранятся в секторе С. Воздух вокруг них сгустился из-за приторного, фруктового аромата — духи, или эфирное масло, которыми кунойчи слишком щедро воспользовалась. Мангетсу не разбирался во всех этих женских штучках, но разбирался в своих ощущениях — ему хотелось уйти. — Вниз по лестнице, прямо и налево, — он вернул свиток незнакомке. Та, на мгновение, недовольно поджала пухлые губы, похоже, она ожидала от него другого ответа. Когда кунойчи исчезла за дверью, к нему, кривляясь, тут же подошла Амеюри. — О-о-о, Хозуки-сан, — протянула она высоким голосом, подняв руки ладонями вниз, став похожей на крольчиху. — Ах, помогите, я не знаю, как жить дальше, — она поводила плечами, изображая походку кунойчи. — Ты же ей понравился, она хотела с тобой порезвиться, — заговорила Амеюри, уже нормально. — А ты: «прямо и налево», — пробасила она, стоявший у стены Кисами не сдержал смешка. — Надо было пойти с ней, проводить, а не стоять, клювом щелкать! — Да она просто новенькая, не знала где архив, — Мангетсу пожал плечами. — Не выдумывай того, чего не было. — А, значит, я все выдумываю? — Амеюри с вызовом на него посмотрела. — Кисаме, иди сюда! — она махнула рукой, подзывая его. — Скажи, ты же видел, что та краля со свитком к нему клеилась? Кисаме подошел к ним, косо ухмыляясь, ситуация явно его забавляла. — Я думаю, — начал он, с серьезным видом, — что шансы получить предложение «порезвиться» в квартале красных фонарей гораздо выше, чем в резиденции Мизукаге. А та дама показалась мне женщиной с куда большей социальной ответственностью, чем… — Все, хватит! — Амеюри, казалось, сейчас начнет рвать на себе волосы. — Вы оба ужасны! — она закатила глаза и направилась прочь от них, удивляясь, как она могла оказать в одном отряде с таким тугодумом и занудой. — Ты же все прекрасно понял, да? — Кисаме провожал взглядом возмущенную Амеюри. — Нравится смотреть, как она бесится? Мангетсу понимал, все эти жесты и намеки, адресованные ему, и всегда с легкостью их игнорировал. Но наблюдать за реакцией, когда система давала сбой и привычные манипуляции не производили на него должного эффекта, было занятно, в этом удовольствии он себе не отказывал. Женщины были ему не интересны, их заигрывания были скучны, он не искал в них ни любви, ни плотских утех. Последние, все же, имели место быть, скорее из интереса практического, это можно было даже назвать тренировкой. Иногда, чтобы добыть информацию, в Ангобу приходилось опускаться не только до физического насилия. За все время службы Мангетсу ни разу не приходилось заниматься подобным, но, чтобы знать, с чем ему могло предстоять иметь дело, он сходил в публичный дом, и познакомился там с «низкой социальной ответственностью» у женщин. С проституткой он обошелся честь по чести. Расплатился с ней, даже более щедро, чем следовало, но никакого намека на удовольствие от процесса не получил. Вонзаясь в чужое, податливое тело, особой разницы между ним, и собственной рукой он не заметил. Девушка и правда старалась: выгибала спину и стонала, показывая, что ей хорошо с ним, но сам Мангетсу никаких эмоций от близости не испытывал. Он думал, что удушить ее, обмотав шею ее же волосами было бы куда увлекательнее, чем повторяющиеся механические движения. Когда они закончили, девушка, сидя на смятой постели, приводя себя в порядок, призналась, что его неподвижный, застывший взгляд вселял в нее ужас. — Вы очень красивый господин, но холодный, — она набросила на плечи юкату. — Меня будто покойник оприходовал, — она засмеялась. — Простите за мою дерзость, но, думаю, в следующий раз у вас получиться гораздо лучше. Мангетсу не ответил ей, что следующего раза не будет. Он, молча, ушел, а потом, погрузившись до уровня переносицы в теплую воду общественной бани, задумчиво смотрел на каменную стену купальни. Полумрак, и нагретые камни напоминали ему ту пещеру, где он едва не погиб, проклятые голоса вновь зазвучали в голове. «Я думал, что это девка! … мы бы давно трахали его у себя дома!..» Он вспомнил свое разочарование после визита к проститутке. Ощущение ее обнаженной кожи под ладонью, влажное нутро и стоны. И этим его пугали? Этого он должен был бояться?.. Мангетсу смотрел на капли воды, медленно стекающие по его руке. Если бы вместо той девицы был парень, ощущения были б другими?.. А если бы вместо нее был он сам?.. Мангетсу сполз на дно купальни, над головою сомкнулась толща воды. Ему хотелось раствориться и исчезнуть, чтобы поток сознания и навязчивые воспоминания оставили его в покое. — Я понял, — Мангетсу отпил из своего стакана, выныривая из своих мыслей, — что не только мне нравится смотреть на все эти социальные игры, — он улыбнулся Кисаме, не отводя взгляд. Неизвестно, сколько бы они еще смотрели друг на друга, если бы в зал для собраний не прошел Мизукаге. — Да ну тебя в сраку, — огрызнулся Джинпачи. — Тебе надо, ты иди за начинкой для своей курильницы! — Ты будешь? — Амеюри повернулась к Мангетсу, он кивнул. — Все, нас уже двое, — она бросила деньги Джинпачи, тот ловко поймал сверток. — Значит, идете и покупаете, — непреклонно продолжила она. — Только берите у восточных торгашей, не у южан, они не умеют его делать! Мангетсу не пил ничего, кроме воды, чтобы не разбавлять собственную воду в организме посторонними жидкостями. От этого его техники становились слабее и хуже, а он не мог себе позволить быть плохим шиноби. Так как алкоголь был для него под запретом, то расслабиться и немного забыться ему помогал кирийский чай. Но первым мир опиатов ему открыл не он, а пресловутая рыба фугу. В то время он был еще генином, и, по глупости, на спор с товарищами, они съели по куску токсичной рыбины. Вскоре они с нее знатно заторчали, словив парочку глюков, а позже и праведный гнев Ао, когда наставник застал их лежащими с зелеными лицами во время отходняка в туалете. — Вы, совсем что ли, пустоголовые, ничего не соображаете?! — Ао хлестал по щекам самого высокого среди них парня, кажется, его звали Имаеши. Тот сидел с отсутствующим видом, по подбородку текла слюна. — Вам перед Мизукаге отчитываться через несколько часов! Мангетсу помнил стыд перед Ао, они его подвели, а он был хорошим человеком, ему нравился его учитель. Им удалось оклематься перед встречей с Мизукаге, Ао сунул им какие-то ужасно горькие пилюли, которые помогли встать на ноги. — Таблетку в рот и на старт! — рыкнул он, выволакивая их за шкирку. — А потом поговорим! После той миссии они две недели намывали рыбацкие суда от рыбьих потрохов, но Хозуки не жаловался, наказание было заслуженным. Если бы Мизукаге увидел, в каком они состоянии были на миссии, то спросили бы с Ао, а потом уже с них. — Да какая разница, — Джинин закатил глаза, — откуда будет это дерьмо: с востока, с юга, или из жопы екаев? — Большая, — Амеюри сощурилась. — Южане добавляют в смесь пыль, она потом нихрена не тянется. У них на мешках с товаром красные полоски, если увидите их — не покупайте. — Ладно, я понял, — недовольно отозвался Джинпачи, собираясь уйти. — Что ты понял? — Амеюри подобрала со стола белую чашку, и указала пальцем на орнамент по краю. — Красный — это вот этот цвет, смотри, не перепутай! Кушимару, сидевший до этого молча, сдвинув маску на затылок, загоготал в голос. Он никогда не упускал случая задеть Джинпачи, и его всегда веселило, когда это делали другие. Тот открыл, было, рот, чтобы ответить что-то не менее лестное, но его перебил стоявший в дверях Джинин. — Да пошли уже, ну! Успеете еще полаяться! Тот, пробормотав «лохматый ублюдок», исчез с кухни, отправившись в ближайший город, чтобы пополнить запасы. Забуза, придвинув свечу, писал в свитках отчеты о проделанной работе, понимая, что позднее он будет уже не в состоянии что-либо писать. Амеюри помешала кипящее в кастрюле на плите варево. Кисаме начистил целую гору креветок, и теперь пол был устлан скорлупой от их панцирей, а все тарелки переполнены красноватыми тушками ракообразных, купленных у местного рыбака по дешевке. Мангетсу сидел, утопая в подушках, глядя, как панцирь отделялся от тела креветки с тихим хрустом. Все они были креветками, с которых жизнь сорвала панцирь. С ним это случилось в ту самую зиму, с Кисаме — в день смерти Фугуки, у Забузы — когда он вырезал свой выпускной класс. Кушимару убил своего учителя, Джинпачи — брата… На счет Амеюри он не знал, но был уверен, что за ее плечами тоже был «панцирь», история написанная кровью. Единственный, кто не расставался со своим «панцирем» был Акебино Джинин. Если не вдаваться в подробные описания его личности — Джинин был тот еще козел, а после выпивки становился козлом доставучим. И не было спасения от его излияний и его эго, свои слова он считал истиной в последней инстанции. Проблема была и в том, что он был старше их всех, и был знаком и с учителем Кушимару, и братом Джинпачи, о чем частенько упоминал, дело неоднократно доходило до драк. Джинин получал удовольствие, бередя старые раны, затрагивая острые углы и больные темы. А такие в их отряде были у каждого. — Во говна то намолотили, черти, убью всех, — захлопали входные двери, Джинин прошел на кухню, неся перед собой ящик, в котором позвякивали бутылки. Скорлупа от креветок хрустела и разлеталась под его ногами, он брезгливо стряхнул налипшую на штаны шелуху. — Говна намолотили мы с Кисме, — Амеюри выгрузила последнюю партию креветок в тарелку. — А жрать все здоровы! Что ты там купил? — она подошла к столу, и вытащила из ящика бутылку. — Фу, опять свою «мутную водичку» от перекупщиков, — она скривилась. — Мутная водичка у твоего хахаля с конца капает, — Джинин покосился на Кушимару, — а тут лунная вода, чистая, как слеза, — он забрал у нее бутылку. — Давно стал экспертом по чужим концам? — Кушимару не остался в долгу. — Смотри, чтобы у тебя кровь с конца не закапала. — А чай мой где? — Амеюри шарила по ящику. — Так и знала, что ничего вам доверить нельзя! Ни украсть, ни покараулить! — На, не плачь, — Джинпачи, отжимая с бороды воду, прошел на кухню, и бросил Амеюри мешочек с травами. — Кури, и помни о моей доброте! Забуза убрал со стола свитки, Кисаме собрал с пола в совок пустые панцири от креветок, отодвинул заслонку, и швырнул их в печь. Те с треском стали рассыпаться и скукоживаться от жара. Мангетсу смотрел на исчезающую в огне скорлупу, и, хоть огонь он и не любил, ему нравилось это зрелище. — О, вы еще и ан-пан взяли, — Амеюри продолжала инспектировать покупки. — Свежие, — она надавила пальцем на булочку. — Я помню, нам отец из города привозил целый мешок, мы с сестрами обжирались! Амеюри была средней дочерью в семье, о сестрах она упоминала только в позитивном ключе. Мангетсу только сейчас обратил внимание, что она всегда говорила о них в прошедшем времени. В печи панцири креветок медленно сгорали дотла. — Мы бы купили еще больше, если бы кое-кто не отдал часть общака бродягам, — Джинин осуждающе посмотрел на Забузу. — От грехов в этой жизни все равно не откупишься, только зря деньги потратил. У причала постоянно околачивались беспризорные сироты, и сегодня Забуза отдал им почти половину «выручки». Этот жест комментировать никто не стал, все прекрасно понимали, чем он был продиктован, но Джинин никогда не мог вовремя заткнуться. — Так, тебе чего? — Забуза стиснул в руке бутылку с саке, которую только начал разливать по пиалам. — Поговорить захотелось? — он поднял на него испепеляющий взгляд. — Бери Кабутовари, сейчас поговорим. — Охота вам под дождем собачиться? — Амеюри кивком указала на окно, за которым продолжал поливать дождь. — Давайте, хоть один день посидим спокойно, — она набивала кирийским чаем свою кисеру. — В этой части острова дожди постоянно, — Кисаме сел рядом с Мангетсу. — В любое время года, сколько б тут не бывал, день-два постоит хорошая погода, а потом опять дожди на неделю. Разговор плавно перетек в обсуждение миссий, которые у них были до вступления в ряды мечников. Запал ссоры схлопнулся, пиалы и первая тарелка креветок были истреблена в процессе обмена мнениями о присвоении рангов сложности миссиям и их оплате. — Вот гадство, много сыпанула, — Амеюри, критически рассматривала дымящуюся кисеру. — На, раскури пока мою, — она протянула ее Мангетсу, — ты любишь крепкие, — она принялась заправлять вторую кисеру. Мангетсу забрал у нее трубку, и затянулся. Он любил момент «перехода», когда цвета становились ярче, запахи отчётливее, а звуки раздваивались. Он выдохнул дым, как дракон через ноздри, ощущая знакомый привкус трав и табака во рту. -… да по оплате сейчас нихрена не поменялось! — распалялся Джинпачи. — Если на генине или чунине назначают миссию ранга D, а в процессе она становится В, или даже А, то заплатят тебе все равно как за D! — Что ты гонишь? — Кушимару ковырялся тонкой иглой сенбон в зубах. — Сколько раз нам назначали на генине С, а платили как за B, забыл что ли? А тогда, когда нас чуть не перебили на болотах, вообще оплата была как за S! Джинпачи и Кушимару были в одной команде во время обучения с наставниками, и сейчас снова работали плечом к плечу. И это совершенно не мешало им ненавидеть друг друга и устраивать грызню по любому поводу. — Классификация по ступеням, да и вообще вся нынешняя структура управления деревней нуждается в реформах, — Забуза задумчиво смотрел на дно своей пиалы. — Скажи об этом Ягуре, — хмыкнул Джинин, разрывая зубами креветку. — Говорить об этом вслух с Мизукаге не значит быть услышанным, — отозвался Забуза, и залпом выпил свою лунную воду. — Я умею деньги считать, и знаю, сколько стоит С, а сколько дают за А или В! — огрызнулся Джинпачи. — Это ты гонишь: доплачивают потом не всем, а только избранным! — Значит, ты неудачник, которому недоплачивали, — ответил Кушимару, ухмыляясь. — Да завались! — Джинпачи бросил в него надкушенную креветку. Кушимару, смеясь, нанизал ее на иглу, и отправил в рот. — Я даже не помню, сколько там на генине давали за миссии, — Амеюри выдохнула струйку дыма. — Я помню, что за мою самую первую миссию нам нихрена не заплатили, — она покачала головой. — От чего же? — поинтересовался Кисаме. — Плохо траву на огороде пололи? — он отпил из своей пиалы. — Да если б траву, — Амеюри косо усмехнулась. — Дело зимой было, отправили, нас, значит, на снегоборьбу… Если летом основным занятием генинов была работа на полях, то зимой все занимались снегоборьбой — чистили дороги и улицы от снега. -… на самую окраину, к лесопилке. А там снега, я сразу провалилась по шею, — она провела ребром ладони себе по горлу. — Надо было подъездную дорогу к складу расчистить, чтобы повозки могли проезжать. И наставница наша, — Амеюри отпила из пиалы и сощурилась, — тоже, гадюка из гадючих голов, дала нам по лопате: «идите, чистите». А была я, еще одна деваха, и парень. Нам с ней было лет по восемь, а ему где-то двенадцать. Ну, значит, берем лопаты, начинаем расчищать, и тут этот малый говорит: «Сейчас, девки, я вам помогу. Я такую технику знаю, мигом весь снег стает!», — разговоры за столом стихли, все стали ее слушать. — А мы стоим, две дуры с лопатами, и не въезжаем, что это дурак лопоухий делать собрался? Какую такую технику? Если он до двенадцати лет в академии был, то кроме клонов и метания сюрикенов, считай, нихрена не умеет. А он, значит, встал в позу, печати складывает, — Амеюри поводила перед лицом скрюченными пальцами. — Это мы только потом узнали, что он, оказывается, был из клана Теруми, — она снова затянулась от кисеру. — Так, и что? — нетерпеливо спросил у нее Джинин. — Что дальше-то было? — Что-что, — передразнила она, выдохнув дым, — лесопилку-то и спалили! Джинпачи и Кушимару, запрокинув головы, загоготали как две чайки. Джинин поперхнулся от смеха креветкой, Забуза и Кисаме прыснули со смеху, а Мангетсу был одновременно и с ними, и где-то там, в рассказе Амеюри. Он видел и заснеженную лесопилку, и «двух дур с лопатами», и парнишку, который просто хотел быть крутым. — Он как выдохнул струю этой лавы, — Амеюри взмахнула руками, показывая поток, — у меня чуть задница не поджарилась! И вся подъездная дорога, и этот сарай, где станки у рабочих стояли, и поваленный рядом лес, все, нахрен, сгорело! Мы потом трое суток не спали, чтобы успеть эту хибару отстроить заново, и навалить леса взамен сгинувшего. Все руки и вся задница потом в занозах были, — она разломила ан-пан, вытащила начинку, и отправила ее в рот. — А у вас какая была первая миссия? — спросила она у гогочущей парочки. — Да также как у всех, — пожал плечами Кушимару. — К верху жопой на огороде сорняки пололи. — Ты им лучше про виноградники расскажи, — лукаво улыбнулся Джинпачи. — Тебе надо, и ты рассказывай, — огрызнулся Кушимару. — Я не буду позориться. — Зато я не упущу случая опозорить тебя, — нагло ухмыляясь продолжил Джинпачи, Кушимару пихнул его локтем в бок. — Короче, — он погладил свою бороду, — Нам тогда было лет по десять. Лето, юг, жара несусветная. Там опять каких-то нарушителей границы ловили несколько дней, а потом нам надо было прийти на общую точку сбора. Чтоб вы понимали, рек по близости нет, лес — джунгли с пауками и змеями, и ни одного поселка. А жрать-то хочется. Пайки, которые мы с собой брали уже давно заточили, рыбачить и охотиться негде, даже курицу спереть не у кого! Мы через лес шли дня три к точке сбора, а потом вышли к брошенной ферме. А там местные, видимо, раньше вон, — Джинпачи приподнял пиалу, — лунную воду гнали, и вино, там был небольшой виноградник. И виноград уже спелый, гроздья ломятся, им уже заниматься надо. — Вот мы и занялись, — мрачно подытожил Кушимару. — С голодухи и виноградом нажрешься. — Ага, — подтвердил Джинпачи. — Только он, то ли был перезревший, то ли его от вредителей чем-то обработали, — он вздохнул, и выпил. — Мы еще от виноградника отойти не успели, как уже в туалет приспичило. Оставшиеся пятнадцать километров до точки сбора мы шли восемь часов, с постоянными остановками. Короче говоря, — Джинпачи фыркнул от смеха, — миссию мы просрали! Амеюри выронила кисеру, и, держась за живот, громко хохотала. Джинин хлопал себя ладонями по коленям, надрываясь от смеха, Забуза, закусив костяшку пальца, в перерывах между смехом шумно и тяжко вздыхал. — «Обработали виноград от вредителей», — Кисаме утирал слезящиеся от смеха глаза. — А главными вредителями были вы! Очередной взрыв хохота, Мангетсу, вдохнув порцию дыма, ощущал жар, который бывает только на юге, и запах винограда. Он видел душные джунгли, увитые лианами и яркими тропическими цветами, и двух мальчишек, измотанных голодом и усталостью. — А я всегда знала, что вы засранцы! — Амеюри указала в сторону Джинпачи и Кушимару дымящейся трубкой. Джинин застонал, что его уморили, и у него больше нет сил смеяться, остальные, отфыркиваясь, наполняли пиалы по третьему кругу. — Мы-то, может, и засранцы, — Кушимару развалился на подушках, — зато лесопилку не спалили! — Да вы б ее там обосрали! — тут же ответила Амеюри, вызывая у остальных очередной приступ хохота. — Хотя, мне кажется, хуже того затора под мостом ничего уже быть не может! — А, это когда баржа с щебнем под мостом застряла? — спросил Джинин, Амеюри кивнула. — Мне рассказывали, что там была комедия, но меня в тот день в деревне не было… — Зато я там был, — вздохнул Забуза, опрокинув свою пиалу. — На этой барже. — Да ладно?! — азартно переспросил Джинпачи, удивленно округлив свой единственный глаз. — Ты?! Серьезно?! — Был, был, — подтвердил Кисаме, подливая себе еще. — Мне же потом их вытаскивать пришлось. — Ну, вы даете! — гоготнул Джинин. — Это как вас так угораздило? — Да как обычно, — Забуза смахнул со своей майки хлебные крошки. — Тоже были генинами, отправили помогать на стройку. Ну, возле склада, нагрузили нам целую баржу этого щебня, я думал, это гнилое корыто прямо там, на дно пойдет под его тяжестью. Но ничего, отдали швартовы, поплыли. Нам нужно было проплыть к стройке через обводной канал, все грузовые суда там ходят. Но этот ублюдочный капитан взял курс по реке, а там же мост, — Забуза взял с тарелки креветку, и положил ее на свою пиалу, показывая «мостик». — Я ему говорю, что надо разворачиваться, мы там не пройдем, под мостом пространство узкое, там могут проходить только небольшие суда с малой осадкой. Но этот старый козел, — Забуза разорвал креветку зубами, — уперся: «Широкую на широкую, сейчас мы там проскочим, места точно хватит, миллион раз уже так делал!» Ага, проскочили! Под мост-то баржа зашла, но не выплыла, намертво встала, ни вперед, ни назад ходу нет. И все, за нами уже затор, другие суда проплыть тоже не могут, набились как кильки в банку! — Забуза залпом опустошил пиалу. — А я тогда в порту как раз был, недалеко оттуда, — перехватил инициативу Кисаме. — Меня два месяца, считай, на материке не было, я на севере с китобоями в рейсах плавал… — Два месяца в море! — Амеюри всплеснула руками. — Это ж с ума от скуки сойти можно! — Да нет, в общем, — Кисаме потянулся, раскинув руки в стороны. — Китобои они тоже, веселые ребята. То пиратская флотилия на хвост сядет, то не успели выйти из бухты, море замерзло, все на снегоборьбу, то громом оглушит, то морская корова тем самым местом задушит, — он косо усмехнулся. — Уж где-где, а с ними я не скучал… Амеюри насыпала в маленькую, похожую на шкатулку курильницу щепотку кирийского чая. Подцепила кунаем из печи несколько углей, которые отправились к чаю, и захлопнула курильницу крышкой. Вскоре из отверстий в резной крышке начали подниматься тонкие струйки белого, ароматного дыма. Мангетсу смотрел на то, как дым извивался под потолком, и это напоминало ему морские волны. Воздух на кухне становился плотнее, они будто погружались в воду. Свечи мерцали, превращаясь в огни рыб-удильщиков, старый рисунок на обоях становился водорослями, а стол, за которым они сидели — огромной завитой раковиной. Над головой проносились льдины, а вскоре мимо них проплыл кит. Мангетсу непроизвольно отодвинулся, чтобы кит не задел его своим огромным хвостом. Он прижался к плечу Кисаме, тот даже не повернулся к нему, продолжая свой рассказ. Только закинул руку ему за спину, и теперь, его большая, мускулистая рука покоилась на спинке лежанки, собранной из подушек. — Я, значит, еще даже по трапу на берег не сошел, ко мне уже подходит посыльный от Мизукаге. Иди, говорит, там какие-то бедолаги под мостом застряли, — Кисаме покосился на Забузу. — Ну, я, разумеется, пошел, а сам думаю: это что надо было делать, чтобы под мостом застрять? Для такого фортеля ведь нужен определенный уровень ловкости… — Скорее уровень тупости, — ехидно прокомментировал Джинин. — Признаться, такие мысли у меня тоже были, — кивнул Кисаме. — Но, когда я добрался до моста, — он подпер ладонью щеку, глядя перед мысленным взором на представшую перед ним картину. На мгновенье прикрыл глаза, и покачал головой — Я увидел, что там гармонично сочеталось и то, и другое. Баржа стояла как в тисках под сводами моста, там все мачты, даже крышу на капитанской рубке, как по линейке срезало, — он прочертил пальцем в воздухе линию, Кушимару и Джинпачи дружно заржали. — Ребята, конечно, молодцы, не растерялись: уже взрывные печати на опоры моста клеят. Мало нам судна испорченного, давайте еще и мост разнесем, — Забуза прижал ладони к лицу, будто его душили слезы, но все видели, что он беззвучно смеялся. — За баржей затор тянется к линии горизонта, там непереводимый кирийский фольклор, крик до небес стоит. Только и слышно со всех сторон, где нас с этой баржой видали, и куда этот щебень засунуть. У всех же грузы, пассажиры, сроки, а вы перекрыли главную водную артерию Кири, посреди реки со своей баржой, я извиняюсь, разосрались, — после этой фразы последовал очередной взрыв хохота. — А нас тогда отправили на набережную, — Амеюри раскусила креветку. — Из-за затора, там ржавое корыто местного торговца перевернулось, все в реку посыпалось! Стояли, охраняли этих блядей с их гнилой капустой! — Так баржу как в итоге вытащили? — отсмеявшись, поинтересовался Джинин. — Там была ювелирная работа, — ответил Кисаме. — Понижали уровень воды, потом я призвал пару акул, и они баржу наружу вытягивали. У акул, когда они увидели, для чего их призвали, в глазах была бегущая строка: «мы, конечно, все понимаем, но этого мы не понимаем», — Кисаме усмехнулся. — Мне вообще кажется, они теперь сомневаются, что человечество выживет как биологический вид. — Да про уровень воды я тогда что-то не сообразил, — признался Забуза. — Были с собой взрывные печати, и идея взорвать опоры моста пришла сама собой… — Ну, зато теперь все ученые, — Джинин покосился на Кушимару с Джинпачи, — после того, как разок на миссии обосрались! Снова дружный гогот, голоса сливающиеся в один… Мангетсу, сделав последнюю затяжку, отложил кисеру в сторону, и теперь, откинувшись на подушки, устроив голову на вытянутой руке Кисаме, смотрел в потолок, на котором расходились круги, как на поверхности воды. Он видел днища проплывающих над ним судов, видел зеленые кочаны капусты, падающие в воду, широкое дно баржи и тени двух огромных акул. Ему сделалось легко-легко, хотелось обратить себя в воду и раствориться в этом пространстве, среди кораблей и рыб, и быть просто водой, водой, а не Мангетсу Хозуки. У воды нет призраков прошлого, нет ответственности и груза нерешенных проблем. Вода не умеет думать, воде не нужно принимать решения… — Мангетсу, ты помнишь свою первую миссию? — спросила Амеюри, и этот вопрос вернул его к реальности. Исчезали суда и рыбы, водоросли и атмосфера морского дна. Снова была кухня, снова были лица захмелевших товарищей, стол, заставленный пустыми бутылками и остатками еды. Рука Кисаме, теперь лежащая у него на плече, и выдохшаяся курильница, пускающая едва заметные струйки дыма. Мангетсу рассказал им историю про рыбу фугу. Конечно, не так красочно, как Амеюри или Кисаме, но достаточно складно, чтобы повеселить собравшихся, и скрыть от них правду. Правду о том, что в свою первую миссию он был слабаком, и это едва не стоило ему и Суигетсу жизни. Правду о том, какой бы его ожидал конец, если бы он не стал сильнее здесь и сейчас. Я думал, что это девка! … мы бы давно трахали его у себя дома!.. Он был добычей, загнанной в угол. Ему хотели сделать больно. Слюна во рту стала вязкой, вместо кирийского чая он снова чувствовал солоноватый привкус и запах той пещеры. Его стакан был пуст, Мангетсу поднялся, и, нетвердой походкой направился в сторону уборных. Напившись воды из-под крана, и ополоснув лицо, он почувствовал себя лучше. — Все в прошлом, — сказал он своему отражению в зеркале, как говорил до этого уже не раз. И неизвестно, сколько раз ему еще предстояло произнести эту фразу. Ведь сны и голоса в голове всегда к нему возвращались из того места, которое он называл «прошлым». Когда он вышел в коридор, то увидел, что на кухне уже почти все разошлись. На втором этаже Джинпачи бренчал на биве, пытаясь подобрать аккорды, Амеюри и Кушимару наверняка уже уединились у кого-нибудь в комнате, Забуза тоже ушел к себе. За столом остались Джинин и Кисаме. Мангетсу хотел вернуться на кухню за своим стаканом для воды, который оставил там, но услышав, о чем шел разговор, остановился в полумраке коридора. — Да все видели, что она к тебе неровно дышит, — Джинин, придвинулся ближе к Кисаме, и доверительно ухватил его за плечо. — Эта Миру из Ангобу. Не веришь мне, спроси у Хозуки, они вместе служили, он точно должен знать! Мангетсу знал, о ком он говорил. Он знал ту девушку в лицо, знал ее имя, но они никогда друг с другом не общались. Он занимался сбором информации, а Миру была шифровальщицей. Их подразделения взаимодействовали на уровне руководства, они же обменивались данными друг с другом. Рядовым сотрудникам Ангобу вступать в контакт с шифовальщиками было запрещено. А еще Мангетсу знал, что Кисаме ее убил. И знал, при каких обстоятельствах это произошло. Интересно, Джинин, вообще понимает, что идет сейчас, по охринеть, какому тонкому льду?.. -… она ж там все хвостом пред тобой крутила, — Джинин осклабился, он уже порядком нализался своей лунной воды. — Ты хоть скажи, успел ей присунуть, перед тем как… Каждый человек это бездна, наполненная демонами и чудовищами. Мангетсу чувствовал ее колебания, чувствовал, что Кисаме постепенно звереет. Возможно, его появление на кухне разрядило бы обстановку, но он не хотел нырять с головой в чужую бездну. Ему достаточно было своей. — Ты, — начал Кисаме после продолжительной паузы, — Хозуки сюда не приплетай, — он задумчиво крутил пиалу между пальцев, а потом отодвинул ее от себя. — Я вот, что пытаюсь понять, — Кисаме вперил холодный взгляд в лицо Джинина. — Тебя Мизукаге назначил инспектором по взаимоотношениям полов? Перед тобой все после миссий должны отчитываться, кто, кому и сколько раз «присунул»? Нет? Ну, вот и веди себя как шиноби, а не собирай сплетни, как уличная торговка, — он стряхнул с себя руку Джинина, и вышел из-за стола.

***

Дождь на улице постепенно утих. Мангетсу сидел на деревянных мостках, свесив ноги вниз, и смотрел на темную воду озера, которое было недалеко от гостевого дома. Свет горел в нескольких комнатах, никто еще не ложился спать. Джинпачи, несмотря на то, что был не сильно трезвым, довольно прилично выводил на биве незнакомую мелодию. Из всех песен Мангетсу знал только «проклятье русалки», но сегодня Амеюри была не в настроении петь, а в ее исполнении эта песня была особенно хороша. Славный мечник, помоги мне! Щедро награжу Ты же храбрый, ты же сильный, Как я погляжу. На мостки вышел Кисаме, произнося слова в такт мелодии. — Я не знаю эту песню, — покачал головой Мангетсу, когда Кисаме сел рядом на влажный деревянный настил. — «Мемуары гейши», — ответил Кисаме, поставив между ними наполненный стакан Мангетсу, который он «забыл» на кухне. — Там много куплетов. — Она тебе нравится? — Мангетсу дотронулся большим пальцем ноги до холодной поверхности озера. — Кто? — не понял Кисаме, глядя на темные круги на воде. — Песня, — ответил Мангетсу, недоумевая, почему Кисаме не понял, как ему казалось, очевидный вопрос. — А ты про кого подумал? — Про Миру, — ответил Кисаме. Заведя руки за голову, он лег на мостки, и смотрел на черное небо, на котором не было ни одной звезды. — Я же чувствовал, что ты стоишь в коридоре, и слышишь каждое слово. — Факт, — Мангетсу не стал отпираться. — Но я не подслушивал. — Знаю, — согласился Кисаме. — Будь это не так, мы бы не заметили твое присутствие. Он не ответил, глубоко вдохнув стылый, влажный воздух. Лето заканчивалось, уже чувствовалось приближение осени. Нужно идти спать, он уже достаточно проветрил мозги после кирийского чая. И вместе с тем, хотелось сидеть возле воды и смотреть в темноту ночи вместе с Кисаме. После всех этих разговоров на кухне, Мангетсу чувствовал себя замысловато, и до сих пор не мог понять почему. Выпивка и пьяные разговоры были не впервые. Не в первый раз он раскуривал с Амеюри кирийский чай, не в первый раз он видел мечников в неформальной обстановке. Но та внезапная, ничего не значащая близость с Кисаме была впервые. Мангетсу наморщил лоб. Неужели, его повело от такой мелочи? Он напрягся, уловив движение со стороны дома. На улицу вышел порядком пьяный Джинин, отчаянно нуждающийся в собеседнике. Заметив, что он взял курс к озеру, он и Кисаме, одновременно издав полу-вздох, полу-стон, соскользнули с мостков, и нырнули в воду. Мангетсу устал, и не хотел слушать пьяные излияния, а из-за его молчаливости почти каждый считал своим долгом присесть ему на уши и непременно разговорить. Вода приняла его, окутала приятной прохладой, как мать обнимает любимое дитя. Кисаме тоже был не в настроении общаться с Джинином, после того, как тот стал бесцеремонно наводить справки про его личную жизнь. Мангетсу смотрел из-под толщи воды, как Джинин, с недопитой бутылкой в руках в недоумении озирался, в поисках внезапно исчезнувших товарищей. Кисаме плавал с другой стороны, выступающего над водой деревянного настила. Мангетсу видел, что тот пытался ему что-то сказать, но он помахал, рукой перед лицом, показывая, что не понимает. Джинин развернулся, чтобы уйти, Кисаме подплыл к нему ближе, и ухватил Мангетсу за плечи. Вода колыхалась вокруг них, ноги щекотали водоросли, изо рта и носа вырывались пузыри. Мангетсу не почувствовал опасность, наоборот, Кисаме он доверял даже больше, чем остальным мечникам вместе взятым. Когда тот прижался губами к его рту, он не сразу понял, что это непросто поцелуй, он пытался вдохнуть ему воздух. Мангетсу мгновенно растекся в его руках, смешиваясь с озерной водой. Похоже, у Кисаме, как и у остальных, были весьма посредственные представления о его техниках и способностях. Он вновь стал единым целым уже на поверхности, следом за ним вынырнул и Кисаме. — Мне не нужен был воздух, — с ходу начал он, как только голова Кисаме возникла на поверхности озера. — Я могу очень долго находиться на глубине, мое тело получает кислород из воды. Ты подумал, что я задыхаюсь? — Ну… в общем, да, — немного стушевавшись, ответил Кисаме. — Я… прости, — он развернулся, и поплыл к берегу. Обманула, тебя мечник, Ты уж не сердись. А поступком, благородным, Всю жизнь гордись. Мемуары Гейши все еще звучали над озером. Мангетсу снова сел на деревянный настил, и глядя в спину, удаляющемуся Кисаме, спросил: — А ты бы сделал, то, что сделал, если бы мы были не в воде? Кисаме остановился. Мангетсу не испытывал стыда или неловкости после случившегося, он даже толком этого прикосновения не распробовал, чтобы понять, понравилось ему или нет. Все произошло слишком быстро. Когда сильные руки сгребли его в охапку, а горячее дыхание обожгло кромку волос у виска, Мангетсу думал, что пожалеет о сказанном, но его ожидания не оправдались. Без привкуса озерной воды и вездесущего Джинина по соседству, поцелуй вышел куда лучше. Несмотря на частокол зубов, и клыки, впивающиеся в нижнюю губу. Он стиснул в руках мокрую майку Кисаме, тот зарылся пятерней ему в волосы. Мангетсу подумал, что если наловчиться, то скоро он сможет сполна насладиться новыми ощущениями. Свет в окнах гостевого дома постепенно угасал.