Луноворот. Он и его кот

      Мицуки озирался по сторонам, узнавая и не узнавая местность. Инарису, столица Страны Звука, в прошлом была заурядным аграрным городком в долине, окружённой лесистыми горами. Их очертания нисколько не изменились: вон выгнувшаяся рогом Воловья гора, в пещерах под которой он когда-то бился с Логом, левее — величественная Пастушья, где на заливных лугах пасли скот, но во времена Мицуки эти скалы облюбовали дельтапланеристы. Сейчас не наблюдалось ни дельтапланов, ни канатных дорог, видимо, на склонах опять раскинулись пастбища, как и много веков назад.       На востоке золотились склоны равнобедренного треугольника Рассветной кручи, раньше белой от парников и теплиц, в которых специальные механизмы выращивали клубнику, томаты, яблоки и зелень. Сейчас теплиц не было. Нехорошие предчувствия нарастали снежным комом. Мицуки спрятал ладони в растянутых рукавах изодранного юката, но привычный жест не успокоил. Может, он ошибся, и вокруг не Инарису? Но нет, справа мелькнуло знакомое рукотворное озеро, правда, без катамаранов и городского пляжа. Следом, за поворотом, должен был показаться ипподром, открывшийся совсем недавно, но вместо него громоздились, судя по запаху, свинарники. Через пару минут будет главный вокзал.       Мицуки ещё раз проверил, все ли вещи собрал, потёр переносицу, чтобы не чихнуть — совсем расклеился после пробуждения. И выпрыгнул за борт, приземляясь на руки и ноги. Посадка получилась жестковатой, но он сумел амортизировать её чакрой. Уже неплохо.       В прежнем многолюдном Инарису его прыжок уже бы заметили. Пассажиры на трамвайной линии или разношерстная публика, что всегда трется возле стеклянного, устремлённого ввысь выставочного зала. Но сейчас ни трамваев, ни выставочного комплекса не существовало. Мицуки припустил через пустырь к знакомому парку, хоть тот остался на своём месте, правда, поражал неухоженностью. Не снижая скорости, выскочил около беседки на смотровую площадку. Здесь они с Карин первого апреля этого года ели фисташковое мороженое, слишком приторное для рецепторов, рядом цвела аллея сакур, а Карин придерживала широкополую каса, чтобы её не сдуло ветром. Мицуки тогда сопровождал спутницу на открытие ипподрома, которые столь популярны в северо-западных странах. И для посещения которых женщинам обязательно иметь при себе головной убор и платежеспособного спутника. Карин выцарапала, кого смогла, из лаборатории, а именно приехавшего на выходные Мицуки.        «Вот оно, счастье… — блаженно жмурилась она, подставляя лицо ветру и глядя вниз, где раскинулся современный город. — Мирное время… Когда-то здесь всё было иначе! А запах какой… весной пахнет!»        «Лошадиным навозом», — уточнил Мицуки.        «А я люблю лошадей и вообще зверушек, Джуго заразил. И ты, вроде. Ты же котика завёл. Я ему в подарок прикупила симпатичную безрукавочку с моном Узумаки, чтобы не мёрз конохской зимой».       Она явно перепутала кота с собакой декоративной породы. Но так как этот жест был от чистого сердца, Мицуки тактично смолчал, лишь уточнил:        «Благодарю. Ввиду наличия у кошек бо́льшего количества конечностей, чем у людей, надеюсь, что безрукавка так же безноговка и бесхвостовка».        «Ты от Суйгецу нахватался зубоскальства? Ладно, мороженым ты меня угостил, теперь пойдём, сделаешь за меня ставку. Мне рыжая лошадка понравилась, красивая, буду за неё болеть!»        «Разве так прогнозируют возможного победителя?»        «Именно так! У меня чуйка!»       Захотелось вернуться в то время, хоть Карин тогда и спустила всё его месячное жалование.       И может, не стоило бросать своего кота на произвол судьбы? Ему могло стать плохо после вакцинации, а через две недели делать повторную. Микадзуки, конечно, предпочитал полубродячую жизнь, но всегда знал, что достаточно прыгнуть на балкон, толкнуть лапами дверь, и вот уже внутри ждут тепло, миска чистой воды на кухне и пакет корма с прорезанной в боку дырой. Но кто позаботится о коте теперь, в мире, где всё так изменилось?       В новой реальности вместо расчерченного по линейке мегаполиса простирались рассыпанные вразнобой сельские домишки и квадраты залитых водой рисовых полей. До Мицуки долетали запахи застоявшейся воды, тины и гул мошкары.       Повесив голову, он обогнул парк, вышел к вокзалу, от которого осталось одно покрытое жёлтой штукатуркой старенькое депо. В родной реальности там размещался музей, но здесь депо явно выполняло рабочие функции. Наверху серели облупившиеся буквы: «Страна Рисовых Полей».       Вот, значит, как. Не Страна Звука. Страна Рисовых Полей.       Самочувствие, и физическое, и моральное, стремилось к нулю. Мицуки покосился на лавочку, но понял, что конечности настолько затекли, что лучше пройтись, невзирая на тяжесть в голове и ноющую рану под коленом, сбивающую походку. И в очередной раз поразился, насколько люди слабые существа.       Если бы он мог работать с чакрой, как раньше! Согрелся бы, притупил чувство голода и жажды, стимулировал иммунитет. Но пока совладать с внутренней энергией не получалось: слишком непослушная, резкая, с явным перекосом в Ян. Изначально такие трудно обуздывать, зато после это окупается мощью техник и хорошим резервом.       А Мицуки привык работать тоньше. По нескольким фронтам: этот поток на преобразование чакры в Стихию, этот — одновременно на спрессовку энергии в острое лезвие или в вихрь, в зависимости от техники. Как любил повторять родитель, глупо забивать гвозди микроскопом. И чакра Мицуки всегда обновлялась, она была сродни природной, синтезировалась из окружающей среды, отдавая отработанное и излишки обратно.       В животе заурчало, сбивая с мысли. Проклятье!        «Я тебя вчера кормил! — возмутился Мицуки. — Что за наказание! Неужели снова надо? Никаких денег на тебя не напасёшься! Не урчи, не позорь нас!»       Но на Мицуки не обращали внимания. Такой же запыленный, неказистый и плохо одетый, как и все попадавшиеся навстречу селяне, измученные тяжким трудом и припекающим солнцем: небо прояснилось, что особенно тошно после дождя, так как испарения висят в воздухе влажным душным одеялом.       Вспомнилось, как в глубоком детстве он прятался в шкафу, где в темноте уютно пахло ветхими свитками, а в плохо прикрытые створки поддувал холод из кондиционера. А в кабинете, за столом, беседовали родитель и Джуго, который только вернулся из Страны Земли и отчитывался, как подарил даймё Фуума-сама коконы редкого вида шелкопрядов. Исключительно дружеский жест.        «Глава Фуума подписал наш совместный проект?» — шелестящим голосом спросил родитель.        «Да», — зашуршали бумаги. Мицуки завораживала речь Джуго: максимально лаконичная и информативная. Самому Мицуки при появлении на свет записали в речевой центр всевозможные языковые конструкции, но ему куда больше нравилось, когда люди умели через малое выразить многое. А обилие малоупотребительных слов порой только мешает, так как собеседник тебя не понимает, в чём убеждаешься при разговорах с Суйгецу.        «Ещё бы Фуума-кун не согласился, — захихикал в обычной манере родитель. — Помнит, кто сделал остатки его клана правящей династией Страны Звука. Легко манипулировать теми, кому важны мишура и титул, даже если фактически за ними ничего не стоит».        «Зато топор войны закопан».       Мицуки знал правящее семейство Фуума. Они иногда являлись на аудиенцию, когда он прятался под потолком на балке, и от них вечно пахло феромонами насекомых. Куда делся даймё из предыдущей династии, никто не уточнял.        «А это что такое?» — понизил голос родитель. Его спокойная и недвижимая, как холодная ноябрьская вода, чакра недобро сгустилась.       Мицуки инстинктивно напрягся.        «Панды, — предположил Джуго. — Я на миг оставил документы без присмотра. Ума не приложу, когда он успел».       Тут и успевать было нечего. Мицуки просил, чтобы Джуго показал ему фотографии фениксов и панд из Страны Земли, а тот ушёл делать инъекции и чистить плащ. Мицуки его ждал-ждал, не дождался и от нечего делать нарисовал панд на обороте листов, которые лежали в дорожной сумке. А Джуго всё не приходил, зато под стеллажом мелькнул Полоз песочный, и Мицуки ускакал его ловить.        «И как Фуума-кун отреагировал?» — голос родителя раздражённый.        «Засмеялся. Поздравил, что у вас появился младшенький. И что у него самого орава из семи сорванцов. Детей он любит, но порой вешается. Рисунки подтолкнули его оставить подпись. Не шелкопряды. И не дело с контрабандой».       При Фуума в Инарису расцвели инновационные центры и высокотехнологичные производства. Да, Институт профессора Катаске разрабатывал протезы и нинджеты, но материал для них, особенно искусственные нейроволокна и биокомпозиты поставляли из Инарису. А ещё отсюда экспортировали обогащённую минералами воду.       На площади перед храмом Инари по-прежнему бил из-под земли источник. Но если Фуума построили вокруг бювет, провели водопровод, чтобы хватило всем желающим, в этом Инарису остался прежний родник, обнесённый камнями, с болтавшейся рядом на цепочке жестяной кружкой. Мицуки прикинул, сколько людей, не проходивших диспансеризацию, пили из этой кружки, и его передёрнуло. Он зачерпнул воду и обрадовался, что вкус остался тем же: железистым, солоноватым, с редкими пузырьками газа. Жажда мучила, но Мицуки ограничивал себя, ещё не хватало схватить диарею — наверняка этот ЖКТ не приучен к минеральной воде. Новому слабому телу нельзя доверять ни в чем.       Умылся, повздыхал и упрямо направился к возвышавшейся на севере Трёхглавой горе. Каждый день, с восьми утра до десяти вечера, из Инарису туда по натянутым тросам поднимались вереницы вагончиков, но это осталось в другой жизни. Здесь пики Трёхглавой, кажется, необжиты.       Пришлось восходить по извилистой тропе пешком. Когда затхлость рисовых полей осталась внизу и позади, Мицуки наконец окунулся в свежесть прозрачнейшего горного воздуха, наполненного мёдом цветущих лугов и сладостью дикой сирени. Отчаянно надеялся на его пресловутый лечебный эффект, а ещё на целебную силу знаменитой минеральной воды, благословлённой самим божеством Инари. Не нравилась ему заложенность в области переносицы, из-за которой тяжелела голова, а ещё густой щекочущий налёт в горле, не болезненный, но раздражающий, вызывающий глупое желание вычистить его зубной щёткой. Не получится и вряд ли поможет.       Скоро тропа сошла на нет, сменившись нехожеными зарослями орешника, и не осталось никакой надежды, что сейчас они расступятся и откроют вид на Деревню Скрытого Звука, раскинувшуюся на трёх вершинах.        «Суйгецу, подожди! Нам необходимо продолжить тренировку по кендзюцу!» — всплыл в памяти собственный голос, когда-то звеневший по этим склонам.       Мицуки замер. Это было незнакомое ему воспоминание. Память о детстве после препаратов родителя, вызвавших амнезию, не вернулась в полном объёме. Некоторые кусочки приходили, когда Мицуки очень напрягался, пытаясь ухватить ускользающие воспоминания за хвост, другие возвращались спонтанно, и им он особенно радовался. Но цельная картина из обломков мозаики так и не склеилась.        «Считай это тренировкой на равновесие!» — в мыслях раздался ответ Суйгецу. А вот и он сам возник перед внутренним взором, на шатком велосипеде. Суйгецу петлял между оружейными лавками, что расположились прямо там, где сейчас находился Мицуки.        «Весьма сомнительно! — ответил Мицуки из воспоминаний. Он судорожно цеплялся за дрожащий руль, яростно крутил педали, но всё равно плелся в хвосте. Он ехал стоя, потому что не доставал до сиденья, значит, ему немного лет. Взятый в прокат велосипед вихлял из стороны в сторону. — Родитель приказал перевести меня с боккэна на настоящий затупленный клинок».        «Рано тебе ещё! Я мастер кендзюцу, мне виднее, к чему ты готов, а к чему — нет. Так что молчи, малёк, и тренируй равновесие».       Они вырулили на улочку с двухэтажными домами на две семьи. В вечерних сумерках зажигались оранжевые фонарики, натянутые между дворами. Разряженного воздуха быстро работающим лёгким не хватало. Но именно из подготовленных в среднегорье шиноби выходили лучшие бойцы.        «Не отставай! Иначе пропустим весь поединок! Говорят, соискатель на место в Отогакуре родом из Кири! Ученик откинувшегося Мечника Тумана, шарашит одновременно двумя клинками, если не брешет! Надо бы глянуть на этого братана и заценить, отметелит его Юкимару или нет! Лучше бы, конечно, это была сестричка, тогда бы её проверяла Гурен. Женские бои в грязи — это самый сок! Ну зато ты посмотришь, что такое настоящее кендзюцу».       Юкимару-сан занимался бумажной волокитой, управленческими делами Отогакуре и, так сказать, связями с общественностью. Он же инспектировал новичков, которые по тем или иным причинам искали приют в Скрытом Звуке. Задания зачастую были трудными, деликатными или грязными, Мицуки держали от этого подальше, но сложно что-то утаить от ребёнка, который всю жизнь крутится в лаборатории. К Отокаге приходили только когда дело дурно пахло, когда не хотелось привлекать шиноби пяти великих деревень, боясь огласки. Орочимару был истинным Каге — Тенью, что действовал в тени и из тени. Но играть в политику и экономику ему слегка надоело, он всецело отдался науке, делегировав остальные полномочия Юкимару-сану. И тот зарекомендовал себя с лучшей стороны, отбирая в подчинение самых надёжных из желающих. Зло, что борется с ещё бо́льшим злом, почему-то должно было быть элитным, хладнокровным и уравновешенным. Откровенные подонки в Отогакуре не задерживались, куда-то пропадали, а родитель на некоторое время переставал жаловаться на нехватку добровольцев для экспериментов.       Суйгецу врезался в чужой забор и загремел на землю. Всё-таки велосипеды — достижение инновационное, но крайне неудобное!        «Не вписался?» — услужливо поинтересовался Мицуки, глядя, как растёкшийся лужей Суйгецу снова собирается в самого себя. И широко улыбнулся — Суйгецу сам учил его улыбаться. Но в этот раз тот почему-то обиделся:        «Это не я не вписался! Я правильно ехал, это угол не там стоял!»       Мицуки пожал плечами и умчал вперёд по велосипедно-беговой дорожке посёлка, где на лужайках исследователи ниндзюцу устраивали мозговые штурмы, а боевики оттачивали навыки на полигонах под свист сюрикенов и лязг кунаев. Однажды бразды правления Скрытым Звуком перейдут к Логу, когда родитель окончательно решит погрузиться в исследования. А Мицуки, младшее дитя, должен сам выбрать путь, основать свой дом и жить отдельно, как испокон веков заведено в традиционных семьях. Но можно ли их семью назвать традиционной? А тем более — семьёй? Воспоминания прошлого сна тревожно закопошились в сердце. Мицуки снова чихнул. Да что ж такое!       Слева вспорхнул фазан и взмыл в воздух с криком. Мицуки отшатнулся и проехался вниз по склону. Затормозил у обрывистой кромки, с замиранием сердца слыша, как далеко внизу ударяются потревоженные камешки. Обернулся на отроги Трёхглавой. Без толку подниматься выше, Мицуки давно находился на уровне, где начинался Скрытый Звук, но вокруг по-прежнему простирался корявый густой подлесок.       Значит, осталось обогнуть правый пик и выйти на северные склоны. Миновать ущелье, по которому течёт река, и оказаться у центральной лаборатории. Раньше, до появления поездов и фуникулеров, до жилища Орочимару пешим шагом удобнее всего было двигаться от верховий реки Нака и дальше, следуя Гремучему ущелью, в обход Инарису и Отогакуре. Знал бы Мицуки заранее, выбрал бы именно такой маршрут. Окрестности по-прежнему оставались знакомыми, но непривычно дикими. И Мицуки вдруг остро ощутил своё одиночество. У него отняли близких людей, а теперь места, которые он с натяжкой мог назвать домом. Этот мир словно издевался, проверяя на прочность. И исчезновение понятий родины и самоопределения, которые раньше казались Мицуки просто словами, имеющими значение для общества, но не для него, неожиданно отозвалось грустью. Может, дело в неправильной работе эндокринной системы? Это тело подвержено гормональным всплескам и, как следствие, перепадам настроения, может, в родном Мицуки так бы не переживал?       Хотя кого он обманывает? За друзей он тревожился в полную силу чувств. Окончательно встроился в социум? Корректно ли так утверждать?       И какое это имеет значение сейчас?       В пять часов вечера он добрался до Гремучего ущелья. Природа и раньше казалась здесь обманчиво-нетронутой. Не так-то просто заметить подвесной мост или горящие в любое время суток окна верхнего яруса лаборатории. Оборудованный по последнему слову техники исследовательский центр внешне успешно мимикрировал под покинутое убежище; главный вход, выполненный в старинном стиле с воротами-ториями, на деле вёл в тупиковый конференц-зал, ведь посвящённые пользовались другими выходами; а наблюдатели-шиноби из Конохи делали вид, что наблюдают, на самом деле давно живя своей жизнью, обзаведясь семьями в Отогакуре и Инарису и играя по выходным в маджонг с Суйгецу.       Но пусть не лаборатория, пусть хоть одинокая сторожка отшельника-натуралиста Орочимару! Пусть он выйдет навстречу! Пускай бы даже со своими детьми: здешними Логом и Мицуки, непохожими на себя, хоть в трико семейства Ли!       Хоть кто-нибудь!       Вон на том пригорке шестилетний Мицуки стоял босой и полураздетый под падающим снегом. Раньше он понятия не имел, воспоминание чего это было, тренировки или наказания, теперь же, опираясь на позавчерашний разговор с Карин о его простудах аутоиммунного спектра, догадывался, что родитель таким образом проверял работу защитных систем организма после устранения проблем со щитовидкой.       Тот эксперимент сорвал один из шиноби Конохи, подхвативший Мицуки на руки и унёсший в наблюдательный пункт, оборудованный в стиле Облачного «шале» — Ямато-сан любил пробовать разные архитектурные направления. Там Мицуки отогрели в тёплой ванной, усадили у очага, даже пытались напоить чаем, от которого пришлось отказаться, так как время вечернего приёма пищи не наступило. А Ямато-сан подарил ему вырезанную из дерева птичку неопознанного вида.       Родитель всё-таки довёл до конца тот эксперимент, на сей раз без чужих сердобольных глаз, внутри морозильной камеры. Но о его результатах у Мицуки не осталось воспоминаний.       А теперь не осталось ни лаборатории, ни того шале. Вокруг простиралась дикая природа, дышавшая первозданной тишиной. И не было ей никакого дела до Мицуки. И никому не было, раз даже гревшаяся на камне Гадюка обыкновенная при виде незнакомца скрылась в траве.       Он ничего не сказал. Никого не обвинил. Постоял на месте, позволил себе шмыгнуть носом (нос ли у него закладывало или он всхлипывал?) и поплёлся прочь.       Бродить в горах не имело смысла, но куда идти дальше, без гроша в кармане и без цели в жизни?       Повторить путь родителя? Поднять эту аграрную страну и превратить её в процветающий научно-исследовательский кластер? Орочимару за что-то выбрал именно это место новым домом. Но разве у Мицуки есть столько сил? Разве он имеет право задерживаться в этом мире?       Перед ним лежала Окружная гряда, где Джуго учил его охотиться и выживать, а ещё управлять ветром. Местность изрезали u-образные долины, которых раньше не существовало. Сель сошла? Лавина? А вдали над тёмными скалами плыла в небе вершина Драконьей горы. Но раньше у неё была кипенно-белая шапка, похожая на облако, а сейчас вершина раздробилась, словно разорвалась изнутри, а ледники посерели. И Мицуки догадался, что Драконья гора, по сути бывшая спящим вулканом, проснулась, а изрезанные долины образовались от потоков лавы. Может, поэтому здесь нет лаборатории? Родитель предпочел переехать?       Но почему проснулась Драконья гора? По всем признакам не должна была, её активность прошла тысячелетия назад, ещё до Кагуи. Из-за слишком близкой Луны?       На дне ущелья Гремучая река дробилась водопадами. Давно хотелось вымыться, постирать одежду, да хоть рот прополоскать! По дороге вниз кстати подвернулся камень с естественной выемкой, в таком будет проще кипятить воду, чем в бамбуковых стеблях, а ещё Мицуки разленился и отправил своего клона на поиски чего-нибудь съестного — пустой желудок сводило болевыми спазмами. Следовало жить дальше, он не имел права раскисать, ведь никто не протянет руку помощи и не пожалеет.       На берегу обнаружился сухой грот, откуда Мицуки выгнал лягушек. Собрал хворост, разложил камни, которых на берегу множество, сгрудил горкой птичий пух и щепу, высек над ней сюрикенами искры, добился того, чтобы трут начал тлеть, осталось его раздуть и поджечь растопку. Живой огонь, добытый своими руками, согревал не только тело, но и душу. На миг почудилось, что по другую сторону костра сидят Боруто и Сарада и громко спорят, вдоль или кубиками резать собранные грибы. Мицуки, как обычно, голосует за Боруто, тот победно улыбается, а потом шепчет Сараде, что зато она вкуснее всех заваривает чай. Сарада едва заметно краснеет под очками, в сердцах машет рукой и придвигается вплотную, чтобы помочь нарезать грибы. И теперь уже Боруто на миг теряется, а потом нарочито громко спрашивает у Конохамару-сенсея травы, специи и соль, которые у него всегда припасены. А Мицуки улыбается непонятно чему, наблюдает из первых рядов за их брачными играми, но помалкивает, потому что если опять озвучит очевидное, друзья разворчатся.       Погружённый в воспоминания, он постирал одежду, развесил сушиться у огня, затем направился к водопадику. Горные потоки всегда холодные. Он ёжился от обжигающе-ледяных брызг уже на подходе. Ноги, погружённые по колено, коченели, и приходилось переступать с левой на правую. Рану щипало и драло, странно, она же вроде затянулась, не была открытой? Но сравнивать Мицуки не с чем — раньше его повреждения зарастали моментально. Наконец он усилием воли загнал себя под водопад, чтобы через минуту выскочить, как ошпаренный. Зуб на зуб не попадал, ветер, гуляющий по мокрой коже, выстужал последние крохи тепла. Мицуки кое-как вымылся уже на расстоянии от водопада, протягивая руки и набирая полные горсти морозной воды, которые затем плескал на себя, каждый раз вздрагивая. Мечтал скорее оказаться на суше и растереться большим махровым полотенцем до красной кожи, но полотенца не было.       Когда он посчитал, что счистил достаточно грязи и пота, выбрался на берег. Мыть голову было выше его сил, он только взлохматил мокрыми пальцами волосы и крупно задрожал. Дрожь продолжала бить, пока он отогревался у костра и сушил одежду Стихией Ветра, едва не подпалив над пламенем многострадальное юката. Но даже одежда не согрела, Мицуки обхватил себя руками и никак не мог найти места потеплее. Чихать уже не хотелось — нос заложило. Зато получилось закашляться.       Вернулся клон с охапкой грибов. Надо же, только что вспоминал ту походную грибную похлёбку с корнями лопуха по рецепту Конохамару-сенсея! Может, сознания оригинала и клонов синхронизируются? Расспросить бы Боруто… Мицуки вот никогда не увлекался теневым клонированием — слишком затратная техника, но сейчас она шла как по маслу.       Грибы он вымыл, почистил, пытаясь согреться в движении, но не помогло. Набрал воды в тот самый подобранный валун с выемкой, высыпал грибы, а после стал нагревать на огне камешки, брать их палочками и бросать в воду, чтобы она со временем закипела. Клон помогал, Мицуки не стал его развоплощать, почему-то иллюзия присутствия успокаивала. Оба молчали — разговаривать было не о чем. Украдкой Мицуки оценивал свою новую внешность, привыкая и одновременно ужасаясь бродяжному виду. Растрёпанный, с опухшим носом и покрасневшими глазами. И всё-таки кого-то ему этот парень, Шиначику, напоминал…       Грибная похлёбка получалась совсем не такой, как у Конохамару-сенсея. То ли в специях и соли было дело, то ли в отсутствии корней лопуха, то ли в чём-то ещё. Но вода не золотилась, а бурела, грибы чернели, а на вкус варево жутко горчило. Он проглотил совсем немного, а так как выливать было жалко, распорядился, чтобы клон доел. Интересно, передастся ли чувство насыщения? В подсумке завалялся сухпаёк, его Мицуки и сгрыз. Попутно обнаружив, что ему больно глотать. Горло словно расцарапывало изнутри, он положил ладонь на шею и вздрогнул от ледяных пальцев. Яростно потёр руки, разгоняя кровь, а потом прикоснулся ко лбу клона. Температура под тридцать восемь градусов. Вот почему голова мутная, а апатия пригвождает к земле. Час от часу не легче.       В вечернем сумрачном небе раздался стрёкот. Мицуки не придал ему значения, мало ли как изменённый слух воспринимает сверчков. Но стрёкот нарастал, поднялся ветер, а после в глаза ударил яркий свет прожекторов. Клон от испуга исчез с характерным хлопком, во рту разлилась фантомная горечь похлёбки. Мицуки запрокинул голову, прикрывая рукавом глаза — сверху повисла странная махина, над которой крутилось нечто напоминавшее расенсюрикен — он видел эту технику Седьмого, когда Сарада, желающая подать прошение о смене команды, потащила их на полигон, где проводил сборы Хокаге. Как давно это было…       — Оставаться на своих местах! — раздался голос, изменённый громкоговорителем. — Чакру не использовать! Повторяю — оставаться на своих местах!       Мицуки понял, что надо бежать. Подхватил с земли подсумок, кинулся в сторону, пятно света, как приклеенное, двинулось следом. Мицуки был как на ладони. И скрываться вдоль русла реки — слишком очевидный выбор. Он кинулся к звериной тропе, по которой спустился сюда. Дыхание сбилось, зрение в потёмках подводило, руки и ноги срывались. Из-за лихорадки чакра расползалась, не концентрировалась в ступнях. Пару раз он шлёпался на землю, пытаясь удержаться за камни, опять изгваздавшись с ног до головы. Закашлялся.       Свет выхватывал его вновь и вновь, сверху раздавались оглушающие слова, но Мицуки не слушал. Что-то громыхало, свистело мимо. Из скалы под ногой высеклась искра. Какое-то ниндзюцу?       Мицуки ухватился за выступающий корень, перекинул тело через каменный гребень склона, вжимаясь в выветренную ложбину под ним. Раненую ногу прошило болью, нависший сверху скальный козырёк заскрипел. Свет скользнул рядом и ушёл выше. Зашарил по склонам, но Мицуки уже потерял. Он пролежал так какое-то время, слушая бешеный пульс в ушах. Стрёкот затих. Мицуки высморкался, перевёл дыхание и кое-как выкарабкался наружу.       Река осталась далеко внизу. Бежать следовало к левому пику Трёхглавой, там раскинулась сеть подземных пещер, где можно прятаться бесконечно. Он бросился сквозь заросли подлеска, почти стелясь по земле, пытаясь скрыться в тенях. Передвигаться по верхушкам деревьев опасался: и нога могла подвести, и голова была слишком чумной.       — Шиначику! — незнакомый мужской голос.       — Шиначику! — ещё один. — Не беги, не бойся! Зла не желаем! Мы свои!       В этом мире у него не осталось своих. Мицуки, обдираясь, скатился под разлапистые ветви можжевельника, сжался в клубок. Быть тише воды ниже травы. Как не хватало змей и чувства чужой чакры! Он ощущал себя слепым, что средь бела дня на пустой площади пытается скрыться от полиции.       Чьи-то шаги вдали. Не зверь, явно человек. И это пугало. В горле запершило, защекотало, словно песком запорошило. Он скрючился, зажимая рот руками. Сухость заставляла глотку судорожно сжиматься, грудь ходила ходуном. Он попытался медленно дышать через забитый нос, из глаз брызнули слёзы, и Мицуки разразился надсадным удушающим кашлем, рвущим связки. Прокля́тое тело! Проклятый иммунитет, давший сбой из-за банального переохлаждения!       Его сковало золотыми, тускло мерцающими цепями. Несокрушимые цепи чакры?       Сердце зашлось в безумной надежде.       — Карин? — отчаянно позвал он.       Цепи потащили прочь из-под можжевельника. Он упирался, но мышцы отказывались слушаться. Несокрушимые цепи не только сковывали, они блокировали меридианы и нервные импульсы.       И его поймала не Карин. В десяти метрах стояла пожилая женщина в походной одежде, с собранными в высокий пучок волосами, в сумерках тускло белели седые пряди. Цепи тянулись из её живота, тащили Мицуки к себе, как на привязи. А потом женщина охнула, бросилась навстречу, обняла крепко-крепко.       — Чику-Чику… — всхлипнула. — Живой, живой!.. Чику-Чику, что ж ты дела-шь? — и рыкнула. — Девятый омут!       Мицуки застыл. Цепей уже не было, но его удерживало что-то... неведомое. Тепло ласковых рук. Чужое взволнованное сердцебиение. Ощущение ладони в волосах… родитель тоже порой гладил его по голове… редко…       — Всё хор-шо, всё хор-шо, родной мой, — она частила, рубила слова. И выговор был странным — отрывистым, гортанным. — Заставил меня п’ г-рам прыгать! И деда тож, как козла… горного! Мы тебя с собаками искали! Чику-Чику, пшли домой, ну!       В её словах текла странная магия, им нельзя было противиться. Хотелось прижаться к людскому теплу, что чудесным образом прогоняло озноб.       Сзади по ним ударили лучи фонарей.       — Всем оставаться на своих местах! — ещё один незнакомый акцент. На сей раз — певучий. — Чакру не применять!       — Какая чакра, какая? — возмутилась женщина, продолжая прижимать к груди Мицуки. — Тутошние мы, из Инар-су. Внук овец пас, одна, дура, сбежала, он — за ней, и сам потерялся. Мы его ‘скали.       Мицуки повернул голову, щурясь от света. Неподалёку застыли трое мужчин в белом одеянии, с покрытыми головами. С незнакомыми символами полумесяца и солнца или полной луны на странного вида металлических штуковинах в руках, вроде бумерангов. Глаза, кажется, бесцветные. Бьякуганы??       — Второй чакропатруль Страны Рисовых Полей засёк, как ваш внук материализовал клона. В Стране Рисовых Полей нет шиноби, следовательно, вы ещё и незаконно пересекли периметр. Какой Скрытой Деревне принадлежите?       — Вы об чём, господа хрошие? — взвизгнула женщина.       Мицуки аккуратно потянулся за пазуху, где был спрятан подсумок. Лихорадочно соображал, что осталось из боеприпасов.       — Пройдёмте с нами. Советую не оказывать сопротивления.       Мицуки, не глядя, швырнул за спину ворох взрыв-печатей и активировал их. Грянул взрыв, одновременно с криком:       — Небесное Вращение!       Мицуки нырнул под кольцо рук женщины, оттолкнул её и бросился наутёк, не разбирая дороги. Кусты царапали руки, паутина с трупами мошек оседала на волосах. Горло разодрал сухой кашель.       Сзади раздались то ли взрывы, то ли хлопки, от которых хотелось кинуться на землю. В ушах звенело. Щёку обдало горячим ветром, что-то с металлическим лязгом отскочило от валуна, через который Мицуки перемахнул.       — Изверги! — кричала женщина. — Не надо! Он ж ребёнок, даттебанэ-э!       Мицуки едва успел затормозить на краю обрыва. Сумерки сгустились, было плохо видно, от падения его спас только шум реки на дне ущелья. Затравленно оглянулся.       Размытым светлым пятном в темноте приближался мужчина из Хьюга. Вскинул в руке бумеранг. Зачем? Их не так метают!       — Стоять!       — Стихия Ветра! — сосредоточился Мицуки.       Раздался оглушительный хлопок, от которого поневоле втягиваешь голову в плечи. Живот обожгло яркой болью. Техника сорвалась, Мицуки непонимающе охнул, пятясь на самый край обрыва.       Юката стало горячим и тёплым. Мицуки провёл рукой по скручиваемому болью животу, пальцы выпачкались в крови, густой и липкой. Откуда? Как?       — Стоять! Чакру не использовать!       В ушах тонко зазвенело. Словно сквозь вату донёсся женский вопль.       — Сти… хи… я… — немеющими губами прошептал Мицуки. Перед глазами возникло небо с первыми звёздами, а за спиной — пустота. В которую он падал.       — Чику-Чику!!       Ветер взвыл в ушах. Живот выкручивало болью. Ноги не ощущались, будто их и не было. Спина жёстко ударилась о водную поверхность.       Что-то проносилось мимо в воде, с гулким упругим звуком. Вычерчивало мимо Мицуки траектории. А потом стало совсем темно. И речные волны сомкнулись над ним.