Луноворот. Он и его кот

      События этого вечера проносились мимо Менмы как в тумане. Служба, во время которой мысли были о чём угодно, только не о текущих делах. Ужин в кругу семьи, где Хана-чан опять канючила, и жена повысила на неё голос ни за что ни про что. А после звонок от отца, извещающего, что Шиначику ранен и уже находится в госпитале. И одновременно позвонили Сакуре.       Собрались быстро, можно сказать, в чём были, в том из дома и вылетели, наболтав доче про срочный вызов по работе. И дальше Менма уже не успевал анализировать информацию, словно стал автоматом, вокруг которого что-то происходило, а он реагировал на это по заложенной программе, не пропуская через себя.       Взлохмаченный уставший отец топтался в приёмном отделении — в операционный блок его не пустили, да никого бы не пустили. Сакура отвела их в ординаторскую, а сама ринулась на операцию, впрочем, ей, как близкой родственнице, позволили лишь наблюдать издалека, через стеклянные раздвижные двери.       Менма на том же автопилоте достал с полки кружки для гостей — помнил ещё, где они находятся. Ничего-то в ординаторской не поменялось с тех пор, как он ухаживал за Сакурой и таскал ей сюда, на второй этаж, цветы. Персонал госпиталя ворчал: «Сакура-тян, опять твой нарушает общественный порядок!» — на что она злилась: «Он не мой!» — но всё равно позволяла себя украдкой сладко целовать. Менма вздохнул, нашёл упаковку чая в шкафчике жены и поставил греться электрический чайник. Отец скинул мокрую разгрузку и тяжко осел на стул.       — Мож, душ примешь, переоденешься? — предложил Менма.       — Почти высох, пока нёсся Хирайшином, — отец с деловым кивком принял кружку с чаем, ярко пахнущим чабрецом. Не поскупились на ароматизаторы и красители. — Странно, что только руки были в крови, я думал, весь перепачкаюсь… Уже отмыл, — добавил он, видя, как побледнел Менма — тот бы точно не вынес вида крови собственного ребёнка.       — Я нашёл его около столицы Рисовых Полей. Вычислил в Режиме Отшельника, а потом парнишка Яманака подтвердил. Сэнтэ Сарутоби осталась в столице подделывать метрики, обеспечивать нам тылы, так сказать.       Менма кивнул. В голове было пусто, но на удивление ясно. Будто всё происходило не с ним, во сне, мимо него. Будто не его ребёнок сейчас лежал на операционном столе.       Мать Сэнтэ, Куренай, обожала иллюзии, но не умела ими повелевать. Зато наловчилась в других иллюзиях, которые можно увидеть, пощупать, попробовать на зуб. Подделки документов, копии гравюр знаменитых художников, липовые печати: ей было подвластно всё. Сэнтэ унаследовала её талант, но, так как жила в эру цифровых технологий, специализировалась на базах данных и электронных архивах.       — По легенде Шинпей Узуки — малец из Инарису, потерялся на горном пастбище, его дед и бабка отправились его искать. Если лунари станут что-то проверять, должны накопать информацию об этой якобы семье в базах данных. Сэнтэ ещё не закончила, возится с главным сервером муниципалитета, говорит, допотопная техника, виснет и глючит. А мы втроём отправились за Шиначику. Мать первая поскакала, ты же её знаешь, торопыга. Я бегу вторым по этим нехоженым буеракам. И тут нас накрыл чакропатруль луниан.       — Они засекли что-то?       — Не знаю подробностей. Это тут ещё светло, а там уже темнело. Только услышал, что мать кричит, вошёл в Режим Отшельника и прочухал, как Шиначику падает со скалы. Ну и бросился за ним в реку, вытащил, а он раненый. В живот. Горячий весь… И холодный. Не пойму, как так. Ору, как оглашенный, не вслух, по мысленной связи Яманака, что забираю внука в Коноху, срочно, Яманака в ответ орёт, что запудрит мозги лунарям. Вот и всё, что я знаю, — отец уставился в кружку. Обычно моложавый, сейчас он казался постаревшим лет на десять. И оказывается, волосы у него уже все белые, а Менма и не замечал. Когда кто-то всегда у тебя на глазах, трудно углядеть постепенно накапливающиеся признаки старения… А ведь, кажется, совсем недавно отец начал седеть, переживал жутко, помнится, купил краску и попросил мать его покрасить. Но что-то пошло не так, и проснулся он наутро зелёным. То-то было смеху в его полицейском участке!       — Тебе, подозреваю, прибавить нечего? — отец посмотрел так, как умел он один, с участием, но в то же время остро, словно фирменными кунаями вскрывая подноготную.       — Хошь сказать, я облажался на почве отцовства?       — А разве нет, раз ты понятия не имеешь, чем живёт и дышит твой сын?       — Можно подумать, я у тебя не сбегал?       — Ты тогда случайно узнал, что в тебя запечатан Лис, психанул, поддался эмоциям, а Кьюби подчинил твоё сознание. Но Шиначику — парень рассудительный. Переживательный. Ещё скажи, что не замечал, как он пытается тебе соответствовать?       — Эт получается, я его довёл, да? — Менма сам не понимал, отчего вскипал. Может, раздражал Кьюби, который метался по кругу и гремел цепями. Благодарить надо отца за помощь, но почему-то получалось только злиться. — Ну конечно, внуки у вас золото, это дети не получились!       — Не фырчи, — осадил отец. — Сядь, чаю попей. И взгляни со стороны. Знаю, время неподходящее, но попробуй. Что внуку могло понадобиться в глухих горах?       Менма не знал. Совсем ничего не знал. За окном догорал закат, перечёркнутый чёрными, будто дымными тучами. В госпитале воцарялась тишина: посетители ушли, больные разбрелись по палатам после недавнего ужина, на посту осталась лишь ночная смена. Слишком безмолвно. Слишком громко тикают часы на стене. Время не идёт, а топчется на месте, и неизвестно, что лучше: чтобы это поскорее завершилось и наступила хоть какая-то ясность, или чтобы мнимое спокойствие так и застыло в безвременье?       — Прости, бать, мыслей в голове нет, — Менма судорожно вздохнул. Внутренности сжало спазмом.       — Ладно, потом будем думать, — отец покрутил в ладонях чашку. — Чай, чай… Чего бы покрепче сейчас…       — У тебя желудок.       — Да знаю я, — махнул он рукой в сердцах. — Чику-Чику, что ж ты так набедокурил… Когда я его нёс на руках, передавал врачам… он мне совсем лёгким показался, будто только родился. И ты таким же маленьким давным-давно был, но проблем от тебя возникало не меньше. Чего-то вспомнилась та ночь, тоже нервы душили. Ты у меня на руках плачешь, а я тебя даже держать боюсь, у Кушины протекает печать, Кьюби вырывается, как сейчас вижу его оскаленную морду перед собой, как горящий локомотив какой. И пусть мы были в пещере загородом, от Лиса такая взрывная волна во все стороны, что три квартала на окраине в руинах, одни мы в эпицентре целы. Бивако-сан, которая роды принимала, тоже орёт, прибегает Четвёртый Хокаге с супругой и с полугодовалой дочкой, а не с кем малую оставить. Кизаши-сама спец по фуиндзюцу, у его жены тончайший контроль чакры, она направляет, он запечатывает Лиса в тебя, а больше не в кого, у нас других Узумаки нет. Вот так вы с Сакурой и познакомились. Всё вокруг рыжее от чакры Кьюби, все суетятся, кричат, что надо провести расщепление потоков на Ян и Инь, и Ян-потоком поддержать жизнь Кушины. А я посреди этого бедлама, ничего не соображаю, то ли убиваться, то ли радоваться, не знаю, только смотрю во все глаза на Кушину, будто если не разорву зрительный контакт, её жизнь ни за что не утечёт. Она мне шепчет: «Воспитай его достойным человеком», — я в ответ: «Не смей со мной прощаться!» И мыслей, как ты говоришь, никаких. Белый шум.       — Всё ж хорошо закончилось, — шепнул Менма. Он слышал эту историю третий раз, первые два — когда они сидели у родильного отделения и ждали появления на свет сначала Шиначику, а через два с половиной года — Ханами. И Менма знал, какой будет следующая отцовская фраза. И всё равно её ждал и был благодарен:       — Вот и сейчас всё будет хорошо. По сравнению с тем бедламом, этот — фью!        «Хокаге-сама!» — раздался в голове голос главы Яманака и руководителя системы слежения чакры.        «Кохан?» — напрягся Менма. Живот опять заболел.        «Со мной связался Кохаку. Разрешите соединить?»        «Разрешаю!» — Менма сделал отцу жест сохранять тишину. Тот кивнул. Тоже напрягся.        «Господин Седьмой, чунин Кохаку докладывает! Джонин Кушина-сан отбилась от чакропатруля. Луниане живы. Я подкорректировал им память. Чунин Сэнтэ Сарутоби в городе, отрабатывает с сервером. Просила дать ей полчаса. Какие будут дальнейшие указания?»        «Дождитесь окончания работы Сэнтэ и выдвигайтесь в Коноху. И скажи Кушине-сан, что Минато-сан и объект благополучно прибыли и находятся в госпитале».        «Принято».        «Кохаку, вы молодцы. Спасибо».        «Это честь для меня, господин Седьмой!»       Менма перевёл взгляд на отца, позволил себе криво улыбнуться:       — Одной проблемой меньше. Кохаку отличный менталист, организовал вашим обидчикам амнезию. Точнее, ложные воспоминания. С мамой всё хорошо. Через полчаса отбывают в Коноху.       — Я бы скорее не за Кушину переживал, а за здоровье лунарей, — тихо рассмеялся отец. — Ты же знаешь её в гневе.       — Да уж, — хмыкнул Менма, — а в качестве наказания целая кастрюля переперчённого мисо и половником промеж глаз.       — Веселитесь? — раздался усталый голос.       Кьюби затоптался на месте.       Менма развернулся на стуле и встретился взглядом с женой. Сакура застыла на пороге, держась за косяк.       — Ну что? Как…        «Жив, жив Лисёнок, его чакра здесь, с нами!» — пробасил Кьюби.       — Операция завершена, — Сакура провела рукой по лицу. — Пулю извлекли, она рассекла воротную вену и двенадцатиперстную кишку… впрочем, что тебе, всё равно не знаешь, где это находится…       — Я знаю, — произнёс отец. — У меня там язва.       — Папа Минато, сколько раз повторять, нет у вас язвы, у вас гастрит желудка! — но отец отличный психолог, его незатейливая фраза помогла Сакуре сбросить напряжение. Она расслабилась, отпустила скрипящий под пальцами дверной косяк и продолжила уже ровным тоном. — Органы срастили, сосуды тоже. Не без осложнений, но… пока он стабилен. У него… у Шина-чан острый бронхит, назначили курс антибиотиков. И швы на спину наложили, кожа расползлась при ударе о воду. Он ведь упал с большой высоты, да?       — Да, — ответил отец. — И река его спасла, а то бы подстрелили с концами…       — Почему в него вообще стреляли? — Сакура провела руками по плечам, будто пытаясь согреться. А Менма был бы рад почувствовать, что волнение ослабляет хватку на горле, но этого и в помине не было. С возрастом он разучился молниеносно выходить из стрессов.       — Оказал сопротивление при задержании, — предположил отец, поднялся Сакуре навстречу. — Посидишь? Отдохнёшь?       — Нет… — мотнула она головой, — нет, не надо. Спасибо, папа Минато.       — Да мне за что?       — Я пойду к Лисёнку? — Менма даже не понял, он это первый сказал или одновременно с Лисом подумал.       — Он проспит до утра, мы решили, что так будет лучше с его кровопотерей и на фоне бронхита. Да и не пустят тебя в реанимацию.       — Как в реанимацию? Ты ж сказала, что состояние стабильное…       — Менма, пациентов после полостных операций отправляют в реанимацию. Очнётся, назначим обследования, переведём в палату.       — Но ты меня пропустишь? Хоть глазком?       — Нет и нет! — разозлилась она. — Не распоряжайся в моём отделении! Я с ним побуду. Иди домой, успокой Хану-чан, собери вещи Шиначику… А, нет, всё сделаешь неправильно, лучше я сама.       — Никуда я не уйду! Буду здесь ждать новостей! Если надо, и завтра останусь. Поработаю удалённо, Шикамару закинет мне ноутбук.       — Если ты оставишь своего блатного советника вместо себя хоть на день… — задумался отец, — к вечеру Конохи уже не будет…       — Попрошу за ним присмотреть Шихо. Как главу аналитиков и его жену. Разберёмся, эт щаз не главное. Бать, заскочи домой, возьми к вам на ночь Хану-чан, а?       — Папа Минато устал!       — Тихо, тихо! — примиряюще вскинул руки отец. — Дочка, ты тоже успокойся. Я присмотрю за Ханами. Что вы ей хоть врали-то?       Сакура потупилась, искоса глядя на Менму. Тот пожал плечами:       — Что Шина-чан отправился вчера сопровождать инженера Танаку в шахты Идзаки. Инженер Танака, если что — мой давний приятель, лично попросил. И, если что, мы задним числом выписали пропуска на Шину-чан и Танаку, и задним числом заверили в конохском офисе луниан. У нас там есть прикормленные люди.       — А где сейчас Танака?       — Третий день в запое, фестивалит по всем питейным заведениям Листа.       — Ясно, — кивнул отец. — Тогда Шиначику упал в штольню, Танака позвонил тебе, ты — мне, и я его Хирайшином доставил в госпиталь. Про огнестрельное ранение же информация не разглашается?       Сакура кисло улыбнулась, всем видом показывая, как ей противны эти игры:       — В протоколе операции записано, что в целях выявления повреждений при падении с высоты провели диагностическую лапароскопию.       — Лисье семейство, — хмыкнул на это отец, а Менма подумал, что Минато в таком случае — Старый Лис. — Матери сообщи, что всё в порядке, а то она там нашей молодёжи — Сэнтэ и Кохаку — мозги вынесет.       Сакура накинула халат и умчалась дежурить у койки сына. Отец забрал у Менмы ключи от дома и тоже ушёл. Но после вестей, что Шиначику жив, явно повеселел. Менма связался ещё раз с ребятами Яманака и сообщил информацию матери.       Спускалась ночь. А вместе с ней по крыше забарабанил дождь. Сезон дождей вступал в свои права.       Менма выбрался в коридор, прошёлся взад и вперёд, слушая невнятное бормотание телевизоров из палат и читая таблички на кабинетах. Сестра на посту спросила, дать ли ему снотворное, Менма отказался. А потом вдруг зарычал Кьюби, и одновременно со стороны лестницы донеслось громкое цоканье каблуков. Менма направился к широкому пролёту, чтобы столкнуться нос к носу с Хинатой Ооцуцуки. Только её здесь не хватало! Что-то вынюхала?       — Здравствуй, — тихо сказал он. — Не поздновато ли?       — На Луне другой ритм жизни, — изогнула красные губы в хищной усмешке Хината. — Для нас день начинается после полудня, а заканчивается в три — четыре часа ночи. Луна никогда не спит. Никак не перестроюсь под здешний режим, — добавила беспечно.       — Но в наших госпиталях время посещения уже прошло, — Менма покосился на уходящие вниз ступени. Прикидывал диспозицию на случай отступления.       — Ты всерьёз считаешь, что для меня это проблема? — сощурилась Хината, кокетливо прижимаясь щекой к воротнику из чернобурки.       А Менма с тоской решил, что в госпитале бардак, и только в отделении Сакуры образцовый порядок, в реанимационный блок даже Хокаге путь заказан, закон для всех един. А главврач Цунадэ слишком мягкотелая, и всегда такой была, вот и пропустили Хинату на основании того, что она жена самого Тонери.       — И кого ж ты хочешь навестить? У больных уже отбой.       — Твоего сына, — она проникновенно заглянула в лицо и заворковала. — Бедняжка. Как он?       Разве ей понять?       — Отдыхает после операции.       — Наслышана, наслышана, — это было не сочувствие. Это была такая неприкрытая фальшь, что впору считать за издёвку. — Мне сообщили, что твой отец по срочному пропуску покинул деревню и вернулся с внуком на руках. Мальчик истекал кровью.       — Упал в штольню, чудом не разбился.       — Мальчишки такие, им лишь бы куда залезть и сорваться. Странно, правда, что сорвался шиноби. Или в Академии нынче учат ещё хуже, чем в наши времена?       Менму достал этот фарс:       — Хината. Что. Тебе. Надо?       — Могу организовать ему лечение на Луне, — не говорила, а пела она. — У нас лучшая медицина, лазерные и неинвазивные технологии. Мы прекрасно умеем возвращать казалось бы утраченное здоровье.        «А ещё лучше вы умеете его отбирать!» — огрызнулся про себя Менма.       — Я выпишу ему карту на жительство, не проблема, — продолжала Хината. — Тем более в конохском офисе различные пропуска выдаются с завидной регулярностью. Например, разрешения на пересечение периметра. Сперва седьмая команда с братишкой Неджи, потом — твой сын и некий гражданский Танака-сан, после — твой отец, ну хорошо, положим, его вызвали за травмированным внуком. Сегодня утром ещё два шиноби отправились в Порт, а накануне — некая дама Юмэ Учиха. Что это за беготня?       — Мы военная деревня. Живём за счет миссий, некоторые из них требуют перемещения по стране. Ты хочешь отобрать у шиноби их хлеб? — Менма горячился, подступая всё ближе, словно сходясь в поединке, и бессильно сжимал кулаки. — Тем более не понимаю сути претензий, у нас есть лимит квот, и мы его ещё не выбрали. И чем я буду бюджет наполнять? У нас в недрах нет всей периодической таблицы, какая есть у Страны Железа. Или туризма и этого… медиаконтента, — повторил он подсказку Кьюби, — как в Молнии.       — Не юли, Лис, — она с вызовом выдыхала слова прямо ему в лицо. Отступать даже на шаг стало бы равносильно бегству. — Прибедняешься. Сказки мне поёшь. Столько пропусков, сколько за последние дни, ты не запрашивал раньше и за два месяца. Что произошло? Выброс какой чакры зафиксировал Большой Тенсейган на Луне? Почему у выброса была сигнатура Ооцуцуки? Какие следы ты заметаешь хвостом? Что за грязные инсинуации?       Менма смотрел на неё сверху вниз и отчего-то именно этот ракурс казался правильным и привычным. Но Хинате категорически не шёл ледяной презрительный взгляд. «Странно, — поймал себя на мысли Менма, — будто у неё когда-то был другой!»       — Я пацан простой, — ответил он, игнорируя, что Кьюби пытается ему что-то сообщить и нервно топчет лапами, — на улице рос, слов таких не знаю. Но вот чё те скажу. Вся эта кутерьма совпала аккурат с твоим приездом в Коноху. И если я узнаю, что эт ты тут воду мутишь… Если вскроется, что из-за тебя с Шиначику случилось то, что случилось, если оно отразится на его здоровье… Если по твоей указке это падение подстроили… Если с ним, с моей семьёй, с Конохой хоть что-то стрясётся , — голос предательски сорвался с привычной хрипотцы на высокие ноты, — я тя призову к ответу! Я спрошу по полной программе. А я слово держу, ты знаешь. Если надо будет, везде тебя достану, на Луну за тобой пойду!       — Идти за мной на Луну надо было, когда нам было лет по двадцать, — отбила Хината. От неё пахло дождём и ментолом дамских сигарет. — А сейчас-то что бросаться громкими словами? Ты всерьёз думаешь, что ты мне всё ещё нужен?       — Я вам не помешала?       Менма повернулся на голос. На нижнем пролёте стояла хмурая Сакура.        «А я предупреждал!» — взвыл Лис.       — Я за пледом, — повела плечом жена, — воркуйте дальше, — гордо прошла мимо, обдав такой замораживающей аурой, что Кагуя бы удавилась от зависти.       — Завтра продолжу проверку офиса Луны в Конохе, — мило известила Хината. — Столько интересного уже вскрыла, а сколько открытий ждёт впереди!       И гордо удалилась, стуча каблуками под шелест дождя по крыше.       Ну ё… даттебайо!       Домашний алтарь в главном поместье Хьюга занимал площадь во столько же татами, сколько и целая комната. Хината безразлично скользнула взглядом по строгим похожим лицам людей, многих из которых и не знала, поставила зажжённую палочку благовоний у фотографии матери. Сомкнула ладоши и замерла с опущенной головой.       Сырость ещё ощущалась в складках одежды и распушившихся волосах, свежесть дождя проникала сквозь раздвижные стены. Где-то в прихожей остался мокрый зонт, небрежно брошенный на руки подскочившего Ко, как и грязные босоножки на шпильках. Сквозь внутренние сёдзи доносились спокойные голоса из соседнего зала и дразнящий запах чая улун. Главная ветвь собралась отметить день рождения Хокуто Хьюга. Племянника, к которому Хината не испытывала ничего, кроме раздражающих воспоминаний, когда в прошлый визит он стащил у неё карафон, чтобы поиграть.       Десять лет — это последний день рождения, который принято отмечать, и хотя в остальной Конохе прижилась заграничная традиция шумного празднества, гостей и подарков имениннику, и не только до десятилетия, но и во все последующие даты, в клане Хьюга по старинке дарили гостинцы лишь родителям. Собирались узким кругом, выпивали немного саке с закусками. Единственное, что полагалось самому Хокуто — праздничный торт, заказанный в лучшей кондитерской, которым он, конечно, поделится со всеми.       За спиной раздались шаги. Пришла сестра, тихо уселась рядом, зажигая свою палочку благовоний. Сладковатый запах перебил дождевую свежесть.       — Ты помнишь матушку, старшая сестра? — прошелестела Ханаби. Забранные волосы, скреплённые черепаховым гребнем-кандзаши, серое кимоно с узорами традиционной для июня гвоздики, жёсткий пояс-оби — ничто в ней не напоминало прежнюю непоседу с куколками-брелоками на кунаях.       — Помню, — призналась Хината. Матушка не пережила её похищения облачниками, слегла с нервной болезнью. И дядя Хизаши не пережил. Настолько была важна жизнь Хинаты, и она гордилась когда-то своей ценностью, и стремилась стать главой клана, достойной, сильной, чтобы их жертва не оказалась напрасной. Но судьба сложилась иначе.       — А я нет, — вздохнула Ханаби. Когда-то она была такая подвижная, яркая, а теперь эту жизненную силу заточили в слои плотного кимоно, как в кокон, с той лишь разницей, что из коконов рождаются бабочки, а тут бабочке-огнёвке оборвали крылья и закутали в обязательства и долг. — И Неджи мать не помнит, хоть в чём-то мы с мужем сошлись, — горько усмехнулась.       — Наши матери были двоюродным сёстрами, очень похожими. Твоя Боруто пошла в их породу.       — Я иногда вижу в Боруто тебя, старшая сестра. Твоя дочь, наверное, будет такой же — круглолицей, с иссиня-чёрными волосами. Или сын. Я очень их жду.       — Только не надо читать мне нотации, что я должна принести в этот мир ещё одну бесполезную жизнь. Я не люблю детей. Тонери тоже не любит. И в этом мы с мужем сошлись.       — Мы на разных этапах женской доли, тебе не понять меня, а мне — тебя.       Хината совершенно неэтично фыркнула. Она не считала, что чего-то лишилась и была неполноценной только потому, что не стала матерью. У всех разные цели в жизни. И Хината видела свою реализацию в другой плоскости. Дети бы даже мешали, став её слабостью.       — Ты об этом желала поговорить, имото? — Хинате бы сейчас отвернуться и уйти, но нельзя покидать алтарь, пока не догорят зажжённые в память усопших благовония.       — Нет, конечно же. Матушка нас любила?       — Очень. Хоть кто-то здесь кого-то любил.       Любовь… Что значит это слово? Его так часто произносили в сериалах, что шли за час до вечерних новостей. Хината не пропускала ни одну серию, хотя вернее будет сказать, что это няня Нацу смотрела телевизор с воспитанницами. Грустные истории о несчастных сиротках, служанках или потерянных в детстве химе, которые проходили множество трудностей и испытаний, но спустя сто с лишним серий обретали любовь, денежный достаток и пышно выходили замуж.       Нацу переживала, строила предположения и порой плакала со словами: «Какая любовь, какая любовь!» Ханаби неизменно засыпала, прикусив ухо плюшевой обезьянки. А Хината впитывала, какими должны быть истинные чувства между мужчиной и женщиной.       Делиться выводами в стенах квартала Хьюга было не с кем. Ханаби слишком мала, с ней не поиграешь. К Хинате приставили двух девочек её возраста из побочной ветви: Маю и Мию, дочь садовника и дочь кухарки, и она вечно путала, кто из них кто. Те шушукались между собой и юную госпожу не очень привечали. А она к ним тянулась. И, чётко усвоив правду жизни, показанную на чёрно-белом выпуклом экране, предложила им как-то сыграть в сериал. Себе Хината отвела роль служанки, потому что таких все любят. Маю и Мию с радостью согласились играть наследных химе. Поначалу Хинате происходящее казалось интересным: она носилась по поместью, приносила госпожам шали, чистила сандалии, делала причёски и закалывала своими дорогими шпильками, которые сразу же переходили в чужое пользование. Но краем глаза подмечала, как подружки смотрели свысока, шептались, смеялись. Как изменились их голоса, вместо тихих становясь громкими, с подвизгивающими нотками. Как грубо, почти с ударом опускались монетки в её ладонь, чтобы она сбегала за угол и купила им мороженого. А когда Хината подметала ступеньки энгавы, её толкнули плечом и презрительно бросили:        «Не мешайся под ногами, служанка!»       Игра стала надоедать. Царапаться.        «Эй, персиков мне принеси!»       Она обежала всю персиковую рощу. Но для персиков был не сезон.        «Поживее! Где ты там застряла?»        «Простите! — она чинно поклонилась, как заправская служанка. — Персики ещё не созрели».       Маю и Мию, лежащие на качелях и обмахивающиеся веерами, переглянулись и засмеялись.        «Персикового джема! Дурёха!»        «Тупая служанка!»        «Будешь себя плохо вести — утащат тебя лунные Хьюга и съедят!»       Она топнула ногой и убежала в дом. Вышла из игры в одностороннем порядке. Уяснив раз и навсегда, что никогда и ни за что не станет служанкой! Мало что она тогда знала о гордости и унижении, но то, что внутри очень и очень неприятно и глаза щиплет от слёз — это она понимала.       С Маю и Мию Хината больше не разговаривала. Няне заявила, что не будет с ними играть, и пусть отец к ней никого не подсылает! Она не служанка, чтобы ему подчиняться!       В обязанности Нацу вменялось докладывать о каждом шаге воспитанниц. Неудивительно, что эти слова были переданы Хиаши.       Для проверки верности Хинату отправили в Академию.       Для неё это стало не наказанием, не проверкой, а глотком свежего воздуха. За воротами квартала Хьюга шла другая жизнь, а она знала о ней лишь по редким выходам в свет — с няней на рынок или когда самолично сбежала со скучных похорон, заблудилась в незнакомой Конохе и замёрзла бы насмерть под сыплющим с неба снегом, если бы её не встретил и не проводил домой светловолосый мальчик с забавными очками на лбу. Он улыбался так широко, как не умел никто в клане, и казался воплощением света под тусклыми уличными фонарями. Ориентировался в деревне на раз-два, шутил, не смотрел на Хинату свысока или, наоборот, заискивающе. Словно она была равной. Снег в Конохе идёт редко, и такие мальчики встречаются тоже редко, разве что в сериалах. Это было что-то совсем не похожее на чопорных Хьюга, а потому запоминающееся.        «Хотелось бы, чтобы ты черпала знания о жизни из других источников, а не из телевизора», — ворчал отец, но кто его слушал? Хината сидела перед Хиаши на коленях, но его непонятные сложные слова проносились мимо неё. Главное — молчать и кивать.       В Академии Хината в первый же день наметила роли для одноклассников. Конечно, главной героиней, кроткой, наивной, вызывающей жалость, в общем, дурочкой набитой, стала бы она. Роль главной злодейки, которые в финале обычно получали по заслугам, отводилась Сакуре Харуно. Дочь Хокаге, пусть и погибшего, значит, аристократка и богачка, как и положено злодейке, и пусть та выглядела нищебродкой, зато характерец бесящий. Добрый, влюблённый в главную героиню друг детства, которого всем жалко, но которому ничего не светит, кроме вечных вторых ролей — Киба Инузука. Кланы часто пересекались, потому что выполняли похожие поисковые задания, и Хината Кибу немного знала: мальчик, трусящий собак, в футболках с котиками. Он и в Академию таскал тетрадки с кошками на обложках. Главным негодяем, коварным мерзавцем, которых в финале убивают или отправляют в тюрьму, назначался Чараске Учиха, просто потому что Хьюга издревле конфликтовали с Учиха. Остальные не заслуживали внимания. Ино Яманака могла бы стать верной подругой, но не потянула, да и вообще вела себя не по сценарию, прячась за спинами Шикамару и Чоджи.       Главный герой, воин, защитник и порядочный аристократ, который должен пройти лишения и беды, чтобы в итоге получить вознаграждение в виде благосклонности главной героини — Менма Узумаки. Исключительно потому, что она его узнала, он был тем светлым мальчиком из тёмной заснеженной ночи похорон. Ну и соперничал с главным злодеем, что тоже в тему.       Смущало только то, что для построения настоящей любви не наблюдалось препятствий. А без препятствий — не то. Поэтому их требовалось создать.       Хината демонстративно не замечала Менму, порой дерзила, порой разносила про него дрянные сплетни, впрочем, тот и сам давал повод своими выходками. Главный герой должен быть благородным, а Менма совсем не благородно измывался над учителями, сбегал с уроков, дрался с Чараске и воровал с прилавков товары, на что продавцы орали ему вслед: «Проклятый Лис! Где твои родители, шкодла?»       Она и сама задевала его едкими словами. Менме, как говаривала Нацу, всё было «как с гуся вода» — летел по жизни легко, словно пёрышко, не замечая неприятностей. Хината подговорила трёх ребят из побочной ветви, чтобы они её пообзывали, потолкали у качелек, где любил играть Менма. Менма вступился, лишился шарфа, заработал фонарь под глазом, а Хината заработала его возмущённое пыхтение: «Чё стояла столбом? Могла б им накостылять, я ж видал твоё тайдзюцу, ты лютая баба!»       Всё не по сценарию.       На экзамене на чунина она тупо подставлялась Неджи, который светился от гордости, а она, терпя боль, тешила себя фантазиями, как после скрутит его в судорогах, воздействуя на печать подчинения. К двенадцати годам её посвятили в тонкости дрессировки побочной ветви.        «А ну врежь ему, Хината! — подбадривал с галереи Менма. — Давай, за наш класс!»       И её сердце таяло. Не сказать, что ей было особенно худо после боя с неудачником-кузеном, но когда её грузили на носилки, она очень старалась расправить плечи, чтобы наметившаяся грудь предстала в самом выигрышном ракурсе. Чтобы Менма оценил, парни же так примитивно устроены! А отданная ему чуть ранее баночка с ранозаживляющей мазью должна была стать прозрачным намёком на чувства трепетной химе.       Но писем с признаниями в любви Хината не дождалась. Хотя и караулила Менму повсюду и, завидев его издали бьякуганом, принималась дубасить первое подворачивающее дерево, потому что заметила, как он глаз не сводит, когда у макивары тренируется Сакура. Может, ему нравится, когда потные девчонки проводят болевые приёмы, выгибаются, поворачиваются так, что распахивается одежда.       Но Менма дежурно здоровался и проходил мимо.       Пора было запускать в ход тяжёлое вооружение. Дева с бьякуганом попадает в беду, и её героически спасает главный герой. Как Хината уяснила из баек, что травили старики в клане, родители Узумаки сошлись именно так, ему такое должно быть близко.       Но это не украсть у Менмы тетрадку с домашним заданием, подставляя его перед учителем Ирукой, и не подбросить свиток с запрещённой техникой. Тут сил одной Хинаты не хватило бы.       По счастью, к ней в качестве личного охранника приставили Ко Хьюга из побочной ветви, всего лет на пять старше, но уже задирающего нос. Ко показал себя отличным телохранителем — молчаливым, покладистым, исполнительным. Правильным. Скучным. Хината присматривалась, можно ли из их вынужденной связи раскрутить историю любви, как в кино между певицей и её верным охранником, которому запрещены чувства. Но быстро поняла, как это получилось бы муторно и по́шло в исполнении Ко. Побочная ветвь — это пыль, грязь, нельзя с ними путаться.       Но Ко был очень способным шиноби. И с другими сверстниками, не с Хинатой, весьма коммуникабельным. У него обнаружилось много полезных связей и одна пагубная страсть, которой он отчасти заразил Неджи, когда его тренировал, хотя у дурня кузена это вылилось в иную форму. Неджи с активированным бьякуганом слонялся возле бань и женской консультации. У Ко в потайном ящике (хотя что может быть потайного в квартале Хьюга?) лежала коллекция фотокарточек девочек, причёсанных и одетых как куклы, в многослойные кимоно, со спущенными плечиками и ярким макияжем. Или девочек в жилетах чунинов с сетчатыми костюмчиками под ними, связанных по рукам и ногам. С кляпами во рту и мольбой в глазах. Или в униформе горничных, с короткими пышными юбками, чулками с подвязками, с пушистыми ушкам. Фи, какая мерзость!       Это не порнография. Это даже на эротику не тянуло, но в виду возраста моделей смотрелось отвратно. Нет, Ко на них не мастурбировал, Хината проверяла. И с малолетками не якшался. Просто почему-то ему нравилось пялиться на такой изврат.       Конечно, можно заставить Ко выполнять её требования, надавив на печать подчинения. Но Хината уже в двенадцать лет просекла, что одним насилием преданности не добьёшься. Гораздо эффективнее сочетать кнут, пряник и угрозу разоблачения.       Вернувшегося однажды с задания Ко Хината поманила за угол и помахала перед носом фотокарточкой, где была запечатлена особа в нежном возрасте, в ночном костюмчике самой Хинаты, с сиреневыми оборками и ирисами. Коротенькие пышные панталоны, маечка с глубоким вырезом, столь тонкая и прозрачная, что сквозь газовую ткань и роспись цветочков чётко розовели выпуклые соски на округляющейся растущей груди. Стояла девочка в узнаваемой купальне главного дома, смущённо косолапила, лицо смазывалось из-за пара, но иссиня-чёрные волосы, что она поднимала согнутыми в локтях руками, были пострижены точь-в-точь как у Хинаты. Любительская нечёткая съёмка, но Ко против такой жемчужины коллекции не мог устоять. И перепугался, что о его увлечении узнают.       И невдомёк ему было, что Хината, действуя через ту же печать (полезная техника!) постригла и заставила фотографироваться то ли Маю, то ли Мию, какая разница?       И кто после этого служанка, кто госпожа?       Ко вышел на каких-то третьесортных шиноби из Кумо, явившихся в Коноху на последний этап экзамена на чунина. Хината охала в присутствии Менмы, что она чего-то боится, её мучают странные сны, ей подкидывают записки с угрозами. И после поединка Менмы, когда он победил (пришлось очень травматично намекнуть Неджи, чтобы тот проиграл), Хинату похитили третьесортные облачники.       Всё опять пошло не по плану. Нет-нет, клан не закатил праздник и не стал спрашивать, сколько доплатить похитителям, чтобы они не возвращали Хинату. Её ринулся спасать этот придурок, раб, чернь Неджи. И Тен-Тен и Киба, хотя их вообще никто не звал. Ожидаемо отдубасили слабаков-облачников, на что спасённая из беды дева со всей благодарностью проорала в лицо Неджи:        «Ты, пёс, какого ты здесь? Где Менма, тля?»        «Отмечает окончание экзамена, — пискнул Неджи, хватаясь за лоб и ощущая зуд под печатью. — Чараске получил жилет чунина, вот все на радостях и ломанулись в Ичираку…»        «Идиоты!» — выдохнула задыхающаяся от злости Хината.       Её отсутствия никто и не заметил.       Дети не заметили. Зато заметили взрослые. Через пару дней её, Хиаши и Ко, получившего заветную фотокарточку, вызвали к капитану полиции Минато Намикадзе.        «Господин Хиаши, мне необходимо согласие и ваше содействие, — елейным голосом изрёк отец Менмы. — Наш специалист, — кивок в сторону полицейского, застывшего у окна, — снимет слепок чакры с вашей дочери и двоюродного внучатого племянника и сверит со слепками чакры с денег, переданных похитителям из Кумогакуре но Сато».       Минато Намикадзе выложил на блюдечке весь её незатейливый план. Отец согласился содействовать, далее последовали торги: на что согласны Хьюга, чтобы замять дело. Хината и Ко, позабытые, топтались в углу кабинета, и в тот миг действительно хотелось, чтобы прямо сейчас их забрали лунные Хьюга из сказок. Или не совсем сказок, в семейных хрониках хранились записи, что на Луне действительно проживали потомки Хамуры, сохранившие древнюю фамилию Ооцуцуки.       Наконец отец ушёл подписывать какие-то документы, уведя за собой бледного Ко. Капитан Намикадзе, в планах свекор, тяжко вздохнул, обращаясь к Хинате:        «Что же ты творишь? Неужели думала, что мы купимся на то, что шиноби Облака проворачивают похищение бьякугана после подписанного перемирия, ещё так нагло на глазах у всех? Белыми нитками ваше дело шито. Зачем эта инсценировка? Памятуя о твоём происхождении, мы ограничимся предупреждением. Но в следующий раз спасать тебя явятся АНБУ. Надеюсь, ты поминаешь, что это значит?»        «Да, капитан Намикадзе», — тихо проблеяла невинная химе.        «Мне даже не тебя жалко, а родителей. Им теперь за тебя краснеть. На твоего отца смотреть было больно».       Хината молчала. Мать умерла, отца она почти не знала, видела лишь по официальным поводам.        «Тебе внимания родителей не хватает? Что ж, радуйся, жди теперь самого пристального. Не иди по этой скользкой дорожке, девочка, до добра она не доведёт. Потом поймёшь, что всё делается для твоего же блага. Не рушь себе судьбу. Ломая жизнь другим, мы в первую очередь ломаем самих себя, понимаешь?»       Хината слушала нотации, сдерживая раздражение. И удалилась с достоинством, чтобы в дверях столкнуться с Менмой, который стоял с коробкой бенто в руках. Принёс отцу обед?        «Подслушивал?» — криво ухмыльнулась Хината. Хоть где-то сценарий сериалов сработал, правда, не в её пользу.        «Нет, я… Хината, ну ты чё ж так… У меня тож тёрки с родаками, учат меня, условия ставят всю дорогу, что жуть! Но я покушения на себя не подстраиваю… Они ж плакать будут…»        «А ты бы по мне плакал?»       Менма молчал. Смотрел на неё со смутно знакомым выражением. И Хината вдруг поняла, где видела эти поджатые губы и нахмуренные брови. У Шино при виде насекомых. Которые были ему омерзительны.       И этот блеск в глазах, этот излом верхних век уголком… Таким становился Киба при взгляде на собак. Которых он жалел за глупую доверчивость и преданность, за отсутствие чувства собственного достоинства, что есть в кошках.       Она была омерзительна Менме? И одновременно Менма её жалел?        «Я терь… не знаю, поверю ли, чтоб плакать», — вбил последний гвоздь в гроб Менма.       И Хината стремглав кинулась вон из отделения полиции.       Дома её ждало особо изощренное и крайне унизительное наказание от главы клана. С последующим лишением титула наследницы. Теперь ей некуда было идти, кроме как продолжать тянуть лямку шиноби, а ведь раньше, как наследница, она могла оставить службу в любой миг.       Жизнь бежала своим чередом, и вот ей уже стукнуло четырнадцать. Хината пыталась наладить отношения с Менмой. Странное дело, после того, как она его потеряла, он ей позарез понадобился. Отныне она в открытую твердила, как его любит. Стала для него поддержкой и опорой, самой услужливостью. Запинаясь и старательно пытаясь покраснеть, лепетала перед Куренай-сенсей, как хотела бы ходить на миссии с Менмой, и его правда однажды поставили с восьмой командой — искать редкий вид жуков.       В первую ночь Хината не спала, ожидая, пока оставшийся на дежурство Менма не пойдёт к водопаду отлить. И вприпрыжку поскакала быстрее него, разделась и в чём мать родила сиганула под ледянющие, чтоб их, потоки воды. Якобы тренировала тайдзюцу, пока у неё зуб на зуб не попадал.       Но Менма к водопаду так и не явился. Зато притащился Киба и гаркнул:        «Ты бы хоть прикрылась что ли! Некрасиво, вся сморщилась, в гусиной коже! Чё тебе вообще приспичило тренироваться, дома, что ли, было нельзя?»       Наутро Киба рассказывал всем, что неловко повернулся во сне и «пребольно расквасил мордочку о противную каменюку, мяу-мяу!»       Но её старания по налаживанию отношений с ровесниками не прошли даром. Её даже стали принимать в общую компанию, но всё равно она чувствовала отчуждение. Менма периодически исчезал из её жизни: сначала уходил на обучение к странствующему монаху Джирайе, точнее, родители упекли, чтобы привить хоть немного организованности, потом Лис подчинил себе разум Менмы, напал на Коноху, разгромив резиденцию, чудом обошлось без жертв. Менма после давал показания, что с ним вышел на связь некий человек в маске, который с непонятной целью убивал шиноби с редким геномом, и даже Джирайя пал от его руки, но свою вину Узумаки не отрицал. Человека в маске так и не нашли, хотя все друзья Менмы вспомнили, как тот на пару с Сакурой твердил о каком-то Мадаре, а Хината, покопавшись в архивах, выяснила, что так звали брата отца-основателя Изуны, но разве это не простое совпадение? Она предвкушала, что теперь от Менмы все отвернутся, и только одна она останется. Его ждали исправительные работы и изнурительные тренировки по усмирению Лиса, но возле него крутилась не Хината, а седьмая команда — плоскодонка Сакура и Чараске. А затем Менма в одночасье стал героем Конохи, когда, обернувшись в покров теперь полностью подконтрольного Лиса, защитил деревню от шиноби Дождя. И лично убил их предводителя Ханзо.       Хинате не досталось ни капельки славы. Когда грянула четвёртая мировая война шиноби, а после возродилась Кагуя, героев-спасителей — седьмую команду — чествовали всем миром. Так же, как благодарили Тонери, явившегося во главе лунной армии, вооружённой невиданной доселе артиллерией, которая разгромила всех оставшихся Белых Зецу. Лунные Хьюга, вернее, Ооцуцуки оказались не такой уж сказкой.       А Хината, ничем не отличившаяся на войне, опять пребывала в тени. А Менма был обласкан светом и восхищением поклонниц, которых он не замечал, так как смотрел на одну Сакуру. Да он всегда на неё смотрел, но Хината чётко осознала это только после войны. Чего этой дуре не хватало? К её услугам был Чараске, перетрахавший половину Конохи, но Хината видела, что всё это — попытки забыться. Читала Учиха как открытую книгу, потому что сама находилась в том же положении. Чараске сох по Сакуре. И бросил бы всех своих тёлок ради неё. А Сакура тупила, не выбирала, и у Хинаты теплилась надежда, что ещё есть шанс. Она ярко красилась. Одевалась так, чтобы выставить все прелести фигуры, а ей было, чем блеснуть. Дарила дорогие презенты на дни рождения.       Пока однажды в банке не стала свидетельницей, как родители Менмы берут кредит на покупку дома для сына. Не комнаты в общежитии шиноби, не квартиры, а большого дома, для будущей большой семьи. И она окончательно удостоверилась, что всё у Менмы с Сакурой на самом деле на мази. И она в глубоком пролёте. И никому-то она не нужна.       А после в квартал Хьюга прибыл Тонери из сказок.       Тоже так-то герой войны. Напомнил Хиаши о давней традиции династических браков и затребовал в жёны не старшую дочь-наследницу, а младшую Ханаби, только-только достигшую детородного возраста.       Ханаби пребывала в шоке. Отец не знал, что делать, только мариновал упавших с Луны гостей уже вторую неделю в усадьбе и откладывал оглашение своего решения. А Хината думала. Луна показала, какой мощью обладает. Тут не надо быть гением клана Нара, чтобы сообразить, что не за горами день, когда они поставят на колени всю Землю. Просто потому что могут. И где тогда предпочтёт очутиться сама Хината? В строю проигрывающих объединённых войск шиноби? Или на троне императрицы?       Тонери было абсолютно всё равно, какую из дочерей Хиаши брать, во всех смыслах этого слова. Брак сулил ему некие иные выгоды, которые Хината пока не распознала. Ханаби была ещё подростком, но формами обещала обзавестись не менее пышными, чем старшая сестра, а ещё могла похвастать стройными длинными ногами — уже тогда становилось понятно, что она станет высокой, в отца, в отличие от низенькой Хинаты. Но Ханаби росла бесхитростным сорванцом, бегающим по крышам и обожающим удить рыбу, а Хината была прожженной плохой девочкой. Сестре она такой шанс не отдаст!       Вечера поэзии, любование последним полнолунием месяца, внутрисемейный турнир по тайдзюцу — Хината наблюдала за скучными традиционными развлечениями, что устраивали высокому гостю. Что ж, раз он так неравнодушен к древности, так заскучал по ней на своей высокотехнологичной Луне, Хината ему покажет маленькое представление из тех, что дают своим потягивающим саке клиентам молоденькие ойран.       Её короткие шорты и топ — последний отчаянный писк, чтобы её заметил Менма. Но для Тонери такое слишком вульгарно. И недосказанность зачастую бьёт под дых куда сильнее оголённого тела.       Стоял декабрь, но, как частенько бывает в Конохе, погода баловала восемнадцатиградусным теплом. Тонери отдыхал на энгаве, выходящей во внутренний дворик с прудом. Как вдруг ветерок уронил на воду шёлковый платочек.       Одетая в домашнее юката Хината, с собранными в высокий хвост волосами, открывающими шею, выбежала за улетевшей косынкой. Тонери она якобы и не увидела. Поёжилась под ветром, размышляя, потом сняла с плеч тёплую накидку, аккуратно сложила на землю. Скинула сандалии и чуть попробовала пальчиком ноги воду. Подула на ладошки и вошла в пруд с отражённым на глади лунным диском. Тогда Луна ещё находилась на полагающемся ей месте и не обагрилась кровью, сияла загадочно, серебристо, красиво подсвечивая нежную девичью кожу.       Шажок, ещё один. До платка не дотянуться. Полы юката приходилось поднимать всё выше и выше, чтобы не замочить. Открылись тонкие щиколотки, погрузились в воду. Идти требовалось медленно, почти танцуя. Подол оказался на уровне колен, пару раз соскользнул ниже, но был бдительно перехвачен рукой. Хината зашла в воду по колени, но платок унесло порывом ветра. Она неспешно подвернула юката. На таком уровне полы расходились, открывая внутреннюю сторону бёдер. Ещё пару шажков к глубине. И ещё. Наклониться за платочком, задирая юката так высоко, что никакая мини-юбка не сравнится, но всё-таки прикрывая самое главное на пару миллиметров. Ах, есть ли на юной деве исподнее бельё? Ну зачем же, раз она готовилась ко сну? Потянуться за шёлковой тканью, плавающей на поверхности, юката на ключицах распахивается, открывая глубокую ложбинку между грудями. Наклониться ниже, тяжёлые полукружия дразняще белеют на свету, но самое интересное тонет в тенях.       Ай, как же добраться до платка?       Рябь снова сносит его, кружит, точно смеясь, вокруг Хинаты. Она медленно поворачивается за платком, спиной к Тонери, чтобы не соскользнуть за грань пошлости. Юката едва держится на плечах, норовит сползти, ветер мягко играет с волосами, они ложатся на шею. Сделать ещё один скользящий шаг. Подбирая подол, чуть нагнуться, чтобы Луна предательски высветила складочки под едва-едва показавшимися на миг аппетитными ягодицами. А следом сомкнувшаяся вода скрыла всё.       Платок в руках у прелестницы, и Хината тихонько выходит из пруда.       Наутро Тонери равнодушно заметит, что наслышан, что наследницей объявлена младшая из сестёр, и тогда он не против посвататься к старшей. А Хината за закрытыми дверьми, предварительно натерев щёки, чтобы покраснели, попросит у отца согласия на брак.       Любви нет, но кому она нужна? И есть ли она вообще? Может, дело лишь в дружеской приязни, очаровании внешностью, в химии организма? Тонери дивно красив, словно герой из сказки или холодный немногословный самурай из сериала, так, может, Хината его и захочет?       В Конохе на свадьбу принято обмениваться клятвами верности, в Редаку — обручальными кольцами, на Луне — ячменным печеньем, которое молодожёны съедают одно на двоих. Тонери и Хината пошли дальше всех — сразу после бракосочетания обменялись бьякуганами.       Она не ожидала, что вместо брачного ложа угодит на операционный стол. Потом ей пояснили, что у бьякугана есть очень интересная особенность, забытая на Земле — он может развиться в тенсейган. Но для этого, как правило, не хватает тех или иных генов, которые можно добрать путём пересадки чужого глазного яблока. Тонери, как представитель правящей ветви, сочетал в себе лучшие гены Ооцуцуки, но всё же чего-то для пробуждения додзюцу не хватало, и он намеревался найти недостающие гены на земле. Так поступали и раньше. И, как гласили семейные хроники, в качестве обмена девы с Луны тоже попадали в клан Хьюга, не случайно время от времени рождались дети с благородным цветом волос — платиновым, с голубым отливом — оттенком Хамуры.       Ставка Тонери сыграла — через пару дней после операции у него начал развиваться тенсейган. Хината же не получила ничего, кроме того, что пелена с её глаз спала, и теперь она трезво смотрела на свое положение на чужбине глазами супруга. Она попала из одной золотой клетки в другую и никого отныне не интересовала.       Как только с её глаз сняли повязку, Тонери получил и всю оставшуюся Хинату. После ужина и уточнения о самочувствии попросил выпить неизвестную полосатую пилюлю и повёл в свои покои. И никакого волшебства в том действе не предвиделось, Хината скорее ощущала, что её ведут на очередную процедуру, неприятную, но терпимую. Когда Тонери вынул шпильки из её сложной вычурной причёски, снял приталенный жакет и стал распускать шнуровку на корсете, Хината лишилась чувств. Не понарошку — она могла бы выкинуть такой фортель, если бы планировала, а взаправду. Очнулась на подушках, Тонери сидел напротив и смотрел на неё с интересом. Так редко эмоции показывались на его лице.       Кровать… слишком большая, с балдахином и высоким резным изголовьем. Блики на сложном приборе на стене — помеси хронографа и барометра — с хромированным гербом полнолуния и полумесяца, отныне это и её мон. Приглушённый лимонный свет из окна — подземное искусственное светило сияло в фазе ночного режима. Хината осознала ситуацию, покраснела и задрожала.        «Пожалуй, на сегодня остановимся», — голос Тонери завораживал и пугал одновременно.        «Нет!! — Хината ужаснулась, что её сочтут неумехой и бревном. — Всё нормально. Просто я не ожидала, слишком быстро…»        «Значит, продолжим?»       Она кивнула, поджимая губы. И вдруг разговорилась:        «Я невинна. Как бутон розы».       Что она мелет? Что за фраза из дешёвых сериалов?        «Какое мне, однако, досталось сокровище», — в ответе Тонери нет веры, только насмешка. Он протянул ей руку, неотрывно глядя в глаза. И Хината несмело вложила свою ладонь.       По щелчку мужниных пальцев опустились тяжёлые портьеры на окна, и вокруг сгустились тени. В полумраке было не так страшно, но волнительно.       Он был нежен, нетороплив, и Хината тонула в неге, расслаблялась, раскрывалась.        «И правда девственница, — заметил Тонери, сидя на коленях меж её широко разведённых бёдер и слизывая с пальцев кровь. — Странно для куноичи».        «Странно, что не нашлось достойных?» — задыхаясь, пролепетала Хината и услышала в ответ тихий смех. А затем муж мазнул окровавленным пальцем по её щеке.       Он взял её так аккуратно, что никакого дискомфорта не возникло. И Хината и рада была бы отдаться процессу с головой, но что-то её отвлекало, не давало полностью сосредоточиться. То она смотрела, как на хронометре бежит стрелка с подсветкой и как поочерёдно загораются изображённые вместо цифр созвездия. То вспоминала отрывки из детских стишков. Осаждала себя, сильнее цеплялась за плечи мужа, и жарко целовала линию челюсти, шею, чуть прихватывая зубами.       А после она осознала, что значение секса в обществе преувеличено. С переходом этой черты ничего в её жизни кардинально не поменялось. Разве что объятия и поцелуи она дарила без прежних сомнений, легко и бездумно. Тонери был хорош в постели, во всяком случае, её всё устраивало, а сравнивать было не с кем. Она подумывала даже, не привязать ли его к себе годным сексом, отметая всё своё смущение и робость и откликаясь на любую авантюру, но не тут-то было. Тонери относился к той категории людей, у которых разум превалирует над инстинктами. И Хината с грустью понимала, что вскоре ему наскучит. В её глазах больше нет надобности, а дети… Она сама попросила приставленного к ней лекаря подобрать ей противозачаточные, и каково же было её удивление, когда в итоге ей выписали те самые полосатые пилюли.       Вот, значит, как… Нет брака — есть фикция. Нет императрицы Хинаты — есть домашняя зверюшка и игрушка в постель.       И вот тогда она рассвирепела. И всем назло стала исподволь, медленно, вписываться в жизнь на Луне. Где чувствовала себя чёрной вороной среди белой стаи. Где не знала обычаев, порядков и истории. Она отличалась даже цветом кожи, у неё не было дивного жемчужного загара, что можно получить лишь на Луне под светом Солнца, отражённого Землёй. Но это дело наживное.       Сперва Хината взяла под контроль особняк со слугами, диковинными механизмами, работающими на пару, электричестве и чакре. Потом стала сопровождать Тонери на светских раутах, где считалась всего лишь украшением, дополнением к статусу мужа. Прикидываясь дурочкой, ловила каждое слово, запоминала кланы и династии, кто с кем враждовал, кто заключал союзы. Училась читать между строк. Пока не освоилась и в столичном городе, удерживаемом силой гравитации у их искусственного светила — так называемой Paper Moon.       Она давала дельные советы мужу, особенно по поводу Земли и того, как её завоевать, не прибегая к оружию. К Хинате стали прислушиваться. И пока Тонери опутывал своей паутиной Землю, пропадал во дворах даймё и резиденциях Каге, она обеспечивала тылы. Держала под контролем лунные города и веси, расположившиеся внутри спутника, на обратной стороне коры. Раньше ей казался безумным вид из окна на перевёрнутые замки и плывущие в небе дома. Привыкла. Они не казались ей более иллюстрациями из сказки. Отныне это её владения и угодья.       Кто-то вроде умудрённой Нацу вспомнил бы поговорку, что если из девочки не получилась принцесса, она становится ведьмой. Другие бы предположили, что она перешла на современные сериалы, с обнажёнкой, нецензурной бранью, серой моралью, цинизмом и излишней жестокостью. Вот только времени на сериалы у Хинаты не осталось.       Теперь она курировала Кумо, Коноху и мелкие Скрытые Деревни. На Земле её боялись, на Луне — терпели, не зная, что ожидать от супруги Тонери, но подозревая, что ей, как первой госпоже, всё спустят с рук. Власть порой окроплялась кровью. Предательством и интригами. Тонери был не глуп, очень неуступчив, и вертеть им не получалось. И забалтывать не выходило, он пресекал любые поползновения. Но признавал, что в чём-то Хината сильнее, и тогда сам шёл за советом. И в такие минуты она упивалась властью.       Она многого добилась, но цель всё ещё маячила впереди. Её положению завидовали, не догадываясь, насколько оно шатко. И мало кто знал, что в её сумочке вместе с карафоном и косметичкой навеки поселился пистолет.       Её палочка благовоний догорела, но сестрина ещё тлела. Хината обернулась к Ханаби, замершей с абсолютно ровной спиной. Если бы не её махинации, это Ханаби стала бы супругой Тонери, это в её руках сосредоточилась бы власть, а может, и совместная жизнь у них сложилась бы счастливее. А отец сломил бы Хинату, заставил лечь под имбецила Неджи и рожать наследников. И уже не впервые заскреблось на душе нечто вроде чувства вины.       Когда-то она что угодно бы отдала, лишь бы не видеть во взгляде мужа, в ночи над собой, такой же пустой бьякуган, что каждый день наблюдала в зеркале. Что ж, она лицезрит голубое мерцание тенсейгана, но что с того? Раньше ей мечталось о других голубых глазах…       — Имото, ответь… ты счастлива?       — А ты? — серьёзно спросила Ханаби. — Ты сама повторяла, что брак — это договор. Чистый расчёт, и всегда можно устроиться так, чтобы не видеть друг друга.       — Да уж, мнения я не поменяла. Главное в нашем с тобой положении — не влюбляться ни в коем разе. И я не мужей имею в виду. Да и есть ли счастливые семьи на свете? Матушка любила нас с тобой, это точно, я смутно помню её ласковые песни. Но у них с отцом тоже был навязанный старейшинами брак, зато они хотя бы друг друга уважали, относились по-дружески. Хотя нет, есть у меня перед глазами пример счастливой семьи. Только один, так что да, похоже, это раритет. Что печально. Но это возможно. Что уже радует.       — И кто же?       — Моя наставница Куренай и Асума Сарутоби.       — Сарутоби… — эхом повторила Ханаби.       — На моей памяти они поссорились лишь однажды. У Асумы есть присказка, что шиноби обязаны защищать детей, дети — наше будущее. Будущее — Мирай. И сенсей Куренай решила назвать так дочь. А её муж поднял бучу, что мало ли какие присказки, дочь будет носить имя Мирай только через его труп. И в итоге она Сэнтэ. Впрочем, ты же не об этом пришла поговорить? Давай к сути.       — Помоги найти Хокуто, — Ханаби обернулась к портрету матери в тонкой дымке фимиама. — Пора торт резать, а именинника нет. Сбежали куда-то с Боруто, но Боруто особо и не ждут, она оторванный ломоть, а виновник торжества обязан присутствовать… Я не смогла обнаружить их своими глазами. Может, бьякуганы Тонери видят лучше?       В её словах промелькнуло столько беспокойства и затаённой боли, что Хината нахмурилась:       — Ты тревожишься за Боруто? — оно и понятно, ребёнок-инвалид — это вечная обуза для родителей. Хината не знала, оставила бы она сама такого ребёнка или предпочла избавиться от него ещё в утробе? Зачем обрекать на несчастья ещё одну жизнь? Но Ханаби — героиня.       — Боруто сильнее меня, — грустно улыбнулась сестра. — Она моя гордость. Я жду того дня, когда отец поймёт, как ошибся, отправляя её в побочную ветвь. Меня больше тревожит Хокуто. Тебе, верно, уже насплетничали? Сын до сих пор не пробудил бьякуган.       — Чакра в глазных яблоках течёт правильно, пробуждение бьякугана — вопрос времени, — Хинате не хотелось видеть сестру печальной. Она помнила Ханаби беззаботной, и ей не нравилось, как бремя материнства изменило её. — Хотя ему уже десять… Мы пробудили бьякуган много раньше. Он что же, не проходил «мучилку»?       Кольнули неприятные воспоминания детства. Додзюцу, что бьякуган, что шаринган, активируются от стресса. Но если глупые Учиха во главу угла ставят стресс, вызванный моральными переживаниями, и никак более не подстёгивают развитие глаз, то Хьюга мудрее. Зачем травмировать душу, если можно вызвать стрессовую реакцию организма, лишая его еды, сна, причиняя физическую боль? Как правило, жёстких тренировок тайдзюцу хватало, чтобы к трём годам большинство детей пробуждали бьякуган. А тех, кого не проняло, сажали раздетыми в каменный колодец, называемый между собой «мучилкой», закрывали плитой, не кормили, обливали водой, а каждые два часа били прутьями по железной плите, чтобы узник не спал. Вытаскивать из колодца никого не приходилось — бьякуган включался как защитная реакция организма в ответ на угнетение, и изменённое зрение фиксировало замаскированную дверцу, которую не составляло труда выбить Мягкой Ладонью.       — В первые часы, когда Хокуто посадили в «мучилку», — пробормотала Ханаби, — он оставался спокоен. Вокруг холод, темно, вода, шум над головой, а он знай себе решал в уме какие-то уравнения. Хоть землетрясение начнись, его бы не пробрало. Он в «мучилке» даже дремать умудрялся. А когда ему всё надоело, рассудил логически, что вода куда-то утекает, и начал простукивать стены и пол. И обнаружил выход.       — Да он у тебя гений! — рассмеялась Хината, но осеклась.       — Я его неделю лечила в своих покоях. Откармливала и обкладывала грелками. И на испытание болью я его не отдам, так всем и заявила!       Да, сестра выбрала защитить сына, потому что пытки — это уже запредельный способ пробуждения додзюцу. Но если Хокуто останется без бьякугана, его рано или поздно спишут в побочную ветвь, а от Ханаби и Неджи потребуют нового наследника…       Но Хината терпеть не могла давать ложную надежду, поэтому ограничилась фразой:       — Я поищу Хокуто.       Дождь почти прекратился, оставив после себя мелкую морось. Даже зонт не понадобился. Восходило суперлуние, и капли на листьях и крышах построек отливали кроваво-красным. Поднявшийся ветер шумел в бамбуковой роще, какая же она стала высокая и густая!       Земной шар пронизан энергетическими меридианами, и в точках их пересечения бьякуган сбоит, выдаёт нечёткую картинку. Такой перекрёсток находился и в глухом уголке за главным домом, у мусорных баков. Нет, это не бьякуганы Тонери вели Хинату, по правде, додзюцу не отличалось по характеристикам. Просто она сама частенько туда сбегала, потому знала, где искать.       Детей засекла сразу же. Сидели на мусорном баке, свесив ноги, и что-то обсуждали. Бьякуган видел строение скелетов, мягкие ткани, выцветшие до прозрачной сероты окрестности. Но воображение привычно облекало картинку в краски и плоть. Хокуто был одет точно храмовый каннуши: синие хакама, белая просторная рубаха. Длинные каштановые волосы собраны в пучок на макушке. В лице присутствовало некое неуловимое отличие, что-то живое, непокорное, непохожее на постные физиономии Хьюга. Боруто была крохотной девчушкой немногим выше младшего брата, в коротких штанах, футболке мужского кроя и дутой безрукавке. Пацанка пацанкой. И Хината вдруг улыбнулась.       — Как подарок, ништяк? — судя по губам, девочка произнесла именно эту фразу.       — Ништяк! — расплылся в улыбке Хокуто и прижал к груди увесистую книжку. — Лучше всех!       — А как днюха? Оторвался с друганами?       — Матушка и дядя подкинули денежного довольствия. Так что да, после школы отметили в караоке с Ханами и Шикако.       — Молоток! Запомни, что говорила нянюшка Нацу: семью мы не выбираем, миримся с тем, что есть. Но друзья — это семья, которую мы можем найти сами. Усёк на?       — Как ты выбрала братца Каваки и братца Шиначику? — призадумался Хокуто. — Братец Шиначику — твой хахаль? А хочешь, я замолвлю словечко перед Ханами? Она всех профурсеток от братика отваживает, но для тебя сделает исключение.       — Мелкий ты ещё о таком базарить!       — Дорогие племянники! — нарочито громко произнесла Хината, выходя из-под сени молодой бамбуковой поросли. — Вас в доме заждались. Покрутитесь перед семьёй, исполните обязанности, а когда старики разойдутся спать, можете делать, что вздумается.       Боруто и Хокуто моментально вскочили на ноги, учтиво поклонились со словами:       — Благодарим за совет, уважаемая тётушка.       Заторопились, миновали её, но Боруто всё же задержалась, чтобы взглянуть невидящими глазами не в лицо, а куда-то в самое сердце и заявить:       — Тётушка, а вы ведь тоже бунтарка? — и никаких покорности или вежливости в голосе. Она только играет в правила приличия, чтобы не доставлять хлопот матери?       — Гнись, но не ломайся, — вполголоса посоветовала ей Хината.       Дети убежали, а она тихонько направилась за ними вслед. Зная, что и без неё торт разрезать не будут, подождут. Вела ладонью по старым стеблям, которые помнили её ещё ребёнком. Вон на том давным-давно, целую жизнь назад, похабник Неджи вырезал кунаем член, да так там рисунок и остался. Завывал ветер, сверху лила свет луна, не серебряная, но рубиновая, хотя какая разница, если на деле она всего лишь клетка, куда упорхнувшей Хинате пора вернуться.       Она вскрыла множество нарушений в официальном представительстве Луны в Конохе. Злоупотребление служебным положением, порочащие связи с жителями Скрытого Листа, карточные долги — АНБУ явно не дремали, вербуя ненадёжных луниан. А Лис Менма проворачивал что-то, что закрутилось вокруг его сына, посланного на миссию на море. Всё это явно звенья одной цепи.       Но если Хината начнёт распутывать верёвочку, это ударит по Шиначику, а следом бумерангом отразится на Боруто. Ведь если у них в самом деле чувства… У бойкой химе Хьюга, которой старейшины скоро оборвут крылья, и Лисёнка Узумаки, такого же солнечного блондина, как и его отец…       Сын Менмы. От Сакуры. Сложись всё иначе, и этот мальчик мог бы быть от неё, Хинаты…       Менма, что переживает за сына. Ханаби, что переживает за детей.       И Хината, что может доставить им проблем во имя собственной выгоды.       Она вошла в прихожую, разулась, и начищенный дощатый пол чуть скрипнул под ногами. Рядом обнаружился Ко, вешавший в токонома свиток с новым стихотворением на завтра. Что-то о слезах и ивах.       — Распорядись, чтобы готовили геликоптер, — бросила ему Хината. — Завтра же отбываем на Луну.       — Мы не останемся на фестиваль фейерверков? — уточнил Ко.       — Нет. Я сделала всё, что хотела, находиться здесь и дальше не имеет смысла. Есть замечания, недочёты, я направлю бумаги в конохский офис. Так что подготовь всё к отъезду.       — Как прикажете, госпожа Ооцуцуки. Мию соберёт ваши вещи.       — Проконтролируй её. И обязательно сделай в конце строгий выговор. Придерись к чему-нибудь.       — Слушаюсь.       Хината кивнула и направилась к залу, откуда звучали голоса и так сладко пахло улуном. Открыла раздвижную дверь, чуть жмурясь от яркого света. Не опустилась на колени, как положено каждой входящей в комнату женщине в присутствии мужчин. Не уселась за спиной отца, как сидела Ханаби за спиной мужа. Свободно устроилась там, где захотела, оглядела старейшин даже не с вызовом — с ленцой. И никто не посмел ей и слова сказать.       Рассвет медленно крался по улицам Конохи сквозь завесу влажного тумана. Начался сезон дождей, запоздавший из-за Луны, меняющей климат. Тихо шумели струи, скатывающиеся с крыши по водостоку за стеной, а у койки Шиначику тихо пищали показания приборов, отсчитывая ровный пульс.       Сакура слушала его всю ночь. Боясь уснуть и пропустить, когда ритмичные звуки превратятся в монотонный, сигнализирующий о прекращении сердцебиения. Сама меняла пакет со льдом на ране. Не смыкая глаз смотрела, как вздымается грудь при дыхании — слишком велик был риск бронхоспазма из-за мокроты.       Дышит. Жив.       Недавние минуты перед стеклянными дверьми, за которыми проходила операция, казались жутким кошмаром, случившимся не с ней. То, что было ещё раньше: разговоры о пустяках и ужин с мужем и Ханами — и вовсе прошлой жизнью. Всё резко поменялось, и Сакура не представляла, как с этим сосуществовать. Но она и не думала о будущем. Главное сейчас — сын.       Осунувшийся. Опутанный трубками воздуховода. Побледневший. Где его привычный здоровый румянец? Даже бронзовый загар, полученный на море, потускнел. Рука, которую она гладила, была прохладной, а лоб — чересчур тёплым. Жар сбили, антибиотик вкололи, но температура не упала до тридцати шести, держалась на уровне субфебрильной. А возможно, это из-за операционного вмешательства, кто знает? Не каждый день тебе разрезают живот и достают кусок свинца, которого там быть не должно, не имело права!       Почему сын сбежал? Как он, шиноби, умеющий стимулировать иммунитет чакрой, умудрился подхватить бронхит? Во что превратил своё праздничное выходное юката? Когда одежду с остальными вещами вернули Сакуре, окровавленную и разрезанную, она замотала головой и попросила всё выбросить. С Шиначику это не вязалось от слова совсем.       Как она мечтала поменяться с ним местами! Всю боль взяла бы себе, не в первый раз оказываться в госпитале, получать швы на внутренние органы. Она знала, как выкарабкиваться из такого состояния, пережила бы ещё раз и инъекции, и капельницы, и катетеры тоже. Лучше она, а Шиначику пусть будет здоров, потому что сердце кровью обливается на него смотреть! Боги, ну пожалуйста!       К её молитвам остались глухи. Только дрогнули посиневшие веки сына да затрепетали пушистые светлые, как у отца, ресницы.       — Шина-чан? — встрепенулась Сакура, шепча его имя почти без звука — голос неожиданно пропал. — Шина!       Наверное, ей показалось. Сын спал, тогда она нагнулась, поцеловала сухой тёплый лоб, пригладила волосы, чуть влажные на висках и под чёлкой. Держись, сынок, ты сильный, ты справишься.       — Сакура… — донёсся оклик, а потом на плечо легка знакомая рука с вышивкой на манжете. Герб Учиха. — Сакура, давай я тебя сменю?       — Нет, — покачала она головой. — Не надо, я сама.       — Хоть кофе выпей. И ответь на звонок, у тебя карафон разрывается. Проветрись пять минут, мужа повидай, он там спит на диване в хирургическом отделении. Двое пациентов уже интересовались, чего это в коридоре валяется сам Хокаге?       — Ладно, — согласилась Сакура. — Пять минуточек побудь с Шиначику. Я сейчас вернусь.       Ноги стали совсем ватными. И никак не получалось согреться, Сакуру знобило, по рукам бегали мурашки. Это нервное. Она тихонько проскользнула в ординаторскую, стараясь не смотреть дальше по коридору, где спал Менма. Сразу услышала перезвон из своего шкафчика. Достала джутовую сумку, поневоле улыбнулась имени, высветившемся на экране. Моэги       — Да, Моэги-тян, — она прижала карафон к уху плечом, пытаясь застегнуть заевший замок на сумке.       — Сакура! Шеф! — как же приятно слышать это обращение из детства. Сразу становится легче на душе. — Прости, если отвлекаю. Ты можешь говорить? Как там Шиначику?       — Операция прошла успешно, он ещё не отошёл от наркоза. Состояние стабильно-тяжёлое…       — Выкарабкается! Кровь Узумаки сильная, на них всё заживает, как на… э, мигом!       Вечная оптимистка. Рыжая веснушка. Всё детство проходившая за Сакурой хвостиком, мечтающая стать такой, как её кумир. В медицинских техниках Моэги оказалась не сильна, зато тайдзюцу Цунадэ-сама освоила едва ли не лучше самой Сакуры. Сейчас забавная Веснушка расцвела в спецджонина, но с Сакурой до сих пор очень дружила. И в Шиначику и Ханами души не чаяла, а они называли её старшей сестрой и перенимали коронные удары. Эта преемственность грела сердце.       — Прости, Моэги-тян, я тебе потом обязательно всё расскажу. Прогнозы в нашей врачебной среде делать не принято, мы люди суеверные. Но всё, что нужно, всё зашили, срастили. У него острый бронхит, ума не приложу, на фоне чего развился, но это тоже лечится. Спасибо тебе за беспокойство. И… откуда ты узнала?       — Ну… Шеф, земля слухами полнится. Ни свет ни заря позвонила Боруто, думала, что мне что-то известно. А Боруто узнала от Каваки. А Каваки…       — …от матери, — догадалась Сакура. — Скажи ребятам, чтобы не трепались. Не надо пока…       — Хорошо! Держись! Если понадобится моя помощь…       — Спасибо. Обязательно.       Хлопнула входная дверь.       — Сакура!       Она сбросила звонок, не дыша, обернулась.       — Сакура, пойдём скорее, Шиначику очнулся!       В реанимационную палату она не вбежала — влетела, на ходу натягивая на нос маску. Кинулась к сыну, проклиная себя за то, что ушла. Он же напугался, наверное, очнувшись в незнакомом месте, без матери рядом!       Шиначику смотрел мутными глазами безо всякого выражения. И тщетно пытался улыбнуться натёртым от воздуховода уголком губ. Выходило фальшиво.       — Шина-чан! — горячо зашептала Сакура, хватая безвольную ладошку. — Шина-чан, как ты? Я рядом, я с тобой. Ну! Скажешь что-нибудь?       — Я не знаю… — прохрипел сын.       — Тошнит? Пить хочешь?       — Нет, — он устало прикрыл глаза. — Простите… Мы знакомы? Я… Не помню, а я… а я кто?