***
На юге по-прежнему стояла летняя жара, осень в этих краях начиналась поздно. Портовый город, расположенный на маленьком полуострове опустел — все жители покинули его, чтобы переждать осаду, которая тянулась уже третьи сутки. Кисаме сидел на корточках, и выбирал из мяса червей. От жары оно, как и рыба, портилось, хранить его было негде, а свежие продукты сейчас недостать. Они заняли крепость, расположенную на побережье, и пытались не дать вражеским шиноби высадиться на их земле. Когда они прибыли, в крепости, окружавшей город, было пять отрядов, численностью по двенадцать человек, сейчас остался всего один. Их силы таяли, подмога с моря не могла к ним пробиться — единственный вход в бухту был заблокирован вражескими судами. Ястреба, которого они отправили на материк, перехватили, посыльный тоже не смог прорваться через окружение и был убит. К концу второго дня, Кисаме, с небольшим отрядом из двух человек, смог спуститься к морю, чтобы призвать акулу, и отправить с ее помощью донесение Мизукаге об их бедственном положении. Пока их силы и скудные припасы позволяли им держать крепость, но надолго их не хватит. Обратно, в крепость, он вернулся уже один. От деревни до этой точки страны три-четыре дня ходу, и, даже если к ним отправят подмогу, эти три дня им нужно было выстоять и держать фронт. Пока было затишье, Кисаме пытался придать мясу удобоваримый вид — сегодня была его очередь возиться с пропитанием. Убрав паразитов и добавив побольше специй, он сунул мясо в печь — если его как следует поджарить, это замаскирует неприятный привкус. Ни о какой охоте или рыбалке не могло быть и речи, а остатки риса они прикончили в первый же день. На полуостров снабжение шло с материка, из-за землетрясения случившегося неделю назад, все поставки были прерваны, поэтому пришлось опуститься до тухлятины. Им нужно было есть, нужны были силы, чтобы продолжать схватку, сейчас ничем не побрезгуешь. Они нормально не спали, уже черт знает сколько, патрулируя каменные коридоры, следя за тем, чтобы суда противников не могли пришвартоваться к их берегу. Как только они замечали поблизости вражеский корабль, принимались разносить его в щепки и резать глотки тем, кто успевал высадиться. Кушимару с Джинпачи заминировали прибрежную полосу, чтобы вражеские отряды не смогли пройти к ним по воде, однако, эти меры не удержат врагов надолго. Крепость обстреливали взрывными печатями и дымовыми шашками, но эти стены прошли через многие войны, они выдержат. А вот выдержат ли ее обитатели? — Ну, что ты тут накашеварил? — Амеюри забежала на кухню, и схватила из миски кусок мяса, только что вынутый из печи. Принялась дуть на пальцы, и через секунду жадно впилась в него зубами. На щеке алел свежий порез, один хвост растрепался, но она не растеряла своего оптимизма. Они все виделись урывками, обмениваясь лишь парой фраз о текущей обстановке. Крепость была большая, а их было слишком мало, каждый дежурил на своей точке. — Ну, ты посмотри, что эти суки делают! — Амеюри выглянула в окно, и наблюдала, как вражеский корабль разворачивался возле берега. Первые крюки-кошки с натянутыми веревками вонзились в землю, по ним стали спускаться люди. — Туда! — закричала она рядовому шиноби, смотревшему в другую сторону, дежурившему на соседней вышке. — Стреляйте туда! Шиноби опомнился, заметив корабль, и бросил несколько кунаев со взрывными печатями, которые вонзились в корпус с громким стуком. В судне возникла пробоина от взрыва, оно покачнулось, но это не помешало врагам продолжать высадку на берег. Амеюри облизала пальцы от мясного сока, и, направив чакру в ноги, выскочила из окна. Она пробежалась по стене, и, создав вихрь молний, скрестив мечи, прыгнула в гущу врагов. Послышался грохот — Джинин разнес своим молотом нос корабля, и прихлопнул нескольких вставших на пути шиноби. Вскоре подоспел Забуза, рассекая воздух огромным лезвием, он быстро перемещался между врагами, разрубая их тела мощными ударами. Мгновенье — и берег залит кровью, а вражеское судно медленно опускалось на дно. Кисаме напряженно смотрел вдаль: он насчитал около тридцати судов, стоявших на нейтральной полосе. Их соседи наивно полагали, что четырех кораблей будет достаточно, чтобы взять крепость, они не ожидали, что горстка людей окажет столь яростное сопротивление. К середине второго дня осады начались переговоры и им благородно пообещали сохранить жизнь, если они сдадутся. Парламентеру, посмевшему сойти на их берег с подобным предложением, была отрублена голова, и он был отправлен на своей шлюпке обратно. Таким был их ответ. Для них не существует слова «сдаться». Они признают лишь одно правило — сражайся или сдохни. Узкий перешеек, соединявший полуостров с материком сейчас находился под контролем сил противника. Отрядам с суши придется пробиваться сквозь них, а это тоже обещало затянуться на несколько дней. Кисаме вздохнул. Он и припомнить не мог, когда в последний раз они оказывались в такой заднице. Корабли мрачной громадой возвышались на линии горизонта. Скоро они все перейдут в наступление, и если помощь так и не прибудет — им точно конец.***
Они собрались в катакомбах, глубоко под землей, оставив на поверхности своих клонов и последних, оставшихся в живых рядовых. Все расселись вокруг перевернутой бочки, на которой стоял огарок свечи, и лежали измятые листы. Четвертый день осады подошел к концу, они потеряли еще двух бойцов, от припасов остались крохи. Они больше не могли постоянно защищаться, в обороне тут и там возникали дыры, и враги об этом прекрасно знали. Нужно что-то решать. Нужно идти на прорыв. В воздухе стоял плотный запах немытого тела, от них всех разило, как от скотного двора. Кисаме смотрел на перепачканные лица товарищей, на бинты, которые опоясывали то чужую руку, то ногу. Даже Хозуки, всегда отличавшийся белизной кожи, будто бы посерел, пепел и сажа осели на его волосах и одежде. Едва ли он сам сейчас выглядел лучше. — Мы больше не можем сдерживать их натиск, и ждать, когда прибудут свои, — Забуза обвел всех взглядом, собравшиеся закивали. — Пора нам уже ответить, и нанести свой контрудар. Поэтому, предлагаю следующее, — он поднял лист с нарисованным на нем схематичным планом. — Хозуки, — Забуза повернулся к нему, — ты приблизишься к нейтральной полосе, и разместишь на днищах их судов взрывные печати. Когда корабли будут подорваны, все, кто уцелеет, бросятся на берег, а там их уже встретим мы. Кисаме, — Забуза столкнулся с ним взглядом, — призовешь своих акул, чтобы они помогли снять выживших, — он кивнул. — Если кто-то еще владеет техникой призыва, то самое время пустить ее в ход, — добавил Забуза, вздохнув. — Нам понадобится помощь всех. Кушимару с Джинпачи покачали головами, Джинин сложил руки на груди, и ответил: — У меня контракт с белыми медведями. От них больше пользы на берегу, в море они будут неэффективны. — Я призову своих, сразу на месте, когда буду рядом с их кораблями, — Кисаме удивленно смотрел на Мангетсу, он уже отвык от звучания его голоса. Интересно, с кем у него контракт?.. — У меня есть стая пираний! Они сами во, размером с ладошку, — Амеюри, подняла свою ладонь, демонстрируя ее всем. — Маленькие, но лютые! — Прям, как ты, — покосился на нее Джинпачи. Она фыркнула, пихнув его локтем в бок, Кушимару под маской засмеялся, и вскоре все дружно заржали, отпуская напряжение, скопившееся за последние дни. — Там не меньше тридцати кораблей, — прикинул в уме Кисаме. — Мы могли бы отправиться вдвоем, и управиться гораздо быстрее… — Нет! — одновременно возразили Мангетсу и Забуза. — У них на корабле есть сенсор, и наверняка не один, — продолжил Забуза. — Хозуки сложнее засечь, и, если что-то пойдет не так, у него будет больше шансов убраться оттуда живым. Давайте, посмотрим правде в глаза, — Забуза облокотился на бочку и продолжил со всей серьезностью. — Нас мало, и мы, все-таки люди, а не боги. Пока нам везло, нас пытались взять числом, и на берег не отправляли шиноби нашего уровня или выше. Но это не значит, что у противника их нет. Будут и те, кто выживет после взрыва, кто порешит акул, и кто окажется на берегу. И это будет не один или два человека. Возможно, это наша последняя битва. Так давайте, покажем им, каково это, биться с мечниками Киригакуре! — Забуза ударил кулаком по бочке. Дружное «да!» разнеслось эхом по пустым коридорам. Потолок над головами затрясся, наверху заухали бомбы — крепость опять обстреливали. — Тогда за работу! — приказал Забуза, и все занялись подготовкой к предстоящей схватке. Джинпачи закатал рукава, и, стоя над столом, собранным из составленных вместе ящиков, быстрыми росчерками туши наносил кандзи на лежавшие перед ним листы. Он хорошо овладел искусством заполнения взрывных печатей, именно поэтому Шибуки и оказался у него в руках. Ему нужно было изготовить не меньше сотни печатей, и на ближайший час катакомбы превратились в непрерывно работающий конвейер. Одни приносили бумагу, вторые запечатывали в листах чакру, третьи переносили печати в свитки, которые Мангетсу заберет с собой в море. Когда все было готово, у Мангетсу за спиной было шесть толстых, плотных, свитков, выступающих по бокам, как рулоны ковров. На небе выглянула луна, ярко подсвечивая темную воду. — По местам! — гаркнул Забуза, и все поспешили занять свои позиции. Только Кисаме задержался, глядя на Мангетсу, получавшего последние инструкции от Забузы. Ему хотелось сказать ему что-то особенное, личное: «береги себя», или пожелать удачи, но он ограничился лишь коротким, брошенным в спину: — Возвращайся.***
Мангетсу растекся по полу, и начал постепенно спускаться по каменным ступеням к морю. Последние слова Кисаме, его «возвращайся», будто ударили его под дых. За прошедшие дни, они и словом не обмолвились, и их связь начала казаться ему чем-то призрачным и далеким. Они все были на пределе, и у него не было времени и сил, чтобы думать о личном. Он даже о своем брате не вспоминал, полностью поглощённый театром военных действий. Он погрузился в воду, и уверенно поплыл в сторону выстроившихся в ряд судов. На пути никаких ловушек не попадалось, похоже, враги всерьез думали, что на нейтральной полосе они в безопасности. Что ж, пора преподать им урок. Цеплять печати к днищам кораблей было занятием муторным и монотонным, но Мангетсу не стал создавать клонов, чтобы не вызывать лишний всплеск чакры. Он потратил почти два часа на эту процедуру, и, когда последний лист был припечатан к деревянному основанию, стремительно отплыл на безопасное расстояние. Остался последний штрих. Мангетсу призвал удильщиков, велел самому крупному, подплыть к берегу, и два раза посигналить своей «лампочкой» на лбу, дать знак Забузе, что все готово. А остальным приказал: — Жрите всех, кто упадет с этих кораблей в воду! Удильщик добрался до берега, его лампочка мигнула дважды. На мгновение все затихло, Мангетсу, затаив дыхание смотрел на покачивающиеся в свете луны суда. А потом Джинпачи активировал созданные им печати. Тихий хлопок по нарастающей, перерос в череду громких взрывов. Послышались крики, корабли стали крениться на бок, мачты с громким треском ломались, судна погружались на дно. Удильщики устремились вперед, к своим первым жертвам. Плеск воды, и первые шиноби уже поднимались на поверхности с кунаями в руках. Вот теперь можно было не прятаться. Мангетсу нырнул в воду, и, сделав несколько клонов, стал топить их, нападая снизу, сворачивая им шеи, разнося черепа своими водяными пулями. Мимо проплыла акула, Мангетсу оглянулся на берег: битва была в самом разгаре. Неожиданно небо прошил яркий, светящийся шар, и врезался в смотровую башню их крепости, разнося ее на куски. Огромные булыжники полетели вниз, Джинин отбил самые крупные своим молотом, Кушимару, быстро раскручивал над головой леску от Нуибари, отражая тем самым дождь из камней. — Ах вы, уроды! — зашипел Мангетсу, и принялся притягивать к себе как можно больше воды. Он собирался сделать огромную волну, чтобы отшвырнуть противников к скалам, и окончательно разнести их остатки вооружения. Мангетсу постепенно поднимался вверх, на гребне волны. Какой-то шиноби попытался его атаковать, но вынырнувший на поверхность удильщик схватил его своими огромными челюстями и потащил на дно. Вокруг плавали трупы, вода окрасилась кровью, и как же это было хорошо, находится посреди всего этого, быть причиной этого хаоса! Мангетсу, раскинул руки в стороны, запрокинул голову и рассмеялся. Он давно уже не чувствовал себя таким счастливым.***
Когда им на головы посыпались камни, все, как один, впали в неистовство, и началась кровавая резня. Лязг мечей, хлопки от растаявших клонов, люди и рыбы — все вокруг смешалось, и походило на кошмарный сон. Шиноби, поднимавшиеся на берег из воды, смахивали на утопленников, оживших, как в древних сказаниях. Их было не меньше сотни, положишь одних, тут же на пути возникали следующие, и так до бесконечности. Над головой просвистели сюрикены, Кисаме ударил вдоль хребта Самехадой, здоровяка, набросившегося на него с катаной. Из воды выпрыгивали пираньи Амеюри, клацая челюстями, цепляясь своими острыми зубами в зазевавшегося парня, заставляя его с криками и гримасой боли, упасть снова в воду. Вот уже действительно, маленькие, но злобы в них как у десятерых. Джинпачи и Кушимару, стоя спиной к спине, устроили мясорубку из окруживших их шиноби. Кисаме не различал, где из них кто, они были живы, и этого достаточно. Заревел белый медведь, поднимаясь на задние лапы, наваливаясь на огромного буйвола. Джинин отбивал атаки высокого шиноби, чьи руки были закованы в металлические перчатки, и оставляли вмятины на земле после каждого удара. Высекая искры, меч Забузы отразил удары нескольких клинков. Плеск воды, и вскоре его противники угодили в «водную тюрьму», и были обезглавлены. Брызги крови, запах гари, Кисаме поморщился от тычка под ребра, и с размаху отсек голову ранившему его шиноби. Он посмотрел в сторону охваченных пламенем, выступающих над поверхностью моря кораблей. Мангетсу возвышался над хаосом «оседлав» огромную волну, и наслаждался происходящим, он был в своей стихии. Луна подсвечивала серебристым светом его кожу и волосы, он будто светился, и казался если не божеством, то демоном, не иначе. На Кисаме понесся шиноби, здоровый, как бык, на ходу разматывающий свитки. Кисаме даже стало интересно, что за этим последует, но удовлетворить любопытство он не успел. Прямо перед ним, на поверхность вынырнул гигантский удильщик, хруст костей, и шиноби исчез в его пасти. — Твою мать! — выдохнула Амеюри, вынимая лезвия из спины свежего трупа. — У Хозуки контракт с этими глубинными тварями! Кисаме вспомнил слепые, мутные глаза, частокол огромных зубов, и подумал, что «глубинной тварью» был не только удильщик, но и его хозяин. Созданная Мангетсу волна окатила покорёженные суда, разбивая их в щепки, бросая на коралловые рифы. На мгновение он исчез, и вскоре вновь возник на поверхности, собираясь повторить маневр. Больше не берег шиноби не поднимались. Забуза загнал в угол и добил оставшихся, и напряженно смотрел вдаль, на бурлящую из-за техник Мангетсу воду. Кисаме с тревогой смотрел себе под ноги. Одна акула всплыла кверху брюхом. Затем вторая… Вода становилась мутной, но не от крови, тут было что-то не так. — Вот скоты! — Джинпачи сел на корточки, зачерпнул воду, понюхал пальцы. — Это масло! — Масло? — Забуза нахмурился, тоже окунул пальцы, чтобы проверить. — Они собираются поджечь море, — мрачно сказал Кушимару. — Да если бы только море, — Джинин прижал ухо к плечу, утирая кровь. — У них там наверняка штормовые есть, с чакрой ветра. Подожгут и погонят огненную волну на нас, хотят поджарить, как рыбу. Словно в подтверждение его слов, яростный ветер принялся трепать волосы, на нейтральной полосе замигали первые огни. — Отзовите своих рыб, — распорядился Забуза. — Хозуки, на берег! — заорал он, сложив руки рупором. — Отступай! Но он был далеко, и не мог их слышать из-за шума воды. В воздухе запахло гарью, на линии горизонта возникла стена огня, которая стала стремительно приближаться. Амеюри сделала клона, и хотела отправиться к Мангетсу, чтобы предупредить его, но клон тут же растаял, угодив в горячее масло. — У воды и масла разная плотность! А если он не сможет уйти под воду?! — воскликнула она. Ей никто не ответил, ветер достиг такой силы, что едва не валил с ног. Воздух стал сухим и горячим, покрытый кровью причал вспыхнул. Забуза выдохнул струю воды, применив Суитон, чтобы потушить его, от нее тут же начал исходить пар. Огненное цунами все больше набирало скорость и неслось к берегу прямо на них. — В укрытие! — крикнул Забуза. — Все в укрытие! Все побежали к крепости, чтобы укрыться за ее стенами. И только Кисаме бросился в воду.***
Окрыленный своим успехом, от удачного маневра, Мангетсу стал притягивать к себе воду, чтобы вытряхнуть из их моря чужаков, возомнивших себя здесь хозяевами. Он видел, что они больше не пытались сойти на берег, а рассаживались в спасательные шлюпки, и намеревался помешать им уйти. Он почувствовал неладное, когда вода для второй огромной волны стала прибывать медленнее, а потом и вовсе забуксовала. Мангетсу огляделся, не понимая, что происходит. Посторонней чакры он не ощущал, он не угодил под воздействие чужой техники. Значит, что-то с водой?.. Он зачерпнул воду, ладонь стала липкой и скользкой, и тут он понял, что теперь плавал в масле. Неподалеку зажглись первые огни. Когда он осознал, что за этим последует, то отозвал удильщиков, и попытался нырнуть, но не тут-то было. Толстая масляная пленка на поверхности не пропускала его тело под воду. Ни когда он был в человеком облике, ни в жидком. Он не мог через нее просочиться, поверхность отталкивала его, из-за разной плотности жидкости они не могли смешиваться. — Черт! — выругался он сквозь зубы. Он повернул к берегу, понимая, что не успеет до него добраться, даже если будет грести изо всех сил. Жар уже облизывал ему бока, кожа на лице стала стянутой из-за сухого воздуха. Огонь пожирал все на своем пути — тела шиноби, обломки кораблей, трупы удильщиков и акул. Мангетсу повернулся, глядя на огненную волну, она казалась ему вновь ожившим кошмаром из детства. Берег, по-прежнему, был далеко. Он снова попытался нырнуть в своей отчаянной, глупой попытке спастись, но у него не вышло. Белые барашки гуляют по морю. Голос брата зазвучал в ушах, огонь подошел к нему совсем близко. Волосы начали закручиваться от жара, стало трудно дышать. Возвращайся. Мангетсу почувствовал, как его, под водой со всей силы дернули за ногу и потащили вниз. Он вскрикнул от боли, по крайней мере, ему так показалось, потому, что он широко открыл рот. С него будто снимали кожу, перед глазами на миг все побелело. В момент, когда его протаскивали через масляную пленку, боль вонзилась в каждую пору на теле сотнями игл. Когда зрение вернулось, он увидел Кисаме. Он поддерживал его, Мангетсу ухватился за его широкие плечи, задрав головы, они смотрели на вспыхнувший, на поверхности моря огонь. Они будто оказались в бутылке, и сквозь стекло наблюдали, как ее бросали в костер. Это было так странно. Будто под водой взошло солнце, и теперь оно ярко освещало проплывавшие мимо них трупы, обломки судов, поднятые со дна гальку и водоросли. Будто весь мир сорвался со своей орбиты. Сам же звук, рев пламени и воды, разбивающейся о стены крепости, воспринимался как что-то вторичное, как будто они его слышали много дней спустя. Если бы его кожу не щипало так сильно, Мангетсу бы даже решил, что выкурил слишком много Кирийского чая, и угодил в одну из галлюцинаций. Но Кисаме рядом с ним был настоящим. Эти сильные руки, губы, прижимающиеся к его щеке, заземляли, возвращая чувство реальности. Реальности, где он чуть не погиб, а Кисаме спас ему жизнь. Он позволил Кисаме поддерживать себя, пока они плыли к берегу. Над крепостью клубился дым, но она устояла. Масляная пленка исчезла, и подняться на поверхность теперь можно было без труда. — Я сам, — Мангетсу отстранился от Кисаме, когда они шли по дну к сгоревшему причалу. Из крепости выскочили все остальные, чтобы их встретить. — Вернулись! — радостно крикнула Амеюри. — А я знала, что вы выживите, всем смертям назло! Почерневшие от сажи лица, маска Кушимару покрылась трещинами, от нее отломился кусок возле подбородка. Одежда в подпалинах, кто-то пошутил про «смоляных куриц» и все заржали. Солнце медленно поднималось над горизонтом. На стенах замелькали тени первых прибывших к ним на помощь шиноби, но теперь в их появлении не было смысла. Это было великое сражение. Весть о нем разойдется далеко за пределы Кири и страны Воды. В эту бухту еще долго никто не сунется.***
Первые сутки в гостевом доме все находились в состоянии анабиоза. Они ели, спали, просыпались, чтобы снова поесть, и опять засыпали, восстанавливая силы после той кровопролитной схватки. Кисаме оклемался быстрее остальных, и теперь пил чай на кухне, слушая пение птиц на улице. Из окна он видел покачивающееся на бельевой веревке вещи — на юге можно было не бояться сушить их снаружи, непогода тут явление редкое. Неплохо было бы и самому заняться стиркой и починкой одежды, но Кисаме отмахнулся от этой мысли. Время еще есть, успеется. Присмотревшись, он понял, что это одежда Забузы. Кисаме удивленно вскинул брови — он не слышал, чтобы тот покидал комнату, и как-то перемещался по дому. Если он не спит, то вполне может составить ему компанию. Забуза сидел на первом этаже, выдвинув низкий стол на дощатую веранду, и что-то писал. Несмотря на духоту, на нем была черная водолазка с высоким горлом и собранными у локтей рукавами. Он выглядел заспанным и рассеянным, и в тоже время, на лице было непривычное, спокойное выражение. Кисаме сразу понял, что пишет он не отчет для Мизукаге, а что-то личное. Письмо. Кисаме, наблюдая за ним из коридора, задумался, кому тот мог писать. Письма нужно отправлять тем, кто их ждет, кто их точно получит. Семьи у него было, хоть Забуза, как и все, особо не распространялся о своем прошлом, по обрывкам фраз, Кисаме понял, что тот был сиротой. Может, завел подружку? Если она была кунойчи, то наверняка находилась на миссии, сейчас обстановка была неспокойной, пограничные отряды были усилены. Туда точно не отправишь ястреба с признанием в любви, это может дискредитировать избранницу, и поставить под угрозу выполнение миссии. Значит, гражданская? Вполне возможно. Кисаме видел, что Забуза, в отличие от того же Джинина, был способен к нежным движениям души, хоть и нащупать это в его характере было сложно. Подождав, пока чернила высохнут, Забуза встряхнул листы и свернул их. Поднес пальцы ко рту, и после короткого свиста, на вытянутую руку уселся ястреб. Он вложил бумагу в крепление на спине птицы, и взмахнул рукой, отправив ее ввысь, к голубому, ясному небу. Кисаме провожал взглядом птицу, со все более тяжелеющей гирей на сердце. Ястреб полетел не в сторону деревни, а на запад, туда, где были туманные скалы. Туда, где по слухам, располагался лагерь мятежников.***
Он думал, что будет спать, как убитый, и первые несколько часов так оно и было. А потом ему начали сниться сны. Он где-то блуждал, кого-то искал, и все пути неизменно приводили его в ту проклятую пещеру, где он чуть не умер в детстве. Преследователи смеялись над ним, а потом брали свое, загнав его в угол. Все смешивалось в невнятный калейдоскоп из лиц, голосов, рук, тянущихся к нему со всех сторон. Сначала незнакомых, а потом к ним присоединялся Кисаме, Амеюри, Забуза, и вся команда. Мангетсу просыпался, пил воду, сидел, глядя в одну точку, чтобы избавиться от морока. А потом его снова клонило в сон от усталости, и все начиналось сначала. Окончательно проснулся он к вечеру, казалось, еще более уставший и разбитый, чем после того боя, когда он чуть не сгорел заживо. Обитатели дома тоже просыпались, и теперь собирались на кухне, чтобы утолить свой зверский аппетит. На полу стоял ящик выпивки — кто-то уже сгонял в город, и полнил запасы. В огромном чане кипел рис, рядом с ним жарилась рыба. Мангетсу сглотнул желчь, поднявшуюся по пищеводу, когда он увидел покрытые золотистой коркой куски и ощутил ненавистный, знакомый запах. На столе стояла большая миска, наполненная якитори, похоже, сегодня у них будет настоящий пир. Он чувствовал, что на него что-то давит, и испытывал беспокойство, хотя для этого не было никаких видимых причин. -… и не надо делать вид, будто ты не знаешь, к чему это может тебя привести! — Не раздражай меня, Акебино, — предупредил Забуза, зло, сверкнув глазами. Они сидели за столом, Мангетсу возник на кухне посреди диалога, и не знал о чем речь. Он видел, что Забузе не нравилась тема разговора, выбранная Джинином, а тот как всегда, гнул свою линию уверенный в собственной правоте. Кушимару недовольно скривился, когда брызги шипящего масла полетели ему в лицо. Жареная рыба была его ответственностью на сегодня. — Ты сейчас все запоришь, у тебя руки под одно место заточены, — Джинпачи подошел к нему, и принялся снимать рыбу с жаровни, обдирая ее золотые бока. — У меня они хотя бы не растут оттуда, — хмыкнул Кушимару. — Завались, пока я не отмудохал тебя этой рыбой!.. У этой парочки все как всегда, за них можно было не волноваться. Грызня на ровном месте — прочный фундамент их отношений, на котором держалось все остальное. Кисаме сидел у окна, рядом с курящей Амеюри, и чистил яблоко. Красно-желтая кожура медленно сползала с плода, закручиваясь, будто змея. Мангетсу следил за ней взглядом, смотрел на покрытые старыми рубцами пальцы, плавно перетекающие в костяшки, с запекшимися корками крови… — Слушай, да отдай ты ему это яблоко, — хохотнул Джинин. — Хозуки так смотрит, будто готов за него убить! Он оставил Забузу в покое, и переключился на них. Они одновременно вперили свои взгляды в его ухмыляющееся лицо. Только что момент был разрушен. Кисаме был поднят на поверхность из своего внутреннего мира, куда погрузился, поглощенный этим монотонным занятием, а Мангетсу оторвали от созерцания Кисаме, находившегося в этом медитативном состоянии. И теперь его злило, что это заметил именно Джинин, а не кто-то другой. Потому, что любой другой просто проигнорировал бы происходящее, и повисшее между ними сексуальное напряжение. — Убить из-за яблока? — Кисаме смотрел на Джинина так, будто тот сморозил редкостную глупость. — Право не стоит, — он усмехнулся, и покачал головой, пытаясь обратить сказанное в шутку. Разрезал яблоко на части, и разложил на тарелке, показывая, что оно предназначалось всем. Джинин переводил пристальный взгляд с него на Мангетсу, собирался еще что-то сказать, но тут вмешалась Амеюри. — Хватит бухтеть, давайте рассаживаться! — она загромыхала посудой, раскладывая рис, на стол водрузили первую бутылку саке.***
Через час все лениво развалились на подушках, захмелевшие, набив брюхо под завязку. Солнце село, на кухне зажгли пару свечей, вялые разговоры прерывались взрывами смеха над очередной остроумной, но грязной шуткой, которую не станешь рассказывать в приличном обществе. — А он им: «здравствуйте, дамы», — продолжал хохмить Джинпачи, — и кланяется перед прилавком с рыбой! — Знаток женщин, — осклабившись, добавил Кисаме, — это достойно уважения. Все дружно заржали, Мангетсу покосился на Амеюри, но ее нисколько не задевала недвусмысленная фраза. Он выдохнул дым через ноздри, кирийский чай, набитый в кисеру был крепким, даже слишком, но так было даже лучше. Чем быстрее реальность станет расползаться на лоскуты, тем раньше его отпустит это призрачное беспокойство и послевкусие тех тревожных снов. — Да по нынешним временам мужика с бабой перепутать, как нечего делать, — Джинин отхлебнул лунной воды, и, сощурившись, посмотрел в лицо Кушимару. — Правда? — обратился он уже конкретно к нему. Мангетсу затянулся, глядя, как по кухне начинают плясать оранжевые вспышки, яркие, как кометы, опутывая своими светящимися хвостами всех. Между Джинином и Кушимару они становились темно-красными, будто реагируя на возникшую между ними пассивную агрессию. — Наличие бороды и отростка между ног тоже не дает тебе право считать себя «мужиком», — Кушимару не остался в долгу. Джинин не ответил, они обменивались с Кушимару долгим взглядом, что-то сообщая друг другу на языке, который Мангетсу не понимал. — Да пошел он на хрен, не связывайся с ним, — Джинпачи налил Кушимару в пиалу саке. — Сквозь дым Мангетсу видел, что лицо того исказилось, он был не озлобленным, скорее обреченно уставшим, будто давняя рана вновь открылась, и напомнила о себе болью. Он не хотел продолжения того разговора, когда Джинин обвинил их в доносе Мизукаге о его незаконном производстве лунной воды. Не хотел того, что непременно всплывет наружу, если Джинину вовремя не заткнуть рот. — А что ж ты за брата своего так не вступался? — тут же прицепился к нему Джинин. — Лохматый ублюдок важнее родной крови? Мангетсу еще с детства усвоил, что родственники в Кири делились на две категории. Те, за которыми «и в задницу к биджу залезешь», и те, на кого не помочишься, даже если они будут гореть перед тобой, синим пламенем. Брат у Джинпачи был как раз из вторых. Мангетсу был не в курсе их конфликта, и никто толком не знал, что же все-таки произошло. Но он знал, что после братоубийства Джинпачи стал в своем роду паршивой овцой, от него весь клан отвернулся. До недавнего времени, Джинпачи казался ему человеком, способным многое перенести, не особенно переживая по этому поводу. Сейчас он понял, что заблуждался. — Да ты за лунную воду мать родную в публичный дом готов сдать, — презрительно отозвался Джинпачи. — Так что нечего мне тут про семейные ценности затирать! Джинин подорвался с места, чтобы врезать Джинпачи, но его осадили сидевшие по бокам Кисаме и Забуза. — Не нужно сначала нарываться на грубость, а потом призывать к ответу за свои слова, — Кисаме ощутимо сжал плечо Джинина, заставляя, вновь опустится на подушки. — И ты слишком много болтаешь, — добавил Забуза. Амеюри, перегнувшись через сидевшего рядом с ней Кушимару, шептала что-то Джинпачи на ухо. Кушимару гладил ее по холке, будто на колени ему уселась огромная рыжая псина, и все выглядело столь естественно, что ни у кого не вызывало вопросов. Она краем глаза покосилась на Джинина, Джинпачи кивал в такт неразборчивому шепоту, а потом прыснул со смеху. Джинин уткнулся в свою тарелку, поглощая остатки риса, иногда поднимая мрачный взгляд на присутствующих. Кисаме и Забуза разговаривали об остановке в горах, в который раз по счету за этот вечер?.. На смену оранжевым вспышкам пришли зеленовато-синие тени, извивающиеся и подвижные, чем-то напоминавшие водоросли. Они будто вновь погружались на морское дно — свет тускнел, цвета приглушались. Мангетсу прикрыл глаза, и почувствовал, как тело, наконец, расслабляется, и тревоги его отпускают. — Мыть тарелки — это женская обязанность! — голос Джинина долетал до него, будто через толщу воды. — Да тебе лишь бы командовать! — недовольно отозвалась Амеюри. — Сегодня твоя очередь, так что, засучи рукава и вперед! «Мыть тарелки…» О чем они говорят? Мангетсу пытался уловить суть очередного спора. Ведь мытье посуды — это сунуть тарелку под сильную струю воды и вытереть руки. Все. Он откинулся на подушки, глубоко затянулся в последний раз… и чуть не поперхнулся дымом, когда почувствовал руку Кисаме у себя на талии. — Тебе уже хватит, — его шепот на ухо заставил Мангетсу открыть глаза. Они сидели на кухне одни, именно поэтому Кисаме позволил себе такую вольность. Мангетсу повернул голову, и выдохнул дым ему в лицо. — Не решай здесь за меня, — он не хотел угрожать, но не смог убрать из голоса опасные интонации. Он просто хотел расслабиться, а ему и здесь пытались ставить ограничения. Рука Кисаме уже забралась к нему под майку, гладила торс, вторая уверенно легла на бедро. Кисаме поцеловал его в открытое плечо, еще немного, и он завалит и возьмет его прямо на кухне. Когда он почувствовал его ладонь у себя между ног, Мангетсу вывернулся, и поднялся. Ему не нравилось, что Кисаме так нагло вторгся в его мир, когда он мог принадлежать только самому себе. Все эти слова, и прикосновения, они будто говорил ему «ты мой», а он не вещь, на которую можно заявить права. — Не сегодня, — отрезал он, и направился прочь.***
Небо на улице было исколото звездами. Воздух был теплым, но иногда возникали порывы холодного, свежего воздуха. Осень постепенно подходила к южным землям, чтобы сбросить с деревьев листья, и подготовить их к зимней спячке. Мангетсу вышел на деревянную веранду, и, облокотившись на перила, смотрел, как в саду под кронами клена, на земле, лежали Амеюри, Джинпачи и Кушимару. Накуренные, со счастливыми лицами, они громко хохотали, глядя в небо, обмениваясь только им понятными фразами. Джинпачи сложил пригоршней ладони, и подносил их к уху, говоря остальным, что Амеюри стала Ами-кири, демоном, размером с комара. А он поймал ее, и теперь она пищала ему на ухо. — Да-да, — на полном серьезе соглашался Джинпачи с «Амеюри», сидевшей у него в ладонях. — Очень интересно! Кушимару с Амеюри начинали гоготать еще пуще, катаясь по траве, глядя на этот театр одного актера. Мангетсу прошелся по деревянной террасе, и уперся взглядом в маленький пруд, в котором плавали карпы. На берегу сидел Забуза, и задумчиво созерцал мелькавших на поверхности рыб. Из сада до них доносился смех обкуренной троицы, но Мангетсу был уверен, что тот его даже не слышал. Он только сейчас понял, чем ему нравился Забуза — он был в меру общительным, и в тоже время, находясь рядом с тобой, Забуза давал тебе возможность побыть одному. Кисаме заполнял собой все пространство — он подмечал каждый твой шаг и мельчайшую деталь в твоем поведении, реагируя на любое изменение. Он мог не сказать об этом вслух, но ты все равно чувствуешь, что тебя изучают. Мангетсу мог бы подойти к Забузе сесть рядом, и смотреть на рыб, не испытывая при этом дискомфорта. Они были бы вместе, но каждый сам по себе, не посягая на пространство, и свободу друг друга. И почему он раньше этого не замечал?.. Шаги за спиной заставили обернуться, прежде чем Мангетсу пригвоздило к месту вопросом: — Обожаешь его? Перед ним стоял изрядно выпивший Джинин, хлещущий лунную воду прямо из горла. Он еще не был пьян настолько, чтобы совсем ничего не соображать, и Мангетсу напрягся. Неужели Джинин увидел, как они с Кисаме миловались на кухне? Не то чтобы, он стыдился их связи, но Джинин был последним человеком, которому следовало об этом знать. Мангетсу не хотел давать ему повода для новых подначек и сплетен. Он выбрал свою излюбленную тактику — держать паузу, чтобы заставить собеседника переформулировать вопрос. — Ну, что ты смотришь на меня? — недовольно крякнул Джинин. — Брата, своего, обожаешь? Мангетсу сдержал облегченный вздох, и ограничился кивком. Он хотел уже убраться обратно в дом, но Джинин внезапно продолжил. — Вот он тоже своего обожал, — он косо усмехнулся, указывая взглядом, в сторону сидевшего в саду Джинпачи. — А этот лохматый ублюдок сейчас двухметровая дылда, а тогда он был заморух, и выглядел, ну вылитой девкой! — он засмеялся над своей же шуткой. .Я думал, что это девка!.. … мы бы давно трахали его у себя дома! . — Ты болтаешь лишнее, — перебил его Мангетсу, заранее зная, каким будет конец у этой истории. Слышать продолжение, а тем более от Джинина, он не хотел, поэтому растекся по полу, и, перетекая через доски и перекрытия, переместился на кухню. После услышанного ему мучительно захотелось курить, Джинин, своими словами будто окунул его в грязь, заставил заново пережить ту самую зиму. Руки тряслись, он просыпал табак, но через несколько минут смог заправить кисеру, знакомая горечь на языке, и аромат трав начали успокаивать. На улице Джинпачи играл на биве, и Мангетсу впервые услышал, как тот поет: Воин, ты воин, Чем ты недоволен? А не от того ли, что в бою не пал? В дзигоку Эмма ходит И глаз не сводит, Но пока ты жив, Вали толпы на повал. Кухня наполнилась светящимися светлячками, в воздухе стали плавать разноцветные бумажные фонарики. Снова стало легко и спокойно, вот только, пол и стены стали отступать и раскачиваться, когда Мангетсу вышел в коридор, чтобы подняться к себе. В комнате Джинина горел свет, он скривился, когда вновь услышал его голос: — Так пойдем на кухню! Мы выпьем, и ты обо всем мне расскажешь! С кем это он говорит?.. Все были на улице, неужто с Кисаме? Мангетсу не сразу поставил ногу на ступеньку, перед глазами проплывали светящиеся точки, бумажные фонарики хаотично перемещались по гостевому дому, загораживая обзор. Кажется, эта затяжка была лишней… — Посмотрел бы ты на себя со стороны, — цокнул языком Кисаме, появившись наверху, в лестничном пролете, глядя на его попытки подняться по ступенькам. — Ты не с Джинином? — удивленно спросил Мангетсу, хватаясь за перила, и промахиваясь. Он начал падать, бумажные фонари все кружились в воздухе, а комната продолжала раскачиваться. — С чего бы мне быть с ним? — в недоумении поинтересовался Кисаме, подхватив его. Он поднялся по ступенькам, закинув его себе на плечо. Оказавшись на втором этаже, прошел в его комнату, поставил на пол, откинул челку со лба, и посмотрел Мангетсу в лицо. — У тебя вместо глаз одни зрачки, — он покачал головой. — Мне кажется, ты злоупотребляешь всей этой травой и… — Я не спрашиваю, что тебе кажется, — Мангетсу хотел оттолкнуть его, но попытка вышла неудачной и вялой. Кисаме схватил его за запястье, не дав, отодвинутся. Комната по-прежнему все еще раскачивалась, но светлячки и бумажные фонарики угасали. — Не хочу спать, не хочу снова видеть эти сны, — Мангетсу слишком поздно понял, что говорил об этом вслух, и то, каким голосом он это сказал, делало его в глазах Кисаме беспомощным и жалким. — Ты просто устал, — Кисаме обнял его, прижимая к себе. От него пахло выпивкой, в комнате было душно, а в его объятьях слишком жарко. — Уйди, — раздраженно отозвался Мангетсу, выворачиваясь из объятий. Рядом с Кисаме сейчас было слишком тесно, и ему не хотелось объяснять, что его состояние это не «просто устал». Кисаме отпустил его, Мангетсу вышел на узкий балкончик, глядя на заманчивый пруд, где все еще сидел Забуза. Нужно было пойти к нему, а не возвращаться сюда. От свежего воздуха голова закружилась, кровь застучала в ушах, заглушая мелодии бивы, и голоса поющих в саду. Нужно пойти на пруд. Прямо сейчас он спустится, отправится к пруду, сядет на влажный камень, и будет смотреть в темную воду. А потом он ляжет спать под какое-нибудь дерево, как тогда, в детстве. Когда они с братом были бездомными, и прятались от своего клана в лесу. И все оставят его в покое. Он ощущал влажную траву под ногами, слышал плеск воды, запах сырой земли и стрекот цикад. Смотрел в пруд на свое отражение, которое вдруг ожило, начало подниматься, выходить из воды…***
— Эй! Вы, все! Просыпайтесь, живо! — он распахнул глаза от крика. Судя по голосу Забузы, на них напали, и действовать нужно было немедленно. Мангетсу перетекая по балкам и перекрытиям, спустился на первый этаж самым первым. Топот ног, остальные, перепрыгивая ступени, неслись по лестнице вниз, где их встретил возле входа на кухню Забуза. — Кто, вашу мать, это сделал?! — спросил он, испепеляя всех взглядом. Амеюри разжала челюсти, изо рта выпал кунай, который со звонким стуком упал на пол. Джинпачи и Кушимару встревожено переглянулись. Кисаме нахмурился, Мангетсу был в замешательстве. За кухонным столом, уронив голову на столешницу, сидел Джинин, напротив начатой бутылки саке. На пол натекла лужа крови, которая начала уже подсыхать. Глаза Джинина остекленели, пиала из разжатых пальцев выпала, и укатилась под стол. Он был мертв уже несколько часов к ряду.