Забери меня

      — Подождите! Подождите! Пожалуйста!       Разносясь стуком каблуков по фойе Элиас-Кларк кричит Энди, быстро перебирая ногами, стараясь не шлепнуться в скользкой подошве на шпильке кофейных замшевых сапог, подходящих к темно-зеленому драповому пальто; на сгибе локтя весело качается Prada с короткими ручками, с шеи тянется разболтавшийся кремовый шарф, в руках два обжигающих стаканчика из «Старбакс», а двери лифта неумолимо закрываются.       Энди сегодня, как и последние дней пять, опаздывает, не справляясь с мыслями, событиями наслаивающихся друг на друга дней: поцелуй с Мирандой, который хоть и происходит в момент сложного душевного отчаяния, не превращает их взаимоотношения в ад, не перечеркивает и не расставляет чертовых страшных точек. И, когда на следующий день, сидя в своем рабочем кресле, собирая мысли в единую кучку-систему Андреа вздрагивает ото всего подряд, боясь каждого входящего в ее маленький кабинет, боясь услышать тонкое монотонное: «Андреа Сакс, вы уволены, Миранда Пристли в вас больше не нуждается», в ней складывается, перемалывается и бродит целая буря восставших эмоций. Кажется, она со средней школы не испытывала чего-то подобного, да и то было кратковременным, почти незаметным, что зовут пресловутой подростковой любовью, а в двадцать ты уже и имени его не вспомнишь. Только тогда бушуют гормоны и притворяются напыщенными бабочками в животе, а сейчас, здесь нечто вызревшее, поспевшее в тревожном, заросшем сорняками саду. Энди проводит пальцами по клавишам клавиатуры, стараясь вспомнить, ощутить снова запечатленное в узорах отпечатков прикосновение к Миранде; облизывает губы, стараясь уловить привкус губ, вспомнить, снова почувствовать аромат ее духов. В этом телесном наваждении нет ничего святого, да только вместе с телесным бок о бок, рука об руку идет обнаженная душа, потянувшаяся, доверившаяся другой, иной, не себе.       Ее не увольняют ни в этот день, ни в следующий. Она сталкивается, как обычно, с мисс Пристли в лифте, заливается клубничным соком до кончиков ушей, не находит сил смотреть в глаза, лицо, на губы, всегда обнаруживает что-то важное на обуви, подоле, дне кабины лифта. Потерянно молчит, словно ждет, только не как охотник, а как жертва; протягивает стаканчик с кофе и не издает и звука до нужного этажа, а когда Миранда выходит, с облегчением выпускает задержавшийся в легких воздух, прислоняется спиной к стенке лифта, запрокидывает голову и по-идиотски улыбается. Сердце совсем не ритмично толкается в груди, взгляд бегает от цифр к кнопкам, от кнопок к стенам. И снова с нетерпением ждет каждый вечер заветного звонка. Умоляет, гипнотизирует телефон, рассматривает, крутит в руках, направляет в него свою психическую энергию, словно это заставит Миранду Пристли ей позвонить. Без удовольствия пишет статьи, без удовольствия рассматривает новые фотографии, ведет беседу с Найджелом за обедом и только и ждет этого чертового звонка, возможности снова оказаться в одной машине. Хуже и меньше спит, ворочается, ворчит, бормочет что-то бессвязное, сложное, самой себе непонятное. Утром все с большим трудом открывает глаза, заставляет себя не отключать будильник, не проваливаться в заветные никчемные «еще пять минут» и в какой-то момент теряется во времени, теряется в волшебной стране на добрых полчаса, отчего нещадно опаздывает. И теперь, вбежав в последнюю секунду, сунув носок сапога в щель почти закрывшихся дверей лифта, весело и привычно улыбается, переступая в кабину, но тут же оконфуживается, получив прицельный выстрел в голову строгим, постылым взглядом Эмили. Ярко-рыжей, высушенной, выпучившей глаза-дула на исхудавшем лице и не скрывающей ненависти.       — Ты опоздала, — цедит девушка. — Миранда, — быстро осматривает стильно и действительно дорого одетую Сакс с ног до головы, заостряясь, останавливаясь на стаканчиках кофе, — уже выпила свой латте. И сейчас, — вздергивает рукой, позволяя шифону черной в желтую крапинку блузки сползти к локтю, оголив запястье и широкий циферблат часов. Ручка Эмили кажется слишком костлявой, наспех обтянутой кожей. Отчего-то Энди живо представляет картину, рассказанную Мирандой: «Эмили разделась передо мной».       — Сплю плохо, проспала, — пожимает плечами Сакс, прислоняясь спиной к стенке лифта, что напротив кнопок. Волосы слегка растрепались, даже стойкий лак не помогает в такую погоду.       — Как ты это сделала?       — Что сделала? — не скрывая зевок, уточняет Энди. Ей не хочется говорить с младшей помощницей, ей не хочется говорить с кем-то кроме Миранды, ее утомляют и расстраивают другие люди. Что-то есть в этом влюбленном наваждении страшное, намешанное с серьезной зависимостью.       — Втерлась в такое доверие Миранды, что она… — Эмили облизывает губы, нервно заводит прядь волос за ухо, сбегает взглядом к ногам, — прощает тебе побег, а потом…       — Дело не в доверии Миранды, — отрывая напряженную спину от железной коробки, говорит Андреа, — а в квалификации. Мисс Пристли, — внутренне усмехается тому, как говорит, — увидела во мне то, что ей было необходимо и попросила снова устроиться в «Подиум».       — И ты хочешь сказать, что ты не стоишь под окнами Миранды по ночам?       Энди пошатывается, когда лифт, слегка дрогнув, останавливается и раскрывает двери. В тщедушном, хрупко-костлявом теле Эмили, обтянутом кожей, дизайнерскими одеждами откуда-то берется столько сил и энергии, позволяя оттолкнуть, почти отбросить в сторону Сакс одним только плечом, заставить расплескать кофе, окончательно обжечь пальцы.       Превратившись в плененную, восковую статую, пораненную, опаленную, Энди, вместе с лифтом поднимается выше и выше еще не ощущая притаившегося, испуганного сердца в путанной сетке мыслей. Горячий кофе медленно стекает и оставляет капельки-следы на пальто.       Она выбрасывает второй стакан в мусорную корзину, свой выпивает лишь наполовину, совсем не может сосредоточиться, несколько раз снова и снова перепечатывает абзац, не находит подходящих эпитетов, красоты. Забывает про обед, удивленно снимая трубку и получая смехотворный вопрос от Найджела и короткое напоминание, что у них сегодня в четыре по полудню закрытый предпоказ весенней коллекции Холта.       — Вы расстроили меня, Андре-а, — тянет в машине мисс Пристли, чуть приспуская очки с коричневыми стеклами и быстро, но выразительно смотря на вторую пассажирку. Та тушуются, поджимается, уменьшается, как-то быстро сжимает пальцы.       — Чего вы боитесь?       Энди чувствует, как вина красно-фиолетовыми чернилами просачивается сквозь кожу, заставляя лицо менять оттенок, не скрываемый даже слоем тонального крема. Миранда лишь фыркает и отворачивается к окну.       Модели пестрят длинными яркими платьями, демонстрируют худые щиколотки, выпирающие ключицы, костлявое отсутствие груди; меняют наряды, аксессуары, прически. А Пристли, кажется, на все поджимает губы, — это Энди читает в потухшем, потерявшемся взгляде Джеймса, нервно перебирающего пальцами серую пуговицу своего пиджака; встряхивается, принимается записывать, зарисовывать, делать пометки, заметки и совсем не смотреть на Миранду, да только взгляд и мысли, внутренний напряженный зверек так и тянется, так и скользит по черному с блестящими вставками на груди и плечах платью Миранды, по ее выделенным алым цветом губам, напоминая, окуная в тот единственный и приятный вкус.       — Ты в последнее время сама не своя, — выдыхая ей прямо в нос пряный аромат кофе, говорит Найджел, возникший, появившийся словно колдун совсем из неоткуда и теперь склонившийся над ней, сидящей во втором импровизированном ряду на дешевом офисном стуле. Андреа вздрагивает, возвращается мыслями в настоящее, фокусируется на его уставшем лице, округлых очках в темной оправе, спускается на серебристый пуловер. Найджел же тем временем кладет ей руку на лоб, задумчиво закусывает нижнюю губу и констатирует, что температуры у нее нет.       — Значит, влюбилась, — с интонацией врача-старожилы, заключает он и отходит на полшага в сторону. Зала пустеет, редеют голоса. Сакс лишь скромно улыбается, отчего-то понимая, а может и боясь, что Найджел сейчас прочитает ее насквозь и секрет расползется чернильной лужей, налипнет на подошвы, разнесется по всему Элиас-Кларк, а там и по всему Нью-Йорку.       — Неужто это тот красавчик с благотворительного? Журналист-писатель, кажется? Он на тебя таак смотрел, — с иронией в голосе проговаривает Найджел, отходит в сторону слегка покачивая бедрами.       Энди аккуратно складывает свой ежедневник и ручку в сумочку Prada, медленно, словно со скрипом поднимается со стула и вяло переставляя отяжелевшие отчего-то ноги, идет к выходу. Найджел кажется чересчур активным, интересующимся, задающим кучу вопросов, будто в этой жизни нет ничего более интересного, чем то, в кого влюбилась Андреа Сакс. Она утешается, радуется тому, что ей приписывают влюбленность не в Миранду; и не от того, что Миранда женщина, что старше нее, а от того, что Миранда — это именно Миранда и влюбляться в нее значит гореть, пылать, прогорая навсегда и полностью, это значит потерять себя, значимость, стать скелетом, призраком, стать Эмили.       У входа уже ждет автомобиль Пристли. Голова кружится, будто Энди забралась, уселась верхом на воздушного огромного змея, выкручивающего беспечные виражи. Она открывает пассажирскую дверь, теряясь и разлетаясь от фруктово-строгого аромата духов Пристли, не смотрит, — да и толку-то, если весь мир плывет перед глазами? — в лицо, плюхается, почти падает, словно соскользнув неудачно из седла, прищемляет сначала подол пальто, потом, каким-то образом свои волосы.       — И как вы с такой неуклюжестью еще живы? Вы и других уморите, например, я уже готова распрощаться с бренным голодным телом, пока вы мило ведете беседу с Найджелом совсем позабыв обо мне.       И есть в словах и интонации Миранды нотка игры, искорка дружелюбия, да только Энди не улавливает, зажимается, фокусируется на снежной крупке, падающей с неба.       — В работе вы стали несравненны, Андре-а. И те правки в Книге… Пожалуй, меня все устраивает кроме того, что вы теперь словно избегаете меня.       — Я… — горло застревает, сдавливается, сжимается, совсем почти не пропускает воздуха. — Не избегаю вас.       — Какой же вы пуганный ребенок, Андре-а. Сами творите, сами потом сбегаете и прячетесь в самой себе. Вам так удобно? Сунуть голову в песок, словно ничего и не было? Не обращать внимания на хорошее? Зацикливаться в своих мыслях?       А Энди все так и не отвечает.       — Приглашаю вас на обед, Андре-а.       Сакс покрывается миллионом мурашек-клопиков, что кусаются, толкаются, топчутся на ее теле.       — Мне неловко, — мычит она. Миранда лишь криво усмехается и, подперев подбородок рукой, отворачивается к окну.       — Зато, — говорит Пристли, когда они обе пробираются сквозь толпу к ресторану, — вам ловко было меня целовать.       Ее слова тонут в гвалте голосов, шуме шагов. Энди не останавливается, не гипсуется чертовой статуей, подогреваемая адреналином, бешеным ритмом сердца, тянет на себя позолоченную ручку итальянского ресторана, пропускает привычным образом вперед себя главного редактора, сама, все так же уставившись на носы своих сапог, входит в фешенебельное место. Их встречает слишком улыбчивая хостес, проводит к столику в глубине зала, отделенного от чужих глаз растущей декоративной ивой.       — Вы, — бросая сумку на зеленый мягкий диван, произносит Миранда, — все время бежите от собственных решений и поступков. Вас, — сняв шубку и бросив ею в проходящего и ничего не подозревающего официанта, присаживается за столик, оставляя для Энди кресла напротив, — необходимо направлять и подталкивать. Так поступают с теми, кто еще в школу не пошел.       Сделав заказ и для себя, и для Энди, Миранда, не замечая больше ничего и никого, продолжает:       — Вы меня впечатлили в свой первый визит в «Подиум». Впечатлили тем, что ничего не знали ни о моде, ни обо мне. Что вы не испугались, как все остальные девочки, которых находила и приводила Эмили.       Подали белое полусладкое, официант медленно, осторожно разлил его по бокалам.       — Вы кажетесь мне целеустремленной, но потом вы вытворяете что-то, что совершенно противоречит честолюбивым замыслам. Знаете, в чем ваша проблема, Андре-а? — двумя пальцами сжав ножку бокала, Миранда подносит его к губам и делает совсем маленький, почти незаметный глоток, предварительно просмаковав вкус.       Все еще вытрепанная девушка только испуганно, как-то натужно поднимает глаза, встречаясь, сталкиваясь с приветливо-холодным взглядом Пристли.       — Вы все еще пытаетесь сидеть на двух стульях, потому не преуспеваете ни в том, ни в том.       Энди смущается, делает такой глоток, что в бокале остается лишь четверть, чувствует, как теплеет в горле и желудке, а совсем скоро полегчает и в голове.       Официант ставит перед ними тарелки с горячим, салатами и закусками, учтиво и немного обеспокоенно поглядывает на Миранду. В ресторане приглушенно играет джаз, голоса других посетителей доносятся лишь не мешающим фоновым шумом.       В поле зрения Энди попадает какая-то странная девушка, мечущаяся по ресторану с темным пакетом в руках; вероятно ищет своего нерадивого любовника или мужа, прыгает глазами по посетителям.       — Так ответьте мне, Андре-а: вы хотите пробить себе карьеру через постель со мной или и вправду по-детски возжелали дружбы?       — Вы можете уволить меня прямо сейчас, я найду другую работу, только позвольте остаться вашим другом… — Сакс заправляет прядь волос за ухо и аккуратно вилкой протыкает креветку вместе с листиком рукколы.       — Смело, — хмыкает Пристли, снова поднося к губам бокал.       Та самая потерянная девушка вдруг материализуется возле них, быстрым движением вынимает из пакета что-то темное и бросает на стол. Миранда вскидывает руки, бокал падает и скатывается со стола, разлетаясь тонкими стекляшками по полу; Энди вскрикивает, резко отодвигаясь от стола, стараясь рассмотреть, различить нечто серое, что плюхнулось в тарелку. Официанты и работники заведения суетятся: девушку подхватывают под руки и уводят, кто-то уже материализуется с веником и совком, чтобы собрать осколки; гул голосов посетителей стихает, все с любопытством рассматривают произошедшую сцену. На столе перед Мирандой Пристли распластавшись в тарелке лежит мертвый енот.       — Убийца! — кричит брыкающаяся и вырывающая девушка; на ней простая пуховая курточка, потертая и со следами то ли грязи, то ли еды; блондинисто-зеленоватые волосы встрепаны, лицо искажено, она сыплет проклятьями, уверяет, что Пристли с ее политикой и ее чертовым журналом гореть в аду.       — Невиданное хамство! — резко встав из-за стола, произносит Миранда, Энди подскакивает за ней; тут же находится хостес, что подает им верхнюю одежду, рассыпаясь в миллионе извинений, обещает, что и ужин за их счет и они обязательно доставят Миранде лично домой самые лучшие блюда в качестве извинений.       Энди задерживается на несколько секунд, оставляя быстрым почерком адрес Миранды, выскакивает следом за ней, просачивается сквозь толпу зевак и стихийного митинга против жестокого обращения с животными; не совсем понимает, причем здесь это и про-меховая позиция Пристли, запрыгивает в автомобиль и, наконец, выдыхает. Сердце все еще колотится в бешеном ритме.       — Отвратительный день, — цедит мисс Пристли, проверив сообщения на мобильном телефоне.       — Да, неприятная ситуация произошла… — смотря на проносящиеся за окном серо-снежные здания, произносит Сакс.       — Да плевать мне на енота или что там было! Снова надо к Стивену.       — Что? — Энди поворачивает голову в сторону собеседницы, автомобиль останавливается у Элиас-Кларк.       — Неважно. Заберете меня сегодня? — у Миранды усталость растянута в глазах; она не ищет, не ждет, не клянчит помощи, она требует и при этом всегда остается на расстоянии, всегда удерживается где-то за линией досягаемости и горизонта.       — Безусловно, — улыбаясь, отвечает девушка, медленно и слегка покорёжено-нервно выходя из машины.       Энди хочется, не терпится, тянет, ломает; она то и дело опускает взгляд в правый нижний угол монитора отсчитывая время до конца рабочего дня и до возможного звонка Миранды. Эти поездки в машине и то, что так или иначе следовало за ними, становится для нее неотъемлемой, важной, выжидательной частью дня. Сердце бьется, колотится, ноет и жалуется; губы слегка горят, все еще помня и ощущение, и вкус поцелуев встрепанной, вымученной, но при этом, как казалось, честной Миранды.       На выходе из здания под снежно-проливной ливень, сталкивается с Эмили. Сухой, как старый фрукт, жесткой и непримиримой. На ней тонкое драповое пальто с меховым воротником; кожаные сапоги от Chanel и тонкие, капроновые колготки, от которых у Энди по коже морозит.       — Почему ты вернулась? — не смотря в сторону Сакс, спрашивает рыжеволосая, заправляя прядь намокающих волос за ухо. Энди только удивляется, переводит на нее взгляд и издает вопросительный звук.       — В «Подиум». Почему ты вернулась в «Подиум» после всего, что было?       — Потому что здесь платят многим больше, очевидно же, — хмыкает Андреа, совсем, категорически не понимая, почему помощница Миранды сменила утренний гнев на вечерне-дождливую милость.       — А как же твои принципы? — Эмили идет за ней следом, переступая наполняющиеся ледяной водой грязно-снежные лужи.       — Что ты подразумеваешь под моими принципами? Я их не нарушала, — щелкает брелоком, и машина вспыхивает фарами.       — Ты… — все больше упрятывая подбородок в воротник, говорит Эмили, — ты восхищаешься Мирандой? Ты… Ее любишь?       — Но ведь мы все любим Миранду, иначе бы здесь не работали, не так ли? — подмигивает Энди, открывая дверь автомобиля.       — Подвезешь меня до дома Миранды?       И ей бы отказаться, сослаться на важные дела, выдуманного парня, подружку, родителей, голодную черепашку в аквариуме с большими грустными глазами, но Эмили перед ней еще более несчастная, чем эта самая черепашка. Дождь превращает и ее, и пальто в того дохлого енота в тарелке Пристли.       Соглашается. С недовольством, но и ощущением возможности ускорить, подвинуть время, сократить ожидание звонка.       — А разве ты, — заводя двигатель, начинает Андреа, — не получала более выгодных предложений, чем ассистентка Миранды? Почему ты не уходишь?       Замечает поджатые в недовольстве губы, сложенные на коленях руки, — точно так же сидит Миранда на показах.       — Ты хочешь быть похожей на нее или..?       Энди помнит, знает, покадрово и позвучно вытаскивает из головы слова других людей, слова Миранды, не верит, а теперь может и верит, понимает, что можно испытывать, как можно ломаться, теряться, трястись, но продолжать оставаться рядом, чтобы побыть хотя бы немного в коротком и ледяном вместе. Если бы Миранда тогда ей не позвонила, если бы Миранда тогда не попросила забрать, все то, что было, оставалось засыпанной под обломками старого здания «работа в «Подиум»», рано или поздно вспыхнуло бы, выбралось наружу, вырвалось бы чем-то таким черно-отравляющим, заставляющим стоять, наблюдать, искать минутки-встречи. Тот, кто знаком с Мирандой Пристли знает, что она не отпускает. Поселяется в голове, мыслях, окружающем пространстве. Ты можешь ее ненавидеть, воевать с ней, подбрасывать мертвых животных, пытаться облить краской, митинговать, кричать, служить, напиваться, раздеваться, прятаться, заболевать, зарываться с головой в одеяла, но ты никогда уже никогда не избавишься от нее. Именно потому Миранда настолько властна и не только в мире моды.       Впереди медленно и вяло, не переставая работая «дворниками» тянется вереница машин. Светофор меняет цвета, а вереница сдвигается всего на одну, а то и полмашины; гудят клаксоны, слышится брань; Андреа даже приспускает окно, высовывается, пытаясь сквозь бело-дождливый влажный туман рассмотреть причину бесконечной медлительности, но кроме габаритных огней других автомобилей не видела ровным счетом ничего.       Когда звонит телефон, Сакс прошибает холодный пот, завязывается в тугой узел низ живота; она искоса смотрит на пассажирку и всем своим нутром чувствует, что та все прекрасно понимает и догадывается, но снимает трубку, зажимая ее левым плечом.       — Заберите меня, — коротко и так долгожданно звучит в ухо.       — Да, конечно, скоро буду, — с напускной беззаботностью и весельем отвечает Андреа. — Чертова пробка!       — Миранда звонила? — буднично спрашивает Эмили, давя в себе кусочек прорывающейся наружу ревности.       — Парень, — быстро отвечает Энди. — Закончил работать и мне надо его забрать, так что я высажу тебя, как только мы хоть куда-нибудь, — жмет на гудок, заставляя машинку издать пронзительный, но не очень громкий писк, — сдвинемся!       — Ты не подвезешь меня до дома Миранды? — теребя ремешки черной эко-сумки, бренда, установить который Энди легко не удается, уточняет Эмили.       — Нет. Мне нужно спешить.       Внутри горчит, водным паром поднимается изнутри жар, вспыхивает красным пламенем негодование, ненависть на тех, кто не мог просто остаться на своих работах или в своих чертовых квартирах, кто высунулся, вылез на эту чертову дорогу и застрял здесь, создавая пробку. Сакс слишком долго, вычурной вязкой мухо-ловушкой ждала этих слов-событий, звонка, а теперь не может никуда выбраться. Снего-дождь превращается в обыкновенный противный проливной ливень; шипят шины, летят грязные брызги из-под колес.       Выругавшись, не прекращая сигналить, Энди, наплевав на все возможные штрафы, резко выводит машину вправо, на тротуар, распугивая зазевавшихся людей под куполами темных зонтов. Автомобиль накреняется, въехав правой стороной на бордюр; Эмили вцепляется в ручку над головой, вскрикивает, называет Сакс сумасшедшей, бешеной и ненормальной. Машина скребется днищем о толстый слой бетона, кренится и останавливается. Напряженная, зацикленная Энди, то и дело поглядывающая то на время, то на дорогу все с той же самой вереницей машин, просит, скорее приказывает Эмили немедленно выходить; выворачивает руль снова влево, кое-как втискиваясь в полосу под безумную мелодию гудков чужих клаксонов. На повороте, снова срезав через тротуар, уходит вправо на почти пустую дорогу и только потом понимает — движение одностороннее и не в ту сторону, в которую она едет. И снова наплевав на правила, только вдавливает педаль газа все глубже в пол и где-то на остатках сознания надеется не влепиться в навстречу идущий автомобиль.       Останавливается у дома Томлинсона, отстегивает ремень безопасности и запрокидывает голову назад. «Дворники» все так же шуршат по стеклу сгоняя замерзающие от понижающейся температуры капли. На улице, когда Энди притормаживает, никого не обнаруживается, что, несомненно ее утешает, — понимать, что Миранда стояла под проливным холодным дождем около сорока пяти минут, пока Андреа пыталась найти способ добраться до нее с наименьшими потерями нет никакого желания. Была бы ее воля, волшебный случай, магическая палочка, да Энди бы вообще стерла и всех устроивших затор, и Томлинсона, и чертово ненастье, осенне-зимнее тянущееся вместе с ее поднывающей подреберной любовью.       Миранда медленно, с зонтом, выходит из парадных дверей, Энди даже кажется, что она прощается тепло и улыбчиво, с легким наклоном головы. Ревность ворочается и колется в груди ровно до тех пор, пока в салоне автомобиля не начинает пахнуть фруктовыми духами Пристли, смешанными с запахом мокрого меха и холодного дождя.       — День длинный и отвратительный, — смотря прямо, пока Энди трогается с места, говорит Миранда.       — У вас дома сейчас может быть Эмили с Книгой.       — С чего вы решили? — прищурившись и повернув голову влево, спрашивает Пристли.       — Просто знаю. Долгая история, — аккуратно въезжая в скоростной поток, с тяжелым опалым выдохом отвечает Андреа. В ней гнездится колкое отчаяние, упертое непонимание, что будет и что делать дальше.       — Надеюсь, вы догадываетесь, куда ехать, — строго произносит Миранда, вынимая мобильный телефон из небольшого, усыпанного блестками клатча.       — Не имею ни малейшего понятия, — вдавливая педаль газа под аккомпанемент гудков следующих за ней автомобиль, говорит девушка. Ей морозно, несмотря на работающую печку, колени сводит чем-то неприятным, скорее похожим на острую проволоку, чем на холод.       — К вам домой. Не хотела бы я еще сегодня и с Эмили столкнуться. Кстати, Андре-а, — поворачивает голову в сторону вытянутой струной от напряжения водительницы, — у меня к вам лично-рабочая просьба.       Энди знает, что на лице Миранды сейчас хитрый прищур, чуть припущена нижняя губа, а в глазах сверкают молнии; молчит и ждет, что мисс Пристли продолжит сама.       — Найдите мне новую помощницу. Я хочу уволить Эмили.       — Я?! — пораженно выпаливает девушка, чуть не путая педали. За окном машины все метет крупными сырыми хлопьями, шины слегка проскальзывают, машину ведет чуть в сторону, она старательно и быстро избегает столкновения.       — Вы прекрасно знаете и меня, и работу. Вы сможете провести правильно собеседование. И, Андре-а, ради бога, не берите кого-то похожего на себя.       — Всегда знала, что я вам категорически не нравлюсь, — бормочет Сакс себе под нос, но достаточно, чтобы тонкий слух Миранды это уловил.       — Вы абсолютно неправы, вы мне нравитесь, потому другой такой мне не нужно. Я уже получила то, что хотела в плане работника, мне нужна замена Эмили, — поправив очки с кофейными стеклами, говорит Пристли. Энди подмечает это движение, ее особенность поправлять очки иначе, чем другие люди, выражая, высеивая вокруг какую-то мистическую пыльцу, что привлекает, цепляет внимание и заставляет… подкупает.       Вы мне нравитесь.       Она хочет слышать в этом что-то более личное, более трепетное; потому теперь почти тает дешевой сахарной шоколадкой на сиденье собственного автомобиля, обмякает, стекает в тщетных попытках усмирить, привести в порядок быстро колотящееся сердце, успокоить сбившееся к чертовой матери дыхание, — ведь Миранда все поймет, — подсеченной рыбой хлопает губами; пытается отрезвить вмиг запьяневшую от слов голову, да только в машине удушливо пахнет печкой, фруктовым ароматом Пристли и какой-то волшебной пыльцой.       Миранда хохочет. Беззлобно, мягко, искристо. Свет от проезжающих по встречной полосе автомобилей блестит на ее волосах, вздрагивает на губах, отражается в очках; рука соскальзывает в сумочку, проверяет телефон, снова оказывается поверх тонкой и нежной черной кожи с аккуратными буквами «Prada».       — Вроде вам не шестнадцать лет, Андре-а, — все еще смеясь, произносит Пристли. — Но выглядите вы как школяр на первом свидании. Все из-за парочки слов? Вас так легко смутить или… — Но ее прерывает резкое торможение; просмотревшая светофор, отвлекшаяся Сакс теперь глухо жмет тормоз, да только машина не встает, а продолжает скользить, катиться, выезжая на пешеходный переход, едва ли, не задевая какого-то мужчину в цилиндре.       — В цилиндре и пуховике, — новым приступом смеха заходится Миранда. — Задавите его, Андре-а, к чертовой матери. Люди без вкуса не должны перебегать скользких улиц.       Энди не собирается ей отвечать, как-то парировать, защищаться. Ей страшно, непонятно, душно и липко. Над ней смеются? Издеваются? Или, наоборот, с ней открываются? Что, черт возьми, происходит между ними?!       Она паркует автомобиль возле мусорных баков; аккуратно отворяет водительскую дверь, чтобы не получить новую царапину, боком просачивается на улицу, захлопывает и терпеливо ждет все еще непривычно веселую мисс Пристли. Судя по тому, сколько времени они ехали, выбирались из пробок, злились на светофоры, других водителей, мужчин в цилиндрах, словно бы их стало несколько, можно смело прыгать обратно в машину и везти Миранду в таунхаус, Эмили наверняка покинула его уже как час назад. Но вместо предложения, раздается только хруст тонкого слоя льда под ногами. Сакс и не замечает в какой момент, то ли с теплым — можно? — то ли без него, к ней под руку ныряет рука Пристли, в глазах, губах все еще сияет веселая улыбка-усмешка, растравляя, расплавляя под ними остатки февральского льда.       Каблуки, — понимает про себя Энди или же слышит, да уже не помнит, теряется, растворяется в шагах, ароматах, словах-мыслях, обжигая нос и горло морозным ветром. Отворяет ключом дверь своей квартирки, впускает Миранду, затем входит сама, стряхивая все еще притаившийся на воротнике снег, морщась от обжигающего пальцы мокрого холода.       — Простите, Миранда, у меня не очень прибрано…       — К чему вы, Андре-а? — снимая шубу произносит Пристли. — Вам бы просто нанимать уборщицу время от времени и не тратить свои силы на порядок в доме. У вас совсем иная судьба, не пытайтесь, прошу вас, усидеть на двух стульях.       Сидеть на двух, а то и множестве стульев Энди не привыкать: быть хорошей дочерью, ученицей, девушкой, а при этом грезить совсем другим, влюбляться не в тех, терять себя в пространстве между вариантами, пресловутыми сиденьями. Как иначе? Она не знает. Не знает за свою жизнь, как это жить.       Аромат духов, смешанный с морозно-влажной свежестью улицы, окончательно скручивает усталый, словно простывший мозг в неудавшийся клубок; Андреа роняет свое пальто на пол, так и не разувшись, подходит к Миранде, выхватывая слегка мокрую шубу из рук, чуть наклоняется, прикрыв то ли от страха, то ли от бешеного сердечного ритма глаза и прикасается холодными, искусанными губами к отчего-то горячим губам Пристли. Она касается плеча, сначала осторожно, будто бы нежно, а потом напористо, сжимая пальцами, стараясь отодвинуть, оттеснить от себя навязчивую девушку с холодными, будто рыбьими губами.       Отшатнувшаяся, покачнувшаяся на шпильках Энди индевеет в лице, моментально ставшем обескровленным, бормочет дрогнувшими губами и оледеневшим, онемевшим языком что-то отдаленно напоминающее просьбу о прощении; сутулится, становится меньше, все еще сжимая в пальцах шубу.