Синергия

.

.

      — Тц, ты могла бы выглядеть счастливее, увидев меня, соплячка.

.

      Она сталь — непоколебимая, непроницаемая, сила, с которой нужно считаться. Ее репутация распространяется не только по Стране Огня, но и по всем землям. Она принцесса, богиня, она своим мизинцем движет землю, она спасает души от верной гибели.       И теперь она может в одиночку столкнуться с целой скрытой деревней и выжить, чтобы рассказать об этом.       Она едва заканчивает приветствие, когда розововолосый чунин сокращает расстояние между ними, руки (такие тоненькие, паршивка похудела) крепко обнимают ее за плечи, и Цунаде не может скрыть дрожь, которая угрожает подогнуть ее колени под тяжестью веса ее ученицы, ее дочери.       Неверующие слова сопровождают влажный рукав ее хаори.       — Вы здесь, вы живы. — Она шепчет, задыхаясь и дрожа, и все, что может сделать Цунаде, — это опустить голову вниз, положив висок на розоволосую макушку.       — Я здесь, — шепчет Саннин, отвечая на объятия молодой женщины.       Все затихает, кроме сдержанного плача Сакуры, пока, наконец, она не отстраняется. Ловкая рука размазывает ее слезы, блестящие под солнцем Страны Ветров.       — Как?       Цунаде усмехается, склоняя голову набок.       — Наконец-то встретилась со старым другом, — отвечает она, скользя карими глазами через плечо.       Первым его приветствует Копирующий ниндзя:       — Джирайя.       (Цунаде фыркает; она думает, что Хатаке совсем не изменился.)       — Эй, — отвечает старый развратник, подходя к группе. — Цуна, ты не говорила мне, что бежала с такой толпой, — бормочет он, скрестив руки на груди.       Блондинка кладет руки на выпуклость бедер.       — Я не знала, — огрызается она в ответ. — Эта — моя ученица… и, — ее взгляд перескакивает на старшего Учиху, и на ее лице появляется дикая улыбка, — этот должен мне денег.       Итачи бледнеет, и Сакура не может сдержать веселый выдох.       — Шишоу! — выговаривает она, к большому удивлению Цунаде, — Мы с вами обе знаем, что он выиграл последнюю раздачу!       Их путь обратно в Суну проходит относительно тихо, но их прибытие к воротам сопровождается фанфарами. Цунаде, мягко говоря, удивлена ​​— так много людей открыто поддерживают Коноху, и в ее груди тепло поселяется гордость за то, что на их стороне огромное количество людей.       Сакура смотрит в ее сторону, ее зеленые глаза сияют, словно говоря: «Видите? Я же говорила, что не подведу».       Однако Цунаде не дается много времени, чтобы обдумать это, поскольку какая-то сила побуждает ее сделать шаг назад. Конечно, она знает, кто это, она знает еще до того, как эти знакомые руки обвивают ее, и Цунаде может только ответить тем же жестом, каким бы безумным и отчаянным он ни был.       — Все в порядке, — настаивает блондинка, — я в порядке.       Однако Шизуне невозможно утешить.       — Как вы могли позволить нам оставить вас позади?!       Цунаде слышит невысказанные слова: Как вы могли оставить нас?       Ее руки сжимаются вокруг тела ее помощницы.       Извинение, просьба о прощении и безмолвная надежда на понимание.       Шизуне, хорошо разбирающаяся в манерах Саннина, только фыркает, прежде чем выпрямиться.       — О нет, вы так легко не отделаетесь, — восклицает она. — Вы должны нам объяснить!       Сакура быстро вмешивается:       — Вы должны рассказать нам, что случилось!       Цунаде только вздыхает, но в ее глазах появляется улыбка, когда она бормочет без какой-либо враждебности:       — Неблагодарные соплячки, вы обе.       В конце концов, она пересказывает историю всему отряду сопротивления:       — Я сдерживала их, пока могла. А когда я не могла, я использовала свою печать инь…       Рядом с ней Шизуне хватает ее за руку. Брюнетка знает, какими ужасными должны были быть обстоятельства, чтобы Цунаде использовала свою печать.       — В конце концов, этот парень эффектно появился, — продолжает саннин, глядя на Джирайю. — Опоздал на вечеринку, но… без него я была бы…       Пауза, когда она улыбается своему другу, своему бывшему товарищу по команде, и его рот изгибается в ухмылке. Румянец окрашивает его щеки от жары пустыни или чашек рисового вина, которые он выпил, Цунаде не уверена, но выражение его глаз мягкое, когда он говорит:       — К счастью для тебя, тебе не надо побеспокоиться о том, чтобы закончить это предложение, а? Я пришел, не так ли?       — Аа, — тихо отвечает она. — Наконец. Я выслеживала его большую часть двух месяцев! — заявляет блондинка, обвиняя, несмотря на мягкость на лице. — Если бы ты появился, когда я искала тебя, мы могли бы…       — Мы оба знаем, что ты избавилась от действия противоядия, — вмешался Жабий Мудрец, бросив на нее многозначительный взгляд.       Цунаде читает то, что остается недосказанным только по его выражению лица: в противном случае ты все еще могла бы находиться под манипуляциями Орочимару.       — Это правда? — Сакура говорит, и карие глаза находят молодого медика, расположенного между молодым человеком с волосами цвета мокрого снега и парнем, которого, как узнала Цунаде, зовут Наруто. Сакура выглядит комфортно, как будто ей там место. Сразу за ней сидит младший Учиха, чьи темные глаза устремлены на затылок Сакуры, понимает он это или нет.       Принцесса Слизней кивает, переводя взгляд на саке в руках.       — Я подключилась к своей печати, потому что израсходовала всю чакру, которая у меня была, включая ту, что была использована в противоядии. Я жива только потому, что у меня было то, что я припасла, чтобы пополнить свои резервы.       Это было блестяще, ей не хотелось признавать, что единственным выходом была смерть. Но так всегда было у Орочимару, не так ли? Предлагая варианты, которые на самом деле не являются вариантами с самого начала, используя людей («Шиноби — орудия деревни», — сказал он, когда они были еще детьми), а затем избавляясь от них, когда они выполнили свою задачу.       — Почему вы не пришли к нам раньше? — спрашивает Шизуне, и Цунаде не могла не заметить, как довольно дружелюбно рука брюнета, жующего сенбон, была закинута ей на плечи.       Блондинка со вздохом пожимает плечами и откидывается назад, опираясь на одну руку. Она вертит чашку саке в свободной руке, наблюдая, как жидкое содержимое следует за движением.       — Я хотела убедиться, — наконец отвечает она.       — За Принцессу Цунаде, — раздается голос Сакуры из небольшой толпы. (Цунаде поднимает взгляд, встречая бриллиантовую зелень; ее ученица держит чашку над головой, кривая ухмылка растягивает ее губы.) — Мы бы не выбрались, если бы не она.       Хор «За Принцессу Цунаде» заполняет ночь, и легендарная целительница не в силах сдержать улыбку, расплывающуюся на ее лице, когда она поднимает свое собственное саке в знак признательности.       Сакура возглавляет шиноби, выпивающих свои чашки.       Цунаде ухмыляется:       — Я хорошо тебя обучила, да?

.

      Тренировки продолжаются на следующий день. Все идет своим чередом, за исключением того, что на этот раз отделение медиков находится под присмотром Цунаде.       Стажеры могут бояться ее, но их решимость непоколебима, и после нескольких часов команд и исправлений она отпускает их резким кивком головы. Они слабы, она не может сравнить их со своими ученицами. Шизуне и Сакура выносливы и работают сквозь слезы, пот и кровь — эти новые медики сделаны из более мягкого материала, но она сделает их еще сильнее.       Она выходит из палаты, разминает спину — ей уже давно не приходилось наблюдать за подобным сеансом, — и моргает, наблюдая за диалогом между неким темноволосым Учихой и ее поцелованной весной ученицей.       Карие глаза изучают взаимодействие:       — Сакура.       Молодая женщина останавливается, поднимает взгляд от свитка в руках. Для любого наблюдателя розоволосый медик просто остановился, но для Цунаде она могла бы с таким же успехом врезаться в стену с внезапным напряжением в ее теле. Тем не менее улыбка появляется на лице молодой женщины, когда она кивает.       — Саске?       Что-то есть в ее тоне, что-то воздержанное, и Цунаде не может решить, обида это или восхищение.       Лицо генерала одновременно окаменелое и пустое, тщательно отглаженное, каменное. Цунаде не знает его достаточно хорошо, чтобы расшифровать его тики. Какое-то время он смотрит на девушку, а Сакура — терпеливая и добрая Сакура — просто ждет.       Спустя слишком много времени он отвечает:       — Итачи сказал мне, что мы должны провести вечер игр.       Что?       Но Сакура просто смеется, и этот звук смягчает что-то в челюсти Учихи. Она качает головой, все напряжение покидает ее плечи, и кивает.       — Я расскажу об этом остальным, — отвечает она мелодичным голосом, затем кивает и продолжает свой путь.       Темные глаза смотрят, как она уходит.       Любопытно.       Только в тот вечер, когда она сидит за столом с горсткой знакомых лиц и еще большим количеством новых, она понимает, в чем причина предыдущей неловкой перепалки: два идиота нравятся друг другу. По крайней мере, если тот факт, что они сидят врозь, становясь все ближе и ближе с каждым ударом коленей и касанием плеч, является каким-либо признаком (и это почти оскорбительно очевидный признак — разве Цунаде не научила Сакуру лучше, чем быть такой прозрачной?)       Цунаде смотрит на Итачи, сидящего перед ней, в отместку за их последнюю совместную игру в покер. Его лицо как всегда непроницаемо, и блондинка усмехается, пихая свою жалкую стопку фишек в середину (не обращая внимания на оживленные протесты двух своих учениц).       — Я с нетерпением жду, когда наконец сведу счеты, Учиха, — объявляет она, опуская руку.       Итачи даже бровью не повел. Он изучает ее, она чувствует, как эти темные глаза блуждают по ее лбу, по изгибу губ, и он вздыхает, складывая карты.       — Я пас.       (От Наруто, недоверие:       — Что?! Ни за что! Цуанде-баа-чан всю ночь проигрывала!       Принцесса Слизней грозит блондину кулаком.       — Ой, следи за своим тоном, сопляк! Я выиграла честно и справедливо!       Двое ее учениц неуверенно переглядываются, прежде чем посмотреть на Итачи.       Итачи, как всегда беспечный, изогнул бровь.)       Весь стол падает, когда Цунаде забирает банк.       — И вот как это делается! — восклицает она ярко (и, возможно, немного пьяно).       — Ой-ой, Баа-чан! — Наруто кричит (правда, он не может просто замолчать хотя бы на мгновение?): — Он проиграл тебе! Он должен делать все, что ты скажешь!       Конечно же, Цунаде не забыла об этом небольшом повышении ставки, видимо, оно стало одним из основных в их играх в покер, и кто она такая, чтобы портить веселье? С сахаристой сладостью она складывает руки вместе, делая вид, что обдумывает, о чем она может попросить старшего Учиху.       Наконец, она выгибает бровь.       — Пригласи Сакуру на свидание.       Весь стол затаил дыхание.       — Сакура и я… — Итачи делает паузу, глядя на рассматриваемого медика.       Она кажется такой же ошеломленной, как и он (что делает все это еще слаще).       — Мы не… это не…       Саске вмешивается несколько язвительно:       — Ты заставишь свою ученицу встречаться с кем-то, кто ей неинтересен?       Цунаде наклоняет голову, смотрит на молодого человека, который старается казаться стойким (хотя весь вечер она следила за его взглядом, читала каждое движение его пальцев, каждое выражение его рта — саке расслабило его жестко контролируемые манеры, и она может видеть каждую мысль, проносящуюся за темными глазами, — и ей приходится сдерживать смех в голос).       — Хм? Я сама видела их химию, когда она исцеляла его, — размышляет она. — И я слышала, что она интересуется Учихой… Я предположила, что это был Итачи. — Затем с наигранной невинностью она мурлычет: — Разве нет?       — Откуда мне знать? — язвительно говорит самый молодой генерал, прежде чем встать из-за стола.       Когда все расходятся, она наконец смеется.       — Это было не очень приятно, Цунаде-сама, — упрекает Шизуне.       Цунаде усмехается.       — Он безнадежен. Они оба безнадежны. Всю ночь обменивались взглядами, как влюбленные подростки. Кто-то должен разжечь под ними огонь.       Пауза, затем:              — Вы ведь участвовали в пари, не так ли?

.

      Следующее утро застает его в аудитории Казекаге. Саске сидит за столом, сцепив пальцы перед собой и пряча хмурый взгляд от яростно наблюдательных карих глаз. (Какого черта Цунаде продолжает пялиться на него? Как будто ждет, когда он оступится?)       — Мои АНБУ вернулись, — сообщает Гаара, осматривая комнату глазами цвета морской волны.       — Разведданные? — подсказывает Цунаде, выражение лица которой говорит о том, что она не привыкла ждать.       Казекаге смотрит на нее, оценивает — все слышали о Легендарной Цунаде — и кивает в ее сторону.       — Кажется, Орочимару послал своих шиноби к различным каге и дайме, чтобы пригласить их на саммит, который он проведет в Конохе.       — Саммит, — повторяет Какаши, прищурившись от перспективы. — Может быть, это ловушка?       — Нанесение вреда любому другому лидеру скрытой деревни приведет к тотальной войне, — возражает Итачи, глядя на седовласого джонина. — С другой стороны, это может сделать все остальные деревни уязвимыми для захвата.       — У Орочимару нет достаточного количества людей, чтобы противостоять всем другим деревням, — возражает Джирайя.       Саске обдумывает возможности. Что бы сделал Орочимару?       — Твои АНБУ определили, серьезно ли эти другие каге и дайме рассматривают возможность союза с Орочимару? — подает голос Цунаде, взгляд карих глаз устремлен на рыжеволосого.       Гаара непоколебимо встречает ее взгляд.       — Было неясно, — отвечает он, сжав губы в прямую линию.       — Силы Орочимару недостаточно могущественны, — определяет Саске, — у него есть численность, но действительно опытные шиноби были ограничены, когда я был там. И невозможно сказать, сколько Цунаде забрала, — (его взгляд ненадолго скользит по светловолосому Саннину). — Он не рискнет рассердить другие деревни.       Сакура без колебаний продолжает с того места, на котором он остановился:       — Уничтожение лидеров было бы всего лишь объявлением открытой войны. Так что это действительно с целью создания союза. Ему нужна поддержка, — предполагает она, ловя его взгляд через стол (и ему приходится подавлять желание ухмыльнуться, глядя на ее подобный ход мыслей).       — Будет усиленный режим безопасности, — бормочет Джирайя.       Копирующий ерзает на своем месте.       — Но, как сказал Саске, у него есть только количество…       — И, возможно, какие-то сверхмощные эксперименты, — вмешивается Тентен.       — Высокий уровень безопасности и, возможно, некоторые эксперименты, — уступает Жабий Мудрец, ослепляя шатенку непристойной ухмылкой. — Не то, чтобы вы и ваша группа дам не могли справиться с ними, конечно, — добавляет он с подмигиванием, которое вызывает стон от всех присутствующих.       Рука Цунаде тянется к его затылку, и она ударяет его лицом об стол.       — Джирайя прав, — говорит она без предисловий (вообще не обращая внимания на седовласого извращенца, который сейчас бормочет в лакированное дерево искаженные фразы), — мы справимся с экспериментами, и, кроме того, у меня есть достоверные сведения, что я похоронила большинство из них. Нашей главной заботой является то, над чем он сейчас работает.       Все головы поворачиваются к Учихе, который провел некоторое время в логове Змеиного Саннина.       Саске моргает.       — Единственное, что я знал, я был самым последним, — его лицо скривится от дискомфорта, — экспериментом.       — Метка, — уточняет Какаши, наклонив голову в сторону своего генерала, — дело рук Орочимару. Я сделал все возможное, чтобы запечатать ее, но…       Слышится невнятное бормотание.       Цунаде отпускает шевелюру с седыми волосами, и Джирайя выпрямляется, глядя на своего так называемого товарища, прежде чем откашляться, чтобы повторить то, что он сказал:       — Я посмотрю на это.       — Значит, у нас остается план проникновения, — хмыкает Казекаге во главе стола. — Говорят, что этот саммит мира состоится через месяц. Мы знаем, что Орочимару будет готов к проникновению шиноби — на самом деле, я очень сомневаюсь, что он допустит многих иностранных шиноби с их приглашенными делегатами для начала.       — Итак, мы посылаем того, кто может замаскировать свою чакру, возглавить проникновение, — начинает Тентен, но Хьюга заставляет ее замолчать…       — Этот конкретный навык не является одним из тех, что широко распространены среди нас, и даже в этом случае его может быть недостаточно. — Бледные глаза встречаются с ее взглядом, острым и, возможно, немного насмешливым.       — Ну, ты не совсем предлагаешь какие-то блестящие идеи, — парирует она.       Неджи напрягается, а Саске подавляет желание рассмеяться.       — Некоторые могут использовать маскирующую чакру, — вместо этого говорит Учиха, — но нам нужен план, чтобы действовать под прикрытием без использования чакры.       Небесно-голубые глаза расширяются от осознания.       — Каге и дайме были приглашены, — говорит Гаара, как будто он еще не говорил этого, — но мои АНБУ сообщили мне, что одна из стран — Страна Рек — пошлет не их дайме, а дочь дайме в надежде… на более постоянный союз с Орочимару в обмен на безопасность его народа.       — Итак, мы берем на себя дочь дайме, — заканчивает Какаши.       — Мы отправляем группу, чтобы проникнуть из тени, и отправляем группу прямо через передние ворота, — заявляет Итачи.       — А потом, — завершает Саске, — как только наши люди займут позицию, мы атакуем.

.

      Обсуждения длятся довольно долго и включают в себя много криков и ударов кулаками по столу.       (— Почему бы не назначить женщин как замену Фрейлинам дочери дайме? — рычит Тентен.       — Назови хотя бы одну женщину, которая так превосходно прячет свою чакру, — шутит Хьюга, покорно игнорируя откровенный взгляд Сакуры.       Мастер оружия склоняется над столом, упираясь руками в поверхность.       — Это вызов, красавчик?)       В конце концов, они выбирают три команды:       Приманка, которая устраивает засаду на караван и занимает место дочери дайме, ее Фрейлин и ее ожидаемой гвардии шиноби.       Отвлекающее наступление с боевыми медиками, которое действует в тот момент, когда все группы сопротивления находятся на месте.       И, наконец, уловка, которая незаметно проникнет в район Учиха.       (— Я должен быть с Приманками, — требует Саске.       Какаши пронзительно смотрит на своего генерала.       — А кто проложит путь в район Учиха?       — Итачи, — с легкостью отвечает он.       Но его старший брат качает головой.       — Эти люди твои, Саске. Их генерал должен вести их. Кроме того, если клан Учиха знает о моей роли в… резне… они могут быть менее склонны помогать.       Саске хмурится, скрещивает руки на груди.       — Ты бы почувствовал себя лучше, если бы мы вытащили Сакуру из команды Приманок и отправили ее с тобой? — Суйгецу не может не насмехаться, заслужив жесткий взгляд своего генерала.       — Говори, что хочешь, но я не исключаю тебя из Приманок, — рявкает Саске в ответ, игнорируя нападки своего подчиненного. Румянец на щеках Саске вызван яростью, и он умрет с этим заявлением на языке.       Это Сакура прочищает горло, предположительно, чтобы сменить тему, хотя позже она решает стереть самодовольную улыбку с лица своего друга.       — Не волнуйся, Суйгецу, ты будешь прекрасной женщиной.       — Сакура должна быть в Приманке, — прерывает Какаши, прежде чем они резко сбиваются с пути.       — Нет, — огрызается Саске, затем, поняв, как это может звучать, добавляет, — у тебя уже есть Шизуне. Нам нужны боевые медики.       Спор начинается заново.)       Все выходят из комнаты с едва сдерживаемым гневом, урчанием в животе и практически разбитым столом.

.

      — Сакура.       Она делает паузу, рис застывает на полпути ко рту, и выглядывает из-за тарелки, чтобы увидеть Копирующего ниндзя. Медик глотает еду, ставя миску на колени.       — Какаши, — здоровается она, запрокидывая голову назад, чтобы как следует разглядеть его.       — Ты нужна мне в команде Приманок со мной, — говорит он без предисловий.       Брови Сакуры нахмурены в замешательстве.       — Ты просто не хочешь одеваться как женщина, — усмехается она через мгновение.       Несмотря на его маску, она может сказать, что он сердится, когда возражает:       — Я профессионал, меня это почти не беспокоит — в отличие от Хьюги, — бормочет он в сторонке, прежде чем прочистить горло, чтобы продолжить, — дело в том, что твой контроль чакры не имеет себе равных и…       — Я не могу изображать из себя дочь дайме, — вставляет она, — Кабуто точно знает, как я выгляжу. Если он жив, я не сомневаюсь, что…       — Я не собирался просить тебя быть ею, — заявляет Какаши, перебивая ее контраргумент. — Я хочу, чтобы ты была одной из ее фрейлин.       — А кто будет дочерью дайме?       — Дочь дайме, — просто говорит он. — Ино воспользуется дзютсу замены тела и разума, когда придет время. А перед этим, ну, мы ее нокаутируем.       — Это может быть актом войны против Страны Рек, — отмечает Сакура.       Но Копирующий ниндзя просто отмахивается.       — Даже развлекать Орочимару после того, как он захватил Коноху, — это акт войны против Страны Огня.       Сакура вздыхает.       — Почему не Тентен? Или Хината? Или же...       — Твой контроль над чакрой безупречен, — перебивает он. — Поверь мне, мы бы выбрали других женщин, если бы могли, но… Мне нужно возглавить эту команду, и, по правде говоря, это уровень АНБУ. Других просто нет. Мы включаем Яманаку только из-за ее кланового дзютсу.       — А кто тогда будет охранником шиноби? — она льстит.       — Генма, — говорит он с некоторой долей досады. — Он… менее заметен, так говорят. Я могу намного лучше маскировать свою чакру, и моя… внешность слишком узнаваема.       Сакура смотрит на него, пытаясь разобрать его логику, увидеть мыслительный процесс, который привел его к такому выводу. До нее команду Приманки должны были сопровождать Суйгецу и Шизуне. Почему изменение?       — Суйгецу не может притворяться леди, — фыркает Копирующий ниндзя, — и Шизуне… попросилась остаться рядом с Цунаде.       Пауза, затем чеширская улыбка.       — Если я соглашусь, значит ли это, что я официально АНБУ?

.

      На следующее утро Сакура просыпается и узнает, что Наруто ушел с Джирайей на частную тренировку — что это может означать, не в ее компетенции. Она моргает, услышав новости, и на ее лице появляется хмурое выражение.       Суйгецу (с синяком под глазом) кладет руку ей на плечи, направляя ее к площадке, где Темари ведет свои сеансы.       — Не смотри так мрачно! — умоляет он, сверкая ей той зубастой улыбкой, которая всегда заставляет ее улыбаться, — Джирайя буквально вытащил его из комнаты до восхода солнца, чтобы отправиться на тренировку. Он ни с кем не прощался!       Сакура чувствует себя лучше и говорит ему об этом.       — Он вернется раньше, чем ты успеешь соскучиться, — заявляет шиноби с волосами цвета мокрого снега. — Кроме того, только не говори мне, что тебе не хотелось немного успокоиться после его отвратительных криков.       Смех вырывается у нее прежде, чем она успевает сдержаться, и, качая головой, она делает шаг вне его досягаемости.       — Спорим, ты выиграешь, — дразнит она, подмигивая.       Суйгецу стонет.       — Ты никогда не позволишь своим друзьям жить спокойно?       — Не-а! — щебечет она, принимая свою первую форму.       Ее так называемые друзья всегда будут вызывать ее гнев за то, что они осмелились принять участие в пари в отношении ее личной жизни.

.

      В разгар войны почти нет передышки, и в бесконечных неделях учений и надвигающихся сражений атмосфера начинает застаиваться от отчаяния. Все устали, все нервничают.       Когда Шизуне и Генма объявляют, что их свадьба состоится через три дня, Сакура думает, что они, должно быть, сошли с ума, но моральный дух меняется мгновенно. Шизуне сияет от чистого счастья, Генма улыбается, как влюбленный дурак, которым он всегда был для нее, и волнение гудит, несмотря на судьбу, с которой они все столкнутся в конце недели.       Свадьба, торжество надежды на будущее, торжество любви — это именно то, что им всем нужно.       Наруто прибывает как раз вовремя накануне вечером.       Сакура видит в нем разницу, хотя он отсутствовал всего большую часть месяца.       Он держит себя выше, детский жирок ушел из-за диеты, на которой он сидел, и в его чакре царит спокойствие, когда она гудит. Сакура улыбается, когда он врезается в нее, и рада, что он не совсем изменился.       — Рада тебя видеть, Наруто, — смеется она, когда он отпускает ее.       Кобальтовые глаза сияют в ответ, и он улыбается ей той широкой зубастой улыбкой, которая ассоциируется у нее с ним и только с ним.       — Прости, что не попрощался! — он признает: — Извращенный Отшельник…       («Не называй меня так, сопляк!»)       — …буквально стащил меня с кровати.       — Суйгецу сказал мне, — уверяет она его, взяв его за руку. — А теперь давай, мы только разожгли костер!       Вместо того, чтобы устраивать мальчишник и девичник, дуэт решает отпраздновать день накануне свадьбы вместе со своими самыми близкими друзьями вместе. Это ночь воспоминаний и почитания как Генмы, так и Шизуне, и в разгар обмена различными историями Сакура сгибается пополам от смеха со слезами на глазах.       Суйгецу только что закончил рассказывать историю о том, как однажды Генму смыло за борт во время шторма, и у него не было ничего, кроме бочки, за которую можно было держаться. Это было после стычки, и его чакра была истощена, и к тому времени, когда остальным удалось добраться до него, оказалось, что он отказался от спасения и напился до потери сознания из фляги, которую он всегда носит с собой.       — Ему повезло, что мы удосужились пойти за ним! Он сказал оставить его в покое, — заключает мужчина с волосами цвета мокрого снега, — мы испортили ему кайф!       Генма усмехается, наклоняет голову, чтобы подтолкнуть Шизуне, которая трясется от смеха.       — Мне повезло, — бормочет он в край ее челюсти.       Брюнетка поворачивается, чтобы встретить его блуждающие губы, и Сакура не может не улыбнуться.       — Эй! Прибереги это для своей спальни! — восклицает Наруто.       — Или что?       — Или я тебя заставлю!       — Ты бросаешь мне вызов? — игриво заявляет Генма, оторвавшись от своей будущей невесты, чтобы встретиться лицом к лицу с только что вернувшимся блондином.       Наруто только смеется.       — Чертовски верно, старик. Мне не терпится показать, чему я научился!       Вот так и начинаются спарринги.       Шизуне только решительно качает головой, но огромная улыбка на ее лице выдает ее веселье.       Наруто делает несколько впечатляющих движений, и Генма уступает, хотя он утверждает, что это для того, чтобы сидеть рядом с Шизуне и перебивать любого, кто осмеливается драться. Когда у блондина больше нет желающих, Сакура встает, бросая свою бутылку на колени Саске с дразнящим предупреждением: «Не допивай».       Темный вихрь на ее руке резко контрастирует с кожей, огонь отливает золотыми оттенками.       Саске моргает, когда она направляется к своему другу, на этот раз не в силах сдержать улыбку от ее нахальства.       (Хотя ему не хочется признавать, что он скучает по ее близости, и ненавидит ее внезапное отсутствие, столь же раздражающее и нежелательное, как пронизывающий ветер.)

.

      — Она быстрая, — замечает Итачи. — Когда она стала джонином?       — Я подозреваю, что она все это время была на уровне джонина. — Губы Саске растягиваются в ухмылке, туманной, отстраненной и гораздо менее хитрой, чем следовало бы показывать Учихе, но настолько искренней, что Итачи может только чувствовать тепло, расцветающее в его груди при ее виде. Когда в последний раз он видел своего младшего брата таким откровенно счастливым?       — И теперь она Анбу, — добавляет Итачи, пристально глядя на своего брата. — Она очень опытная.       Саске кивает.       — А-а, — соглашается он, слог вылетает из его рта так легко, что даже он, кажется, и сам удивлен. Младший Учиха моргает, поднимая бровь, глядя на своего брата. — Ты не можешь сказать мне, что раньше не замечал, — заявляет он, его глаза, прежде оцепеневшие, внезапно стали настороженными и подозрительными.       Итачи пожимает плечами, выдергивая бутылку рисового вина из рук брата.       — Конечно, замечал, — соглашается он, — но иногда ты смотришь на нее так, как будто понимаешь это впервые.       Кончики ушей Саске окрашиваются в красный цвет, и он усмехается, хотя в этом звуке нет настоящей насмешки.       — Тц, я был ее генералом, — замечает он, как будто это все объясняет. — Конечно, я знаю ее навыки, — наверное, думает он.       Итачи не упускает из виду тот факт, что его брат впервые признает, что она больше не находится в его подчинении.       — Значит, это совершенно немое выражение на твоем лице относится только к твоему осознанию того, что она привлекательна?       При этом его младший брат задыхается.       — Ты не согласен?       — Я… это… (Итачи когда-нибудь видел, как его брат так возмущенно давится слюной?)       — С другой стороны, я нахожу совершенно невероятным, что ее очарование осталось незамеченным моим гениальным младшим братом, — продолжает Итачи, не обращая внимания на торопливо краснеющее лицо Саске. — В свете всего сказанного я могу только заключить, что тебе нравится эта девушка.       Саске смотрит на него в течение вдоха — двух, пяти — минуты.       — Знаешь, мать полюбила бы ее, — продолжает Итачи без ответа.       — Она не Учиха.       — Мать никогда не заботилась об этом.       — Но отец…       — Был бы впечатлен тем, что она достигла уровня АНБУ, — прямо отвечает он, подавляя желание упомянуть, что мнение Фугаку сейчас почти не имеет значения. Затем он смотрит на своего брата, задумчиво предлагая: — Ты должен спросить ее, почему она спасла меня.       Саске быстро отмахивается.       — Она верна своей деревне…       — Спроси ее, — повторяет Итачи.       И снова его младший брат замолкает, поворачиваясь к огню. Быстрой рукой Саске выхватывает бутылку, оставленную ему Сакурой, и подносит ее к губам. Итачи знает, что его брат отказался от обсуждаемой темы, но он видит, что шестеренки крутятся, и этого достаточно. Чего Итачи не ожидает, так это того, что Саске резко сменит тему:       — Меня это устраивает, ты же знаешь.       Итачи изгибает бровь.       — Вы двое, — уточняет он, понимающе глядя на Итачи.       Старший Учиха на самом деле кажется пораженным, но затем приходит понимание.       — Это ужасная смена темы…       Но Саске только вздыхает, толкая брата локтем.       — И кто теперь делает это тупое лицо, — он насмехается.       Итачи смотрит на него еще мгновение, прежде чем ошеломленно покачать головой. Возражение срывается с языка, но гигантская капля воды падает ему на щеку.       Дуэт одновременно смотрит вверх и видит часть неба. Точно так же день накануне свадьбы приобретает буквальное значение.       — Дождь в конце лета? В пустыне? Это плохой знак, — бормочет Наруто, собирая свои вещи и помогая должным образом потушить огонь.       — Кто тебе это сказал? — Сакура упрекает, затаптывая угли. — Погодные условия не определяют судьбу нашей жизни, Наруто, кроме того — разве ты не любишь дождь? Как он стучит по земле? Он очищает, успокаивает, — говорит она с ухмылкой, выхватывая бутылку из рук Саске.

.

      (— Поздние летние ливни — дурное предзнаменование, — бормочет Фугаку из-под навеса их палубы.       Сквозь натиск просачивается смех, на сияющем лице Микото мелькает вспышка молнии.       — Дождь освежает, — кричит она сквозь бурю.       Четырехлетний Саске, спрятанный в объятиях отца, наблюдает широко раскрытыми глазами, как его мать — с угловатым лицом, тонким носом и длинными темными волосами — приближается к ним на палубе в промокшем кимоно и обнимает их обоих так, что сердце его отца оживляется под его ухом.       — Не может же быть все время огонь, — настаивает она, запыхавшись и раскрасневшись, — дождь дает нам темп, дождь дает нам жизнь.       И она хватает Фугаку за руку, чтобы вытащить его из-под навеса.       Учихе Саске четыре года, когда он узнает, что каким бы неукротимым ни был его отец перед лицом других, в руках Микото он ничтожество.       Когда его мать берет его из рук Фугаку и кружит с ним под грозовым небом, Саске откидывает голову назад и смеется.)

.

      Он не уверен, то ли из-за того, что дождь прилип к ее лицу, то ли из-за саке, что затуманивает его мысли, то ли из-за свечения после спарринга, от которого ее щеки залились румянцем, но он знает, что ухмыляется, как дурак, и он не может заставить себя заботиться ни на йоту.       — Успокаивает, — соглашается Саске, хотя никто об этом не спрашивал, — вроде ритмичного темпа.       Сакура моргает от этого чувства, затем улыбается.       — А-а, — мычит она, — сердцебиение.       Она не просила его проводить ее, и он не сказал, что сделает это, но каким-то образом Саске обнаруживает, что сопровождает ее, когда она возвращается в свою комнату. Они блуждают в товарищеской тишине, он думает, что это впервые между ними — тишина. Сакура часто наполняет его наблюдениями или историями о своем дне или своих последних препятствиях и прорывах, но теперь она просто идет рядом с ним.       Когда они подходят к ее двери, он наконец — в одном из очень редких случаев, которые Сакура может вспомнить — заговорил первым.       — Почему ты это сделала?       Сакура смотрит на него, промокшего, бледного и невероятно красивого.       — Должна ли я знать, о чем ты говоришь?       Она видит хмурый взгляд на его лице (и удерживает губы от того, чтобы растянуться в довольной улыбке), когда он коротко отвечает:       — Итачи.       На этом она замирает на мгновение, собираясь с мыслями, прежде чем пройти по коридору в свою комнату.       — Как медик я не могу позволить никому умереть.       — Полнейший бред.       — То, что тебе не нравится мой ответ, не значит, что это бред, — возражает Сакура, проглатывая свое веселье. Его так легко вывести из себя, неудивительно, что Какаши делает это так часто. — Это всегда было твоей проблемой, не так ли? Что-то тебя не устраивает, и ты просто отбрасываешь это, как будто…       И вдруг он стоит перед ней, ее взгляд утыкается в линию его аристократического носа. (Его властное присутствие должно быть атрибутом клана, думает она. Учиха и Хьюга так хорошо с этим справляются.)       — Даже если ты не знала, что он убил Хокаге, прежде чем помочь ему — после того, как ты узнала, ты даже не пыталась. Ты… ты осталась с ним.       — Он остался со мной, — уточняет она, — наверное, из какого-то чувства лояльности или чего-то в этом роде. — Даже когда она говорит это, она знает, что это неправда. Он остался с ней, потому что… потому что… они были в этом вместе, не так ли? Было ли это связано с Конохой, Саске или чем-то еще, не имело значения.       По правде говоря, Сакура никогда не задумывалась о том, что даже после того, как Итачи стало лучше, он остался с ними. Возможно, она бы спросила его об этом, но даже если бы она знала, она не чувствовала себя обязанной ответить Саске.       (В конце концов, он хранит свои секреты. А если не секреты, то мысли, которые скрываются даже в свете карт Сакуры, раскрытых перед ним. В любом случае, это вряд ли справедливо, и она устала — так чертовски устала — подчиняться, гоняться, надеяться.)       — Тогда почему ты не убила его? После того, как узнала?       В его голосе есть что-то такое, что доходит до нее, и ее сердце стучит; она опускает глаза.       — Потому что он этого не заслужил.       От его молчания (оно растягивает, переносит их в реальность, где они не друзья, не товарищи по отряду, вообще ничего из того, как болезненно неудобно сейчас, в этот момент), она поднимает взгляд, замечая хмурое выражение на его лице.       — Какой ответ ты хочешь услышать, Саске?       Темные глаза пронзают ее, смотрят на нее, как на потрепанную книгу; он видит ее, всю ее, только этим испытующим взглядом, и Сакура не может отвести взгляд — какой смысл открывать страницы, когда кто-то выучил их наизусть?       — Правду, — наконец говорит он тихо. Он приближается на несколько дюймов, и, несмотря на то, что ее мозг требует от нее отойти, она этого не делает. Она не может. Ониксовые глаза приковывают ее к тому месту, где она стоит. — Я знаю, что тебе трудно это дать, но это то, чего я хочу. И если ты не дашь ее добровольно, я возьму ее сам.       Сакура усмехается, но ее голос дрожит.       — В прошлый раз, когда я сказала тебе правду, ты не выдержал.       Саске опускает голову, задевая челкой яблочки ее щек.       — Попробуй еще раз.       Воздух покидает ее легкие.       — Харуно Сейко никогда не был трусом. А Харуно Сакура?       — Я...       — Харуно-сан!       Они отстранились незадолго до прибытия ниндзя Суны. Сакура поворачивается к концу зала, где останавливается незваный гость. Она узнает в нем одного из медиков, которых она обучала.       — Да, Эйто-сан?       Выражение его лица сжимается, когда он говорит:       — Нам нужна ваша помощь в медицинском отделении.       Она кивает.              — Я буду там через минуту.       («То, что мы сделали, было ошибкой».)       Когда она уходит, Саске слышит ее тихий ответ:       — Не я здесь трус.

.

      Свадьба проходит на закате следующего дня.       Джирайя наблюдает за этим.       Это простое празднование; они стоят на крыше резиденции Суны, пространство пустыни окрашено в розовый и золотой цвета.       Шизуне одета в простую белую юкату (она настаивает, что в ней слишком жарко, несмотря на протесты Цунаде), волосы замысловато уложены на макушке и украшены белыми цветами. Она полна радости, когда смотрит на своего жениха. А Генма, как всегда, красив в своем темно-синем хакама, на этот раз без банданы на лбу, сенбон отсутствует на своем обычном месте между его губами. Его волосы, как всегда, легко взлохмачены.       Цунаде и Какаши выступают в роли родителей.       Сакура стоит в стороне, рядом с Принцессой Слизней.       Саске стоит рядом с Какаши.       На карнизе самого высокого здания это интимно.       Толпа для этого случая небольшая, состоящая только из Суйгецу, Ино и Карин (которые все стоят довольно близко, руки тесно связаны, и Сакура делает заметку, спрашивая, когда это произошло, но все, что она может сделать, это улыбаться) и Итачи.       Перед Джирайей низкий табурет, на нем стопка из трех чашек саке.       Когда Шизуне и Генма отпивают по три глотка сверху («Небеса», — говорит Джирайя), середина («Земля») и низ («Человечество»), Сакура не может удержать взгляд от того, чтобы скользить им по молчаливому Учихе.       Он уже смотрит на нее и не застывает под ее взглядом, не отводит взгляд.       Сакура улыбается, она такая же мягкая, как теплый ветерок, развевающий ее волосы, такая же мягкая, как глотки, которые Цунаде и Какаши делают из одной чашки, такая же мягкая, как всхлип Шизуне, когда Джирайя объявляет их мужем и женой.       И медленно, так медленно, что она задается вопросом, не применил ли кто-нибудь гендзютсу, Саске улыбается в ответ; улыбка соперничает с солнцем.

.

      Площадь украшена струнными фонарями.       Музыку обеспечивают квалифицированные гражданские лица.       Есть еда, есть напитки, но самое главное есть люди, танцующие, радующиеся жизни, находящие счастье в моментах, которые у них есть прямо сейчас, потому что завтра никогда не обещано.       Сакура оказывается в объятиях Генмы после того, как он и его жена заканчивают свой первый танец. С тех пор, как она знала этого человека, с тех пор, как она была Сейко, он всегда был беззаботным человеком, с легкой улыбкой на лице. Но Сакура никогда не видела его таким ослепительно счастливым.       Словно читая ее мысли, он наклоняет голову вперед и бормочет:       — Ты тоже можешь быть счастлива.       Сакура улыбается, качает головой.       — Я счастлива.       — Тогда еще счастливее, — поправляется он с той же дерзкой ухмылкой, ведя ее по полу широкими шагами. — Это все, что мы хотим для тебя, знаешь ли. Люди, которые тебя любят, — добавляет Генма, как будто она не знает, о ком он говорит. — Мы просто хотим, чтобы ты была настолько счастлива, насколько это возможно.       — Я знаю это, — отвечает она, вопросительно хмуря брови, — но почему вы все думаете, что я несчастна?       — Я слышал, что ты самоотверженный человек — всегда довольствуешься тем, что ставишь других на первое место.       — Я медик, — невозмутимо отвечает Сакура.       Генма усмехается:       — Ты всегда заботишься о других. Пусть другие позаботятся о тебе для разнообразия.       Похлопывание по его плечу, и Сакура следует за рукой, проводит взглядом по резкому угловатому лицу, чтобы встретиться с парой мягких темных глаз.       — Могу я вмешаться? — просит Итачи.       Генма отпускает ее руку (прежде чем потребовать танец от испуганно выглядящего Саске, который, к сожалению, проходит мимо).       Сакура улыбается, когда входит старший Учиха.       (Отдаленно она слышит, как Генма позволяет Саске вести, если он хочет, но он должен согласиться, потому что должно быть какое-то правило, согласно которому, когда жених или невеста приглашают гостя на танец, они должны согласиться.)       — Ты выглядишь счастливой, — Итачи привлекает ее внимание.       Нежный выдох покидает ее.       — Что такого в том, что все беспокоятся о моем счастье? — добродушно ворчит она. — Конечно, я счастлива, Шизуне вышла замуж и… и мои наставники снова со мной. Все вместе.       (Песня заканчивается, плавно переходя к следующей — на периферии она слышит, как Саске объявляет танец оконченным и уносится прочь от истерически смеющегося Генмы.)       Итачи наклоняется вперед.       — Я не спрашиваю, счастлива ли ты за свою семью, — (и Сакура не упускает из виду тот факт, что он признает Шизуне ее семьей), — но счастлива ли ты?       — Я давно не была так счастлива, — уклончиво отвечает она.       — …но? — подсказывает ее партнер по танцу с невыносимо проницательной ухмылкой.       Сакура закатывает глаза.       — Но, — соглашается она, хотя и неохотно, — мы находимся в эпицентре войны, и я не думаю, что смогу быть счастлива, пока она не закончится…       — А если ты не успеешь?       Она избегает его взгляда.       — Я никогда не видел, чтобы ты боялась.       — Я не боюсь.       — Или врала, — беспечно добавляет он. Она смотрит на него таким испепеляющим взглядом, что он не может сдержать смешок, который у него вырывается: — В нашей сфере счастливый конец не гарантирован.       Сакура моргает.       — Только счастье, которое мы выбираем.       — Счастливые мгновения, — шепчет она.       — Счастливые мгновения, — кивает он, тыкая ее в лоб, — ​​так наслаждайся, — и с неудивительной ловкостью выкручивает ее из рук прямо в слегка удивленного Саске, который отвлекся на какой-то бессмысленный разговор со своим заместителем.       Какаши улыбается, когда Саске сердито смотрит на него, а затем встает рядом с Итачи.       — Отлично сделано, — бормочет он.       Итачи пожимает плечами.       — Мы всегда были довольно хорошей командой, — заявляет он.       Копирующий ниндзя наклоняет голову.       — А-а, — шепчет он, звук многозначительный и наполненный недосказанными вещами.       Итачи, многозначительно закатив глаза, берет Какаши за руку.       — Если ты хотел потанцевать, ты должен был просто попросить.       Какаши фыркает под маской.       — Шиноби должен уметь заглянуть под себя.       — О, поверь мне, я смотрел, — шутит Учиха.       Седовласый джонин напрягается, румянец угрожает выглянуть из-за края его маски, и Итачи делает то, что Учиха делает лучше всего: он ухмыляется.

.

      Было бы грубо отказаться от танца.       Он ведет ее с легкостью, так же, как его мать научила его, когда ему едва исполнилось пять лет, так же как его брат однажды поддержал ее, потому что Саске стал старше, а все мужчины Учиха должны знать, как вести женщину по танцполу.       Было бы грубо отказаться, и именно поэтому он позволяет ей устроиться в кругу его объятий.       (Это не потому, что ее глаза слегка испуганно расширились, и у него что-то сжалось в животе, и не потому, что ее руки заняли определенную позицию. И уж точно не потому, что он хочет танцевать. Он не танцует.)       Несмотря на то, что он не танцует, он считает, что она гораздо более приятная партнерша, чем Генма (он знает, что это ничего не говорит, но подозревает, что она, вероятно, более приятная партнерша, чем кто-либо другой).       Сакура легка на ноги (разве он не думал, что когда-то она была танцовщицей-воином?) и чувствительна к каждому его движению, будь то движение его руки в ее руке или на ее спине, чтобы заставить ее поворачиваться, вращаться, менять направление. Он не хотел, но он мог видеть отражение своего довольства в ее глазах. И что-нибудь еще.       Решительность?       Глубокий вздох, затем:       — Я спасла Итачи, потому что знала, что…       (Она сногсшибательная, позволяет он себе думать. Фонари отбрасывают ее в теплое сияние, ее волосы зачесаны вверх, свободные передние пряди искусно украшают длину ее шеи, обрамляют ее лицо. В ее волосах цветы.)       — …Я знала, что если я не сделаю этого, если я позволю ему умереть, ты никогда меня не простишь.       Саске останавливается так внезапно, что она случайно наступает ему на ногу, но он даже не морщится.       (И Сакура напрягается, потому что он смотрит на нее так, что ей хочется растаять, он всегда производил на нее такое впечатление, не так ли? Она всегда была восковой в его пламени, не так ли?)       — Саске?       Он смотрит так, словно никогда раньше ее не видел.       — Ты спасла Итачи из-за меня? — хрипит Учиха с благоговейным цинизмом.       Брови Сакуры хмурятся из-за опасения в его тоне, из-за удивления, написанного на его сбитом с толку лице.       — Да, — тихо признается она.       — Почему?       Теперь она хмурится, потому что почему он настаивает на этом вопросе, какая разница, разве он не счастлив, что она исцелила его брата?       — Потому что я забочусь о тебе, придурок, — язвительно смущается Сакура.       Но Саске не возмущается, только ловит ее лицо руками.       — Почему тебя должно волновать, что я к тебе чувствую? — он подстрекает. Он хочет услышать это из ее красивых уст, хочет услышать слова, которые, как он знает, она должна чувствовать, хочет подтверждения и памяти, чтобы сохранить ее навсегда, даже если сейчас он мало что может с этим поделать, потому что под висящими фонарями и после церемонии, в передышке, которую они нашли накануне битвы, он хочет знать наверняка, что то, что он чувствует, возвращается.       («Харуно Сейко никогда не был трусом? А Харуно Сакура?»)       Когда она облизывает губы, он следит за движением.       Глаза, светящиеся Шаринганом, смотрят, запоминают, как она говорит ему, что любит его.       Прежде чем она успевает произнести последний слог, он завладевает ее губами, проглатывает слова.       Он игнорирует последовавшие вздохи, чье-то праздничное восклицание «Наконец-то!», нежные приветствия.       Все, что он чувствует, это Сакура, чьи руки обвивают его плечи, а пальцы исчезают в его волосах. То, как ее губы двигаются по нему, как она царапает его кожу головы, поднимается на цыпочки, чтобы лучше дотянуться до него.       Это рай, это спасение, это...       ...эйфория...       ...и Саске понимает, что если он умрет прямо здесь и сейчас, то ни о чем не пожалеет...       С его губ срывается сдавленный звук, когда невероятная жгучая боль взрывается на изгибе его шеи, и внезапно все нежное тепло, которое она дает, прогоняется обжигающей, ядовитой яростью.       Лицо Саске искажается в агонии, по коже ползут черные языки пламени. Смутно ему кажется, что он слышит ее обезумевший и обезумевший голос («Саске? Саске-кун!»), чувствует ее руки на своем лице, но все, что он видит, это адский огонь, все, что он знает, это муки, затем...       ...затем...       ...как всегда темнота.

.

.