***
Дверь широко открывается, впуская в помещение прохладный порыв ветра и высокого парня, который сразу торопится прикрыть сквозняк и смахнуть с тёмных коротких волос капли воды. – Готов поставить десять тысяч йен, что только в дождь у тебя бывает столько посетителей, – ехидничает Хаято, вспоминая своё первое посещение. Учитывая, что людей сюда заглядывает мало и что Тсуна не спешит принимать пари, он прав на все сто. – Простите. Ливень так неожиданно начался, я тут пережду? – спрашивает, снимая промокший пиджак. – Конечно! – отзывается Тсуна, уже пододвигая барную карту. А что? Уговорит выпить и получит неплохую сумму. Тсуна быстренько переключает песню, ставит синти-поп, и уже это Хаято не нравится. То, как смягчаются черты лица зашедшего парня, оказавшего приблизительным ровесником, как спадает напряжение с плеч, как загораются глаза, не нравится тем более. А дальше? Правильно. Дальше хуже. – Ох. Савада? Ты? Тсуна чуть округляет рот, рассматривая клиента поближе, под светом, слабо дотягивающимся до порога. – Ямамото? – Боже. Сколько мы не виделись! – он быстро садится на стул, облокачивается и чуть наклоняется вперёд, будто желая быть поближе к девушке, с которой его разделяла роковая стойка. Хаято, по соседству с которым сели, цепляет взглядом выглядывающий из-за голубого воротника хвост змеи. И всё как-то слишком легко складывается. – Года три, наверное, – отзывается она, сияя ничуть не менее яркой улыбкой, которую обычно дарит ему. – Как ты? – Да я по-старому. А вот ты как? Ушла и не связывалась ни с кем. Открыла бар? – он бегло осматривает комнатку и ассортимент. – Мочида ставил на то, что ты откроешь цветочный магазин. Тсуна смеётся так, будто шутки смешнее в жизни не слышала. – Да что я в цветах смыслю? Моё призвание вот, – она гордо гладит барную стойку и чуть вскидывает подбородок, отчего её серьги тихонько переливаются звоном. – Ты же пить никогда не любила. И не умела. Что в школе, что потом. Как ты можешь коктейль сделать? – А ты вот закажи и проверь! Так он и делает, лишь еле слышно и недоумённо шепчет, что цены тут воистину незаконные. Хаято согласно фырчит рядом. «Дождливое небо» подходит погоде за окном и приходится Ямамото по вкусу. – Невероятно, – он допивает шот с ярко-голубым коктейлем. – Может ты за это время и готовить научилась, Савада? – Эм. Да, – врёт она. Ей не верят. Особенно Хаято. Особенно Фуута, почти задремавший в углу за учебником физики. – И можно просто Тсуна. – Тогда и ты зови меня по имени, а то сколько мы знакомы да всё по фамилии, – парень смущённо чешет подбородок, прямо поверх небольшого, но глубокого шрама, по которому Тсуна весь вечер проходилась хмурым взглядом. – Хорошо, Такеши. Гокудера видит, что им есть что обсудить Его самого и Тсуну связывает месяц. Месяц классики, пьяных рассказов и мягких касаний сцепленных ладоней. Её и Такеши связывают школьные годы, тяжёлое бремя и опоясывающая их тела чёрная змея. Он должен уйти. Дать им время. Он может уйти. Но не уходит. Вместо этого слушает ничего не значащий диалог и неохотно знакомится с новым постоянным посетителем. А уж в том, что этот якудза сюда будет часто захаживать, Хаято ни секунды не сомневается.***
На дверь пора вешать фурин, уж больно бесшумно приноровился заходить Ямамото. – Ого, Гокудеры нет? Ничего себе, – парень широко улыбается, в два счёта оказываясь у стойки. – Он тут постоянно. – Ты всего третий раз заходишь, рановато, чтобы делать выводы, – смеётся Тсуна, случайно в ритм играющего на фоне тек-хауса. – И да, у нас тут принято обращаться по имени, так что никаких «Гокудер». Такеши примирительно поднимает руки, сдаваясь под её натиском и мило надутыми алыми губами. Он приходит просто так. Поболтать. Может быть, пропустить бокальчик. Унять свой страх. – Так как всё же жизнь? – не даёт ему увильнуть девушка, ранее не настаивающая на ответе из-за лишних ушей. Всё-таки это бармен должен слушать, а не кто-то другой. Фууте, сонно протирающему лампы, всё равно. Так что сейчас самое подходящее время. – Да говорю же, всё по-прежнему, – улыбка чуть тускнеет. Такеши там же, где и был. Там же, где будет. До самого гроба. Это Тсуну оябун отпустил, с отчаянием, пока добр, лишь советуя не попадаться на глаза. Другим такой возможности не дали. – Из новостей... Ну, мой старик умер. – Тсуёши-сан? – Савада теряется. – Что случилось? Она быстро хватается за работу, принимается за коктейль, что чуть приглушит горе и даст свободу языку. После четвёртого Такеши сдаётся. Говорит. Много. О клане, о годе в тюрьме, о шраме. Об отце. И почему-то впервые ему не хочется плакать. Сладость во рту вяжет, нежные подушечки пальцев Тсуны, касающиеся его огрубевшей кожи, поддерживают, становятся опорой, константой, что связывает его с миром. Тсуна наклоняется к нему, прислушиваясь к тихому рассказу. Они почти касаются лбами, непослушный локон девушки чуть щекочет его щеку. Пахнет от её волос алкоголем. Спиртом и примесью фруктовых сиропов. Такеши этот запах нравится, потому что раньше от Тсуны пахло кровью и чужим мужским одеколоном. Неожиданно становится легче. От этого аромата. От виски в глазах, где больше не плескалось горе. От её улыбки и нежных слов. Такеши смотрит на Тсуну, на короткий чёрный топ, неспособный скрыть вечно голодную змею, что захватила узкую девичью спину, так и не добравшись до её сердца, смотрит на яркие чернильные цветы, чьи лепестки усыпали бледный живот. Такеши смотрит. И понимает. Тсуна не боится. Не боится прошлого. Демонстрирует его, принимает. Такеши решает принять и своё прошлое, своё настоящее тоже. Закатывает рукава от жара в душе, показывает совершенно не потускневшие за годы рисунки, порезы, перестаёт сжимать левую руку в кулак, не скрывая стыдливо результат юбицумэ. Вдыхает свободно, невесомо ловя каштановый локон, нежно накручивая его на пальце. Хочет жить. Чтобы возвращаться сюда.***
Бар «Вонгола». Для одних – место с кривой после урагана вывеской. Место с высокими ценами и самым ленивым официантом. Для других – место, куда можно вернуться. Место, где вас будут ждать. Место, где есть Тсуна.