Обсессия

      Я даже пуанты не меняю на каблуки. Выхожу в зал, на ходу застегивая корсет. Спрыгиваю с последних ступеней перед сценой, лавируя между официантками и уходящими посетителями. Мраморные руки эстетики истошно кричат: «Вон! Уходи!», задыхаясь на затхлой глубине людей. Но сегодня, чуть ли не впервые, когда на дно упала жемчужина. — Извините, что пристаю, — какой-то студент останавливает за локоть. — Наверное, странная просьба. Но не могли бы вы поделиться названием песни из номера?       Протягивает блокнот и ручку. Я снимаю одну из перчаток, вкладываю всю свою обаятельность в краткое «конечно». Пишу рядом с уроками по философии и римским правом едва читаемое «Bird of Prey». Отдаю ручку и говорю, что просьба самая здравая. — Хорошо проводишь вечер? — я забираюсь на диван с улыбкой.       Не отдаю отчёта в своих жестах: привыкла убирать клиентам волосы с лица. Им такая забота очень приятна. Мастера такая забота тревожит. Обсессивные мысли вторят о спасении в чистой воде, мечтают об умывальнике. Он подносит пальцы к моей скуле. Я прижимаюсь к ним, обманчиво думая, что погладить. Но уже через секунду уклоняюсь от пальцев с улыбкой. Мастер хочет снять маску.       Голем «Ле Руж» в лице Валеры подходит. — Эй, парень! Девочек трогать нельзя! Я тебя выгоню, если ты… — Всё в порядке, — жесты нескладные успокаивают. — Ему можно, это мой друг.       Валера неудовлетворенно кивает. Уходит обратно в восточную часть клуба бдить. Иногда примыкает к стене и будто по головам всех считает. Мастер пользуется моментом прагматично: развязывает ленты маски, укладывая её рядом на диван. — Прямо, как в музее. — У нас с этим стало строже, — кожа под маской влажная, оттираю её спрятанной в рукаве салфеткой, — после того, как Геля ушла.       Красный неоновый свет с пылью стряхиваю с его вязаной кофты. Не хочу знать, что он думает о моем выступлении. О той части сюжета, где птица на рассвете в человека превращается. Он по-прежнему мрачный и измученный. Со сдержанной улыбкой шутит, что подъем у меня даже здесь плохой, а я, идиотка, отвечаю: «Мне с шестом трудно танцевать».       От него пахнет парфюмом с ирисами, пахнет ночным кофе «Ле Руж». Я перевожу взгляд на стол и вижу одинокую чашку, ставшую розовой в неоне. — Заказать тебе что-нибудь выпить? За мой счёт. — Ну ничего себе. Обычно я алкоголь стриптизёршам покупаю, а не они — мне. — Не называй меня стриптизёршей. — А как? — Танцовщицей, — я вздохнула, уложив голову на спинку дивана. — Не думай плохо о девочках. Работа такая — просить щеглов, вроде тебя, оплатить Лонг-Айленд. Мы процент с чека получаем, когда делаем заказы за счёт клиента.       Девушки на балконе смеются о чём-то. Он возмутился дворовому «щегол», но от возмущения лишь руки распростер для объяснений. Я жестом закрыла себе рот и улыбнулась, коротко взглянув на столик сзади. Мы хоть и не на равных сейчас, но он же всё ещё мой преподаватель. Нельзя ему грубить. Даже со знанием, что его вряд ли заденет.       Он садится ближе, убирает мои волосы с лица. Печально спрашивает: — У тебя много клиентов бывает за ночь? — Я не… я не хожу в приват. Я только, ну, танцую и по залу работаю, — нервными и оттого громкими руками забираю со стола самое нижнее меню. — Видишь? Тут есть все девочки, которых можно заказать в приват или увольнение. У меня уже нет ценника. Это значит, что меня нельзя заказать. — А когда-то был?       Меню чужими руками забирается. Себя наружу вывернуть проще, чем всё то, что со мной за последний год произошло. Я боюсь ему говорить чисто и верно. Но ирония в том, что чистоты требует и Обсессия. — В первые месяцы работы, — я обнимаю колени, замёрзшие щиколотки павлиньим хвостом оборачиваю. — Просто… за секс цена выше. — Ох, Марго… — Я оплатила второй курс и попросила убрать себя из списка, — успокаивающе взмахнула руками. — Лида заняла мне на третий курс. Я уже почти всё ей отдала.       Перевели на платное больше года назад. За неудовлетворительные оценки по непрофильным предметам. Не знаю, чем руководствовалась в поиске работы. Нужно было срочно заплатить для перевода на следующий курс. Люди в столице в среднем шестьдесят тысяч получают. У танцовщиц в «Ле Руж» оклад в два раза выше. Это правило такое: нелегальная работа всегда оплачивается щедрее, будь ты охранником, официантом или барменом. Наш менеджер Света предрекает скорую гибель «Ле Руж»: после легализации проституции и азартных игр содержать стриптиз-клубы и казино стало невыгодно. Налоги стоят дороже, чем пару взяток участковому.       Я размышляю слегка депрессивно о произошедшем: а что случись бы, пересиль я себя над своей Обсессией? Если бы не потеряла нити здравомыслия на две недели перед экзаменами. Если бы, сквозь сонное скудоумие, пыталась писать хоть что-то в тетрадь по русскому. Вытирала бы я грязные слёзы Ангелине в гримёрной спустя несколько месяцев? Стала бы я свидетелем, как крошится каменная кожа Лиды, стоит посетителям спросить: «А куда подевалась твоя подруга в костюме дамы пик?». — У тебя когда-нибудь были серьёзные отношения? — Мастер щёлкает пальцами перед лицом. — Нет, — я подняла на него глаза хрустальные. — Зачем ты пришёл? — Поговорить про это.       Протягивает лоскут бумаги. Где я написала, что он мне очень нравится. Догадки теснятся сквозь обсессивные мысли. Я знаю, что он мне скажет. И преждевременная боль делает рёбра холодными. — Забудь. Мне, наверное, плохо было, — лист прячу между ленточек пуант. — Сделай вид, что я тебе ничего не говорила и не отдавала. Пусть всё будет так, как было раньше. — Марго, послушай… — Нет, правда. И меня там на балконе ждут, — обняла на прощание и поднялась. — Я пойду. Хорошего вечера!       Наивность чистой воды. Из этой чистой воды сделано зеркало, в которое я смотрю. Он про ОКР, про родителей, про работу в «Ле Руж» знает. С такой девушкой хороших отношений не построишь. Особенно, если ты её преподаватель.       Я правда поднялась на балкон, загнанная скоро найденным оправданием. Последний раз взглянула на его стол. Он расплачивался с Катериной, попутно натягивая пальто. Лида сидела за самым центральным столиком. И правда в компании из трёх девушек. На удивление, приятных по внешности. Такие обычно не посещают стрип-клубы. Или посещают, но через чёрный ход. — Здравствуйте, — я скромно помахала рукой. — А вот и моя Беатриса, — изрядно пьяная Лида обняла меня за бёдра. — Это я её позвала. Самая талантливая девочка в «Ле Руж». Костюм своими руками сделала, прикинь?       Одна из них мирно спала, похоже, не рассчитав сил с алкоголем. Вторая в телефоне что-то читала и и параллельно словам Лиды надевала наушники. Трезвая собеседница в жёлтых очках единственная подняла на меня взор. Ладонью приглашающе указала на свободное место возле себя, убрав её на спинку дивана. — А наш эксперт по балету уже десять минут, как ушёл. Сказала, что ей завтра рано вставать, — немного грустно, немного ехидно проговорила собеседница Лиды. — Алиса.       Я, удивлённо, но пожала протянутую руку. Для гостьи стрип-клуба это выглядело привычным жестом, затёртым и необходимым. А мне немного льстило: обычно, общение с клиентом начинается с просьбы сесть к нему на колени, а не рукопожатия. Впрочем, меня никогда и не приглашали за стол к лесбиянкам. — Приятно познакомиться. — Правда своими руками? — она выкрутила мне кисть неожиданно властно, рассматривая цветные камни на перчатках. — А можно…? — Да, конечно, — я села ближе.       Проводит ладонями по перьевому корсету. Пальцами залезает под цветные камни на лифчике, смотря, на чём они держатся. Кристаллики приятно звенят, ударяясь о чужие ногти. Обсессия испытывает ужасное отторжение. Просит убрать её руки со своей одежды. Я терплю. — Столько деталей, столько нюансов. Очень кропотливая работа, — красные ногти раскапывают швы под перьями. — Ты огромная молодец. Я бы взяла тебя своей личной швеёй. — У вас есть личная швея?       Вопрос, в большей степени, риторический. Но подруга Лиды ответила. — Не люблю ходить по магазинам: столько времени занимает, — Алиса неловко усмехнулась. — Она создает эскизы и выкройки, а я корректирую и выбираю, что она будет шить. — А аксессуары и обувь? — Тоже Сонечка подбирает. — И нижнее белье? — Мне нравится, к чему наш разговор в конечном итоге пришёл.       Она рассмеялась, а мне за свою бестактность неловко стало.       Я перевела взгляд на её одежду и мы невольно поменялись местами: теперь Алиса располагающе развела руками, открывая вид на платье и давая его потрогать. Я ощупала бархатную ткань, какую-то мудрёную для своей природы. Видимо, сюда добавили эластановые волокона, чтобы оно не сильно сковывало. Огромные чёрные рукава не из бархата, а будто из расшитого жоржета или батиста, свободные и полупрозрачные — сужались к кистям и застёгивались на золотые запонки с красным камнем. Я убрала руки от винного наряда, боясь запачкать. — У меня есть ещё чёрный костюм Икара. Если подождёте час, то можете увидеть на сцене.       Лида закатывает глаза. — Боже, ты опять… — Это прекрасный костюм, — я гордо подняла подбородок. — Геля до пяти утра сидела с ней в гримёрной и сшивала этот бардак. Посетители от неё постоянно отклеивали чёрные перья.       Девушка рассмеялась, откинувшись назад. — Ангелина сама добродетель: попросишь её довести до дома и она только спросит адрес. Всем приходила на помощь. Правда… когда помощь понадобилась ей, — Алиса переводит взгляд на Лиду. — Не надо на меня так смотреть. — Милая, а как на тебя смотреть? — она снимает очки. — Медсестра говорит, что к ней прихожу только я. — Неужели? Оказывается, её новым друзьям не до неё? Как жаль, — театрально сострадает Лида. — Видеть её не хочу и имею на это полное право. — Лида, так же нельзя. — Будь ты на моём месте, ты бы поступила точно так же. — Я и так… на твоём месте, — раздражённо заканчивает Алиса.       Её низкая интонация не дает Лиде возразить. Пробирает своим разочарованием и серьёзностью. Хозяйка интонации исправляется: заново надевает ту маску беззаботности, с которой говорила о розовом костюме, надевает вместе с очками. — Прости, Беатриса, мы тоже уже уезжаем. Может, как-нибудь в другой раз. Удачно тебе выступить. — Спасибо.       Они и правда уходят. Гостья оставляет на чай официантке больше, чем некоторые клиенты — танцовщицам. «Балкон», — смущенно повторяю в мыслях.       В пустых стаканах застряло напряжение. Лида доливает себе мартини, снимая каблуки. «Клиентов не допрашивают», — учила она когда-то. Но мне хочется без Обсессии в голове выбежать на зимнюю улицу и многое узнать. Поступить ровно так, как ОКР запрещает. Я сжимаю кулаки на коленях, учась тишине в голове. Но ремни затягиваются туже, когда начинаешь думать об их игнорировании. — Это твоя подруга? — я обращаюсь к Лиде. — Нет. — Она её недавно навещала, — я вспоминала диалог с нуля. — Значит, Геля осталась в Москве, а не уехала обратно в Норильск? — Конечно осталась. Кто, блять, в здравом уме вернётся в Норильск? — резко раздражённо спрашивает Лида. — Всё, моя милая птичка. Тема закрыта. Не желаю ничего слышать.       Поднимается и уходит. Новенькая официантка приходит вместо неё. Тяжело вздыхает при взгляде на стол.       Мне ни о чём думать не хочется, но с собственными желаниями не считается даже страдающее эго. Записка из пуант забирается пальцами. Потратила на неё около семидесяти попыток: постоянно почерк выглядел асимметрично. «Вы выглядите очень грустно в последнее время. Надеюсь, ваши проблемы благоприятно разрешаться. Знайте, что вы мне очень нравитесь и я хочу, чтобы у вас все было хорошо. М.К.» написано, будто паутинными лапками. Обсессия с восторгом смотрит на буквы, как на эпохальное произведение искусства. Старательно не замечает трагедии за тощими линиями. Ей и не положено — её дело только найти и указать пальцем. Лицом засунуть в малоприятную деталь, вынуждая не дышать и не двигаться.       Я себя… за это ненавижу. За целый шатлен абсурдных правил и запретов. С радостью выковыряла бы часть мозга, что отвечает за всё человеческое и интроспективное. Чтобы больше никогда с истинной завистью не смотреть на людей, у которых пусто в голове. Чтобы запретить себе месяц назад писать записки с признанием. Чтобы догнать уходящую гостью и спросить, что всё-таки произошло месяц назад в «Ле Руж».       Я бы правую руку отдала за выжженное поле вместо роя мыслей. Только Обсессия — это про другие сделки.       Я делаю глубокий вдох, чтобы не разрыдаться. Выдыхаю уже другим человеком. Сминаю записку и выбрасываю на стол к официантке. Обещаю себе, что обязательно поговорю, если увижу гостью Лиды снова.

***

— Лина, стоп!       Свалилась на пол, хватаясь за левую стопу. Музыка исчезла из воздуха. Через пранс разминаю её, страдая и шипя. Одним словом — судорога. Как там говорится? «Больно, значит, живая»? — Кто-то у нас любит каблуки носить, я вижу, — начал язвить Мастер, обходя и держа руки за спиной. — Причём, весьма неудобные.       Геля вставляла иглу в ногу, когда у неё начинались судороги. Говорила, так быстрее и проще. Я вспоминаю её неэмоциональное выражение лица, как она ставит носок на стул и подносит шприц к коже. В последние месяцы её лицо выглядело, будто ей все по плечу, будто она стальная статуя. Будто мои балетные советы не стоят даже капли внимания, даже если совет про обычные судороги. Но я мысленно, с каким-то ужасным опозданием, уточняю: «Но тебе ведь больно?». — Это от шанжманов, — задыхаюсь, но говорю. — Да знаю я, — он уходит куда-то дальше. — Ты плохо разогрелась. Давай, переползай к зеркалу и не мешай. Эдик, тоже отдохни. — Тоже ноги после каблуков разогрей, — Серёжу в шёпоте всё равно узнать.       Все смеяться начинают. Мастер громко и зло в ладоши хлопает. — Тишина в классе!       Все резко заткнулись. Эдик затравленно сел рядом на пол, стараясь не выглядеть печально. Но опущенная голова его выдавала, неподъёмный и неживой взгляд. — Не надо было рассказывать, что тебе нравятся парни, — заговорила, когда Лина возобновила мелодию. — Друзьям же можно.       Я перебралась на преподавательский стул. Мастер сегодня раздражёнее обычного. Смотрит в окно зала, как за решётки карцера. Ещё четырнадцать минут дуэта и практика в Станиславском театре. Дорога на публичную виселицу, если продолжать сравнение.       Сегодня он шутит: «Мне бы твою розовую маску с перьями», когда мы прибываем в театр. Он вымученной улыбкой здоровается с прежними коллегами, расспрашивает о своей бывшей девушке, что сегодня танцует Китри. Ультрамариновые стены врезались ему в память, как стеклянный осколок. Синий его самый нелюбимый цвет. — И почему я дама за столом, а вам дали сразу по две партии? — возмущается Аня, злостно натягивая колготки в гримёрной кордебалета. — Я бы лучше в мимансе посидела, чем снова танцевать. — Сколько сейчас времени? — спрашивает София, докрашивая левый глаз. — Шесть часов, сорок пять минут, — я заглянула в телефон, спрыгнув со стола. — Спектакль начнётся через четырнадцать.       Катерина Семёновна обещала, что страдания, слёзы и сломанные ноги окупятся после академии. «Не окупятся», — вторят обсессивные мысли, работницы театра. Дебют Мастера состоялся на Новый год. Он за него получил шестьдесят тысяч, растяжение лодыжки и один пропущенный праздник. Он смеется, рассказывая об этом. Но разве это смешно? Солист, разочарованный в своей профессии. А что делать, если тебя погребёт кордебалет? — Боже, ещё час и домой, — радуется София, расслабленно откидываясь на стуле. — Даже растяжку делать не буду. Приму душ и лягу спать.       «Дон Кихот» сегодня с нашим участием. Девочки после таверны могут ехать, а нам придётся переодеться и ещё вариацию Чижа созерцать в образе жёлтых астр. Это кажется каким-то проклятием, но Мастер утешает: такому вниманию нужно радоваться. Когда студенту поручают активную партию — это пророчит хорошее будущее.       Я робко подхожу к нему за сценой. Там первая картина уже началась, музыка играет очень близко. Он смотрит устало на сцену, сложив руки на груди. — Курить хочется, — говорю я, смотря на тореадоров с сигаретами за тяжёлой мглой закулисья. — Это от нервов. Пройдет после выступления.       За кулисами много дыма. Девушка по имени Адина, что танцует подружку Китри на сцене, рассказывала, что так вес сбросить проще. Поэтому понимает всех зависимых здесь. Я выглядываю на сцену. Первая вариация Китри проходит. Его бывшая девушка не старается. Бурре станцевалось очень медленно и немузыкально. Она делает пируэты по диагонали, но через четвёртую позицию, а не пятую. Голову вопросительно на Мастера поднимаю, но он лишь разводит руками. — За кулисами все умные, — настоящий адвокат теряется в возвышенных мотивах. — Танцевать намного сложнее, чем стоять и смотреть. — Она тебе ещё нравится, да? — Нет. Просто… я же тоже здесь работал. — Ну вот не надо, — я нахмурилась. — Я видела твою партию на записи. Ты хорошо станцевал.       Он усмехнулся. — Я дебютировал с третьего раза. Ещё бы я плохо станцевал, — дурак, оправдывается. — Боже, всего две девушки, связанные с балетом. И обе примы, дебютировавшие с первой попытки. Ты бы знала, как это по самооценке бьет. — Объективно говоря, танцует она плохо, — я кивнула через спины девочек, что готовятся к появлению. — В прошлый раз, на «Спящей красавице» она сошла с пальцев уже на втором кавалере. Даже Аня больше в балансе простоит.       Он ничего не говорит. Для него тема закрыта не-моим убеждением. Беззвучно следит за компанией Серёжи, Димы и Ани на другом берегу закулисья. Они держатся элитным особняком от группы, но вокруг них всё равно столпились Снежана, Саша и ещё пару девушек из группы. Эдик и София — горожане на сцене, танцуют вместе с бывшей Мастера на главной площади. — Выходит, у меня есть все шансы стать твоей девушкой, если завалю экзамен? — Так, только не надо… — Ладно-ладно, — я рассмеялась.       Первый акт плавно подходит к концу: мне скоро придётся идти на новый грим. Молчание, царящее в музыке, немного недосказанное и странное. Вариация заканчивается и будто даёт ему второе дыхание для диалога. — Кстати, забыл днём сказать. Академия нашла вам нового педагога-репетитора. Она будет проводить экзерсисы вместо Павловой со следующей недели. — Ты её знаешь?       Занавес опускается. Китри ищет своего педагога за кулисами. Её уставшая улыбка меняется неприкрытым презрением, а веер сжимается в кулаке, когда она проходит мимо Мастера. Он ей нерадостно машет одной ладонью и возвращает взгляд ко мне. — Знаю, — он тяжело выдыхает. — Ещё как знаю.