— А разве вы не поступили так же с Эмили? — спрашивает Миранда Пристли в машине, в тот роковой день-вечер.
Поступила. Но теперь же ситуация изменилась. Она не может быть ответственна за чувства других людей. Черт возьми, ни её, ни Эмили никто не просил влюбляться в Миранду Пристли. Да и любит ли Эмили или мечтает занять её место, стать такой же? Сколько брезгливости и влажного пепельного неприятия было в интонации, словах Пристли, когда речь заходила о ее помощнице. Энди хочет отшутиться, но предварительно избавить свой рот от прилипающих, измазанных в безвкусном бумажном соусе листьев салата или еще какой-то непонятной, неидентифицируемой по вкусу травы. Если кто-то догадывается, то неудивительно, что может догадываться, а то и говорить в лоб мистер Томлинсон. И было бы дело только в ней одной, но Миранда не хочет выносить на суд, свет, проявлять свои отношения со своей, пусть и бывшей, младшей помощницей. Миранда Пристли — прекрасная, интересная женщина, выходящая замуж исключительно за мужчин. Все ее якобы тайные взаимоотношения с девушками, моделями, помощницами и прочими картинными, рисованными девицами лишь попытки завистников раздуть бесполезный скандал. Нет никаких взаимоотношений. Не было. Теперь есть. — И что? — подняв глаза и вцепившись ледяным взглядом в Найджела, спрашивает Сакс. — Это тебя сгубит, Энди, — выдохнув, он садится рядом, поставив свой поднос с остывшим гарниром на тот же столик. — Ты видишь, во что превратилась Эмили. А у тебя есть будущее… Тебе бы парня найти нормального, ну или девушку, но уж точно не таскаться хвостиком за Мирандой. — С чего ты взял, — все еще замораживая взглядом, говорит Андреа, — что это непременно меня погубит? С чего ты взял, что тебе следует лезть в мою личную жизнь и указывать, с кем и как мне быть? Найджел ежится, скукоживается, поправляет очки, вытирает внезапно вспотевшие ладони о штаны; сейчас перед ним не Андреа, сейчас перед ним Дьявол. Он почти видит, как образы Миранды и Энди сливаются, становясь единым целым, как вспыхивает в глазах адское пламя. И он больше не находит слов; делает большой глоток холодного зеленого чая и больше не произносит ни слова. Лишь изредка, пока они заканчивают трапезу в общем молчании, посматривает на Сакс, надеясь, что дьявол, захвативший ее, исчезнет. Ему так много хочется сказать, поделиться, предупредить:Вспомни, как она поступила со мной. Посмотри, что происходит с девочками, что бегают за ней. Взгляни, что Эмили все еще помощница, а ты такая благодаря тому, что ушла. Так не позволяй же… Андреа…
Энди доедает свой безвкусный обед, относит поднос и, с гордо поднятой головой, но колотящемся, мечущимся сердцем, уходит прочь. Пальцы скручиваются, заламываются, совсем не хотят набирать необходимый текст. Она зависима? Вот так это ощущается? Тянется к телефону, но, конечно, не посмеет, не рискнет быть одной из. Писать, звонить. Миранда не ответит, Миранда занята, Миранда позвонит сама, когда будет нуждаться в Энди и плевать, что Энди нуждается в Миранде каждую секунду, плевать, что у Энди не идут мысли в голову, плевать, что Энди думает, возвращается только к тому вечеру-ночи, ощущая теплое желание и внизу, и в сердце, и в голове; да вообще во всей себе. Ей нужна Миранда. Как воздух, как волшебная таблетка от утомляющей самой себя. Андреа набирает несколько слов, затем стирает, перечитывает пару предыдущих абзацев все время бросая взгляд на молчащий телефон на столе. К ней обращаются, куда-то зовут, ведут, стучат каблуки, шелестят дорогие наряды, постукивают длинные наращённые ногти по железным замочкам сумочек; хлопают двери лифта, хрустят бесконечные бумаги, трещит вновь подавившийся листом принтер; работа крутится вокруг, вращается, суетится, совсем не позволяет нырять в свое нарастающее отчаяние. Андреа набрасывает на плечи лёгкий кремовый плащ, купленный спонтанно, в собственноручно созданный перерыв в четыре часа дня, за баснословные деньги, которые несколько лет назад ей не представлялись реальными и разумными в тратах на одежду. Сумка от Prada теперь совсем не подходит; Энди перекладывает мобильник и ключи от машины в большие объёмные карманы, кредитку и некоторую наличность суёт в нагрудный внутренний карман, уверенно застегивает все пуговицы и под восхищенные взгляды покидает Эллиас-Кларк. Остается у входа, обтекаемая людьми и совсем не понимает: что ей делать дальше? Медленно прогуливается, ловя вечерний весенний воздух, пропитанный запахом прогретого на солнце асфальта. Она может вернуться в Эллиас-Кларк, заглянуть к главному редактору в кабинет под каким-нибудь вымышленным предлогом, но остро и чётко понимает — мисс Пристли это не понравится, потому со вздохом приговорённого, обреченного, подходит к своей машине, отпирает ключом и плюхается на водительское сиденье. Миранда так и не позвонит. Два дня. Ей ведь все равно, верно? Она не понимает, не признает, не ощущает того, что Андреа может скучать, нуждаться, мучиться, не спать ночью, пытаясь вытащить, выдернуть из простыней ощущения, запахи, чувства, эмоции прошедшей ночи, кажущейся теперь далёкой, нереалистичной, потускневшей. Ей ведь все равно, что остаётся два дня, две чёрных ночи, в которые так нуждается Андреа, покупающая сейчас один латте в "Старбакс" и горький американо, чтобы заставить себя проснуться? Привычно улыбается, глотая подреберную дрожь, протягивает стаканчик и тает, млеет и от улыбки, хитрой искры в глазах Миранды, одетой сегодня в красный пиджак, чёрные брюки и белую блузку с жабо. — Я скучаю, — как-то неосторожно, хрупко и ломано произносит Энди, пряча глаза в блестящем от чистоты полу лифта. Пристли ничего не говорит, делает глоток кофе, — это Андреа понимает по взмаху руки, колыханию жабо и подрагиванию висящей на локте черной Prada, — словно и не слышала, не вняла. Она не понимает. И это вызывает в Сакс злость, холодную, колкую, молниеносную, готовую захватить, накрыть собой весь мир, превратившись в ледниковую ярость. — Я скучаю по тебе, — повторяет, хрустя спрессованным снегом в голосе, выцеживая сквозь зубы, чтобы не дать волю рвущемуся наружу гневу. — Андре-а, — рука опускается, стаканчик снова на уровне глаз, смотрящей не выше пояса Энди, — сейчас не время и не место. Мы с тобой увидимся после показа Вивьен, ты принесешь мне отличную статью, мы поужинаем у тебя, и ты получишь то, что ты так хочешь. — А ты этого не хочешь? — быстро и смазано смотрит на лицо Пристли, скользит, сбегает, прячется обратно в привычный пол, поняв, осознав, что Миранда смотрит на меняющиеся цифры этажей. — Я сегодня еду к ублюдку, — сухо и почти вспыхивая говорит Миранда, всовывая опустевший стаканчик в руки девушки. — Потому ты… На взводе? — Умнеешь, — хмыкает Пристли. — Но мне правда, — девушка щелкает пальцами по пустому стаканчику, — тяжело без тебя. То есть… Мне хочется… — Андре-а, — вздыхает Миранда, делая шаг к дверям лифта, — я тоже скучаю. Энди снова срастается со стенкой лифта, пытается скрыть, испарить с лица эту идиотскую улыбку радости, пока ее никто не заметил, пока двери лифта закрываются, впустив несколько сотрудников, увлеченно что-то обсуждающих и бросивших ей только дежурное: «Привет», на которое она отвечает кивком и подносит к губам пустой стаканчик, пряча добрую половину лица за ним. Весна играет, пробегает солнечными зайчиками по бумагам, стеклам стеллажей с журналами, белой деревянной поверхности полок, столов, пластику мониторов и только свежеотпечатанным глянцевым страничкам, что вот-вот окажутся в отделе послепечатной обработки. Энди зажимает в зубах карандаш, неосознанно посасывая его, пока дописывает статью о показе Джеймса Холта, на которую, в этот раз, Миранда не ходила, отправив, словно передав все полномочия Сакс. На столе остывает противный кофе из автомата на первом этаже Эллиас-Кларк, зачем-то купленный на радостях после утреннего разговора в лифте. Работа сегодня спорится как никогда, даже обведенный черным кружочек в стоящем на столе календаре не внушает печали, не сгущает туч над головой. Покончив со статьей для «Подиума», делает глоток остывшей мерзости, морщится, отставляет стаканчик подальше от себя, быстро обегая взглядом комнату, в надежде подцепить, поддеть кого-нибудь из быстро сменяющихся людей и, подкупив их бесплатностью, избавиться от чертовой невкусной ошибки. Все увлечены, заняты, не цепляются взглядом за одинокий стаканчик, потому Андреа, чтобы разогнать застоявшуюся кровь, поднимается со стула и уходит со стаканчиком в туалет, выливает содержимое в раковину, подмигивает собственному отражению, чувствуя, все еще ловя теплое настроение утра в лифте и пряный аромат духов Пристли. После рабочего дня, когда закатное солнце обнимает высотки, Андреа звякает ключами от машины, ее мобильник начинает вибрировать. Всколыхнувшееся сердце тут же заполняется быстро перекачиваемой кровью — Миранда Пристли. — Спорю, — то ли рычит, то ли строго говорит она в трубку, — что ты еще никуда не уехала и стоишь сейчас возле своей машины с этой твоей растерянностью на лице? — На заднем фоне слышны гудки автомобилей, шуршание шин по асфальту и гул мотора. — Вы, — действительно застигнутая врасплох интонацией, словами и собственным беснующимся сердцем, начинает Энди, — правы. — Отлично! — словно хвалит Патрицию. — Оставайся там. Я сейчас подъеду. Оборвавшийся в стиле Миранды разговор, все равно кажется приятным, чувственным и столь необходимым; Андреа прячет ключи в карман, прислоняется бедрами к передней пассажирской двери и закрывает глаза, подставляя лицо приятным таящим лучам заходящего солнца. Маленький зеленый «порше» изящно искрясь на свету, останавливается возле мисс Сакс. Энди замечает лишь его необычность, яркость, расслабленно фантазируя и представляя себе эпатажного водителя, совсем не ожидая, что им окажется Пристли. Зеленый «порше»? Серьезно? Низкая спортивная машина, белые волосы, темные очки. Ей непривычно и странно, нагибаясь, будто бы складываясь пополам, плюхаться, — как она ни старается, сесть элегантно в это чудо ей не удается, — в столь низкую машину, ощущать себя почти сидящей на земле. — Я не знала, что у тебя есть… — Андреа пристегивает ремень безопасности, подмечая, что Пристли, безусловно, без него, — такая машина. — Ублюдок отдал. Когда мы еще были женаты, — левой ногой выжимает сцепление, правой нажимает на педаль газа, — я выбрала этот «порше», мне всегда хотелось поездить на спортивной машине, но в ходе развода он претендовал на него, хотя за механику не садился лет двадцать. Андреа опускает козырек от солнца, позволяя глазам хоть немного отдохнуть. Все окружающие машины кажутся больше, массивнее и безобразнее. — Потому я не понимаю, зачем он вцепился в эту машину. Наконец одумался, осознал и отдал. Скорее хотел, — снова сцепление, третья передача, — умаслить и растянуть наше надоедливое общение еще на какой-то срок. «Порше» идет быстро и плавно; Энди поражается тому, как Миранда маневрирует среди машин совсем не сбавляя скорости. Она впервые видит главного редактора за рулем, а тем более за рулем механики. — Хочу китайскую кухню. Заедем в один хороший ресторанчик на пересечении Семнадцатой авеню и Бродвея. — Там всегда так много нахальных такси, — обреченно вздыхает Сакс, запрокидывая голову и тут же ощущая, как «порше» набирает скорость и со свистом врывается на перекресток под нервные, недовольные гудки других автомобилей. — Может, — чувствуя нарастающее волнение от слишком превышенной скорости, боясь бросить взгляд на спидометр, заискивающе начинает девушка, — ты поедешь со мной на показ Вивьен? — И тут же продолжает, не позволяя вставить слова: — я смотрела — билеты на самолет еще есть, а тебе нужен перерыв! Да и я думаю, тебе будет интересно побеседовать… — Нет! — отрезает Миранда, как-то нервно дергая рычаг переключения скоростей. — Мы говорили с тобой об этом. Ты летишь одна. — Но мы же все равно сейчас едем с тобой, в твоей машине, с этого же не идут слухи… Пристли в своей манере не отвечает, оставляя мысли Энди качаться засушенной травой в позабытой кладовке под потолком. —Ты меня любишь? Я тебе нужна? — так и остаются невысказанными. Машина дергается, потеряв свою плавность, встает как-то косо и боко, когда Пристли ставит ее на ручной тормоз. — На днях нужно будет проверить тормозные колодки, — недовольно фырчит она, быстро, красиво и ловко выбираясь с водительского сиденья, игнорируя поданную руку в белой перчатке встречающего мужчины азиатской внешности. У Энди же все снова получается неуклюже: высокие шпильки оказываются крайне неуместными в таком автомобиле, увеличивающие рост, они так же добавляют очков к и так большим шансам удариться головой. Ресторан аккуратно совмещает в себе светлое спокойствие Китая и темное буйство Америки: тонкие строгие кремовые панели, черные модерновые шторы из плотной ткани на круглых деревянных окнах с красными крупными иероглифами, умиротворяющая музыка и прячущийся в углу старый музыкальный автомат, больше походящий на раритет, чем действительно работающую штуку. Андреа даже из любопытства подходит к нему, исследует, изучает, пока ее спутница удаляется в дамскую комнату, а принявший заказ официант в кухню. Монета-приемник, расценки, пластинки — все кажется рабочим, но экспериментировать с малоизвестной музыкой девушка совсем не хочет; ей это напоминает автоматы в фильмах о шестидесятых. Народу крайне мало: за столиком недалеко у входа двое мужчин в костюмах, видимо из ближайшего бизнес-центра; у окна напротив, через пять столиков от них, сидит молодая девушка в длинном льняном белом платье, больше похожая на сошедшую с картины о средневековье принцессу, с книгой, а через столик от нее мужчина в костюме, высокой шляпе и больших темных очках. Он на секунду кажется Энди знакомым, выдающим какие-то известные черты, но всматриваясь, она не может вспомнить; слишком большие, неаккуратные очки искажают черты лица, а шляпа добавляет какой-то несуразной комичности образу; он сидит, раскрыв широко газету, словно в детективном фильме. Ближе к кухне, в уединенной нише располагаются Андреа и Миранда. Что-то вроде прощального романтического ужина после экстремального катания на спортивном автомобиле. Миранда называет, проговаривает какой-то набор звуков-слогов официанту, послушно записывающему все, понимающему с полуслова. Андреа, потерявшаяся в названиях блюд, совершенно не понимающая, что, из чего, как готовится, естся, сочетается, лишь удивленно рассматривает пляшущую по листку бумаги ручку в тонких, словно хирургических, пальцах официанта; теряется в пространстве на секунду, вспоминая пальцы Миранды, краснеет, потеет и отводит взгляд. — Я заказала и тебе, — захлопнув меню, обращается Пристли к своей спутнице. — Сомневаюсь, что ты хорошо разбираешься в китайской кухне. Энди только согласно кивает, откидывается на спинку стула и расфокусировано рассматривает Миранду. Им подают блюда в течении пятнадцати минут; Энди уставляется на креветок в салате из абсолютно неизвестных ей ингредиентов; Миранда рассказывает про одного из известных дизайнеров, называя его очередную коллекцию «полным выгоранием вкуса». Китайское вино, выбранное Пристли, девушке кажется слишком терпким, но прекрасно дополняет вкус лапши, поданной вслед за салатом. — Когда-нибудь, — Миранда поднимает на нее глаза делая совсем маленький глоток, — у тебя разовьется вкус до такой степени, что будут оглядываться на тебя в принятии решений. Тогда Энди не совсем понимает эту фразу; разговор перетекает на отвлеченные и незнакомые ей темы. Так, Миранда много говорит о достоинствах разных автомобилей, о архитектуре города, затем перескакивает на моду двадцатых во Франции. Промокнув губы салфеткой, Энди отставляет от себя на четверть полный бокал вина и слегка откидывается на спинку стула. Их ужин завершен, время, отпущенное им, неумолимо ускользает за бессмысленными разговорами. На пути к собственному дому она снова чувствует какое-то странное, подозрительное поведение автомобиля, но гонит прочь непрошенные мысли. В конце концов, это просто механика, а Миранда достаточно агрессивный водитель, не удивительно, что она тормозит резко и впритык к идущей впереди машине. После терпкого вина немного мутит, потому Энди старается смотреть только вперед, то и дело покачиваясь взад-вперед от торможения. — Почему ты не снимешь что-то более респектабельное? — идя от парковки, спрашивает Миранда. — Ты же здесь поселилась, когда разошлась со своим парнем (отчего-то от этих слов Энди вздрагивает и ёжится). — Нет, — поправляет девушка, дрожащими пальцами нащупывая ключи в кармане плаща. — Мы здесь жили с Нейтом, он ушел… То есть переехал. — Мне неинтересно, с кем ты жила и куда он делся, — резко обрывает Пристли, стуча каблуками. — Мне интересно: почему ты до сих пор не сняла что-то, что подобает твоему статусу? А еще лучше — купить. — Моей зарплаты, — нервно хохочет Энди, — не хватит купить здесь что-то. — Потому что ты транжиришь деньги. — Разве не ты требуешь от меня одеваться дорого? — Это не должно мешать тебе откладывать и инвестировать. — Ну да, ну да, — отпирая входную дверь, закатывает глаза мисс Сакс. — Я видела у тебя сапоги от Армани, которые ты ни разу не надевала. Если ты не знаешь, с чем и как будет сочетаться вещь, зачем берешь ее? И Энди хочется ответить: «Мне было грустно, ты была тогда холодна со мной, я искала утешение», но благоразумно молчит, лишь растягивая губы в вымученной улыбке. — Вот о том я и говорю, Андре-а, — словно прочтя ее мысли, переступая порог, почти нараспев произносит Миранда. Противное вино буравчиком создает ноющую дырку в голове; Сакс быстро принимает прохладный душ, наносит на себя крем для тела, со вздохом снова оценивает свою фигуру в зеркале и дает себе мысленное обещание записаться в зал. Встряхнув волосы полотенцем, повесив его на сушилку, выходит из ванной комнаты и застает мисс Пристли, сидящей на стуле в кухне. Встает позади Миранды, нежно, осторожно кладет руки той на плечи, ловя пальцами зажимы, усталость и напряжение, стараясь согнать его. Но тут же ее запястья оказываются пойманными сухими цепкими пальцами и отведены в сторону, с той же нежной мягкостью, с которой Андреа прикасается, но с особой настойчивостью, неприступностью. Энди не задает вопросов, знает — бессмысленно. Делает чай, обдавая кипятком, лежащий в чашке чайный пакетик с разноцветной этикеткой на веревочке. Что-то намешано-травянисто-душистое смешивается с пряным запахом, исходящем сегодня от Миранды, к шее которой так и хочется прикоснуться языком, затем губами, оставляя синевато-красные следы-метки, да только снова нельзя. — Патриция заболела, — ни с того ни с сего сообщает Миранда. — Попросила Эмили, — вздыхает, — отвести ее ко врачу, но у самой Эмили какие-то проблемы со здоровьем. Андре-а, — поднимает глаза на вставшую напротив девушку с двумя чашками в руках, — когда вернешься с показа, найди мне новую ассистентку. У тебя будет четыре дня. — А если не найду? — ставя чашки на стол и чуть расплескивая кипяток себе на пальцы, ойкнув, уточняет Сакс. Миранда отвечает взглядом. Понятным. Колким. — Быть поближе к тебе, — подвигает стул и усаживается напротив Пристли, — мне, безусловно, хочется, но как же статьи? — У тебя будет две работы. — Но это невозможно! — всплескивает руками, расплываясь в улыбке, ловя, ощущая примирительно-нежный, теплый взгляд главного редактора, прижавшей чашку к губам. — Так найди мне новую помощницу. Это-то для вас, Андре-а, выполнимо? — Ненавижу, когда ты говоришь таким тоном. — Правда? — звякает посудное стекло касаясь столешницы; запястье Миранды спокойно ложится рядом, а взгляд все так же не отрывается от карих глаз Энди. Андреа не говорит, она встает, приближается и касается своими губами теплых и влажных губ Пристли, пальцами проводя по предплечью. Тянется, льнет, ловя губами привкус геля для душа на шее, касаясь языком, чуть-чуть зубами приятной, любимой кожи. Через сколько Миранда предпочтет покинуть ее дом отвлекшись на собаку, детей, собственные мысли, Книгу? Через сколько химера, — скользит пальцами по плечам, снимая махровый белый халат, полюбившийся Пристли в ее доме, оставляя его в районе груди, опускаясь поцелуями, влажными следами сначала к ключицам, а потом ниже, — их маленькая, волшебная идиллия закончится? Продолжится ли она после показа Вествуд или Энди вернется, — отчего-то это чувство прочно застревает в межреберной клетке, поднывая, подвывая сибирскими белыми ветрами, — и все окажется сном, странной фантазией, неповторимым прошлым? Почему-то нет того детского предвкушения праздника-поездки, трепета сердца, когда бегущая по венам кровь становится будто бы разноцветно-возбужденной. Есть серое, тягучее, липкое предчувствие, которое не убирается, не прячется в пыльный паутинный шкаф даже, когда сухие пальцы Миранды проникают внутрь разгоряченного, ожидающего тела. Андреа выгибается, ловит воздух как-то по-рыбьи хлопая губами, запуская пальцы в платиново-белые волосы Пристли, но даже это не убирает, не изгоняет из крови пепельного ощущения надвигающейся беды. Она стонет, извивается, почти теряет равновесие, пульс стучит, колотится в горле, язык облизывает высохшие треснувшие губы, звякает посудное стекло, когда девушка, вцепившись в стол, невольно толкает его в такт движениям пальцев внутри нее. Мобильник Пристли недовольно ворочается на комоде в прихожей, заставив прерваться, оборвать мягкое течение вечера. — Значит, ты не просто трахаешь своих вобл, ты еще и по ресторанам их водишь, — зло усмехается в трубку Томлинсон. Пристли ничего не говорит, прищурив, сузив глаза смотрит сквозь стены, представляет его образ, лупит, ломает, вырывает из него все кости, крошит их в пыль. — Ты серьезно встречаешься со своей этой… — он заминается, явно потирает переносицу, — Амалией? Эмити? Как там зовут твоих нескончаемых девок? И как отнесутся твои дочери, когда узнают, почему мать не находится в кругу семьи в этот вечер? Почему они вынуждены проводить вечера с няней, а не с любимой мамочкой, которая, как сама же утверждает, их безмерно любит, но, ой, какая жалость, слишком занята на работе, — он делает мультяшно-издевательский тон. — Их любимая мамочка занята не работой, а другой девкой, которая еще и в несколько раз моложе нее самой. Что они скажут? — Не впутывай сюда близняшек, — вьющейся змеей шипит Пристли, окончательно стряхивая с себя ставший ненавистным халат. — Я? — хмыкает Стивен в трубку. — Не я хожу в китайские рестораны с подружкой на одну ночь вместо того, чтобы быть с детьми. Может теперь ты поймешь, почему они выбирают меня? — Только посмей! — под потерянный, понимающий, но до бесконечности разочарованный взгляд Энди, надевает белье, затем блузку, пиджак, перекладывая и прижимая телефон то левым, то правым плечом. — Ты знаешь, Миранда, что может меня остановить. Я сделал тебе подарок, сделай и ты мне. — Ублюдок! — И я тебя всегда любил, моя дорогая бывшая жена. Она отмахивается от пытающейся ее останавливать, задавать вопросы, увязываться следом Сакс, она отталкивает, почти злобно, почти жестоко ее в сторону, обувается и, схватив сумку, поспешно уходит из квартиры, оставив девушку на пороге, ловить уносящуюся прочь тень. Один день Рейс в Париж через двадцать с половиной часов, Андреа сидит в кухне, допивая третью чашку крепкого безвкусного чая, набирая и стирая сообщения, которые так и не отправит, так и не задаст важных и нужных вопросов. Ей хочется, жаждется отменить к чертовой матери поездку, схватить машину, рвануть к дому Миранды, поговорить с девочками, с их няней, с кем угодно, только бы остаться вместе, только бы больше никогда, черт его возьми, никогда не расставаться. Она ломается, крошится тонким весенним льдом; совсем не может спать, есть. Крайне рано, убийственно рано выезжает из дома, поймав такси катается по округе, так толком и не собрав вещи, просто напихав что-то в дорожную сумку; добирается до Элиас-Кларк к семи утра, отпирая свою машину, забрасывает туда сумку, идет в «Старбакс», берет горький американо, выпивает, ощущая вздувшиеся вены, напряженное, перекаченное, перемученное сердце, что теперь колется, стучится, жмется. Кашляющая Эмили вместе с ней в лифте, ее нос распух и раскраснелся от постоянного высмаркивания в бумажные платочки; тушь слегка скомкалась и собралась во внешних уголках глаз. — Добилась своего все-таки? — фыркает рыжая в сторону Энди. Уставший от бессонницы и нервов мозг не сразу схватывается за слова, несколько раз катает-болтает их в своих нейронах, только потом перекодирует, доставляет, анализирует. Только Эмили не дожидается, когда случится чудо и старый процессор «Андреа Сакс» соизволит переварить ее первую фразу: — Постель Миранды, показ в Париже. — Какая постель? — меланхолично спрашивает девушка, шестеренки в голове не смазано скрипят и почти не вращаются. — Только зеленый «порше» с отвратительной механической коробкой передач, куча работы и… — замолкает, обрывает себя, чуть не выдав свое основное задание после возвращения. — Что ты прикидываешься? Все уже знают, что ты спишь с Мирандой! — Кто эти «все»? С чего они это вообще взяли? То, что ты раздевалась перед мисс Пристли не значит, — Энди с удовольствием замечает, как ползет и белеет и без того болезненное лицо Эмили, — что другие делали так же. Я думала, — когда двери лифта распахиваются, продолжает Андрея, делая шаг к выходу, — ты хоть чуть-чуть умнее, чем кажешься, а оказалось — наоборот. Ее колотит как при сильнейшей простуде, руки не способны спокойно держать ручку; она отвечает невпопад на приветствия и вопросы коллег, благодарит за пожелания хорошей дороги и совсем не слышит иных слов-фраз-реплик в ее сторону. Миранда в «Подиуме» так и не появляется. До вылета остается пять часов, Андреа заказывает такси, чтобы не искать несколько часов парковочное место и не переживать, что ее развалюху кто-то зацепит. Наверное, Миранда права: нужно менять и квартиру, и машину, а не ограничиваться починкой печки. Она представляет, рисует себе в голове что-то вроде зеленого «порше», только повыше и, о боже, не на механике. Из головы не выходит, не выбрасывается ядовитая ревность Эмили. Энди кажется, что та просто так, в тщетных попытках задеть, поддеть говорит все это, а потом вспоминает, словно вспыхивает красной лампочкой в голове слова, сказанные Найджелом. Она настолько погрузилась, нырнула на недосягаемую глубину в свои чувства, что совершенно потеряла бдительность, — расхаживала в аквалангистском костюме у всех на виду, а потом поражалась, откуда им известно, что она занимается подводным плаванием. А Миранда? А Миранда даже не позвонила. Миранда просто растворилась во вчерашней ночи, оставив ощущение пальцев внутри, оставив чувство незавершенности. Андреа заново собирает сумку. Заставляет себя забыть, вычеркнуть, выкинуть из головы все то, что происходит. Погрузиться в работу. В показ, в мысли о Вивьен, о панках, их культуре. Расчесывает волосы, про себя возмущаясь на противно сигналящего вот уже добрых минут десять автохама под окнами. Любопытство, намешанное с чувством злости, досады и страха берет верх, швырнув расческу в комнату на диван, она проходит к окну в кухне и замечает под окнами зеленый «порше», выдающий какую-то несуразную мелодию своим клаксоном. Заблудившееся в серых сухих ветвях сердце, напрягается, вытягивает нервы, бьется, искрится, возвращая ощущение детского праздника, вкусного карамельного предвкушения небывалой сказки. И Энди, забыв и сумку, и ключи от квартиры, вылетает на улицу, подбегает к машине и безумно, безусловно радуется, восторженно хлопает в ладоши; а потом, опомнившись, летит обратно, перепрыгивая через ступеньки, за своими вещами; и плевать на высокие шпильки Givenchy, облегающую черную кожаную юбку, что словно трещит по швам от таких юношеских прыжков дикой лани. Она касается, скорее накрывает своими губами губы Миранды, быстро, но достаточно, чтобы сердце ухало разбуженной совой, а в голове стучало, словно било в горн облезающей радостью. Как старая рама с облупившейся краской — нет времени чтобы шкурить и заново красить. Нет возможности сказать это чертово: «Давай я никуда не поеду, давай просто убежим, побудем вдвоем, а потом, потом непременно все решим, изменим, исправим?». Им не по пятнадцать. Миранда никогда не пойдет на нечто подобное и Энди лишь молча слушает, чувствуя, как рассыпается рассохшаяся внутри радуга, как ребенок с грустью распаковывает нежеланные подарки. Их время — те несколько минут дороги до аэропорта, что пролетают как один миг. Пристли ничего не говорит ни про звонок ублюдка, ни про то, что делала сегодняшним днем, пока Андреа снова, черт возьми, в очередной раз выламывалась изнутри, забрасывалась кофе, бессмысленными разбегающимися в глазах статьями в старых журналах, попытками сосредоточиться на работе. Пристли говорит о Вивьен, о моде, о Джастине, каком-то там Эндрю чего-то там, даже о Патриции, которой, кажется, становится хуже. — Девочки очень любят собаку. — А я люблю тебя! — кричит внутри неуслышанная, загнанная маленькая Энди. — Обязательно, Андре-а, когда вернешься, найди мне нормальную помощницу. — Обязательно, — глотая комок промокшей застрявшей в горле золы от сгоревшей, рассыпавшейся радуги, кивает девушка. — Буду скучать, — на прощание говорит Миранда, а Энди лишь кивает, потому что для нее «скучать» не просто слово, для нее «скучать» это целая жизнь, целая вечность, затянутая вокруг шеи колючей проволокой. Сакс забирает сумку, готовит билеты, как-то неловко взмахивает рукой и проходит в здание аэропорта.