Забери меня

      Рождество грязным устало-стаивающим снегом, блекло ловящем отражение ярких фонарей-гирлянд, которыми как-то лаконично и незамедлительно заблестел Нью-Йорк, подбиралось дождями, колкими снегами, подкрадывалось и вот уже почти настигало, передвигая красный квадратик на календаре все ближе и ближе к заветной дате.       Миранда все чаще появляется в мехах всех разных цветов, оттенков, покроев; мягких, что хочется утонуть, вжиматься и ластиться.       — Андре-а, — с удовольствием принимая горячий латте из слегка поцарапанных морозом пальцев помощницы, произносит мисс Пристли, делая первый глоток, — мне сегодня необходимо, — недовольно закатывает глаза, — снова встретиться с мистером Томплинсоном, желательно, в обед.       — Но, — уверенно вступает Энди, поправляя на локте коричневую сумочку с длинным ремешком, в руках еще один стакан латте, из которого уже пьет сама, распрощавшись с привычным и любимым более кофейным капучино, — сегодня у вас встреча с дизайнерами по поводу рождественского мероприятия, спонсируемого «Подиумом», вам необходимо…       — Подобрать наряды для приглашенных звезд, — заканчивает за нее главный редактор. Кабина лифта плавно останавливается, двери разъезжаются в стороны.       — Мы… успеем? — семеня на высоких шпильках за Мирандой по ее приемной, спрашивает Сакс; сегодня она заметно выше своей начальницы, в драповом зеленом пальто с леопардовой отделкой воротника и манжетов.       Взгляд Пристли и небрежно летящая шубка на стол Эмили-Андреи говорят сами за себя.       Сакс разбирается с делами наиболее срочными, очень срочными, срочными, недостаточно срочными в короткие сроки, предчувствуя, ощущая что-то нависающее, приближающееся, приторно и терпко, с жаром дышащее ей в лицо Рождество отнюдь не атмосферой праздника, подарков и нарядов на мероприятие.       Миранда не просит, Миранда требует, чтобы на обложке и развороте следующего номера «Подиума» были меха, худощавые девушки на высоченных шпильках. Мы должны показать, — говорит она Найджелу и крутящейся рядом с ежедневником и мобильником в руках Сакс, —Что меха это не просто блажь, а теплота, роскошь и стиль. С уродливым тряпочным пальто вы не наденете вечернего платья от Chanel, не отпразднуете как следует Рождество.       В Энди что-то вскипает, противится внутри: меха действительно красивы, но их же можно заменить искусственным, чтобы не…       — Андре-а, — врывается голосом в усталые мысли Энди Миранда, — отвезите меня в тот ресторан, что забронировал Стивен, подождите меня, и мы вернемся к подбору вещей для звезд.       — Но… — за все это время Энди стоило бы просчитать наперед, догадаться, понять, предположить, — моя машина осталась у «Подиума»… — опускает побитый предчувствием взгляд, ищет уверенности в паркетных кремовых досках.       Ждет. Выжидает. Скукоживается, группируется, как группируются экстремалы для прыжка в ледяной каменистый водопад; ждет лавину слов-упреков-придирок, да удивительным образом, — поднимает глаза, — не получает ничего. Миранда уже не смотрит, поправляет свою бело-черную шубку, надевает солнцезащитные очки и уверенно идет по коридору, отвечая назойливым людям.       У машины к Энди, все еще понуро ступающей следом и Миранде прилипают, словно мухи, слетающиеся на присыпанную сахаром клейкую ленту, папарацци: задают вопросы о новых трендах, щелкают затворами своих огромных камер, блестят, искрят вспышками, вырывая блестящие серебристые волосы Пристли, бело-черную шубку и ярко-красную аккуратную сумочку Prada; слегка теряющуюся на этом фоне Сакс, вытянутую, высокую и кажущуюся самой себе слишком нескладной. Им кричат из толпы, что они живодеры, отчего Энди тушуется, втягивает голову в плечи, старается уменьшиться, сжаться, скомпоноваться и поскорее проскользнуть в машину.       Минуты тягучие и скучные, в которые Андреа перепроверяет расписание Миранды, делает небольшие наброски для своей статьи, но ей ничего не нравится, все кажется некрасивым, без стиля, слога, идеи, смысла, потому перечеркивает снова и снова, прикусывая колпачок ручки. В машине немного удушливо, но заметно лучше, чем в ее, с до сих пор, — а когда? — не проверенной и не исправленной печкой.       Десять минут долго и тернисто, но совсем с незаметным размытым переходом превращаются в пятнадцать, двадцать, тридцать. Энди врет-сочиняет на ходу, что попали в пробку и уже едут, что не заставят ждать себя долго, да только сама прекрасно понимает и осознает, что изменить она ничего не в состоянии, потому, когда она выходит из машины, чтобы, с выстукивающим бешеный марш сердцем, пройти в ресторан, у нее звонит телефон и она остается на пороге, чтобы радостно взвизгнуть, обрадоваться и, будь руки свободны, похлопать бы в ладоши, — Нейт забронировал им красивое местечко в Париже на все праздники; его пригласил старый знакомый помогать в одном из крупнейших ресторанов, но в саму Рождественскую ночь он непременно будет с Энди, в этом он ее заверяет. Полетит раньше, поработает и встретит Энди в аэропорту. В глазах сияют огоньки предвкушения, радости и удовольствия, да только обыденность и работа напоминают о себе третьим нервным звонком Найджела с недовольно-дрожащим от злости голосом, как раз в тот момент, — Андреа выдыхает, — Миранда выходит из ресторана резкой, острой походкой, в не застегнутой шубе, скользит взглядом по улыбающейся до ушей помощнице, тут же садится в машину и нетерпеливо ждет, коря, кусая, жаля острием глаз, словно опаздывают они исключительно из-за Сакс и ее бесполезных веселых улыбочек.       Подбор нарядов проходит быстро, комкано, сухо, с постоянным недовольством главного редактора «Подиума» с вспышками обид, злости и непонимания от приглашенных звезд, которых успокаивать с чего-то приходится мисс Сакс, окончательно растрепавшейся и потерявшейся в своей жизни и обязанностях. Ее тревожит, мучает невидимой, неясной ниточкой за желудок, оставляя невкусную горечь и тяжесть, — ее еще совсем неосознанно, непонятно тянет узнать, выяснить, что так встревожило Миранду, что заставило ее поменяться в идеях образов, что были до обеда, а теперь критиковались направо и налево, заставляя лоб Найджела и других блестеть от испарины и нервов.       — Меха станут трендом этого сезона, потому нужно как можно больше, — Пристли приспускает темные очки, смотря поверх них на присутствующих, — фотографий в мехах, для этого возьмем платья из последних коллекций.       — Не слишком ли много меха? — вступает Найджел, увешанный кремовыми и бежевыми платьями разных длин и фасонов.       Миранда лишь прищуривается; кто-то из неизвестных для Сакс звезд, но известных остальным, с Мирандой соглашается. Яркая блондинка весело порхает вокруг, набрасывая на пышное розовое платье белый полушубок с черными полосами, словно царапинами. Пушистый мех вздрагивает от движений и потока воздуха из кондиционеров. Нарядные, выглядящее дорого, богато, уверенно девушки сменяют наряды один за другим под кивки-поджимания губ Миранды; ручка мисс Сакс не отрывается от желтоватых страниц ежедневника, записывая, зарисовывая, оставляя заметки-напоминания об одеждах, образах — это все для себя; словах главного редактора, комментариях самих звезд, — это уже для статьи.       Погруженность в работу уносит быстрым речным течением озадачивающие мысли; мелькают, пестрят, тянутся бесконечные платья, костюмы, шубки, шубы, полушубки; соболь, куница, норка, лисица, песец, шиншилла, кролик, каракуль, леопард, рысь, ягуар, альпака, як, тигр, — кажется, Энди до сегодняшнего дня не подозревала, что из некоторых животных можно делать шубы, что они, эти животные, вообще существуют.       Подбор костюмов, планирование, фотографии для рекламы, бесконечные литры кофе, коньяка, воды, выпитые сотрудниками, медленно, но верно, упорно подбираются к завершению, оставляя Сакс пересохшее сорванное горло, усталые пальцы с мозолями, исписанные листы в ежедневнике и все еще тревожное чувство, скручивающееся внизу живота, словно пресловутое предчувствие, да только не понять-разобрать, о чем и к чему оно.       Мисс Пристли в свойственной ей манере уезжает никому ничего не сказав, оставив и Энди, тут же получившую укол обиды, добираться в начинающуюся очередную шутку природы до Элиас-Кларк самостоятельно.       — Наверное, — думает Андреа, кутаясь в синтетический, но красивый золотой шарф, втягивая голову как можно глубже в плечи, стараясь уменьшить влияние снежно-дождевой стихии, — мех не так уж и плох, в такую отвратительную зиму!       Машет рукой, но все такси проезжают мимо, сигналят друг другу и другим автомобилям, шум дороги оглушает, заполняет все пространство собой, заставляя Энди нервничать еще больше — сегодня Нейт улетает ночным рейсом в Париж, а она рискует его даже не успеть проводить, а еще необходимо забрать и отвезти Миранде Книгу.       В круговороте ледяных снежинок вращается и теряется Сакс: каким-то чудесным чудом добирается до работы, забирает с парковки свою машинку, чертыхается, плюется, чихает от вонючей, неприятной печки, спешит домой, успевает поцеловать, обнять Нейта. И только то самое тревожное чувство, предчувствие никуда не уходит даже, когда Энди прижимается промерзшей щекой к его теплой груди, даже, когда горячие пальцы Нейта, — совсем не такие, как сухие замерзшие пальцы Миранды, — забираются в волосы, массируя затылочную область головы; получает прощальный поцелуй в макушку и строгое напоминание о том, когда вылетать и где они встретятся во Французской столице. Все случится буквально сразу после благотворительного показа, а вместе с ним или, скорее, после него, и корпоративного вечера «Подиума». Билеты приятно греют карман как маленькое ручное солнышко. Париж. Без Миранды. Париж — только для нее и Нейта. Париж без работы, нервов, показов.       Париж без Миранды?       Энди опускает стекло и даже высовывается, чтобы накричать на нерадивого водителя впереди идущего опеля; злостно давит на клаксон, задыхаясь от негреющей печки, неприятного нервного напряжения, неумолимых стрелок часов, что так бессовестно спешат, летят, забирая драгоценные минуты-секунды. В Элиас-Кларк вбегает встрепанной, с расстегнутым пальто, грузно стучит каблуками, забирает готовую Книгу, бросает ее, совсем не подумав, на пассажирское сиденье, захлопывает дверь и, не пристегнувшись, резко трогается с места.       Машиной давно следует заняться: печка совсем прекращает давать тепло, а только вонючий, прогорклый, холодный воздух, словно запущенный в неправильный кондиционер; дворники пару раз со скрипом проезжают по лобовому стеклу и застывают аккурат посередине, то ли умудрившись примерзнуть, то ли просто прекратив свои потуги к движению; скорость набирается рывками, даже при плавном нажатии на педаль.       Обернув вокруг шеи шерстяной шарф, подаренный на какое-то далекое Рождество третьего курса мамой, то есть абсолютно и категорически шарф безвкусный и безнадежно отставший от моды еще в момент своего появления, формирования, так сказать из чьей-то там шерсти, — Энди не очень разбирается в зверюшках, из которых создаются вещи, она предпочитает не думать о том, что кто-то лишился своей шубки, а то и жизни, чтобы люди могли согреться или сняться в дорогущем леопарде на обложку «Подиума», — она хватает книгу и не закрыв машину, не поставив ее на сигнализацию, мчится к дому мисс Пристли, позволяя неприятностям подойти ближе.       — Вы опоздали, — мрачно и с холодной сталью в голосе произносит стоящая прямо напротив парадной двери Миранда. На ней белый вязаный свитер и простого кроя черные брюки, украшенные стеклярусом карманы. Вещи прошлогодней коллекции, но выглядящее на мисс Пристли довольно стильно и в то же время неброско. Она покачивает то ли виски, то ли коньяк в бокале и не кажется окончательно разочарованной или рассерженной, скорее просто недовольной, пытающейся снять напряжение алкоголем.       Энди открывает рот в попытке произнести дежурное: «Простите», но язык кажется примерзшим к нёбу, отчего выходит только противный мычащий звук.       — И шарф этот… — Миранда делает два шага вперед, театрально поддерживая бокал, — словно вы его у бездомного отобрали.       Девушка устало смотрит, протягивает Книгу, больше не пытается говорить; шарф, будто и не выдержав критики, соскальзывает с шеи и падает к ногам, к натекающей с сапог грязной луже. Андреа тихо стонет, вернее, надеется на то, что это получается тихо и почти незаметно, присаживается на корточки, чтобы шарф поднять, но замершие пальцы прямые как выточенные из камня палки, не цепкие, ничего не чувствующие, бесполезные. Промедление кажется смерти подобным, Энди старается усилием воли заставить конечности работать, но они не подчиняются, отказываются.       — Замерзли? — откуда-то свысока, ведь девушка даже не поднимает головы, звучит томный голос, вызывает неожиданную, совсем неподконтрольную волну мурашек, острое желание, чтобы слова звучали совсем рядом, чтобы щекотали с выдохом теплым воздухом лицо или уши, да что-нибудь, только бы…       — В вашей машине, Андре-а, — мисс Пристли, как замечает все еще сидящая на корточках Сакс, отходит к лестнице, покачивая напиток в цвет глаз в бокале, — замерзнуть очень легко, полагаю, печь перестала работать окончательно? — И Энди улавливает какую-то доброту или даже участие.       — Она работает как переработчик нормального воздуха в горький запах жареной пластмассы, — пальцы все-таки сжимаются, поддевают серую шерсть, Энди медленно и будто бы со скрипом-скрежетом в коленных суставах разгибается, укрепляется в вертикальном положении, рассматривая Миранду.       — Снимайте свои грязные сапоги и проходите за мной. — Пристли не предлагает, но и не приказывает, она взывает, притягивает, гипнотизирует, заставляя пальцы Энди слушаться, покорно расстегивать молнии на высоких сапогах, спускаться с каблуков; и усталыми шагами следует за Мирандой, замирая, вздрагивая уменьшившимся сердцем, словно крохотной птичкой, что в клетке сидела, но кто-то руки к ней протянул, а ей и невдомек — обидеть хотят иль согреть?       — Вы неплохо обучились планированию времени в рабочем формате, — главный редактор ставит свой бокал на малахитовую столешницу, достает из холодильника бутылку дорогого виски и упаковку льда из морозилки. — Но вам не хватает уверенности и четкости в повседневной жизни. Что в личной, что касается материальных вещей, — откупоривает, наливает в поставленный пустой бокал три пальца виски и бросает четыре кусочка льда.       Андреа не находит мыслей, что можно было бы нарядить в слова и представить перед Мирандой, она благодарно принимает бокал, медленно пьет, ощущая, как холодная жидкость согревает ее изнутри. Вопросы, что крутятся в голове на детской карусели с лошадками, так там и остаются, не слезают, не останавливаются, не обретают своих одежд и смыслов. Миранда, на удивление, ничего больше не говорит, прислоняется спиной к столешнице, недалеко от раковины, мутным, потерявшимся в паутине собственных нейронов-мыслей взглядом, уставляется куда-то мимо Энди, сквозь нее, обдумывая что-то свое, слишком личное и тоже совсем не желающее выйти за пределы черепной коробки.       Согревшаяся Андреа спохватывается, что она за рулем слишком поздно, потому приходится ловить такси, что в такой час редкое и дорогое; а на утро добираться до Миранды на том же самом такси, — бывает же такое! — забирать свою малолитражку, бросить взгляд на таунхаус Пристли, на секунду подумав о том, каково там ночевать и хотела бы она вообще когда-либо заночевать в подобном месте? И если да, то с кем?       По дороге заезжает в Старбакс, принимает у баристы — «вам как всегда», — два стаканчика латте, широко улыбаясь и слегка демонстрируя белые зубы короткостриженой каштановолосой девушке. Иногда Андреа зацикливается на мелочах: на форме людей из обслуживающего персонала, — а ведь ее кто-то тоже придумывает! Подбирает цвета, фасоны, — на странной Нью-Йоркской погоде, что сыплет снегом и проливается холодными дождями везде, за исключением головы Миранды Пристли, словно бы мелкие неприятности такого рода обходят ее стороной; на горячем, обжигающем пальцы стаканчике; на солнце, что врезается в серую дымку и остается, замерев, стоять на месте, рассеивая свое свечение. Вчерашний вечер, как не выискивай мелочей, на которых сосредотачиваться, лезет в голову разноплановыми «а если бы» и «почему она меня угостила?».       Рабочий день быстрый, сумбурный, перемешанный и взбитый со звонками, перепиской с Нейтом, который шлет ей письменные описания ресторана, в который прибыл; изменением в планах главного редактора «Подиума», написании статей, питьем кофе и полным, что удивительно, отсутствием в нем Миранды. Только короткие инструкции-звонки. Через два дня благотворительно-рекламный показ, после которого вечер в честь Рождества, потому все не просто нервничают и готовятся, у большинства паника, приправленная, присыпанная дерганными, ломаными движениями, сыплющимися из рук мелкими (а порой и дорогими!) предметами. Кто-то из приглашенных звезд отказывается за день до показа, потому Энди, — а кому ж еще! — приходится в срочном порядке искать им замену.

***

      — Замечательно выглядишь! — Найджел, отведя бокал с шампанским в сторону, целует мисс Сакс в щеку, восхищенно разглядывая ее шифоновое черное платье без рукавов, с открытыми плечами, подчеркивающее и приподнимающее ее грудь; колье с крупными позолоченными листьями оттягивает внимание от груди на себя, да Найджелу не сильно интересно ее декольте и стройные ноги, выглядывающее из-под короткого платья и подчеркнутые высокими шпильками. Привыкшая к комплиментам Андреа совсем не смущается, благодарно улыбается, отвечая взаимным комплиментом и берет с подноса подоспевшего официанта в черном фраке бокал золотистого игристого. Показ прошел успешно и теперь она может позволить себе выдохнуть и немного расслабиться.       — Самая прекрасная девушка этого вечера!       Конечно Энди узнает эти слегка всклоченные волосы, немного подслащенный выпивкой голос, игривую кокетливость, но все равно делает удивленное выражение лица, слегка вздернув бровь и изобразив забывчивость.       — Как? — так же актерски халатно изумляется мужчина. — Вы совсем забыли меня?       — Безусловно, нет, — широко улыбнувшись и оставив пустой бокал на один из столиков, произносит девушка, делая несколько шагов в сторону, словно выискивая, высматривая спасительного кого-нибудь, да все, по великому закону подлости, оказываются заняты и увлечены чем-то своим. — Я узнала тебя, просто не сразу, — на выдохе, добавляет Андреа. — Наводишь справки о конкурентах?       — Конкурентах? — переспрашивает Томпсон, подхватывая Энди под локоть и уводя к балкону. — Я тоже был в числе приглашенных журналистов. И вовсе здесь нет никакой конкуренции. Я хотел бы повидать самую прекрасную девушку на Земле.       — Миранда, — зачем-то говорит Сакс первое, что приходит в голову, — явно не здесь.       Кристиан отпускает ее и заливисто хохочет:       — Миранда? Миранда Пристли? Какая ж она девушка! Она самая настоящая женщина-акула, сунешься – без конечностей останешься, а то и без жизни. А отдавать жизнь за таких, как она, мне бы совершенно не хотелось.       Он не отстает ни на секунду, заваливая, засыпая Энди вопросами, ответами, комплиментами, какими-то нереальными идеями, теориями обо всем на свете, пьет бокал за бокалом, увлекает, утягивает поехать с ним, умасливает.       Энди одним пальцем пытается набрать Найджелу СМС со словом «SOS», но промахивается по кнопкам, вынужденная все еще делать вид, что у Томпсона что-то получается, отправляет сообщение на номер Миранды.       Немного злится и нервничает, когда креативный директор так и не отзывается, не появляется в своем черном плаще для спасения хрупкой принцессы. Телефон в кармане в аккуратной маленькой блестящей черной сумочке от Prada вибрирует и Андреа готова расцеловать звонящего; на экране цифры номера Пристли.       — Да, Миранда? — слегка обескураженно спрашивает девушка.       — Андре-а, где вы?       — У западного балкона… Я вам нужна?       — Видимо, да, — звучит усмешка. — Подходите к подиуму.       — Это Миранда, — фальшиво шипит Энди, искривляя лицо, — ей что-то от меня нужно, я побежала! — на ходу пряча мобильник в сумочку, девушка радостно уплывает из расставленных Кристианом сетей, форелью стремится к свободе.       Женщина в темно-коричневом платье с золотыми вшивками, строгом, длинном, обтягивающем, с открытыми плечами и особенно подчеркнутой грудью не может не бросаться в глаза, не может не приковывать взглядов, оттого Андреа находит ее незамедлительно и все так же вопросительно и немного робко, стараясь, заставляя себя, разве что не встряхивая головой, словно вытряхивая плохие мысли, не смотреть на декольте, подходит к главному редактору «Подиума».       — Что вы хотели, Андре-а? Откуда вас нужно было спасти? С необитаемого острова имя которому Кристиан Томпсон?       Сакс совсем теряет нити хода событий, замирает в деревянной позе, слегка приоткрывает рот и пытается чуть захмелевшим мозгом поймать хотя бы одну ниточку, да деревянные руки не помогают ничем, а вид Миранды теперь не такой далекой, — они не общались с начала показа, — слишком сильно растрепывает внутренний запутавшийся тонкий мирок.       — Вы прислали мне сигнал спасения, — хмыкает Пристли, устало, с поволокой глядя на подчиненную, тут же, наконец, поймавшую нить смысла, ухватившуюся за нее и ожившую, скинувшую одеревенение. Энди рассыпается в тысячи и одном извинении, клянется и божится, что писала Найджелу, да только ошиблась, соскользнула пальцем и…       — В любом случае, — устав от монолога извинений, Миранда взмахивает рукой, призывая прекратить и тут же выключает звук у Энди прямо на полуслове, заставив еще более сконфуженно и бегло смотреть на себя, — вы спасены и можете продолжить попадать в неприятности.       К ним подходит с бокалом чего-то красного Джеймс Холт в кремовом костюме и белой атласной рубашке; предварительно делает несколько дежурных комплиментов Миранде и ее помощнице, отчего-то снова позабыв имя и назвав ее Эмили, на что Энди уже совсем не обижается.       — И еще, Андре-а, — обернувшись через плечо, нагло прервав Джеймса, говорит Пристли вздернувшейся, словно позванная собака, девушке, — научитесь говорить «нет» прилипчивым ухажерам, если они вам действительно совсем не нравятся. Это важный навык, Андре-а.       Окончательно смущенная и сконфуженная Энди, опустив голову, мечтая набросить плащ-невидимку и испариться тотчас от любопытствующих взглядов нарядных мужчин и женщин, быстро переступая на высоченных шпильках, скрывается в туалете.       — Меха, меха, меха! — визгливо искрит какая-то девушка, пока Энди сидит на закрытом унитазе, пытаясь унять волнение и дрожь.       — При этом, — вступает другой женский голос, только более хриплый, — она отказывается размещать на страницах «Подиума» платную рекламу организаций по защите прав животных! Но реклама меховых салонов в огромных количествах в последних выпусках журнала!       — С ней пытался говорить Михаэль, но она в свойственной ей нарциссической манере отодвинула его и ушла говорить со своими дизайнеришками. Она продвигает убийства!       Андреа выходит из кабинки только спустя пять минут полной тишины, поправляет перед зеркалом макияж, глубоко вдыхает, улавливая аромат жидкого мыла, приглаживает волосы и, выйдя из туалетной комнаты, сталкивается, фактически налетает, словно в дешевом романе, на Кристиана; левый каблук подкашивается, девушка кренится, и она не падает лишь благодаря мягким теплым рукам мужчины с обворожительной улыбкой. Отчего-то перед глазами пробегают строчки-кадры из романов-фильмов, где все именно так и начинается, а может продолжается.       — Ты выпила много?       — Нет, — крепко встав на обе ноги и одернув платье, говорит Сакс, прокручивая как застрявшую, заклинившую пластинку в голове, слова Миранды. Те словно тонкий скальпель вскрыли кожу, забрались под нее и окончательно расположились, вживились.       — Все же, мне кажется, — с небольшим распевом произносит журналист, неохотно сделавший два шага в сторону, — тебе стоит отдохнуть. Давай я подвезу тебя до дома?       Энди мямлит, ищет, разыскивает, ловит слова, но они не вяжутся ни во что, оставляя только слоги-звуки, какое-то неуверенное мычание; взгляд находит, словно подсвечивает, ставит в центр фигуру Пристли мило, кокетливо беседующую с богато одетыми мужчинами. Она всегда так по-ненастоящему улыбается, а люди верят или хотят верить в ее расположение, она всегда чуть склоняет голову набок, смеется холодными глазами, смотрящими сквозь, смотрящими внутрь целей, не людей.       — Благодарю, — обнажая зубы, после затянувшейся паузы, заполненной звуками мычания и бормотания, улыбается Сакс. — Благодарю тебя за заботу, Кристиан. Но мне это не нужно, — цокая каблуками по дорогому паркетному полу, успевает сделать всего три шага и зажмуриться, выругаться себе под нос, подавить вырывающуюся наружу панику-ярость, когда Томпсон смыкает свои пальцы на ее запястье и вопреки всем этим киношно-романтическим клеше она не испытывает ничего кроме отвращения и желания сбежать.       Энди терзается копошащейся внутри досадой-страхом, ползущей все выше и выше, готовой сомкнуть свои сухие руки-лапы на шее и заставить говорить то, что от нее хотят услышать. В этом вся ее природа, ее воспитание, ее жизнь.       — Ты уверена? Мне, правда, совсем не сложно, — все сильнее и шире, будто уже в страшном сне, растекается улыбкой лицо мужчины. Может и вправду Андреа, сама того не заметив, перебрала, а теперь ловит-встречает кошмарные сны наяву.       — Я… — заминается, бежит взглядом по людям, снова вцепляется глазами в уверенную и непоколебимую фигуру Пристли. — Уверена, — мрачно выбрасывает она, словно что-то пережевывает с тщательным усердием: — уверена! У меня есть планы на Рождество, — к чему-то в привычной манере добавляет Андреа, когда рука Кристиана отделяется от ее. — У меня билеты на самолет... К Нейту.       — Так, — зевнув продолжает мужчина, — вы все-таки не расстались? Очень жаль. При этом вы снова в разных городах или странах. В прошлый раз это тебя не остановило.       — В прошлый раз я не думала, что ты копаешь под Миранду! — Жмурится, прикусив язык. — И я была благодарна тебе за рукопись.       — Так благодарна, — хмыкает он, — что стонала всю ночь.       — Всего лишь пару часов! — огрызается девушка, замечая боковым зрением спасительного Найджела, взмахивает ему рукой, зовет по имени, упархивает, улетает даже совсем не стуча каблучками.       Коротко и быстро распрощавшись с Найджелом, накинув строгое черное пальто и переобувшись в сапоги, Энди выскакивает на оживленную улицу в надежде в скором времени поймать такси и не столкнуться с кем-нибудь неприятным. После Рождества на работу выйдет Эмили и обязанности младшей ассистентки спадут с Сакс, оставив только утренний кофе в лифте, — сама так хочет! — и написание статей. А сейчас, сейчас же ее ждет чемодан дома и ночной рейс в Париж. Из-за бесконечных пробок, снова невесть откуда взявшейся метели, Андреа тратит все свое свободное время в такси, успевает только схватить из прихожей заранее собранный чемодан, плюхнуться обратно на заднее сиденье и, скрестив пальцы, всю дорогу просить рождественский оленей домчать ее до аэропорта вовремя. В своем вечернем коротком платье она приковывает взгляды людей в зале ожидания, чертыхается на неудобные, но такие красивые кожаные черные сапоги от Valentino, таща чемодан за ручку и проклиная каждую лишнюю ступеньку на своем пути. Успокаивается только, когда, пристегнув ремень, ощущает движение самолета по взлетной полосе. Метель оказывается недостаточной для отмены или задержки рейсов; отчего-то усмехается сама про себя, вспоминая, как Миранда требовала от нее заставить самолеты летать.       Получив багаж несколько минут ищет Нейта, который должен встречать. Несколько раз ошибочно подходит к молодым людям с букетом, высматривающих своих жен, девушек или родителей. Слева от девушки громко радуется компания, встретившаяся спустя полгода; слышатся дружеские хлопки по спинам, топот, смех; с некоторой завистью и теперь уже подбирающимся к горлу комом недовольством и обидой, Андреа бросает на них взгляд. Снова достает из кармана пальто мобильник и снова электронный голос сообщает об отключенном номере вызываемого абонента.       У терминала берет такси, называет адрес отеля, в котором останавливалась во время недели моды и, зябко кутаясь в пальто, продолжает устало набирать номер Нейта.       Белый дождь, смешанный со снегом, шумит по крыше автомобиля, шумит в голове Энди кучей незаданных, провалившихся в непонимании вопросов. Досадный ком проваливается, как-то сам собой поселяется где-то в животе не сильно-то напоминая о себе, только наполняя изнутри и отметая вовсе чувство голода, жажды и желания отдыха; она знает, прекрасно понимает, что несколько почти бессонных ночей в подготовке к показу, сборам, перелет, ее организму лучше не делают, а лишь изматывают, но больше отдыха сейчас хочется только лишь ответов. Тревожное неприятное чувство закручивается и вырастает из досады.       Париж уныло-серый, грязной вафлей ложится к ногам, припорошенный снегом и обледеневший в дорогах. Андреа поскальзывается, когда проходит к парадному входу отеля, незнакомый мужчина в коричневом пальто подает руку и позволяет устоять на ногах, кротко улыбается, слегка кивает и тут же растворяется за стеной-пеленой мокро-леденящего дождя.       Цена на самый простой номер неприлично кусается, но Энди не готова сейчас раздумывать, потому оплачивает то, что есть, докатывает свой чемоданчик и, даже не сняв обуви и верхней одежды, падает на белоснежные простыни, утыкается усталым носом в подушку и крепко зажмуривает глаза. Красочный мир, померкший в такси теперь остается пыльно-серым, тревогой обволакивающим и сердце и душу.       Из небытия вырывает телефонный звонок, Энди дергается резко, словно подсеченная, сползает с кровати, вытаскивает из кармана телефон и усаживается обратно.       — Привет, — сухо говорит Нейт, словно звонок для него вымученный, совершенный под дулом пистолета. — Ты извини, что не позвонил тебе вчера и не предупредил.       Андреа слушает совсем не перебивая, оставляя, проглатывая все тревожные вопросы, успокаиваясь, что вообще-то он жив и, вероятно, даже не в больнице. В пальто жарко, тяжело и пахнет сыростью.       — Тебе не стоило приезжать… Я совсем забыл, — вдох, — про числа и твой… прилет.       Энди поджимает губы, проводит свободной рукой по влажным волосам, тащит в ноздри пропитавшийся влагой и запахом шампуня воздух.       — Возвращайся домой, Энди. Я останусь в Париже. Я… — очередной вдох и, кажется, он делает глоток воды, — встретил девушку. Мы с тобой давно уже не в нормальных отношениях и это было закономерно, понимаешь?       — Нет, — шмыгая носом говорит Андреа, подергивая плечами, чтобы стряхнуть пальто. — Не понимаю, Нейт. Не пониманию: ты пригласил меня на Рождество, ты писал мне сообщения о любви, писал, что ждешь меня и теперь, когда я прилетаю, ты даже… — чихает и вновь шмыгает носом. — Ты удосуживаешься позвонить мне через пять часов после прилета. Спасибо, отличное Рождество.       — Энди, — вдыхает молодой человек, — ты сама погрязла в своей работе, ты сама охотнее отвечала на звонки редакторов, чем проводила время со мной, ты сама взяла себе дополнительную работу, когда какая-то из сотрудниц слегла с гастритом. Энди, ты выбирала не меня.       — Я не бросала тебя в аэропорту совсем одного, не выключала телефон, чтобы покувыркаться с кем-то и не встретить тебя.       — Ты проигнорировала мой день рождения, когда работала в этом твоем «Подиуме».       — Это месть?       — Думай, как хочешь, — драматично-гамлетовский голос сменяется раздражением. — Пока, Энди.       — Пока, Нейт.       Падает спиной на кровать, уставляется в потолок и желает сама себе счастливого Рождества в дорогущем маленьком номере, в Париже и в полном одиночестве. В душе топкая пустота, утягивающая за собой в еще большее безразличие. Кое-как собирает в себе остатки сил, сбрасывает с каким-то остервенением платье, колготки и белье, полностью обнаженная проходит в душ, включает почти совсем кипяток и около часа стоит под обжигающими струями, закрыв глаза и совершенно не понимания, не осознавая, что ей делать дальше. Мир кажется нарисованным, нереалистичным, словно неаккуратно мультяшным. За окном все так же шуршит и бьется белый снеговой дождь; Энди заказывает в номер легкий ланч и бутылку вина, включает телевизор, заворачивается в одеяло и погружается в совершенно неинтересный фильм на французском.       Возвращаться в такой же безрадостный Нью-Йорк нет никаких сил, встречать Рождество в одиноком номере или идти в ресторан в надежде с кем-нибудь познакомиться, влиться в компанию веселящихся категорически не хочется.       Дождь заканчивается к вечеру, словно по щелчку пальцев, просто перестает проливаться с небес, оставив примерзшие лужи; вместе с тем в желудке Энди проявляется настойчивый призыв поесть что-то более существенное, чем простенький гостиничный ланч. Бутылка вина так и остается на прикроватной тумбе не откупоренной.       Когда телефон звонит во второй раз, Андреа вздрагивает и дергается, устало отвечает и принимает поздравления с наступающим Рождеством от безумно радостных папы и мамы, выслушивает предположение, что Нейт это все запланировал, чтобы сделать предложение и рекомендацию не отказывать такому хорошему пареньку. Энди старается, чтобы голос не дрожал, не выдавал, не вредил, испытывает заволакивающее от пяток к макушке смущение и болезненное сожаление, да даже не от того, что Нейт бросил ее, а от того, что ей чертовски все равно сейчас, что внутри полая чаша из обожженного стекла, оттого никакой радости, — а актерства у мисс Сакс маловато, — в голосе, конечно не звучит, что не ускользает от чуткого слуха отца. Приходится врать, прикидываться, что чертовски устала с дороги, дремала, потому такой измученный по звукам вид, поспит еще немного и завтра, в канун Рождества, наденет самое красивое платье, что купила специально на праздник и они с Нейтом поедут в ресторан. Родители, хоть и хмуро, но верят, еще раз передают поцелуи в обе щеки, поздравления и вешают трубку. С чувством выполненного долга, Энди снова укладывается на спину, отправляет СМС Лили и откладывает теперь уже точно ненужный мобильник в сторону.       Утро подкрадывается неприятными сюрпризами, в виде одетого по форме отеля молодого человека. На Энди белый халат и тапочки, она удивленно зевает, затем бросает взгляд на наручные часы и обнаруживает, что время уже без пяти минут одиннадцать.       — Простите, мадемуазель! — вежливо произносит работник. — Но на вашем счете недостаточно средств, чтобы прошло списание за еще одни сутки. К сожалению, мы вынуждены вас попросить или предоставить новый счет для оплаты или выехать из отеля к полудню.       — Но у меня нет другого счета... — мычит девушка, пытаясь припомнить, сколько средств должно было остаться на счете, после покупки туфель и платья на Рождество. Нейт же должен был оплатить и отель, и ресторан, конечно, она не рассчитывала на подобное, оставив ровно сумму на билеты и оплатив заранее аренду квартиры в Нью-Йорке.       — Тогда, мадемуазель, простите, но вы должны покинуть номер до полудня.       — Да, конечно, — натянув веселую улыбку, словно бы ничего совсем и не произошло и небеса в какой-то там по счету раз не рухнули на голову.       К двум часам дня Андреа приезжает в аэропорт и с ужасом обнаруживает, что цены на все рождественские рейсы категорически превышают ее финансовые возможности, а те, которые ей по карману совершенно не имеют свободных мест. Девушка умоляет, упрашивает, чуть ли не кокетничает с работником аэропорта, да только тот ничем помочь не может.       Она звонит Лили с просьбой занять денег, старается перекричать вечно объявляющий прилетающие и улетающие самолеты голос, но у той, конечно, таких сумм нет, да и — Энди, боже мой, ты же сама понимаешь, что Рождество! У меня ни гроша! А что случилось?       Да только объясняться Андреа не хочет, потому извиняется и кладет трубку. Родителям звонить так и вовсе бессмысленно, — деньги у них если и найдутся, то с кучей нравоучений, поучений и критики; в краткой версии промотав в голове все возможные их реплики, девушка отмахивается от неудачной идеи. Остается, черт подери, только Нейт. В конце концов, именно из-за него она попала в эту ситуацию. Прислоняется плечом к колонне, постукивая пальцами свободной руки по ручке чемодана, набирает его номер и тут же получает уведомление о том, что аппарат отключен.       Колко застревает комок отчаяния в горле, Энди запрокидывает голову и несколько секунд стоит, рассматривая сквозь водянистую соленую пелену потолок.       У Найджела нужная сумма оказывается, но не оказывается возможности посетить банк и сделать перевод.       Остается, значит, Кристиан. Со стоном безвыходности, Андреа почти нажимает кнопку вызова, но всплывшая на экране телевизора в зале ожидания реклама французского «Подиума» заставляет передумать.       — Миранда, здравствуйте, — вытирая рукавом прохудившийся от отчаяния нос, произносит в телефонную трубку.       — Да, Андре-а?       — Миранда, простите меня, — втягивает воздух вместе со слезами обратно, — но… Вы наверняка откажете, у вас и своих дел навалом, но не могли бы вы мне занять немного денег? Я все верну с первой же зарплаты!       — Как вы это себе представляете? Банки уже в такой час закрылись.       Сакс оторопело замирает, пытаясь ухватить смысл сказанных слов, зацепиться за него уставшей и потрепанной за сегодняшний день душой.       — Да, вы правы! Простите! Счастливого Рождества!       — Что ж, если счастливым можно назвать празднование в одиночестве, то, спасибо.       — В одиночестве? Хотя бы не в Шарль-де-Голль без денег и возможности вернуться обратно, — снова вытирает капающий нос и улыбается от отчаяния.       — Так вы даже не в Америке, — спокойный голос Миранды слегка звенит усмешкой. — Вы умудрились улететь в Европу без гроша в кармане в канун Рождества? И никто не смог вам помочь?       — Именно так! Я должна была праздновать с Нейтом, но он бросил меня, а я купила дорогое платье и… Простите, что я все это вам рассказываю! Простите за беспокойство! До…       — Ох, Андре-а, вы иногда человек-катастрофа. Какое платье вы купили? — Пристли что-то говорит кому-то другому, но расслышать не удается, видимо, она закрывает рукой микрофон телефона.       — Черное в пол от Alexander McQueen. То, которое с молниями, помните, мы видели его на одном из показов?       — Жаль, если такое платье не отпразднует с вами Рождество. Необходимо дать ему шанс. Побуду вашей крестной феей, тем более, платье у вас уже есть. Андре-а, к вам приедет такси, — Миранда называет номер и марку машины.       Абсолютная нереальность происходящего стелется серым туманом, а сердце, совсем недавно, каких-то там двадцать пять часов назад остекленевшее и застывшее, ударяется как-то суматошно и внезапно о реберную клетку, заводится, стучится сильнее, пока все еще пребывающая в мультяшной вселенной неясного безумия Энди, всматривается в номера подъезжающих машин такси, совсем не понимая и не принимая происходящего. Миранда, уже и не стоит уточнять в какой раз и в какой манере, просто бросает трубку, не дав никаких объяснений.       Такси мчит ее по внезапно без пробочному городу, останавливается у того самого отеля, из которого Энди шесть часов назад выселили и, выставив чемодан на улицу, подбирает гражданина в сером пальто и старой, видавшей виды шляпе и уносится прочь.       — Мадемуазель Сакс? — спрашивает швейцар, придерживая дверь. Энди скромно и пораженно кивает, все еще не смирившаяся с трепыхающимся сердцем. У стойки регистрации ее сначала встречает улыбчивая девушка, а затем ее чемодан берет тот самый работник отеля, что с прискорбием сообщал ей новости, но то ли из-за природной забывчивости, то ли от успешного наплыва постояльцев в канун Рождества, он Сакс не узнает, проводит ее до номера «люкс» и, внеся чемодан и поставив его в прихожей, удаляется, сказав только напоследок, что ее ожидают в номере «707».       Не заперев дверь собственного номера, не потрудившись даже разуться и надеть тапочки, Энди, с покрасневшими ушами, бабочкой трепыхающемся сердцем, подносит пальцы к деревянной двери с цифрами «707» и дважды стучит. Под языком становится прогоркло и неприятно, горло пересыхает, а пальцы, что только что сжавшись в слабый кулак стучали в дверь, теперь, не найдя себе места, будучи вдруг, внезапно лишними, теребят пуговицы пальто. Из-за двери привычным голосом слышится приглашение войти.       — У меня столик на девять в Le Meurice. Я позвонила и попросила поставить приборы на двоих. Примите душ, наденьте свое платье и составьте мне компанию в эту чертову рождественскую ночь. — Пристли в белом халате, почти как в тот день, только не с печальными глазами, сидит в кресле с книгой, которую закрывает и кладет на колени в момент, когда Андреа входит в ее номер.       — Но… Миранда, я…       — Вы снова растеряли все возможные слова?       — У меня нет денег!       — Спишем все на сопутствующие расходы, журнал оплатит, — как само собой разумеющееся произносит главный редактор, откладывает книгу на журнальный столик и встает. — Боже, Андре-а, не тяните время, мне тоже необходимо собраться.       Снова рассыпаясь то в тысячи извинений, то в тысячи благодарностей, девушка спиной выходит из номера, пытаясь отыскать ту самую зыбкую реальность, потерявшуюся в аэропорту.       — Я вижу в ваших глазах вопросы, которые вы хотите задать, — выпивая аперитив, медленно и спокойно проговаривает Миранда; на ней черное с золотым платье, длинной чуть выше колена, на шее колье с бриллиантами; губы ярко накрашены темно-бордовой помадой. — Но сначала вы расскажете мне, почему ваш парень бросил вас без денег одну в аэропорту?       И Энди, совсем не сбиваясь, не останавливаясь и даже не притронувшись к аперитиву, выкладывает, рассказывает, где-то слишком эмоционально, где-то тараторит и ускоряется, всю историю последних двадцати восьми часов. Роскошное убранство ресторана совсем не располагает к таким разговорам, но ей важно поделиться, разделить случившееся.       — От вас сбежал жених, — хмыкает она, болтая в бокале остатки белого вина. — Наша жизнь, Андре-а, такова, что в ней не остается места слабым мужчинам. А их месть, — допивает вино, — лишь доказательство их слабости.       — Месть?       — Мой третий бывший муж уговорил моих дочерей поехать с ним в Альпы на Рождество. Безусловно, без меня. Подкупил, а они сейчас в том возрасте, когда дети падки на подарки. Он проведет с ними все их рождественские каникулы, чего я себе позволить не могу. Послезавтра я вернусь в Нью-Йорк, как вы помните, у меня несколько встреч запланировано.       — Потому вы…       — Потому я полетела в Париж, чтобы не оставаться дома в одиночестве или не сидеть, на радость желтопресочникам, в ресторане Нью-Йорка в гордом одиночестве.       — Но вы же могли пойти на любую вечеринку, вас же приглашали многие!       — Могла, но, кто сказал, что я хотела? Быть в окружении людей, которые завидуют, презирают и ищут любой возможности уколоть, куда омерзительнее одиночества.       Строго и по классике одетые официанты, словно наштампованные на одной фабрике, разносят праздничные блюда, стараются быть незаметными и крайне полезными.       — Наверное, так оно и есть.       — Безусловно, Андре-а. Со временем вы это поймете.       Алкоголь постепенно раскрепощает, Энди несколько раз приглашают потанцевать, но она соглашается только тогда, когда кто-то, добившись от Миранды танца, уводит ее.       Танцуя, Сакс совсем не отводит заискрившегося от шампанского взгляда с плавных, поразительно красивых движений Миранды. Каждый взмах руки, шаг, движение, все в этой женщине кажется выверенным, идеальным, подчиненным ее хаотичному миру. Мужчина спрашивает, у пропавшей в другой реальности, словно шагнувшей к Алисе девушки ее имя и номер телефона, а Андреа, улыбаясь, все смотрит как в свете гирлянд и огней искрится платье Миранды, как блестят, переливаются ее волосы. Крестная фея.       Андреа вежливо отказывается от знакомства, и мужчина ни с чем уходит за столик к своим друзьям, приблизившись, пожимает плечами, видимо на вопрос своего друга. С наступлением Рождества зал наполняется возгласами, радостными криками, поздравлениями, обменом подарками и настроением волшебства и магии.       — Почему вы, Андре-а, — делая аккуратный глоток дорого сладкого шампанского спрашивает Миранда, — отказались от того мужчины?       — Не собираюсь путать мимолетный танец с серьезными разговорами при знакомстве, да и мне, — чуть прикусывает губу, заглядывая в карие глаза Пристли, — куда приятнее проводить эту ночь с вами.       Лицо Миранды приобретает хитро-лисье выражение, губы складываются в мирную, но хмельную улыбку-усмешку, а затем с тончайшей нежностью, от которой еще более хмельной мозг Энди отвести взгляда не может, прикасаются к бокалу, делая три небольших глотка.       — Почему вы вышли замуж за мистера Томплинсона? — совсем не театрально, не манерно и вовсе без этикета, Андреа просто опрокидывает оставшуюся половину бокала шампанского в себя и продолжает въедаться, всматриваться, да будто бы когтями впиваться в глаза, лицо Миранды, сейчас кажущейся безумно красивой.       — Когда мы со Стивеном познакомились, я была еще замужем за отцом девочек. Он был солист одной известной группы конца шестидесятых, но… Ему наскучило мое отсутствие и невозможность ездить с ним на гастроли. Он сбежал от меня, — снимает со шпажки закуску и медленно пережёвывает ее. — Мне приглянулся Стивен. Скажем так: он больше подходил мне по статусу. Мне хотелось завоевать такого мужчину. Казалось правильным, если у близняшек будет хотя бы отчим, что у Миранды Пристли будет муж, ведь ей положено, — уголки губ чуть ползут вниз, взгляд застывает на несколько секунд. — Он сопротивлялся поначалу, не стремился к отношениям, скорее это я его на себе женила, потому, что было удивляться, что он сбежал.       — Вы любили его?       — Андре-а, — смеется Миранда, — боюсь, любовь свойственна молодости и ветрености, в моем возрасте уже не любят.       — Совсем никого? — запьяневшая Энди задает вопросы как на допросе, подается вперед, выражая всем телом свою опьяневшую показную заинтересованность.       — У меня нет времени на романтические связи. И желания.       — И вы просто будете искать четвертого мужа?       Миранда спокойной улыбкой реагирует на вопрос, слегка склоняет голову и тоже подавшись вперед, отвечает вопросом на вопрос:       — А вы, Андре-а, не выглядите потерявшей любовь всей своей жизни.       Словно ужаленная осой Энди отбрасывает себя назад, упирается спиной в спинку стула и складывает руки на груди, ощущая какую-то укусившую изнутри детскую обиду и стойкое, крепкое желание отстаивать позицию, которой, кажется, и в помине не существует.       — Мы с Нейтом… — устало облизывает губы, медленно ее начинает настигать что-то вроде похмелья, — последнее время… то есть то время, что я вернулась в «Подиум» были не в лучших отношениях. Я думала, что Рождество в Париже исправит, станет глотком свежего воздуха, но он сам… Сам все отменил, нашел кого-то и…       — Вы считаете, что только он виноват в вашем расставании?       — Я не бросала его в аэропорту!       — Давно уже нет мужчин с большой буквы. Он нашел вам замену, потому что вас рядом не было; людям куда проще искать иного, чем восстанавливать имеющееся. Ваша работа, Андре-а, будет всегда мешать вашим отношениям. Усидеть на двух стульях невозможно, помните об этом, вступая в новые отношения. Помните, что они никогда не будут приторным «навсегда», что пишут в романах для девочек. Только там герои, пройдя испытания, остаются вместе и живут «долго и счастливо». Вы либо подчиняетесь, либо подчиняете.       — Считаете, что равные отношения невозможно выстроить?       — Я тому живое доказательство, — Миранда допивает свое шампанское и подзывает официанта, чтобы тот откупорил еще бутылку, но сонный, замученный вид собеседницы заставляет отказаться от этой идеи, оставить ее невысказанной, а вслух произнести просьбу вызвать для них такси.       На свежем воздухе похмельная голова Энди резко проясняется, глаза тщетно разыскивают на сером небосводе звезды; проходящие мимо люди с бенгальскими огнями всем и каждому желают счастливого Рождества, обдают запахом разных видов алкоголя изо рта, пожимают своими слегка закоченевшими пальцами руки других прохожих и рассыпаются в пожеланиях.       — Миранда, — выходя из такси у отеля, начинает Андреа, — а у вас есть близкие друзья?       — Конечно, нет. Дружба — это то же, что и любовь, она остается в беззаботной юности. С возрастом остаются только полезные знакомые, а все остальные «функции» друзей вы можете получить от кого угодно.       — А как же душевная близость? — следуя за Мирандой к номеру «707» спрашивает Энди.       — Ох, Андре-а, — снисходительно вздохнув, главный редактор отпирает ключом свой номер и, бросив его на журнальный столик, снимает сапоги, — вы все еще живете в юношестве, превознося любовь и дружбу, но… — осекается, поймав трепетный и туманно нежный взгляд Энди, застывшей в дверях.       — Я стану вашим другом, Миранда! — безапелляционно выпаливает девушка, прикладывая руки к груди, за которой бьется, колотится взбалмошное сердце. В ее голове все еще не увязывается, не собирается в смысловое ожерелье тот факт, что Миранда Пристли празднует Рождество в одиночестве и если бы не сумасшедшее, чертово стечение обстоятельств, позволившее им обеим отметить праздник по-настоящему (Энди надеется, что для Миранды это тоже было так) весело и душевно, то ей бы так и сидеть в этом ресторане с кучей вкусных блюд с невыговариваемыми названиями.       — Вы, безусловно, можете стать моим другом, но я вашим быть не обещаю, — проходя глубже в номер, уверенная, что Андреа сейчас закроет дверь с той стороны, Миранда удивленно оборачивается, обнаружив позади себя уже разувшуюся и повесившую пальто в шкаф девушку.       — Дайте мне шанс, Миранда! — и Энди складывает ладошки в просящем жесте.       — Вам бы стоило начать с уважения чужих личных границ.       — Кстати! — подпрыгивает на месте Сакс. — Совсем забыла, у меня есть бутылка вина! Я купила ее пока была в отеле! Сейчас я за ней сбегаю! — И взбудораженным то ли еще, то ли уже пьяным, да только не понять, чем; ураганом, уносится из номера «707» в свой собственный. Прибегает через минуту, побитой виноватой собакой, забирает пальто, в кармане которого ключ от двери и убегает снова, оставив Миранду, которая могла бы показать характер, взбалмошность и запереть номер изнутри, да потом не отзываться на стуки-скрежеты, но она так не делает: снимает платье, заворачивается в белый гостиничный халат и удаляется в душ, дверь которого, конечно, запирает.       Вернувшаяся Сакс, под шум воды, откупоривает бутылку и разливает по бокалам. С сожалением отмечает, что тоже бы хотела принять душ, но своего халата не взяла, на что Миранда с менторским выдохом, кивает ей на гардероб, в котором таких халатов еще четыре. Энди клянется и божится, что душ примет быстро и уносится вторым за этот час ураганом, теперь уже в ванную комнату, оставив Пристли наедине с бокалом вина и телевизором.       Андреа возвращается действительно быстро, занимает одну из вешалок своим платьем, усаживается на диван рядом с главным редактором и с удовольствием пригубливает, оказавшееся сухим белое вино, от которого сводит язык и скулы, а Миранда, наоборот, даже после приторно сладкого, как казалось Энди, шампанского пьет, не морщась и, кажется, с удовольствием. Рождественская ночь завершается в номере «707», с теплыми разговорами, стирающими и разницу в возрасте, и в положении и в принципе меняющими холодную, нарциссическую Миранду Пристли, под тихую концертную запись симфонического оркестра по одному из многочисленных каналов.       Утро пробивается в номер белыми лучами парижского зимнего солнца, допитая бутылка уже давно лежит в мусорной корзине, Миранда даже привстает, чтобы проводить гостью до двери и в ее взгляде, жестах, коротком движении губ Энди на секунду улавливает то, что обычно делала сама во время подростковых свиданий с парнями, — ждет и одновременно леденеет всей собой от мимолетного желания прощального поцелуя, что еще совсем ничего не значит, но уже значит так много, и Энди даже на секунду тянется, а потом одергивает себя: это же Миранда! А она не мальчишка-подросток. Потому просто уходит, терзаясь алкогольными сомнениями и, конечно, не забрав платья и сапог.