***
— Марго! Просыпайся! Эдик за плечо встряхивает. Я выпадаю из той ареальной тишины, существовавшей ещё секунду назад. Боже, заснула во время растяжки прямо на полу. Поднимаю веки и чувствую небывалое желание его ударить. — Погнали, — на середину зала тащат за рукав и я по инерции встаю. — Сосновый лес нас ждёт. — Отсосный лес. — Ну или так, — улыбается Эдя. — Зависит от того, чем закончится битва с мышами. Я смеюсь полоумно. Два часа сна дают о себе знать. Эдю мой смех закономерно пугает. За окном ливень шумит. Тёмное зимнее небо и свет из окон тёплый. Сегодня дуэт последним уроком, ещё практика в Станиславском. В субботу пять уроков, я мечтаю о безмятежном воскресенье. — После репетиции наша швея просила, чтобы вы к ней подошли на примерку костюмов, — Мастер как раз в зал заходит. — Помните ещё дорогу к швейному цеху? — Это где-то на улице, да? — пытается вспомнить Аня. — Я помню, — я сонно протёрла лицо. — Могу отвести. — Отлично, — соглашается Мастер и сразу тему переводит. — В театр сегодня сами поедете. Галина Андреевна сказала, что мне вас сопровождать необязательно. Аня, Серёжа и Дима едва слышимо ликуют сзади. — Но если кто-то не вернётся к назначенному времени в интернат — я из вас всю душу высосу, предупреждаю, — от Мастера плохие намерения не скрыть. Возвращает взгляд на планшетку, с которой пришёл в зал. Пытается чей-то почерк разобрать, но не получается. У диетолога такой. Она сегодня ещё измеряла нашу группу. — Какой у тебя рост, Марго? — Метр… метр шестьдесят восемь. — И вместо положенных сорока шести, ты весишь все сорок девять килограмм. Тебе срочно нужно сбросить лишний вес, — его слова резкие и бесцеремонные, отчего мне стыдно становится. — Иначе я не имею права тебя допускать к занятиям воздушной поддержки. — Так что, я сегодня без партнёрши? — спрашивает Эдя. — Может, не надо? Я её подниму, честно. Даже если она пятьдесят будет весить. — Канатаев, помолчи, — резко обращается к нему Мастер. — Есть ещё кое-какие новости. Серёжа, эти новости в большей степени тебя касаются. Волков, до этого выглядевший бардаком, сильно напрягся. К нему последнее время много проблем липло. Недавно его лишили увольнительных из-за постоянных опозданий. Ещё его девушка бросила, если верить сплетнице-Ане. Преподаватели им недовольны, всё попрекают фразой: «Такое поведение недостойно будущего артиста балета». Он терпит, старается терпеть. Старается лишнего не говорить, но старания пока не окупаются. — Не обижайся, — Мастер руку прикладывает к сердцу. — Ты говорил, у тебя сейчас не всё гладко в жизни. Но я дал тебе два месяца на то, чтобы собраться и показать себя. Ты этим временем не воспользовался. — Вы хотите сделать меня вторым составом? — Да, хочу. Но, поверь, если этого не сделаю я — это сделает вторая преподавательница. — За что?! Я ни разу не уронил Софию! — За твоё безразличное отношение к спектаклю. Ты не расколдованная милой и доброй девушкой игрушка. Ты задумчивый и мрачный Серёжа, который ни одного влюбленного взгляда сыграть не может. Зачем ты мне такой нужен на сцене? — А кто вместо меня будет танцевать? — он ходит из стороны в сторону. — Этот пидор бездарный? Он-то точно влюбленного в девушку сыграет! — Ты как себя ведёшь, Волков? — Мастер бледнеет от негодования. — Лучше бы таким самоуверенным был на занятиях, а не сейчас. Пошёл вон из класса! Серёжа выдохнул судорожно. Выжимает из себя один злой взгляд в сторону Мастера. И правда уходит. — Вот и проблема с дуэтом решена, — тихо резюмировала Аня. Эдик, казалось, сжался втрое, будто в партнёрши дают не Софию, а настоящего демиурга. Молит взглядом окружающих о помощи, нерешительно переступая с ноги на ногу. Я вернулась в угол зала, ещё более подавленной, чем была до занятия. «О, вот только рыдать не надо», — раздражённая Обсессия мне вместо матери. Но чем больше я запрещаю себе лить слёзы, тем больше на слёзы тянет. Лина принимается за ноты. В один момент музыка всё это на третий план убирает. И тишину скользкую, и слова обидные, и вопросы неудобные. Я кичку на голове распутываю. Голова из-за неё болит. Хрустальные глаза трескает. — Марго, ну ты хотя бы не плачься, — утешать он совсем не умеет, но всё равно рядом садится. — Твоя проблема вообще за неделю решается. Всех издалека направляет, а со мной тихо и нежно говорит. Я протираю лицо влажное, говорю: — Я правда сижу на диете. Ем два раза в день, если вообще ем. Не получается у меня похудеть. — Знаешь, откуда лишний вес? — он гладит по волосам, убирает назад передние пряди. — Из-за алкоголя, из-за нездорового образа жизни. Нельзя работать в стрип-клубе и хорошо танцевать на выпускном. Это взаимоисключающие вещи. — Я там уже работала, когда меня взяли во второй состав. — Тебя взяли во второй состав только потому, что ты заняла первое место на «Арабеске». Сейчас ты даже в первой линии кордебалета смотрелась бы плохо. Мягкий тон никогда не спасает от правды. От памяти о прошлых достижениях чувство ничтожности растёт. Вот ты в пятнадцать получаешь золото и премию за стёртую из всех театров вариацию Одиллии, а уже через два года шьешь костюм для выступлений в «Ле Руж». — Ох, знал бы, что будет так сложно, остался бы премьером в Станиславском. Давай, Марго, — он резко воодушевлённым становится: хлопает по спине и встаёт, — не расстраивайся. Потом ещё об этом поговорим. Перестаю колени ногтями царапать. Сама поднимаюсь, обратно собирая волосы. — Ты куда, Марго? — Пойду порепетирую соло Феи Драже, чтобы без дела не сидеть, — со злостью, прямо по следам Волкова, вышла из зала. Надеюсь, он мне не поставит пропуск. «Нет», — знающая Обсессия считает. От дуэтно-классического ухожу на много миль вперёд, почти к лестнице с фойе. Я брожу бесцельно по коридору в поисках свободного зала. И нахожу его, к счастью, не закрытым. Сваливаю все вещи на подоконник, вытирая слёзы и успокаиваясь. Наедине это проще сделать, чем перед ним. Погребение словами закончилось — дышится легче. Первую часть пропускаю. Сознание её считает выученной, хоть я и знаю, что это не так. Перехожу сразу к сложным итальянским фуэте. Арабеск в пике под музыку. Делаю ан-турнан, арабеск, сюиви, арабеск, сюиви. Порядок лёгкий и симметричный. Но сложный в исполнении. Особенно итальянские фуэте. Здесь столько нюансов, минимум три разные формы равновесия, которые нужно координировать. Они никак не даются. Слишком корявые и несобранные получаются, если получаются. Нехарактерные для персонажа. — Перед девелопе делай небольшое плие, — говорит какая-то девушка в дверях. — Тогда сможешь забросить ногу высоко. Я оборачиваюсь прямо в итальянском фуэте. Она выглядела, как балерина из театра. Такая же женственная. Их здесь часто можно встретить. Они приходили давать лекции, проводить уроки или просто детей забирать. Я попробовала немного присесть после аттитюда, и ногу правда получилось закинуть выше. — Как кошки делают, — она ищет что-то в папке с документами, — приседают ниже к полу, чтобы высоко прыгнуть. — Непривычно. — Когда придётся делать шене из пятой позиции — тебе вообще жить надоест. Ответ какой-то несерьёзный. Я вернула разговор к вращениям: — Наша преподавательница говорила, что высоко поднятую ногу нужно нарабатывать. — Ваша преподавательница всю жизнь танцевала в глухой корде. Для неё, наверное, и гаргульяд сделать — нужен талант, — она крутит в пальцах сигарету. — Есть зажигалка? Я кивнула. Правда, отдать её — жалко. «Бросаешь курить, а зажигалку — жаль?» — спрашивает Обсессия. Я отрезаю от себя сомнения и протягиваю блестящий пластик. Не в классе же ей табак поджигать? — А что вы так поздно делаете в академии? — Расписание занятий пришла забрать, — но она, видно, ожидала, что я дам ей прикурить, и раздражённо цокнула языком, подумав, что я перекладываю эту обязанность на неё. — Мне обещали его отправить на почту, но так и не отправили. — Вы балерина из Большого театра? — Из маленького, — ответила она уже из коридора. — Спасибо за помощь. Я вернула зажигалку в рюкзак и выглянула ей вслед. Идёт по коридору школы и курит, вот ведь сумасшедшая.***
В квартиру возвращаюсь после практики. Сегодня снова «Дон Кихот» шёл, но с солистами, а не премьерами. Оставляю ботинки строго в рамках коридорного ковра. Сегодня наконец нормально посплю. Два дня выходных от «Ле Руж», меня застрелит сон в висок сразу после десяти вечера. Вымываю руки ровно восемь минут, ванную набираю. Тягучая тишина квартиры сегодня приумножилась из-за плавного снега. В гостиную возвращаюсь одежду взять. Провожу пальцами по новому костюму на швейной машинке. Крылья красного богомола, я всё никак не найду времени на узоры солнца в кольце вертлуга. Выпускной через полгода, а в голове совсем иная хореография. Солярного насекомого, спящего на швейной машинке. В крыльях цикады на стене ищу поддержки. Она изображена на картине в профиль, как фотокарточка преступника. Янтарная, на сером фоне. Немного сюрреальная и пугающая. Я поднимаю её, не снимая с гвоздя. Проверяю, не появились ли трещины в стене. Их боюсь даже больше нечётной девятки. Родителей уже полтора года не было в квартире. У них часто меняются адреса на конвертах. Письмо с павлинами достается из рюкзака. Кидаю в хрустальную вазу к остальным, вытащив перчаткой девятнадцать тысяч из конверта. Вещи загрузить в стиральную машинку, к новым пуантам ленточки пришить. Столько всего нужно сделать. Я пишу сочинение прямо на бортике ванной, разрабатывая параллельно стопы. Приготовить ужин, сложные предложения повторить. Обсессия молит вымыть зеркало трижды и единожды одновременно. Одна из балерин на встрече с учащимися академии была очень откровенной. Она пришла сонной и неаккуратной. Свалилась в кресло перед аудиторией и вернулась в себя только на вопросе: «Что самое сложное в театре?». «Наверное, самое сложное — что у тебя не будет личной жизни». Наверное, родители поэтому и отдали меня на балет — думали, с такими нагрузками мне не останется времени на компульсии. Я не слышу предложения, что диктую рукам для сочинения. Щебет Обсессии, её невыносимый пситтацизм насилует разум. За голову хватаюсь, глаза болеть начинают. «Вымыть зеркало» становится напевающей молитвой, цельным полотном из звуков и слов. Мысль с аллюзией дикой, но я не слышу и не вижу диких аллюзий, вижу и слышу только форму императивную рукам. От чего оттереть это зеркало? От своего отражения? Сквозь сонную пелену я прохожу на кухню. Вина из холодильника налью в кружку. В клубе с Обсессией проще. Потому что в клубе ты пьяная до убожества. Дома эти мысли вешают мозг на прищепки, осушают до боли в висках и затылке. И никакие таблетки не спасают от когнитивных пыток. Выпей ты хоть одну, хоть десять за раз. Мятное масло на языке может только склеить кости, когда преподаватель велит продолжить экзерсис на центре класса. Телефон звонит. Раздражает ещё больше. Хочется звук трели достать побыстрее из ушей. — Алло? — Милая, прости, что звоню так поздно, — у Лиды голос тревожный. — Мне срочно нужно уехать с работы. Ты бы не могла приехать вместо меня? — Я только из театра. Говорила же, практика очень изматывает. — Знаю, милая, знаю! — она виновато соглашается. — Это очень срочно! — А что у тебя случилось? — Моя масенька в реанимации. Нужно ей лекарства купить и привезти. Я прислоняюсь виском к косяку двери. Не знаю, что сказать. Девушка в очках стыдит за забвение Гели, а у неё новая девушка, вот ведь смешно. — Это ненадолго, — продолжает Лида. — Обещаю, что в час ночи уже буду в «Ле Руж». — Мне плохо, — обнимаю себя рукой свободной. — Попроси кого-нибудь ещё. Трубку сбрасываю с глубоким взглядом в снег. Фон — чистейшая чернуха, а снег медовый свет кухни отражает. Из печали и злости смесь невероятно болезненная получается. У меня самой не всё в порядке, а мне о другом человеке плакаться хочется. Что трубку с сентября не берёт, что с ложной улыбкой сказал на прощание: «Я домой возвращаюсь. Удачно тебе выступить на выпускном, Марго». Ещё один ядовитый глоток вместо мятного масла. Теперь их нужно слегка больше для душевного спокойствия. Завидую людям, которым таблетки помогают. Я бы вынесла слабые ноги, слабые руки и кости, если бы они достали из головы всё навязчивое и больное. Сообщение на телефон приходит. «Прощу тебе часть долга, если приедешь. Напиши, когда передумаешь». Обсессия о зеркале забывает. О другой грязи в голове речь теперь.