Синергия

.

.

26 июля

.

      — Ты хорошо справилась, Сакура, — хвалит Шизуне, изучая флаконы.       Сакура корпит над разбросанными учебниками, все открытые на разных страницах о ядах, болезнях и крови.       — Я схватила все, что могла увидеть, — говорит она.       Шизуне улыбается.       — Думаю, ты взяла именно то, что нам нужно.       Проходит неделя, Сакура и Шизуне наблюдают не за одним, а за двумя пациентами.       Шизуне спросила, кто этот мужчина, но Сакура не знает, что ответить, и всегда уклоняется. Поэтому Шизуне называет его парнем Сакуры, к большому раздражению розововолосого медика.       Нельзя отрицать то, что Сакура счастлива воссоединиться со своими наставниками, но в ее улыбках есть хрупкость, которая кажется новым явлением. Шизуне знает, что это не может быть легко, как если бы Сакура не оставила после себя всю семью — ее время в Сорок седьмом отряде было недолгим, но они навсегда полюбили ее и изменили.       По большей части Сакура способна умерить свою печаль, но Шизуне знает ее большую часть своей жизни, и темные глаза замечают силу ее хватки, когда она залечивает собственные раны, и то, как ее глаза мерцают непролитыми слезами каждый раз когда она тренируется, но наиболее заметным изменением в поведении является тот факт, что Харуно Сакура просыпается каждое утро, чтобы выполнить ката на рассвете. (Раньше Сакуру приходилось вытаскивать из постели силой, если кто-то хотел, чтобы она встала к девяти утра, не говоря уже о рассвете).       Шизуне не узнает ката и предполагает, что это должно быть из ее отряда шиноби. Часть ее хочет подглядывать, хочет знать, хочет спрашивать, но Сакура — что нехарактерно — довольно скрытно рассказывает о своем опыте. Это далеко от молодой девушки, одинокой в ​​своей сгоревшей дотла деревне, которая держала свое сердце на рукаве.       У Сакуры есть секреты, вещи, которые она деликатно держит в себе, и Шизуне знает, что не стоит совать руки девушке в ребра и вытаскивать стеклянное сердце.       Так что темноволосая молодая женщина просто вежливо улыбается, когда Сакура моргает, возвращаясь от своих мечтаний.

.

28 июля

.

      — Жизненно важные органы Цунаде…       — В порядке, — раздается голос Сакуры с кухни, где она делает пасту из собранных трав. Она идет в заднюю комнату и видит Шизуне, которая меняет повязки Итачи.       Брюнетка ухмыляется.       — Ой! Прости, Сакура, я знаю, как это должно выглядеть…       Сакура закатывает глаза и отводит подругу в сторону.       — О, заткнись, Шизуне, — усмехается она, нанося пасту на открытую рану (Сакура сразу же узнает клинок — узнает кожу, опаленную молнией, нельзя отрицать, что рану нанес Саске. Так почему же он не закончил свою работу?).       По крайней мере, в тоне медика с пастельно-розовыми волосами есть что-то от той старой язвительности, которую Шизуне узнает от Сакуры, которую она знает.

.

29 июля

.

       Глаза цвета летней травы изучают потолок, прослеживая в тенях воображаемые созвездия. Как и каждую ночь после прибытия, сон висит над головой, как серое небо без дождя; она чувствует его нежный туман, но ливень никогда не идет.       Прошло всего десять дней, а она уже скучает по своим друзьям, как по призрачной конечности. Это больно, боль глубокая и непреодолимая, и это что-то, что она не готова раскрыть.       Сакура знает о тонком барьере, который существует между ней и Шизуне, и ценит такт брюнетки. Она знает, что это не может длиться вечно, в конце концов темноволосая женщина взорвется, но Сакура не готова. Она не готова признаться, что нашла вторую семью в Сорок седьмом отряде.       Как вы можете сказать женщине, которая нашла вас, спасла, приютила, что вы скучаете по своей новой семье?       Вы не можете.

.

30 июля

.

      На одиннадцатый день Итачи шевелится, и все тело Сакуры напрягается. Она смотрит на него через плечо — он не сдвинулся с кровати ни на дюйм, его тело в том же положении, в котором она его оставила.       Зеленые глаза сужаются, прежде чем она выходит из комнаты.

.

      — Сакура?       — Хм? — Сакура мычит со своего места на диване в гостиной с раскрытым текстом на коленях.       — Есть ли причина, по которой запястья твоего парня привязаны к кровати?       Жизненно важные показатели Цунаде стабильны и в норме, здоровый цвет кожи вернулся к бессознательной блондинке, так что Сакура в хорошем настроении и осмеливается подмигнуть.       — Ты хочешь сказать, что не можешь догадаться?       Шизуне давится чаем.

.

31 июля

.

      Следующей ночью, после того, как Сакура в последний раз проверила своего учителя и закончила перевязывать Учиху, лежащего в кровате, она потянулась, пока удовлетворительный «хрусь» не ослабил давление в ее плечах, прежде чем направиться к двери, чтобы лечь спать.       Но глубокий голос останавливает ее:       — Почему?       Сакура разворачивается так быстро, что чуть не падает.       Глаза Итачи моргают один раз, два, а затем трепещут, словно не зная, как именно глаза должны работать. Он смотрит на нее, пытливый и потерянный, и она стоит невозможно неподвижно под его взглядом.       — Я мертв?       Его голос такой слабый, такой грустный, что она не может не почувствовать прилив (совершенно сбивающий с толку, неуместный, почему она вообще чувствует что-то кроме гнева) сочувствия.       — Нет, — так же тихо отвечает она.       Но он не слышит; он уснул, и Сакура, вопреки здравому смыслу, наконец позволяет своим глазам изучить его лицо. Она может признать, что сходство с ее генералом поразительно, но теперь, когда к нему возвращается цвет, а ее мысли в основном очищены от паники и вины, она может видеть, что Итачи сильно отличается от своего младшего брата. Плоскости его лица более строгие, подбородок более грубый, скулы более выраженные. Он не менее привлекательный, но он не Саске. Итачи вырезан из тонкого стекла, изящного, с острыми краями, которые изгибаются и поворачиваются и, кажется, придают больше глубины его лицу. Саске вырезан из мрамора, твердых плоскостей с матовой мягкостью...       — Сакура?       — Хм?       Шизуне заглядывает в комнату, переводя взгляд то на медика, то на ее явно бессознательного пациента.       — Ты… разговаривала с…?       Сакура моргает.       — Он пришел в себя. Ненадолго.       — Понятненько.       Шизуне отворачивается, но не раньше, чем Сакура замечает насмешливую улыбку на губах ее наставницы.       — Да, так и было, — настаивает она, хотя и немного раздражительно, следуя за темноволосой женщиной на кухню. — Шизуне, я должна тебе сказать…       Это то, чего ждала старшая женщина. Вместо того, чтобы давить на Сакуру, она дала розоволосому медику время и пространство, чтобы она решила прийти к Шизуне сама, и поэтому эксперт по ядам мычит из-за кухонного стола, преисполненная облегчения и волнения, что Сакура (ее упрямая, решительная Сакура) наконец-то возвращается домой.       Шизуне говорит легко:       — Твой парень проснулся?       Сакура бледнеет.       — Он не мой… — она щиплет переносицу. Нерешительный выдох через ее ноздри предшествует новости, которые Шизуне не ожидает услышать. — Видишь ли, это Учиха Итачи.       (Шизуне тут же выплевывает чай обратно в чашку)       — И я подозреваю, что он вырезал весь свой отряд и отряд своего отца… и, возможно, убил своего брата? Я имею в виду, я понятия не имею…       Шизуне моргает, чай стекает по ее подбородку:       — Он... что?       — Я подозреваю, что это так! — повторяет Сакура, повышая голос на октаву. — Я не уверена, и я не могу просто… я не могу просто…       Шизуне делает глубокий успокаивающий вдох и ставит чашку на стол.       — Ты должна знать наверняка, — заключает она.       Сакура кивает.       — Если он невиновен, Саске никогда не простит мне, если я убью его брата.       То напряжение толщиной с бумагу, что висит между ними, становится тяжелее, и Шизуне тревожно повторяет шепотом эту новость. Это совсем не то, что она ожидала — она не обучена этому. Посланная Цунаде ученица вернулась с преступником из Конохи.       Хорошо, ладно. Просто попытайся понять. Не слишком остро реагируй.       — Так это Саске твой парень?

.

1 августа

.

      Когда Итачи, наконец, полностью просыпается, это происходит через двенадцать дней после того, как кунай был направлен ему в горло, а его были руки привязаны к каркасу кровати.       Сначала он видит лезвие, затем он видит тонкие пальцы, сжимающие рукоятку, затем руку, затем обезоруживающе изящную молодую женщину, смотрящую на него. Его мысли повсюду, и в этот момент он задается вопросом, работают ли вообще его голосовые связки.       К счастью, она заговорила первой.       — Я могла бы убить тебя.       Что-то в ее зеленых глазах подсказывает ему, что она не шутит, но Итачи это не волнует. Он приоткрывает губы и видит, как ее взгляд скользит от его глаз к губам.       — Я должен был умереть.       — Ты предатель Конохи, — рычит она (и он думает, как неуместно слышать такую ​​ненависть от такого миловидного лица), — ты предал свою деревню, свою семью, Саске… — имя скользит мимо ее губ прежде чем она успевает остановить себя, и медик сразу же жалеет, что не держала рот закрытым.       Что-то каменеет в его глазах при упоминании брата.       Сакура напрягается, не зная, как интерпретировать реакцию Итачи. Он..? Саске..? Этой мысли достаточно, чтобы выбить ее из колеи, и ее взгляд темнеет, когда она вжимает свободную руку в матрац; тигр сжимает когти.       — Ты и его тоже убил? — произносится как угроза, предупреждение, а не вопрос.       Итачи оценивает ее, недоумевая, как воплощение весны может иметь такой ледяной голос.       — Нет, — выдыхает Учиха, — он должен был убить меня.       — Но он этого не сделал, — уклоняется Сакура.       — Нет.       — Почему нет?       Девушка с пастельно-розовыми волосами требует больше ответов, и Итачи задается вопросом, переняла ли она эту черту от его дорогого брата или она всегда была такой упорной. Вместо ответа он закрывает глаза и вздыхает так устало от мира, что Сакуре на мгновение становится жаль его.       — Я… сказал ему правду.       — Правду, — невозмутимо отвечает Сакура. — Что ты уничтожил собственный отряд? Что ты убил своего отца собственной рукой?       Тишина.       — Ты даже не пытаешься это отрицать?       Ничего подобного.       Тихо, может быть, отчаянно, она спрашивает:       — Почему?       Темные глаза останавливаются на ее лице.       — Ты должна просто убить меня.       — Я только что исцелила тебя! — Сакура ругается, оскорбленная.       — Я не просил тебя об этом.       Она фыркает и бормочет «Такой же упрямый», поджимая губы.       Итачи пытается совладать со своим весельем (сейчас не время для легкомыслия), но его рот все равно кривится.       — Такой же упрямый, как Саске?       Совокупность эмоций расцветает на бледной коже и зеленых глазах.       — Ты знаешь моего младшего брата, — предполагает он.       — Все знают об Учихах, — пренебрежительно говорит Сакура, ведя себя так, как подобает тренированной куноичи.       — Ты не знаешь Учих. Ты знаешь Саске. — В его словах есть смысл. Эта женщина знакома с манерами Саске, знает, что он упрям. Что еще она знает?       Сакура борется с румянцем, который угрожает согреть ее щеки, но Итачи, конечно же, это видит. Он видит это и задается вопросом, кто эта женщина, которая удосужилась спасти его жизнь только для того, чтобы угрожать ему. Чьи зубы оскалены при одной только мысли о его младшем брате. Которая была готова перерезать ему горло, если бы он приложил руку к смерти Саске.       — Сакура, ты снова разговариваешь со своим бессознательным парнем, потому что, должна сказать, это немного… — (Сакура могла бы убить Шизуне, когда она проходит через дверь и замечает мужчину очень даже в сознании на кровати), — ой.       — Ой, — попугайничает младший медик.       — Сакура, да? — Итачи улавливает ее имя...       (...и она вздрагивает от звука его голоса вокруг слогов ее имени, и она не может не вспомнить, как Саске сказал это, хрипло, скрипуче и наполнено чем-то, с чем ни один из них не знал, что делать, и она поджимает пухлые губы, потому что она не будет плакать.)       ...затем:       — Это довольно очевидно, не так ли?       Сакура хмурится и ворчит: «Такой же чертовски раздражающий» и уходит.

.

6 августа

.

      Зеленые глаза проницательны, и он знает, что она доверяет ему, и в то же время может бросить его (Итачи, конечно, понятия не имеет, как далеко Сакура может бросить что-либо), поэтому он решает быть хорошим, вежливым, в надежде что она опустит свои перья. У нее нет причин доверять ему, и пока он не будет готов раскрыть правду о случившемся, она не сдвинется с места.       (И Итачи не готов, это мрачная и трагичная ситуация, и, возможно, он хочет пожить немного дольше в этом мире, раскрашенном в розовые и зеленые цвета, где он просыпается под пение птиц, прежде чем вернуться в мир, в котором он должен был жить: окрашенном красное и черное, под крики ужаса).       Итак, Итачи наблюдает.       Он наблюдает, как Сакура завязывает свои взлохмаченные волосы в небрежный хвостик на затылке и сдувает передние пряди с лица, когда они выпадают.       Он часами наблюдает, как она практикует свои ката на рассвете из своего окна снова и снова, и снова, и снова, в течение нескольких часов (он знает это ката, знает его как свое имя, как ощущение крови, стекающей сквозь его пальцы).       Он наблюдает, как она лечит дыру в его животе искусными руками — одновременно нежными и твердыми, с узкими ладонями и тонкими пальцами.       Он смотрит, как она приносит ему завтрак — тосты, чай и, может быть, немного фруктов.       И однажды он наблюдает, как она смотрит на него отстраненно, как будто задумавшись, в ее глазах что-то похожее на нежность. Он задается вопросом, видит ли она кого-то еще на кровати, кого-то другого на его месте. Он задается вопросом, ранит ли медика его сходство с семьей больше, чем она показывает.       — Сакура-сан? — подсказывает он.       Она моргает, и привязанность исчезает.       — Извини, я… я должна идти.       Он не видит ее три дня.

.

9 августа

.

      Когда она возвращается , он замечает обесцвечивание под тусклыми глазами, бледность обычно раскрасневшихся щек.       — Ты избегаешь меня.       Сакура бросает на него такой надменный взгляд, что он не может не думать о своем младшем брате.       — К твоему сведению, у моей наставницы была… она… — на мгновение Итачи ожидает, что она развалится, но она сдерживается. — Ну, в последние несколько дней было немного тревожно, и мне приходилось следить за ней круглосуточно.       Он понимающе мычит.       Затем она изучает его, словно расшифровывая древний язык.       — Ты скучал по мне.       Итачи пожимает плечами.       — Шизуне-сан — приятная компания.       На это Сакура усмехается. Не то чтобы она считала Шизуне неприятной, но Сакура из надежных источников знает, что он не сказал больше двух слов темноволосому медику. Сакура закатывает глаза.       — Верно.       — Сакура.       Отсутствие почетного суффикса останавливает ее движения.       Она не смотрит на него. Она никогда не сможет по-настоящему взглянуть на него, единственный раз, когда она это сделала, она потеряла себя, и он не видел ее три дня. Даже сейчас ее глаза прикованы к порезу на его животе, руки светятся зеленым, готовые осмотреть свою работу. Он знает, что все исцелено, и он знает, что она должна быть в курсе. Так почему же она продолжает возвращаться?       — Посмотри на меня.       Вдох. Выдох.       В замедленной съемке она поворачивает голову. Ее глаза скользят по его туловищу, вверх по шее, находят его подбородок, рот, нос, затем его глаза, и именно здесь они теряют драгоценное время, потому что Сакура немеет от его взгляда.       (Один и тот же оттенок, думает она. Их глаза одного гребаного оттенка).       А Итачи? Он видит в ней только боль. Эта женщина, кем бы она ни была, знает его младшего брата. Заботится о нем. Ей больно за него.       — Почему ты не дала мне умереть? — выдыхает он, не в силах отвести взгляд от великолепного горя, отраженного в ее взгляде. Это кажется таким уязвимым, таким личным, и когда он созерцает это, часть его задается вопросом, заслуживает ли он такой откровенной честности от кого-либо, не говоря уже о ней.       Сакура, несмотря на все свои отклонения и надуманные оправдания, застряла в его взгляде, потерявшись в глубинах чего-то столь жестоко знакомого, что она просто не может лгать, даже не может понять, что сказать что-то кроме правды, охраняемая только потрескавшимися губами и слабеющим телом:       — Я не могу быть человеком, который забирает единственную оставшуюся семью Саске.       И Итачи решает, что эта женщина — с волосами, символизирующими ханами, глазами цвета морской пены и кровоточащим сердцем — заслуживает знать правду.       Поэтому он закрывает глаза, освобождает ее от тяжести своего взгляда и шепчет.       — Я расскажу тебе.

.

      Полчаса - это не долго. Не совсем.       За полчаса Сакура может приготовить простую еду.       За полчаса она может заточить примерно треть своего оружия.       Через полчаса она все еще бодрствует в своей кроватке, не в силах успокоить свой разум настолько, чтобы даже думать об отдыхе.       Но полчаса, когда Итачи рассказывает свою историю, кажется, длятся гораздо дольше, секунды растягиваются, когда лед наполняет ее вены, замедляет ее сердцебиение, все ее тело, замораживает ее изнутри, потому что все так испорчено…       («— Как вы думаете, вселенная наказывает нас за то, что мы делаем?» — эхом звучит у нее в голове).       Полчаса достаточно, чтобы Харуно Сакура поняла.

.

11 августа

.

      Воздух колеблется, как дверь на петлях, когда Итачи раскрывает свою правду. Там, где он всегда относился к розоволосому медику с настороженным уважением, теперь он развлекает ее шутками и поддразниваниями, и Сакура не уверена, смущена она или раздражена его манерой поведения. Конечно, нет никаких сомнений в том, откуда Саске взял свои ехидные замечания (правда, Итачи произносит их скорее с пронзительным взглядом, чем с пылающим).       Когда она, наконец, решает освободить его руки, он массирует запястья, сгибая пальцы. Он чувствует ее взгляд, как лезвие на своей коже, и смотрит в ее сторону. Она смотрит на его руку.       — Это татуировка, — говорит он.       — Я знаю.       — Прости, ты, кажется, просто заинтригована этим. — Его тон одновременно и дразнящий, и снисходительный.       Сакура фыркает, скрестив руки на груди.       — Я просто… я уже видела это раньше и пыталась вспомнить, где.       У Итачи есть свои догадки, но он держит их при себе. Вместо этого он пожимает плечами.       — Это спираль. Спирали окружают нас повсюду. Например, в рамене, который ты принесла, — говорит он, опуская подбородок к тарелке, которую она предлагает. — Может, мне просто очень нравится дизайн?       Он звучит так небрежно, что она почти думает, что он искренен. Почти. Его выдает высокомерный изгиб бровей, и Сакура практически роняет еду ему на неподготовленные колени — он ловит ее без особых усилий, и сопровождающий это смех низкий, сдержанный, но все же явно веселый.       Сакура закатывает глаза.

.

19 августа

.

      Через месяц после возвращения Сакуры Принцесса Слизней приходит в себя.       Возглас Шизуне («Цунаде-сама!»), сопровождаемый грохотом глиняной посуды, заставляет Сакуру вылететь из скромного домика, и она карабкается в комнату (переступая через поднос и разбитую керамическую миску, которую Шизуне уронила у входа), чтобы засвидетельствовать темноволосую женщину, сидящую рядом с Цунаде.       Карие глаза метнулись к двери, когда она подошла, и какое-то время Сакура не могла пошевелиться. Там, на кровати, все еще слишком бледная и изможденная, но бодрствующая и живая, и бросающая на Сакуру взгляд, напоминающий ожидание…       — Ну, не стой так, соплячка, иди поприветствуй своего учителя, — рявкает Цунаде.       Зрение Сакуры расплывается, и она смеется.       — Простите, Шишоу.       Даже едва избежав верной смерти, блондинка — сила, с которой нужно считаться, и когда Сакура садится на противоположную сторону от Шизуне, она не может не чувствовать, впервые после ухода из Сорок седьмого отряда, что она дома.

.

22 августа

.

      — Учиха.       Итачи моргает.       — Госпожа Цунаде.       Три дня спустя саннин встала на ноги, несмотря на протесты обеих ее учениц. Но Цунаде не просто так мастер своего дела, и она презирает свою беспомощность, ожидание, и она протискивается мимо них и направляется на кухню, чтобы приготовить свою чертову чашку чая (ну и что с того, что она полностью намерена схватить бутылку саке, ради Ками, она чуть не умерла!) но ее поход прерывается, когда она видит мужчину, сидящего за кухонным столом.       Карие глаза устремляются на ее розововолосую ученицу.       — Что это означает?       — Что ж...       Цунаде оглядывается на Учиху, который ест мисо-суп, как будто он всегда ел мисо-суп, сидя на этом самом стуле каждый день своей жизни. В ее тоне нет обвинения, когда она спрашивает:       — Потерял свой отряд?       Тишина.       Цунаде Сенджу многогранна: внучка первого Хокаге, мастер-медик, саннин, алкоголичка и даже игроман.       Чем она не является, так это воплощением терпения.       Ее кулак бьет по столу, проливая суп.       Итачи вздыхает, откладывая ложку.       — Годайме мертв. — Смысл обосновывается в структуре как Учих, так и маленького дома, который до этого был убежищем от политики шиноби.       Блондинка изучает мужчину перед ней, глаза такие же проницательные, как всегда, и она усмехается, блуждая по шкафам:       — М-м, он был засранцем.       — Шишоу!       — Ну, так и было! — утверждает Цунаде, не отворачиваясь от своей задачи. Она роется на полках, прежде чем крякнуть и открыть еще один шкаф, не удосужившись закрыть первый. — Ты не удивляешься, почему я не вернулась в Коноху после того, как Четвертый умер? Данзо всегда был эгоистичным и властолюбивым. Я так понимаю, ты его убил? Если твое отсутствие в деревне на что-то указывает... ах-ха! — и она достает бутылку алкоголя.       Итачи не может скрыть своего любопытного веселья.       — Вы не выглядите обеспокоенной.       Легендарная Неудачница пожимает плечами, берет две чашки и садится за стол.       — Как я уже сказала, он был засранцем. Он предвидел это. Вот, — заявляет она, наливая немного саке и подталкивая его к Учихе, — теперь расскажи мне все.       Удивительно, но он подчиняется.

.

30 августа

.

      Если бы кто-нибудь сказал Сакуре перед тем, как она ушла от своей наставницы в поисках противоядия, что она вернется и будет проводить ночи за кухонным столом не только со своими наставниками, но и с Учихой Итачи, играя в покер, она бы нанесла сильный удар по лицу говорившего, потому что это просто абсолютно смешно.       — Я поднимаю ставку на двадцать ре, — заявляет Цунаде.       Итачи как всегда неразборчив, а Сакура и Шизуне переглядываются, обе отказались от участия в этом раунде.       — Я принимаю ваши двадцать ре и поднимаю свою ставку на сорок ре.       — Я поднимаю на сотню!       В тишине, полной гармонии, возникают крики чистого ужаса: «Шишоу!» и «Цунаде-сама!»       Тук-тук.       Все четверо шиноби обмениваются настороженными взглядами.       На первой ступеньке чувствуется сигнатура чакры, и Сакуре требуется время, чтобы узнать гостя. Она задыхается, в шоке упираясь ладонями в стол, прежде чем вскочить на ноги, чтобы ответить. Оставшееся трио наклоняется, чтобы посмотреть, кто это, как раз в тот момент, когда Сакура распахивает дверь.       — Паккун! — недоверчиво выдыхает она, немедленно приседая, чтобы поприветствовать нинкена.       — Хм. Ты выглядишь иначе, — замечает он, лениво моргая на нее глазами. Паккун подходит, нюхает и лижет ее колено. — Рад снова тебя видеть, — пауза, а затем: — Сакура.       Она улыбается, но в то же время колеблется.       — Что ты здесь делаешь? Какаши в порядке?       Он качает головой, движение следует вдоль его тела к его маленькому хвосту.       — Какаши в порядке. Но он хотел, чтобы я передал тебе этот свиток… — и он кладет свои передние лапы ей на колени, чтобы она могла взять послание, спрятанное у него за воротником.       Сакура осторожно извлекает сообщение, разворачивая свиток:       Коноха пала. Саске мертв.

.

.