.
.
Саске беспокоен, ярость бурлит внутри него, даже когда он едет на своей лошади среди своего отряда, маршируя обратно в Коноху под фанфары и аплодисменты. Учиха Саске не слышит похвал из-за рева пламени в ушах. Прохождение через Врата Конохи без отца, брата и нее ощущается не столько как возвращение домой, сколько как наказание. Мимолетный взгляд на его людей говорит ему, что все остальные чувствуют то же самое. Это неправильно, незаслуженно. Это пустая победа, если их битву со Звуком вообще можно назвать таковой. Высадив Предателя в деревне недалеко от границы, Сорок седьмой отряд встречается с подкреплением Конохи, не связанным с Дивизией Учих. Они низко кланяются Саске, извиняясь за смерть его брата и отца. Они клянутся Саске, что помогут пополнить силы Учиха, пока больше молодых людей не будет обучено и они не пополнят отряды. От его имени говорит Какаши, заместитель командира, который действительно понимает мысли своего командира, его действия, его чувства. Учиха Саске не мог и мечтать о лучшем заместителе, потому что Хатаке Какаши встречает новичков со склоненной головой и заверяющими словами. А Учиха Саске хочет только проткнуть своим кунаем все их глотки за то, что они осмелились произнести такие бесполезные пустые слова. (Его гребаная семья была убита, и они думают, что простой поклон и их соболезнования помогут ему почувствовать себя лучше? По крайней мере, будьте, черт возьми, честными). Даже когда он сидит верхом на своем коне, он не может не чувствовать, что перед ним отсутствует груз — обмякшее тело отравленной молодой женщины, чье дыхание согревало его шею, а волосы пахли свежестью и шалфеем, женщина, которая стала мишенью просто потому, что герб Учиха был на ее спине, и охотники за головами приняли ее за него. — Генерал-майор Учиха Саске. Титул ему не принадлежит, не должен принадлежать ему, неправильное имя прикреплено... — Мы приветствуем вашу победу над Звуком. — Глубокий поклон. Покончи с этим, черт возьми. — Хокаге запланировал банкет в честь вашей храбрости и храбрости отрядов Учиха. Раздаются аплодисменты, но Саске слышит только собственный внутренний крик..
(Повсюду огонь, жар грозит волдырями на коже. Крики, столько криков, воздух такой густой, что ее собственный крик застревает у нее в горле, и она кашляет, падая на четвереньки. Дерево под ней горит, стены , все красное и оранжевое, сердитое и потрескивающее... Разбитое окно, удары о крошечную ладошку о стекло, крошечные ножки бегут по полю, и она спотыкается в грязи, соскальзывая в небольшую лужицу. Она лежит там, в прохладном поле, смотрит в расплывчатое небо и знает, даже не глядя — она не может смотреть, не может двигаться, едва может дышать, — что ее родители мертвы.).
Сакура шевелится, резко выдыхая через сжатые губы. Воспоминания отзываются эхом, расширяются и поглощают ее целиком..
(Кровь, рты открыты открыты в немом крике. Столб темного дыма; флаг Учих в лохмотьях. Глаза широко раскрыты и полны ужаса; некоторые вырезаны кунаем, некоторые все еще висят в глазницах, словно их вырвал ребенок, который вдруг решил, что ему не нужна новая игрушка. Безоружные люди, изувеченные до неузнаваемости, с отсутствующими конечностями или иным образом переставленные.).
Выздоравливающая девушка шипит, напрягается, ее тело дергается, словно пытаясь вырваться из-под одеяла. Ино торопливо кладет прохладное полотенце на лоб — Сакура горит..
(— Учиха. Итак, ты наконец пришел ко мне. Я ожидал больших сил, должен сказать — это приятный сюрприз.).
(Окровавленный кунай за шеей генерал-майора. Неподготовленные шиноби убиты.).
Когда она всплывает на поверхность, она едва не врезается головой в блондинку, парящую над ней. Цвета возвращаются, сначала медленно, а потом все сразу, и Ино моргает, быстро нащупывая плечи Сакуры, чтобы она не двигалась. Но глаза Сакуры дикие, полные паники, и блондинка чувствует, как страх поселился у нее в животе. — Где Саске? — умоляет розоволосый чунин. — Он здесь? — Прежде чем Ино успевает ответить, Сакура сбрасывает одеяло со своего тела, разворачиваясь и ставя ноги на пол. — Я думаю… кажется, я знаю, что случилось с отрядами Учиха! Это был не Звук, не мог быть Звук. Они не знали, что Учиха Фугаку мертв. Звук не знал о резне… Ино встает так быстро, что ножки ее стула скребут по полу. — Вау, хорошо. Успокойся, Сакура. — Это был не Звук, Ино, ты должна ему сказать! Это был кто-то другой, кто-то, кто был им близок, я думаю. Может, наверное, один из их мужчин… — она встает и тут же спотыкается, но Ино быстро ее ловит. — …Ино, мы должны сказать Саске… — Сакура, — командует блондинка, сажая пациента обратно на кровать, — Саске ушел. Ему пришлось вернуться со своим отрядом. Какое-то уродливое чувство пронзает ее, но она игнорирует это. — Мы можем послать ястреба! — восклицает Сакура, отчаянно пытаясь вырваться из объятий подруги. — Его нужно предупредить! Что, если тот, кто это сделал, придет за ним? После Конохи? Саске должен… Тонкие руки скользят вокруг нее, и она прижимается к груди блондинки. — В этой деревне нет ястребов-курьеров, Сакура. Она гражданская. Но я скажу ему, хорошо? — ласково успокаивает Ино. — Когда я вернусь в Коноху, это будет первое, что я ему скажу. Только после того, как Сакура, кажется, успокоилась, она осознает отвратительное ощущение, которое пронзило ее раньше… Учиха Саске ушел. Он ушел. (И она сердится на себя за то, что ей вообще больно, потому что разве она не знала, что он это сделает? Разве он не сказал, что сделает это? Он пощадил ее, разве этого недостаточно? Почему этого недостаточно?) — Итак, — прерывает ее мысли Ино, тыкая подругу в неповрежденное плечо. — Ты медик. Брови Сакуры собираются вместе. Она знает, что делает ее подруга — отвлекает истеричного пациента. — Да, — медленно отвечает она, сгибая конец слова вверх. — Нет, я имею в виду, ты медик. Сакура ждет, пока она уточнит, и Ино фыркает. — Я имею в виду, у тебя настоящая подготовка — и нет. Хватит лжи. Я могу отличить настоящего медика от тех из нас, кто обучен полевыми целителями. — Что ты имеешь в виду? — вместо этого пытается розововолосый чунин. — Сакура, у меня бы не хватило умений спасти тебя от яда. — Итак, Карин..? Блондинка фыркает. — Умоляю, Карин едва может правильно наложить шину. Это была ты. Твое тело само боролось с ядом. За то время, что нам понадобилось, чтобы добраться сюда, он должен был распространиться гораздо дальше. Сакура... это было... это было очень близко и... (...что-то в голосе молодой женщины предупреждает Сакуру, что Ино опасно близка к тому, чтобы расплакаться, но медик собирается с собой...) — ...учитывая точку ввода, — Ино указывает на плечо подруги, — он уже должен был достичь твоего сердца. Но твоя чакра просто... боролась с этим. Сама по себе. Я никогда не видела ничего подобного. Сакура напрягается, размышляя, стоит ли ей раскрыть свой секрет. Ей нравится Ино, она доверяет Ино, но доверяет ли она ей настолько? Она смотрит в сторону. — Мне жаль, что я не могу сказать, у кого я тренировалась, но да. Я... ниндзя-медик. Ино только кивает, улыбаясь. — Хорошо, значит, мне не нужно чувствовать себя виноватой, оставляя тебя здесь. — Кстати, — добавляет блондинка с чеширской улыбкой, — Саске был вне себя от горя. Сакура фыркает, довольная вопреки самой себе. — Я так не думаю. — О, он был… И он оставил тебе кое-что, — заявляет блондинка, указывая на клочок ткани на тумбочке. — Тряпку? — Его рубашку, — поправляет Ино. Сакура сокрушает мерцание чего-то, что осмеливается ожить в ее груди. — Его рваную рубашку. — Ты идиотка? На ней есть герб клана Учиха. Розововолосая девушка утверждает, что это пустяки, что она понятия не имеет, почему Ино практически визжит от этого жеста, хотя часть ее знает, что наличие символа клана действительно что-то значит. Это имеет значение? Он давно ушел, и она вряд ли увидит его снова. Это может быть просто прощальный подарок. Или он просто решил, что рубашка ему больше не нужна — она все-таки была разорвана. Остатки чего-то, что когда-то имело смысл. — Ино... где мой хитай-ате? — Смени тему, отклонись, отклонись, отклонись, отклонись. — Хм? О, я не уверена. Должно быть, где-то положила его, — размышляет блондинка, — думаю, он тебе больше не нужен… — и она задыхается, прикрывая рот рукой. — Ой. Прости, Сакура, я не это имела в виду. — Хм? — Сакура очнулась от своих мыслей с улыбкой, которая, как известно обеим девушкам, не достигла ее глаз. — О, все в порядке, я просто… ну, я хотела, чтобы он был у тебя, — говорит она. — Чтобы ты сохранила его на память обо мне. Серьезность ситуации быстро поражает их обоих, и когда это происходит, кажется, что все тепло высосано из комнаты. Они обмениваются взглядами, наполненными нерешительностью и сожалением, и в объятиях Сакура понимает, что Ино — легкомысленная, очаровательная, сплетница Ино — сестра, которой у нее никогда не было. И когда она говорит об этом вслух... ...Ино плачет..
В каждом заведении висят баннеры и фонари, на каждом столбе флаги с символом Конохи. Волнение витает в воздухе, удушая, и Саске почти не может дышать. Он переминается с ноги на ногу, стоя перед всей Конохой. Какаши, Суйгецу и Генма окружают его, остальные члены Сорок седьмого отряда выстроились позади них, чтобы обитатели могли видеть и восхищаться. Нет, не остальная часть Сорок седьмого отряда, они отстают на одного человека, и Саске не упускает из виду расстояние между Узумаки и Ли, где всегда стояла Харуно, как будто они оставляли для нее место. Мгновенно он злится — его люди открыто бросают ему вызов, и теперь кажется, что он ненадежный лидер, теряющий кого-то под своим командованием. (Что они знают о потерях? Что они знают о предательстве? Наруто, который дарит улыбки и верит в мир во всем мире? Ли, который находит свет во всем, на что смотрят его глаза с густыми бровями? Что, черт возьми, они знают о настоящем? О мире?) — Генерал-майор Учиха Саске. Голос, старый и почтенный, возвращает его с грани гнева, и молодой человек моргает. Старейшины и Годайме выжидающе смотрят на него, и через мгновение он понимает, что они хотят, чтобы он сделал шаг вперед. Так он и делает. Аплодисменты почти достаточно громки, чтобы заглушить рев огня в его ушах..
Она бежит так быстро, как только могут ее ноги, но, несмотря на свою должность медика в Сорок седьмом отряде, Ино не тренировалась день за днем с шиноби — она далеко не так быстра, как они, и ее запасы чакры разочаровывающе низки. Несмотря на это, она мчится через Страну Огня; все, что Сакура сказала ей, горит в ее голове. (— Это не был Звук — это не мог быть Звук.) Легкие Ино просят воздуха, мышцы кричат о передышке, но кобальтовые глаза по-прежнему устремлены вдаль. (— Звук не знал о резне.).
Банкет проходит на открытом воздухе, на площади под Башней Хокаге. Саске сидит со своим отрядом за длинным столом впереди, Старейшины и Хокаге сидят на возвышенности во главе. Где-то группа играет музыку, везде люди радостно болтают, едят и развлекаются. (Гражданский стол Учих мрачный, и Саске ненавидит то, что они вообще присутствуют, они не должны подвергаться этому, не должны сидеть на банкете, когда они получают известие, что другие шиноби Учиха не вернутся домой.) Он поковырялся в своей еде, выпил немного саке. Как эти люди могут есть? Как они могут праздновать резню отрядов? Они вообще понимают, что это значит? Стол у них торжественный. Это неправильно. Это все так чертовски неправильно..
Рычание вырывается у нее, когда она толкает себя быстрее, дальше, решив тренироваться больше, потому что на самом деле это жалко, она может быть лучше, женщины могут быть лучше. (— Кто бы это ни сделал, я думаю, это был один из Учих, и я думаю, что он все еще там, — заявляет Сакура.).
— Мы должны уйти? — Суйгецу трубит через стол. Темные глаза щелкают, чтобы найти лиловые, и Саске никогда не чувствовал себя более благодарным своему другу. Он стоит, опустив глаза на груды еды перед ними, едва дотронувшись до них. — А-а, — тихо говорит он, хотя уверен, что его слышит весь отряд. — Подождите, — прерывает Узумаки, когда все встают со своих мест. Внимание переключается на него, когда блондин хватает одну из бутылок саке. — Учиха, — объявляет он, выливая немного на землю. Генерал кивает, выливает свою чашку саке и ставит ее на стол. Затем следует эхо чашек, поставленных на стол, и он знает, что эта разношерстная группа шиноби находится позади него, там для него, и что-то теплое скручивается в его животе от осознания этого. Может быть (может быть, может быть) он сможет пройти через это. Раздаются крики, и он поворачивается, чтобы увидеть гражданских, указывающих на помост. Темные глаза перемещаются к главному столу....
Врата Конохи находятся в пределах видимости, и Ино ожидает увидеть часовых в своих башнях, несущих стражу, но все, что она видит, — это лежащие тела и кровь, стекающую по стенам. ...нет. Нет-нет-нет-нет-нет... ...и Хокаге сгибается пополам, из его спины торчит меч, рукоять сжимает человек, призрак. Старейшины отступили назад, спотыкаясь о свои стулья, чтобы спастись. Учиха двигается, не задумываясь, бежит к Годайме (Шимура Данзо, который наблюдал за ростом Учихи, Данзо, который присутствовал на каждом этапе пути продвижения Саске, Данзо, который рекомендовал Саске возглавить свой собственный отряд), глаза мерцают Шаринганом. Убийца (призрак, думает он) уносится прочь, но не раньше, чем Саске достигает его, и с внезапным импульсом давления троица исчезает из павильона. — Саске! — крик исходит от Ино, которая врывается на банкет, спотыкаясь на последних шагах, когда ее чакра иссякает. Генма поддерживает ее, и она хватает его за руки. — Это был не Звук, — выдыхает она, — за резней не стоял Звук! Это был кто-то другой, скорее всего, из клана... — Как я и подозревал, — утверждает Какаши, поднимая свой хитай-ате, — это был Учиха. Сенбон Генмы выпадает с его губ..
Саске материализуется в слишком знакомом месте, бросаясь к Хокаге, который стоит на коленях, из раны в животе течет кровь — он старый, пьяный и не в состоянии драться. Он выглядит пораженным, его лицо искажено посреди чего-то неописуемо ужасного. — Хокаге-сама, — бормочет Учиха, сжимая руки старика, — Хокаге-сама. Быстрое сканирование окрестностей (он не обращает внимания на флаги с эмблемой Учиха, на глухой звук ветра на пустынных улицах, он чертовски благодарен за то, что все гражданские Учиха на банкете) предупреждает его о преступнике, балансирующем на фонарном столбе. Лезвие, скользкое от крови, зажато в его руке. Даже с такого расстояния Саске мог видеть пару глаз, смотрящих на него сверху вниз. Он знает эти глаза, он знает их, и это не потому, что додзютсу принадлежит его клану. Прежде чем он успевает остановиться, имя проскальзывает шипением сквозь стиснутые зубы: — Нии-сан. — Нет. Саске сверлит взглядом, его лицо трансформируется, отражая внутреннее уродство, ужас, ярость. — Что, черт возьми, ты имеешь в виду под «нет»? — рычит он, обнажая катану. — Я знаю, что это ты, Итачи! Какого хрена… Итачи слетает со столба, изящно приземляясь позади истекающего кровью Хокаге. — Я Итачи, — подтверждает он, — но я не твой брат. — И прежде чем Саске успевает среагировать, клинок его брата перерезает шею лидера деревни. Струя крови выходит фонтаном, водопадом темно-красного цвета и окрашивает переднюю часть рубашки Саске. Старик булькает и задыхается, и где-то в глубине его сознания Саске может думать только о пропитанной кровью земле и запахе пепла. — Это был ты, — шепчет он, широко раскрывая глаза. — Это был ты? Края рта Итачи приподнимаются в косой ухмылке. — А-а. Тело Хокаге рухнуло на землю с глухим стуком, одновременно мягким и резко громким. Мир Саске переворачивается. Все, во что он когда-либо верил, знал и на что равнялся, вырывается у него из-под ног. Чудесным образом он стоит, но внутри его сознание шатается. В его шоке Шаринган истекает кровью в оникс. Это был Итачи. Его старший брат стоит, ленивый, но ожидающий. Пролитая кровь, палящее пламя... Все тело Саске застыло на месте, когда невероятная истина проникла в самое его сердце, и его кости налились свинцом. ...нож в затылке отца... Где-то в глубине души он знает, что его брат движется вокруг павшего Годайме, медленные размеренные шаги эхом разносятся по пустой улице. ...это все был Итачи. И... ...он... ...нападает. Он блокирует атаку брата, лязг стали вибрирует в ночном воздухе. Саске отталкивает его изо всех сил, каждая печальная горькая унция силы, которая у него есть, выливается из его костей, из его мускулов, из самой его крови, когда он гонится за призраком, который выглядит так же, как его брат, но не может быть им (не может, не может, не может), потому что Итачи никогда бы... (Итачи, который научил Саске бросать его самый первый сюрикен. Итачи, который научил его формам ката своего отца. Итачи, который поднял его за лодыжку, чтобы занести внутрь, когда он отказывался прекращать тренировку и ложиться спать.) Итачи с легкостью отодвигается, смещаясь так, чтобы высвободить другую руку из-под плаща с красными завитками. Ничто в его лице не говорило Саске, что он сожалеет обо всем, что сделал, ничто в этих черно-красных глазах не отражало раскаяния, печали или чего-то еще, кроме холодного, убийственного намерения. И когда старший Учиха мчится вперед, Саске без сомнения понимает, что хочет проткнуть его насквозь. Но Саске уже не тот маленький мальчик, он не тот младший брат, которого Итачи мог бы победить с одной рукой за спиной и глазами без шарингана. Саске рос, совершенствовался и бесконечно тренировался — в основном с Итачи — поэтому он распознает прием своего брата еще до того, как Итачи успевает его выполнить. Младший Учиха уклоняется, ловит брата за запястье и лезвием, заряженным чидори, целится в плечо. Итачи ныряет вниз, поднимая ногу вверх, так что подошва его ступни отбрасывает меч — меч едва задевает плечо, но оставляет ожог на коже, прожигая дыру в плаще. Поворот заставляет Саске отпустить его, и когда Итачи завершает свою дугу и поднимается, он упирается локтем в щеку младшего брата. Саске спотыкается от удара, но быстро приходит в себя, обхватывая рукой сгиб локтя Итачи и перекидывая его через голову. Как раз перед тем, как он позволяет своей руке выскользнуть из руки брата, они практически соприкасаются нос к носу, и глаза Саске расширяются, глядя на того, кто смотрит в ответ. Глаза Итачи другие. И в этом обмене вдохами, в ту миллисекунду, что он находится рядом со своим братом, Саске знает, что у него нет никаких шансов победить его. Он знает форму этих томоэ и их значение..
(— Твой шаринган, — замечает десятилетний Саске, — отличается от моего. Они сидят на причале Четвертой базы Учиха, с видом на озеро, блестящего у подножия утеса. Какаши, не отводя взгляда от заходящего солнца, отвечает: — Это Мангекью. Саске слышал об этом, конечно слышал, но только то, что это запрещено. — Как же… — начинает он, но, зная о нежелании капитана говорить о своей кровавой истории, замолкает. — Мой товарищ по команде, — отвечает Копирующий ниндзя, глядя единственным глазом на горизонт, — хотел, чтобы он был у меня. Это было его предсмертное желание, и... он пробуждается со смертью дорогого тебе человека... — и тут Какаши пожимает плечами, переводя взгляд на своего ученика. — Но тебе не о чем беспокоиться. Я уверен, ты знаешь, что это запрещено. — Тц. Конечно, — усмехается мальчик, отводя взгляд.).
Это чудо, что он все еще стоит, и Саске тут же пульсирует молнией. Его единственная надежда — использовать все, что есть в его арсенале; Мангекью — опасный инструмент в руках Хатаке Какаши, не Учихи. Он даже не может понять его силу под командованием Учихи, да еще и вундеркинда. Его рука на рукоятке меча так сильно сжата, что он задается вопросом, не сломается ли она, и Саске, за все годы, что он смотрел на своего брата снизу вверх, не знает, что сейчас чувствовать. Как он мог? Как он мог? Как он мог? — Почему ты убил ото-сана? — хрипит он, чувствуя, как его глаза расплываются. — Почему?! — Саске атакует, воплощение самой молнии, и он чувствует, как сила потрескивает в его теле, кровь течет по его венам, пульсирует, и с каждым тяжелым шагом, который приближает его к его последней стоящей семье, он кричит, почему, почему, почему, почему, почему… Звук, который вырывается из его горла, не его собственный, не может быть его, потому что он такой мучительный и отчаянный, и Саске совсем его не узнает, но крики прекращаются, когда Итачи ловко уклоняется от каждого удара и хватает за горло младшего брата. — Почему? — звучит разбито. Итачи поднимает его, сбитый с толку электричеством, которое течет в его руку. Свет от чидори отражается в его Мангекью, и Саске понимает, что теряет себя, когда томоэ вращается. По правде говоря, он потерял себя в тот момент, когда появился Итачи..
.