— Счастья тебе с той, к кому ты так срываешься! — Звучит в голове голосом Нейта.
Тогда она не понимала, тогда это ее даже задевало, а теперь она и думать ни о чем не может кроме… Захлопывает Книгу с вдохом тревожного облегчения; она не знает, насколько работа выполнена правильно и не являлось ли это какой-то сумасшедшей проверкой-игрой от Миранды Пристли? Или она действительно попросила помощи? Медленно пробирается, словно продирается сквозь густой лес, в кухню, слегка щурится, натолкнувшись взглядом на яркий свет. На Миранде все та же строгая одежда: черная юбка карандаш от Chanel и атласный приталенный пиджак, который Энди никак не может идентифицировать. — Вы голодны? — Удивительное беспокойство, Андре-а. Энди лишь ведет плечами. — Я уже поела. Если вы хотите, то ищите что-то съестное и готовьте сами, но только в том случае, если вы закончили работу. — Закончила. Правда я не голодна. Спасибо, что побеспокоились. На что Пристли лишь криво усмехается, внимательно, лисьим взглядом всматриваясь, вглядываясь в глаза-душу девушки; встает с высокого стула и медленно, словно змея-охотница приближается. Острые косточки худощавой Энди беспомощно дергаются, вздрагивают от прикосновения теплых сухих пальцев к щеке и талии; уставшие, перенапряженные ноги сводит судорогой, словно кто-то ловко и дерзко заряжает ей прямо под колени; да так, что хочется упасть, растеряться на полу, забыться и отрезвиться, сморгнуть наступившую очередную нереальность. Да только окружающее более чем реально, по-настоящему прикасается, изучает суховатыми подушечками пальцев ее кожу, ее талию, выпирающие кости таза давно и слишком, как бы сказала Лили или Нейт, похудевшей Энди. Щеки вспыхивают, загораются красной лампочкой в проявочной комнате, заливая краской, жаром, предвкушением все клеточки кожи. А дальше тело, мысли, жесты, да даже чертова воля Сакс уже не подчиняются, отдаются на откуп безумного, давно ждавшего своего часа-секунды импульса. Она, как шарнирная куколка, вздергивается, ведет плечами назад, потом вперед, делает два коряво-косых шага так, чтобы дыхание Миранды уперлось ей точно в подбородок; совсем не смотрит в глаза, просто наклоняет голову и оставляет тонкий, влажный поцелуй на губах женщины, испытывая облегчение, радость, эйфорию. В следующую секунду Миранда, скривив губы словно сейчас же разразится гневной, громкой тирадой, отчего-то хмыкает, застыв подле горячо дышащей Энди, в распахнутых глазах которой вихрится, скитается страх с восторгом… Подчиняется… Позволив Андреа снова себя поцеловать, скользнуть замокревшей ладошкой по атласной ткани приталенного пиджака. Мир вскруживается как на безумной карусели, когда Энди прекрасно понимает происходящее, когда целует еще и еще, когда проникает, проскальзывает языком между зубов Пристли, когда своими острыми косточками вдавливает ее в столешницу, прижимаясь, пытаясь распределиться, поместиться полностью в ней, слиться, потеряться, растеряться наконец от удовольствия, а не вечных застревающих гипсом внутри тревог. Для Сакс приоткрывается шипастая тяжелая дверь, позволяя заглянуть в щелку, попытаться угадать, предположить, что происходило за этой дверью в жизни, душе Миранды Пристли: чем она жила, что выносила, что сдерживала, а что проявляла, чем или кем дышала, продолжает, начинает, собирается? Перед ней все так же стоит женщина, красивая, желанная, стильная, сильная, прекрасная, топкая, старше ее на много лет, что такой разницы, наверное, никто не потерпит. Перед ней все так же стоит женщина далекая, лишь совсем чуть-чуть доступная, приоткрывшая дверь, скорее собственные губы, позволившая попробовать, — каково это, целовать Миранду Пристли. В таких как Миранда Пристли влюбляются раболепно, мечтают о мимолетной почти незаметной улыбке, не о поджатых губах. Таких, как Миранда Пристли ненавидят, завидуют… …Жаждут. А Энди же, глупая, маленькая Энди, испытывает чувства, что далеки от слепого обожания; каштановая, осеняя Энди Сакс видит в Миранде нечто большее, чем главного редактора «Подиума». Она видит в ней человека. У которого бывают невзгоды и… чувства. Только бы не ошибиться в этом. Только бы не потеряться в этом. Не раствориться, веря в то, что только с ней так. Только…- 8 -
17 ноября 2022 г. в 22:08
— Заберите меня.
Энди со вздохом какого-то непривычного, неправильного облегчения, кладет телефон в карман, нащупывает ключи от машины и, защищая лицо от ледяного дождя-ветра, пробирается сквозь толпу прохожих к своей машине. Февраль подходит все ближе, обещая за собой календарную весну, которую промерзшая Андреа скорее хочет, чем ждет, скорее знает, что так бывает каждый год и за зимой следует новое тепло, оплаканное осенними дождями, да только уже не верит, что бывает что-то теплее, чем опостылевшие минус десять по Цельсию.
Заводит двигатель, не дожидается того, что машина согреется, выбирается сквозь поток машин и направляется к дому мистера Томплинсона.
Она ждала. И эта мысль не то, чтобы отрезвляет или полосит пространство на пресловутые «до» и «после», она становится естественным, верным, настоящим, что есть в ее голове и ее душе. Ждать звонка каждый вечер, не раздеваться, не забираться в постель с ноутбуком, чаем и сладостями. В голове слышать чуть хриплое «Заберите меня», а потом увидеть, услышать Миранду, почувствовать аромат ее духов, слегка влажной от снега шубы, а потом в тишине или с тихим радио ехать к таунхаусу.
Несколько раз покрывает ругательствами подрезавшую ее машину, резко уходит вправо, цепляя колесом тротуар, шипит себе под нос проклятья, но ни на минуту не выпускает из мыслей Миранду. Что она делает раз в пару недель у Томплинсона? О чем они говорят? Почему она не хочет, чтобы кто-то об этом узнал? Что происходит между ними?
Андреа откидывается на спинку сиденья, прикрывает глаза и всматривается в желтый от снега тротуар, на котором нет никого. У нее есть несколько секунд, а может и минут, в которые она остается в предвкушении до тех пор, пока не заметит мелового лица в свете фар собственного автомобиля; лица, слитого с цветом волос, прищуренные от усталости глаза и чуть вздрагивающее запястье, когда она открывает дверь и садится на переднее пассажирское сиденье.
И Энди, делавшая это раз за разом, привыкшая к механическим, отточенным действиям, усиливает печку, трогается с места, бросает косой взгляд на Пристли и старается не думать ни о чем, кроме дороги. Только в этот раз взгляд белоснежной Миранды, болезненно покрасневший вызывает в Энди приступ закручивающейся по спирали внизу живота боли.
— Что происходит, Миранда? — Андреа сбрасывает скорость, словно из-за светофора.
Пристли не отвечает, не издает и звука, сминая пальцами кожаные ручки черной Prada. Андреа не вздыхает, не подает вида, но все прекрасно понимает. Миранда возводит вокруг себя стены-пики, не подпускает, не раскрывает, оставляя только безмолвный, отяжелевший взгляд.
Энди упирается ладошками в острия, стараясь заглянуть, пробраться за угрюмо-серую дверь сердца главного редактора «Подиума»; понять уже наконец, что там за ней происходит, что заставляет Миранду снова и снова оказываться здесь, чего она боится или хочет?
Останавливается у таунхауса Пристли, глушит мотор, отстегивает ремень безопасности и под опустевший, покрасневший взгляд Миранды, идет следом за ней, захлопнув дверь машины.
— Зима научила меня крепко стоять на ногах, — сунув тут же промерзающие руки в карманы коричневого пальто, произносит Сакс, но остается без внимания и ответа; все так же следом входит за Мирандой в дом, ловя аромат легких ягодных духов.
— Не буду ходить вокруг да около, — снимая сапоги, говорит девушка. — Я обещала стать вашим другом, и я хочу повести себя как ваш друг. Я знаю, что вы очень сильный человек, что вы со многим способны справиться самостоятельно, но мне больно видеть вас такой. Я бы хотела вам помочь.
— Достаточно того, Андре-а, что вы…
— Выполняю свою работу? — заканчивает Энди, прислоняясь плечом к дверному проему, пока Миранда наливает воды. — Если это действительно все, что вам нужно, то я… — опускает голову, позволяя прядям волос небрежно упасть на лицо; ей прежде, как оказывается, было чуждо вот так вот волноваться, стремиться, переживать, чувствовать пробивающееся изнутри маленькими деревянными молоточками желание быть рядом, позаботиться, защитить, уберечь от неправильности этого чертового мира; прикоснуться, приблизиться, прижаться, обогнуть проклятые стены-пики, да не пораниться, а если и пораниться, то черт с ними, пусть кровь алыми каплями стекает по ним; главное оказаться рядом, вместе, словно это по-детски поможет спастись от любых невзгод, словно это вернет тот странный, волшебный после-рождественский день. Поток мыслей во все еще склоненной голове хаотичным вихрем создает тайфун, начавшийся, организовавшийся, кажется, еще тогда, в номере отеля в Париже, во время предательства; а теперь только усиливается, когда глаза находят мело-белое лицо, покрасневшие глаза, чуть вздрагивающие пальцы, сжимающие прозрачный стакан для виски, наполненный обычной водопроводной водой.
— Я и вправду устала, Андре-а, — плюхнув, скорее почти бросив стакан в мойку, Миранда прижимается бедрами к столешнице и на секунду закрывает глаза. И этой секунды вполне хватает не отдающей себе сознательного отчета Энди, чтобы оторваться от дверного проема и лихорадочно, нервно пройти через кухню, подойти к Пристли, поднять руки и, раскрыв объятья, прижать к себе женщину, уткнувшись носом в шею и волосы, ловя ягодный аромат, чувствуя теплое, чуть вздрагивающее тело.
— Стивен хочет разрушить мою карьеру, шантажирует меня сделанными когда-то снимками, заставляет, — глубоко вдыхает, останавливает подкатывающиеся, подбирающиеся комом в горле слезы, — видеться с ним.
Энди не ждала, что Миранда в ее объятьях будет говорить, предполагала, скорее рисовала в своей голове картину того, что Пристли ее оттолкнет, фыркнет что-нибудь в своем стиле, но никак не будет говорить-рассказывать; ее совсем сейчас не интересуют слова, ее волнует, тревожит тонкие подреберные струны сердечной души, возможность быть к Миранде так близко, оставаться с ней рядом, в тесном телесном контакте, попутно туманящимся от приятной, случайно накрывшей эйфории, взглядом пробегаться по кухне. Пристли говорит, скорее срывается, только сухо и сдержанно, но прорываясь о том, что ее беспокоит, о том, что происходит и Энди бы вслушаться, вникнуть, запомнить, да она растворяется, теряет все свои остатки сознания, не веря в это зыбкое, что происходит сейчас, не веря, что горячая Миранда Пристли сейчас в ее объятьях и сбивчиво, сдерживая слезы рассказывает, рассказывает, рассказывает. И пока потерявшаяся в пространстве звуков и вариантов Андреа, неподконтрольными пальцами скользит по спине женщины, та договаривает и отстраняется, оставляя Сакс с помертвевшими, побелевшими пальцами, вдруг осознавшими всю недобрость и неправильность ситуации, и остановившимся, потерявшимся взглядом.
— Забудьте, Андре-а.
— Обращайтесь ко мне просто Энди, — выбрасывает девушка, дрожащей походкой возвращается обратно к двери.
— Забудьте то, что вы услышали сейчас, — Миранда шмыгает носом, окидывает взглядом кухню, затем прищуривается, выражая в глазах работу мысли.
— Нет, Миранда! — подскакивает, вновь образуясь, становясь рядом, подхватывая согревшиеся ладони Пристли, сжимая их своими непослушными, снежными пальцами. — Вы можете мне доверять, я никому ничего не расскажу, я… — сбивается, спотыкается на словах, пытаясь вспомнить, уловить то, что говорила Миранда, да только какие-то отголоски, обрывки слов, серый туман, что отзывается исключительно на клеточно-тактильном уровне. Да только не нужны слова, ни ей, ни Миранде.
— Вы, кажется, — с выдохом произносит мисс Пристли, поворачиваясь спиной к собеседнице, — недавно возомнили себя главным редактором «Подиума».
— Господи, Миранда, — сгибается девушка; сил в ногах, как и во всем теле совсем нет; виновато вскидывает брови, пусть этого автоматического жеста никто и не видит, — это было ошибкой. Мне… Мне ваши девочки сказали… А я поверила… Простите, бога ради.
Пристли делает жест рукой прося Энди ничего не говорить, замолчать, дослушать, да хоть раз услышать то, что пытаются до нее донести, а не придумывать, представлять то, чего на самом деле нет, поселяя саму себя в мир нереальности.
— У вас тогда неплохо вышло.
Над Сакс словно бьется, крошится стеклянный купол, отделявший ее от мира не иллюзорного, невыдуманного ее затуманившейся, поплывшей головой; только не колет, не режет, а просто открывает солнце, тепло и яркость, заставляет склонить в интересе голову, дождавшись повернувшейся к ней лицом Миранды и поймав усталую, замученную, но все же улыбку.
— Боже, Андре-а, — закатив глаза, говорит Миранда. — Вы как новорожденный птенчик: разжуй и в рот положи? Почему вы все еще стоите здесь, а не делаете свои великолепные пометки в Книге?
Энди встряхивается, оперяется, пройдя за долю секунды путь развития птенчика-птички, неловко, но все же почувствовав силы, разворачивается на пятках и смело устремляется в гостиную, боязно и бережно берет Книгу, забирается в кресло, подогнув под себя одну ногу и пытается, старается, силится думать. Да дается это с категорическим трудом. Голову наводняют мысли о словах, жестах, действиях Миранды. Отдают в сердце, душу, каждую клеточку организма, заставляя те резонировать на какой-то не свойственной им до этого частоте. Желтый маркер выделяет часть текста, черная ручка выводит осторожные буквы над текстом, показывая, что можно изменить, улучшить, исправить. Андреа и сама не замечает, каким похожим становится ее почерк на почерк Пристли, как она медленно, но верно становится…
В кухне звякает, гремит и стучит, отчего Энди вздрагивает и выкрикивает типичный для подобной ситуации вопрос, получает не отличающийся оригинальностью ответ и вновь погружается в работу, теперь уже не отвлекаясь, исчезая, стираясь из просторной гостиной и полностью помещая себя на страницы модного журнала.