Бог, ты видишь свой мир? лишь пепел и пламя ♫ Последнее Испытание — Властелин Ничего
Сейчас, в эту самую секунду, происходит воистину исторический момент, а ведь никто из прохожих об этом и не догадывается — каждый спешит по своим делам, и в голову им не приходит, что только что на землю Хиросимы спустя сто лет ступила Аматерасу Омиками. Впрочем, я никогда не виню тех, кто в меня не верит, я никого никогда и не вынуждала верить в меня, принимая собственный выбор каждого, и, тем более, я понимаю, что никто из здоровых психически людей не способен ожидать встречи с божеством и представлять его человеком. Но мне немного. совсем чуточку, как и всегда, забавно, что я в толпе столь незначительна и лишь одна из многих. И как же меня радует то, что даже спустя сотню лет в меня верят, о чем я незамедлительно сообщаю вслух, не сумев сдержаться: — Они в меня верят! Все еще верят! Не все, но меня до сих пор считают богом, а не мифическим персонажем! Поразительно, — пораженно качаю головой с легкой улыбкой. Я ощутила эту веру сразу, стоило вдохнуть здешний воздух, и меня наполнило теплое ощущение силы и чужой любви. Никогда даже не надеялась, что в меня будут верить так долго, дольше, чем в прочих богов. С другой стороны, Япония всегда была самостоятельной в вопросах веры, и в свое время восприняла попытки европейцев насадить здесь христианство буквально в штыки, так с чего им вообще менять убеждения? — Люди прекрасны из-за способности любить. Они даже говорят, что их бог — есть любовь. Я листала на досуге Библию, и Коран, и Тору, и кое-что оттуда почерпнула, хотя к новым богам относилась весьма настороженно. В древности люди верили в более человечных божеств, которые могли влюбляться друг в друга и в смертных, враждовать друг с другом, иметь детей, злиться, обижаться, пьянеть… Мы были ближе к людям и человечнее, мы не были непогрешимыми идеалами, в отличие от новых божеств, которые тем меня и пугали, что были слишком великими и всемогущими. Но некоторые идеи — и в основном из Библии — казались мне любопытными и даже правильными. Бог любит людей, потому он и есть — любовь, а мир был создан в результате любви. В разных пантеонах по-разному, но нет ни правдивого рассказа о сотворении мира, ни ложного. Где как — где-то мир сотворили Уран и Гея, где-то — Брахма, а где-то — Идзанаги и Идзанами, первые боги. И они создали других богов, а после и людей.***
— Вам так строго запрещали любить? — взмахиваю ресницами, устремив взгляд на Доктора. — Ужас какой… Но так же нельзя! Разумные и мыслящие существа не могут не испытывать любовь! Божествам и то никто не мешал любить. Они влюблялись — и влюбляются — даже в смертных, хотя это разбивает их сердца, что богов, что людей… Мне повезло — я люблю не смертного человека, и нас не разделит его гибель, но и у нас с Воль Рёном есть сложности, хотя у кого их нет? Я медленно и плавно ступаю по асфальту, полной грудью вдыхая аромат цветущей сакуры и чего-то еще, не очень приятного с непривычки, на что-то похожего, почти знакомого, но неизвестного… Точно! Бензин! Это бензин! Здесь так много машин, и они разительно отличаются от тех, что я видела раньше! И люди, идущие по улице, одеты иначе — в том белом траурном кимоно я бы точно привлекла массу внимания, да и в платье времен сороковых годов двадцатого века выглядела бы… невзрачно. Женщины спустя сто лет стали одеваться ярко и вызывающе, и я этому рада. Я никогда не была согласна с патриархальными устоями общества и гордилась женщинами, которые не соглашались с таким раскладом. Я гордилась женщинами, умеющими управлять государством и владеть оружием — хоть я и пацифист, но сам факт равенства и даже превосходства над мужчинами мне нравился, вне зависимости, в какой области. Но я не феминистка — ни в коем случае. Я признаю, что в большинстве своем женщины слабее физически и потому их необходимо защищать и оберегать, заботиться о них и уважать их, но также считать их равными и в чем-то лучшими, а не только безмолвными приложениями к мужьям и тем более, что гораздо хуже — не вещами и не служанками. Как женщины Японии могли быть такими тихими и покорными, если верховное божество — женщина? — Мне не жаль Сусаноо, — мягко поправляю Доктора. — Океан мне жаль, как и людей, которые его загрязняют, не понимая и не желая понимать, что убивают самих себя. Но Сусаноо — не тот самый океан, в чьи воды выбрасывают мусор, так же как и я — не то самое солнце, что сияет на небе. Это сложно объяснить словами, но… Хм, представь себе человека, который… Мой взгляд падает на магазин бытовой техники и парня в костюме холодильника, раздающего прохожим рекламные листовки. — …который работает в магазине, вот как он, — указываю одними глазами, — он же не холодильник, но изображает его и хочет, чтобы люди поверили в качество этих холодильников, — прочитать душу парня тоже получается само собой, и он действительно искренне желает доказать всем, что его товар — лучший. — Грубый пример, но… Я — ками Солнца. Сусаноо — ками океана и урагана. Мы не стихии и не светила, мы — их олицетворения. И Сусаноо мне не жаль, — твердо завершаю я. — Потому что ему никогда не было жаль меня. Он только и мечтал — и мечтает — отправить меня в Ёми и самому завладеть Такамагахарой, его в самое сердце поразило решение Идзанаги-но-ками передать трон мне, потому что я женщина, а Сусаноо считал себя наследником, как единственный мужчина из троих детей Идзанаги, но я была старшей, и я была любимицей отца. Возможно, при этом он был несправедлив к Цукиёми и Сусаноо, и точно был к ним менее внимателен, но я не виновата в действиях и чувствах отца, а решения верховного бога не оспаривает никто, — горько усмехаюсь. Я не хотела, чтобы отец уходил, я не хотела править такой ценой, я помню, как ворвалась в покои Идзанаги и плакала, умоляя его не покидать меня, говорила, что не смогу стать правительницей, что люблю его всем сердцем и буду скучать, но после увидела лицо отца и поняла — ему это нужно. Ему необходимо уйти, и он не может иначе. Он устал, его преждевременно состарила скорбь по ушедшей в царство мертвых жене и он тоже хочет покинуть этот мир, но спрятаться не в Ёми, а в более приятном месте — в храме на Авадзи.***
Сейчас Хиросима ничем не напоминает то выжженное пепелище, как я и думала, как и говорила Доктор. Цветы — на ухоженных клумбах и в букетах на мемориале Мира, а души-бабочки, несомненно, уже нашли себе новые тела и родились вновь. Жизнь не заканчивается, солнце еще долго не погаснет, человечество благодаря смешанным бракам не исчезнет бесследно, и я рада, я счастлива, я больше не та скорбящая мать на руинах собственного мира, от которого остался лишь пепел и пламя… А потом звучит сирена, и ее вой режет уши. Я не закрываю их лишь потому, что моему слуху и так ничего не повредит, но я пугаюсь — как глупо, я бессмертна, но завывание сирены заставляет меня в ужасе спрятаться за спиной Доктора, инстинктивно, хотя мне абсолютно ничего не угрожает. Это учения, учения-учения-учения, если я буду повторять это себе, то так и будет, я же бог, я даже здесь и сейчас — верховный бог! …и здесь и сейчас я тоже не могу ничего сделать. Ничего. Это не учения. Доктор тянет меня за собой в ТАРДИС, но я вырываю руку и стою на месте, и во все глаза испуганно и пораженно смотрю, как бомба падает прямо на мемориал Мира, разнося его в щепки. Бомба падает на мемориал Мира. Я должна это видеть, я не имею права отвести взгляд, как бы мне ни хотелось зажмуриться. Я вижу и взрыв, и самолеты, заслоняющие небо, совсем как сто лет назад, когда из них так же падали бомбы. — Я не спрячусь, — отрывисто отвечаю. — Прости, но я не спрячусь, меня не нужно защищать, со мной и так ничего не случится, я бессмертна! Но как же… Почему они снова… — мои губы дрожат. Как они могут — люди? Почему они это делают? Почему они постоянно хотят уничтожать даже то, что сами же и создали? Почему они не видят иного выхода, кроме такого? И я снова неспособна ничего предотвратить и ничему помешать. Я бы все отдала, чтобы спасти своих детей — но ирония в том, что даже если я отдам все, что имею, даже если решу умереть — я все равно не спасу их, потому что они сами этого не хотят. И тысячу лет назад, и в начале двадцатого века, и даже сейчас, сотню лет спустя, пережив уже две мировые войны. И, хотя я считаю всех без исключения людей вне зависимости от их национальности своими детьми, и хотя я всем сердцем люблю людей за их способность развиваться, за их желание узнавать новое и за их острый ум — иногда я их ненавижу. За то же самое.