махаоны парят над миром, лето в душу неслышно входит, в сердце старая моя лира пробуждает родник мелодий.
Солнце — это жизнь. Так же, как жизнь не выбирает, где ей появиться, в чьем теле загореться божественной искрой, так и небесное светило не выбирает, куда направлять свои лучи. Солнце светит всем. Солнце принадлежит всем, и в то же время не принадлежит никому. Солнце — самое надежное, что может быть на свете; оно всегда встает по утрам, поднимаясь с востока, и всегда садится по вечерам, алым заревом закатываясь на западе. Солнце встанет в любом случае — что бы ни творилось на земле и в душе отдельного человека, как бы ни было плохо, страшно и безнадежно — одно остается неизменным. Солнце взойдет. Молитва на губах уставшего путника, чей дом сгорел, лишив его всего, слез в глазах потерявшей ребенка матери, горечь взгляда влюбленных в разлуке — они в отчаянии, тоске и скорби, и утешить их может одно — солнце взойдет. Аматерасу Омиками не выбирала, кем ей родиться, кем появиться на свет из слезы Идзанаги-но-ками, что попала в луч солнца и стала девушкой. Дети первого бога Японии — его слезы, возможно, это значит, что они не смогут быть по-настоящему счастливыми. Но если бы Аматерасу могла выбирать — несомненно, выбор пал бы на солнце. Она любит солнце, любит свет, ей не причиняет беспокойства зной, она не сгорит в огне, она счастлива от собственного предназначения, хотя изначально ее пугала огромная власть и столь же огромная ответственность, доставшаяся от Идзанаги. Сейчас Аматерасу не боится — Аматерасу гордится. Она может не все, но очень многое, и в том числе может помогать людям. Спасать жизни. Исцелять. Возвращать души тем, кто их утратил. Озарять мрак своим сиянием. Богиня смотрит на Воль Рёна так, как художник мог бы смотреть на картину, что стала всеми признанным шедевром. Боги — те, кто может создавать. Буквально из ничего: из солнечного света, из цветочного аромата, из пения струн сямисэна… Аматерасу не создала Воль Рёна, но она вернула его в первоначальный облик. Она исцелила его, хотя для полного исцеления еще потребуется время и вода живительного источника, но если Воль Рён способен создавать бабочек, то он почти здоров. Наверное, так чувствует себя молодой лекарь, только начавший практику, когда его пациент выздоравливает. Гордость, радость, самодовольство и нежность.***
Вечное лето царит здесь, вечное тепло и свет, но не изнуряющая жара, солнце в здешних краях не сжигает землю своими золотыми лучами, солнце не заставляет цветы засыхать, теряя влагу из нежных лепестков, солнце дарит лишь жизнь и надежду. На Такамагахаре не бывает зимы, не бывает осени, только причудливое смешение зимы и лета, когда одновременно цветет вишня и созревают спелые сладкие персики. Дворец богини сияет драгоценностями, но не кажется вычурным, он изящен и элегантен, как его хозяйка. Больше, чем зданий, здесь природы — деревья, цветы, рисовые поля, цветущие луга, и Аматерасу достаточно ступить на свои земли, чтобы почувствовать себя лучше и увереннее. Неудивительно, что Сусаноо так хотел заполучить себе Такамагахару — но никогда он ее не получит, пока жива истинная владычица неба, а она бессмертна. Аматерасу Омиками дает Воль Рёну возможность уединиться, чтобы умыться в источнике, остановившись невдалеке и в ожидании любуясь белыми лепестками вишни, что кружатся в воздухе на легком ветру. Танец белоснежных вишен на крыльях ветра среди нежного солнечного света — наблюдая это, на губах Аматерасу витает тонкая улыбка. Богиня довольна, богиня рада, богиня дома — она не покидает Такамагахару надолго, но все равно каждый раз счастлива вернуться. Она оборачивается, то ли услышав, то ли ощутив шаги Воль Рёна, и улыбается уже не мечтательно, а удовлетворенно. Как Аматерасу и думала — он очищен, и уже не похож на порождение зла. Не демон, не ёкай, но его душой владела тьма — обычно тьма поглощает душу из-за отчаяния, и в таком случае можно лишь посочувствовать человеку, что испытал боль такого рода. Боль, которая не дает иного выхода, кроме как погрузиться в пучину мрака. Аматерасу кивает, окидывая Воль Рёна взглядом, и ее черные глаза источают свет полуденного солнца. — Да, — произносит она. — Тебе и вправду стало лучше, и я рада, что мой источник сумел помочь. Она смотрит на порхающих вокруг бабочек и одобрительно кивает, подняв руку — одна из бабочек садится на тыльную сторону ее ладони, взмахивая трепетными крыльями. — Когда человек умирает, его душа становится бабочкой, — голос звучит мелодично и мечтательно, как песня или шелест листьев на ветру. — Но никто не умирает навсегда… Смерти нет, есть лишь долгий путь, круговорот смертей и рождений, потому что каждый заслуживает второго шанса. Ты получил второй шанс, поскольку в лице твоем я не увидела мрака и зла. Но ты пока что недостаточно чист, и если уйдешь, то отчаяние снова захватит твою душу. Поэтому — останься на время, я назову тебя своим гостем и покажу красоту моего царства — ты видел далеко не все… Здесь есть горы, реки и сады. И внутри дворца тоже очень красиво — у самого императора не так. У того, чьей прародительницей считается Аматерасу Омиками. Это не так, она не дарила искру жизни ни одному ребенку — пока что, хотя могла в любую секунду, но хотела иметь детей не просто так и не одна. И без собственного ребенка Аматерасу была матерью для всех, кто жил под ее небом. Венок на ее волосах вновь расцветает, и солнце с удовольствием вдыхает тонкий сладкий аромат цветов.***
Редко кто бывает удостоен чести гостить в Такамагахаре, если это не божество. Аматерасу гостеприимная хозяйка, однако знает и меру, и не хочет, чтобы ее царство однажды превратилось в проходной двор, куда может прийти каждый, чтобы получить еду, ночлег и лечение. Она — добрая богиня, но все же она — богиня, и часто требует к себе уважения, потому что иначе в ее царстве воцарится хаос. Кто-то должен править всем, и если этим кем-то оставили Аматерасу Омиками, значит, она справится. Значит, она достойна — и станет достойной. Но бывают и исключения, когда Аматерасу пускает в свое царство тех, кто не является богом. Богиня обхватывает чашку чая ладонями, медленно отпивая глоток пряного и душистого напитка. Чай на Такамагахаре — лучший, как и саке, но саке Воль Рёну пить еще рано, он еще не полностью оправился от демона, а пить алкоголь для того, чьей душой владеет тьма — это как подливать в костер кипящее масло. Разгорится еще сильнее, и пламя станет куда опаснее. Но после, когда опасность минует, Аматерасу обязательно угостит Воль Рёна лучшей рисовой водкой в мире — где же саке может быть вкуснее, чем на небесных рисовых полях? На благодарность она кивает в ответ — с благосклонностью и спокойной улыбкой. И то, как разительно преображается тот, что еще недавно был жестоким убийцей, и обращался к ней не так уважительно, как следовало говорить с верховным божеством — тоже вызывает улыбку и приятные эмоции. Как она и считала — все могут измениться. Все способны быть хорошими, добрыми и светлыми, просто свет нужно уметь найти. Аматерасу сама источает свет, значит, должна уметь видеть и чужой.***
Аматерасу задумчиво смотрит на то, как ветви цветущей вишни мерно покачиваются под дуновениями ветерка, теплого и несущего с собой аромат весны. — Я и есть — солнце, я — та, кто озаряет небеса, старшая дочь первого бога Идзанаги, рожденная из слезы, что вытекла из его левого глаза, когда он горевал по своей потерянной возлюбленной, что не была мне матерью, а лишь женой моего несчастного отца. Ныне он покинул небеса, спрятавшись в храме на Авадзи и не желая, чтобы кто-то видел его больше. Аматерасу до сих пор отчаянно скучает по отцу. Наверное, эта боль никогда не уйдет из ее сердца, боль и тоска по отцу, что был с ней милым, добрым и заботливым, играл со своей любимицей чаще, чем с ее сестрой и братом, и дарил ей подарки тоже намного чаще; возможно, Идзанаги был не самым лучшим отцом для своих младших детей, зато в первенце души не чаял. — Я заняла его престол и хочу стать правительницей, что не хуже Идзанаги-но-ками. У меня есть сестра — Цукиёми, та, чей лик сияет на небе по ночам, и брат… — голос Аматерасу на миг дрожит, а глаза темнеют. — Сусаноо. Бог морей и бог ураганов. Впрочем, о нем лучше не говорить. Его нет. С тех пор, как он напугал Аматерасу, убил ее питомца и стал причиной самоубийства ее служанок, она не может простить брата — и не хочет.***
— Мое царство примет тех, кого я пожелаю принять, — тихо и величественно произносит Аматерасу. — Мое царство, дарованное мне отцом. Оно отражает мою душу, и, судя по всему, ты нравишься Такамагахаре. Немногие способны создавать что-то здесь, ибо и слуги небесных рисовых полей созданы мной. Немного глины, капля воды, свет и мысленное желание — и слуги появлялись перед Аматерасу Омиками живыми людьми, живыми — и в то же время не совсем настоящими. Она не дарила им души, она не наделяла их чувствами и характером, для того были другие. Те же люди, что готовили пищу, расчесывали ее длинные волосы и надевали на нее кимоно — были скорее наваждениями, а не людьми. Собеседниками верховной богини были другие боги или существа рангом повыше вымышленной прислуги. — Я буду рада, если ты составишь мне компанию, — улыбка расцветает на ее губах. — Райдзин в отъезде, Фудзин усмиряет ёкаев на Аокигахаре, остальные все по своим храмам… — солнце дует губы, как обиженный ребенок. Она сама отправила Райдзина по делам в Скандинавию, ибо предпочитала лично в холодный Асгард не ездить, сама приказала Фудзину уничтожить злых ёкаев, представляющих опасность для людей и не имеющих шанса излечиться, сама отдала распоряжение другим богам следить за их храмами, но в итоге оказалось, что ей скучно. Не всегда, но с вымышленными слугами не поговоришь, а Воль Рён был интересен солнцу, в том числе как собеседник — не только пациент. — Здесь есть все, что можно пожелать, — певуче говорит Аматерасу. — Но кое-чего здесь нет. На Такамагахаре нет голода, нет пустоты и нет ярости. Когда мой брат хотел посеять здесь их зерна — я изгнала его, и больше не позволю моему царству терять лучи солнца. Ты вспомнишь — со временем. Душа очистится, вернется и память. И ты обретешь больше, чем себя прежнего, ибо не может гостивший на небесных рисовых полях покинуть их без дара. Сусаноо и Цукиёми тоже получили дары. Цукиёми — разочарование, Сусаноо — ненависть, причем ненависть принадлежала лишь ему одному. Но все равно, божество, человек, сверхъестественное создание, животное, даже ветер — никто, попав на Такамагахару, не уходил отсюда таким же, каким пришел. — Я уже приказала приготовить для тебя спальню, — говорит богиня. — Можешь ходить везде, кроме главного святилища, — там спит сама Аматерасу, в свою комнату она пускать гостя не готова. Путь к исцелению должен длиться не быстро и не медленно, и сколько бы времени ни ушло — столько и должно уйти, потому что подобные вопросы не могут иметь однозначных и четких ответов, не существует рамок, в которые можно загнать чужую (и свою) душу, особенно когда душа больна и одержима. Но Воль Рён уже встал на путь исцеления, и демон больше не завладеет его сознанием — не здесь, не в небесном царстве. Чай — горьковато-терпкий, обжигающе горячий, но солнце априори не может обжечься и отпивает большой глоток, слушая речь Воль Рёна и не признаваясь себе, что ей приятно; мало ли верховному божеству расточали красивых слов? Так было принято — боги из соседних пантеонов уважали ее, как правительницу в Стране Восходящего Солнца, и относились по-особенному из-за ее пола, ибо среди прочих верховных божеств женщиной была одна лишь Аматерасу Омиками, а японские божества, духи и люди и вовсе свою богиню любили, и в Японии, к тому же, было принято говорить учтиво. Но почему-то сердце Аматерасу потянулось к Воль Рёну, как лучи солнца тянутся к земле, ждущей их прикосновения. Солнце слушает рассказ Воль Рёна о существе, что обитало на горе, о жестокости, которую выдумали люди, о желании обрести человечность и о предательстве, что нанес тот (та) от кого не ждали. Предательство нельзя прощать — и зачастую при всем желании простить предательство невозможно. Душа закрывается, а то и вовсе разрушается, и в итоге рождаются на свет страшные демоны, и льется алая кровь, и меч разрезает плоть, словно тело подобно маслу, и глаза навек закрываются… а после на обагренной кровью земле неизменно расцветают ликорисы. — Мне жаль, — тихо говорит Аматерасу, плавно опускаясь рядом с кумихо и касаясь его руки. — Это было больно и разрушило тебя, особенно если ты хотел любви настолько, что был готов стать человеком. По мнению богини — это излишне самоотверженно, она любит людей, однако, как бы она их ни любила, а сама стать человеком не согласилась бы ни за что. — Но это было в прошлом. Это ушло, Воль Рён, этого больше нет. Ночные тени тают в лучах рассвета. Нельзя жить в прошедшем времени, время движется только вперед, и… — она с довольной улыбкой смотрит на распускающийся цветок. — И жизнь не остановится никогда. Ибо самый темный час омрачает мир перед тем, как взойдет солнце, а оно восходит всегда. Аматерасу Омиками протягивает Воль Рёну открытую ладонь. — Все будет хорошо, — твердо произносит она. — Твой темный час завершается и наступает рассвет, который всегда последует после ночи. Солнце озарит твой путь, солнце высушит твою скорбь, солнце согреет твою душу. Солнце на твоей стороне, и не задавайся вопросом, почему. Потому что я так сказала. Я — солнце. Она ведет себя чересчур самоуверенно, но ей кажется это правильным — Воль Рён должен в нее верить. Вера — тоже путь к исцелению.