.
.
Все, что он чувствует, это горение, все, что он чувствует, это огонь — черное пламя, которое обжигает, пожирает и палит, оставляя необратимые шрамы на его душе. Каким-то образом его легкие взорвались и наполнились одновременно; когда он дышит, ножи разрезают его глотку. Кровь, текущая по его венам, ищет выход, и, черт возьми, такое ощущение, будто она прорезает его мышцы, кости, кожу, воспламеняет и проглатывает его целиком. Но ни одна из этих вещей не может отвлечь его от того, что он видит на периферии: ...бледное лицо и темные волосы и темные глаза и... ...кровь. Слышится смех и протяжный звук, который насмехается, насмехается и манит, и Саске открывает то, что раньше было ртом, и испускает леденящий душу крик. Он окружен тьмой, но он полностью осознает, где именно находится, в конце концов, он уже был там в ловушке. (Под пальцами хрустит кость, между костяшками пальцев он чувствует что-то густое кап-кап-кап-кап... ...и есть еще один крик, который не принадлежит ему, крик, который пронзает сморщенные остатки его самого, запертого за клеткой из змеиных клыков, умоляя его остановиться, и когда он смеется, он клянется, что это смех Орочимару срывается с его губ. — Саске, остановись! Он знает этот голос, ее голос, он далекий и неистовый, и он пытается позвать ее по имени, но от него не ускользает ни звука.) Фантомное сжатие руки в его руке побуждает его сжаться в ответ, но его пальцы сжимают только воздух. («Саске, пожалуйста!» — снова кричит она, и ему хочется ответить, хочется вернуть контроль над своим телом, но он бесполезен в своей ментальной клетке.) ...и он рычит, рычит, хватает свою тюрьму и трясет ею — ему не нужно быть свидетелем того, что происходит, чтобы знать, что он попал под власть проклятой печати, что она победила и сокрушила, и ему нужно убираться из этой тюрьмы и остановить ее, остановить себя... — Ты мой, Саске-кун, — шипит бестелесный голос. Я сказал тебе, что ты принадлежишь мне, как бы быстро и как далеко ты ни бежал, — продолжает он, — ты всегда будешь принадлежать мне… («Саске-кун!» Сакура, Сакура, Сакура, Сакура...) — Что это за хрень? Этого не может быть! Саске не имеет возможности увидеть, о чем говорит Орочимару, все, что он видит, это сердитая, клокочущая красная стена ярости, которая поднимается, душит и душит проявление самого себя в его собственном разуме, и он не может не думать, что это должно быть врата ада, когда он слышит: — Эй, у Саске-ублюдка может быть палка в заднице, но он не марионетка!.
— Он…? — она даже не может закончить вопрос, ее голос срывается. Ее руки светятся, зависая над грудью упавшего Наруто, где его кожа в лохмотьях от ожога молнией, который она слишком хорошо знает в лечении. К счастью, чидори не пробило его насквозь, но повреждения все равно серьезные. — Он… в порядке, — шепчет Какаши, убирая руку с запястья Учихи, — просто вырубился. Им удалось перенести бой до полигона Суны, но ущерб значительный: они стоят в воронке, сгрудившись вокруг потерявшего сознание генерала. Никто не видел ничего подобного раньше, диссоциация на его лице, когда он наполнялся силой, когда его чакра перемещалась, росла и менялась, опустошая его друзей, деревню, его кожу покрывало черное пламя. Это был не Саске, чью руку она держала, несмотря на то, что его свободная рука сжимала ее шею. Этот мужчина смотрел на нее без намека на узнавание, без намека на сдержанность. Его глаза — кружащийся красный шаринган — были наполнены враждебностью, ненавистью, намерением. Она не думает, что когда-нибудь забудет звук потрескивающей молнии. Сакура знает, что если бы Наруто не вмешался, Саске бы… Она отводит взгляд от его сгорбленного тела, вместо этого сосредотачиваясь на блондине, который был почти таким же неузнаваемым. Яростно кипящая чакра изменила внешний вид Наруто, когда он сломал руку Саске, чтобы высвободить ее из хватки Учихи. Все произошло за считанные секунды, но этот момент навсегда запечатлелся в ее душе. Когда она закрывает глаза, то видит разъяренное лицо Наруто, спасающего ее от сокрушительного удара. Нельзя отрицать, что черты его лица изменились в тот же момент — дикие, злые, как будто он трансформировался… — Сакура-чан…? Она задыхается, слезы затуманивают ее зрение, когда она смотрит, как приоткрываются знакомые голубые глаза. И он ухмыляется так же глупо, как всегда. — Ты в порядке! — не может не воскликнуть медик, наклоняясь, чтобы обнять его так сильно, как только может. Он стонет, но смеется. (Звук настолько слабый, что ей кажется, что ее сердце вот-вот разорвется.) — Тц, конечно, я в порядке. Я бы не проиграл этому ублюдку. Сакура улыбается, хлопает его по руке. — Ты же знаешь, что «этот ублюдок» все еще твой генерал, верно? — мягко говорит она. Наруто фыркает. — Это не значит, что он не ублюдок, — бормочет он, расслабившись на земле. Он закрывает глаза, мальчишеская улыбка все еще играет на его губах, и Сакура не может не удивляться его стойкости, тому, как он может оставаться таким беззаботным, когда у него посредине рана, нанесенная его другом, его собственным лидером. — Метка не отступает, — слышит она бормотание Ино, и ее взгляд скользит по упавшему Учихе. — Как будто его собственное сознание… подавлено… — произносит Джирайя с серьезным выражением лица. Лицо Саске, такое нейтральное, будто он спит, не реагирует ни на какие тычки и подталкивания. От этого зрелища ее желудок наполняется тошнотворным чувством. — Вы хотите сказать, что сила проклятой печати полностью взяла верх? — хрипит она. — Возможно, — отвечает Какаши. — Значит, наш единственный вариант остановить его — это…? — подсказывает Шикамару, достаточно смелый, чтобы сказать то, что все остальные боятся. Седовласый джоунин опускает голову. — Убить его. Хор «Нет!» и «Мы не можем!» наполняет воздух, но голос Ино прорезает все протесты: — А что, если бы был способ увидеть? — спрашивает она, обычно ярко-лазурные глаза темнее, чем Сакура когда-либо видела. — Что, если бы мы могли заглянуть внутрь его головы? Что, если… что, если мы сможем ему помочь? — Ино, ты же не серьезно… — начинает Шикамару, но она злобным взглядом заставляет его замолчать. — А тебе-то что? — возражает блондинка, проходя мимо него. Его рука вырывается, чтобы схватить ее за запястье. — Я все еще забочусь о тебе, — заявляет он болезненно. — Ты тоже можешь быть потеряна в проклятой печати. (Впервые Сакура видит, как невозмутимый гений выражает что-либо, кроме апатии.) Голос Ино мягкий, когда она смотрит на него через плечо. — Я знаю, чем рискую, Нара, — отвечает она, и то, как расширяются его глаза, говорит о том, что эти слова имеют между ними какое-то значение. Он неохотно отпускает ее, и она подбирается к Учихе. — Помните, что дзютсу моего клана, — начинает она, встречаясь с видимым глазом Какаши, — позволяет мне проникнуть в его разум. — Яманака? — Итачи бормочет, узнавая. Она сверкает ему ухмылкой, щелкает своими длинными волосами. — Яманака, — подтверждает она. — Это заметно отличается от простого захвата чьего-то тела, — говорит Какаши. — Невозможно сказать, с чем ты столкнешься. Блондинка-медик только фыркает. — У нас есть другие варианты? — Ино… — голос Сакуры срывается. Решительное лицо Ино смягчается. — Я должна попробовать. Он мой генерал, но что более важно, он мой друг. А ты — о, не делай такое лицо — ты любишь его, — отчитывает она, — меня бы убило, если бы я знала, что я даже не пыталась. — Но если я потеряю тебя… — Лобик, — упрекает Ино, — больше в меня не веришь, а? Черт возьми, я и так проигрываю это пари..
Ино не знает, что она ожидает найти в голове своего генерала, но уж точно не жуткую пустоту и зловещий дым. Темно и душно, несмотря на огромное пространство. Когда она идет, ее шаги отдаются эхом, как будто она идет по сырой пещере. — И кто тут у нас? Она напрягается — она слышала этот голос только однажды — и поворачивается. — Орочимару. О чем она может только догадываться, так это о том, что проявление чакры печати сдерживается цепями, которые светятся красным, и она сразу понимает, что это дело рук Наруто или того, что находится внутри Наруто. Вспышка демонического лиса приходит ей в голову, и она хмурится. — Пришла попробовать освободить Саске-куна, а? Прежде чем я сбегу из этой тюрьмы? — шипит его голос, губы расплываются в широкой ухмылке. — Он вон там. Но тебе понадобится моя помощь. Ино хмурится. — Мне от тебя ничего не нужно, — заявляет она, отворачиваясь. — Чакра этого кьюби не предназначена для того, чтобы удерживать меня вечно, — ухмыляется призрачный саннин, — тебе лучше поторопиться. Ино бежит. Она не уверена, куда бежит, просто прочь, потому что, хотя она знает, что человек в кандалах на самом деле не Орочимару, угроза, которую он держит над ее головой, вполне реальна… Там! В поле зрения появляется клетка, и она бросается вперед. Мужчина внутри сгорбился, склонив темную голову. При ее шагах он вздрагивает, и вдруг она прикована к месту злобными темными глазами. — Саске…? — шепчет блондинка, не зная, тот ли это человек, которого она должна освободить, или просто еще одно воплощение печати. Затем на его лице мелькает узнавание, знакомая хмурость искажает его черты. — Яманака? У нее вырывается облегченный вздох, и она бросается к нему, вцепившись руками в клыкообразные прутья его тюрьмы. — Я здесь, чтобы вытащить тебя, — объясняет она, изучая его камеру. — Есть замок? Ключ? Как мне это сделать? — Как ты вообще оказалась здесь? — нерешительно спрашивает Саске. — Я сошел с ума? Я сошел с ума. — Ты не сошел с ума, — огрызается Ино, а потом — Ну… не эта версия тебя. — Что… — он сглатывает, — что я сделал? Она долго смотрит на него, размышляя, стоит ли ей объяснять, затем отказывается. — Позже, — вместо этого говорит Ино, — мы расскажем тебе позже. Первая задача — вытащить тебя оттуда. — Ее пальцы возятся с замком, висящим у его ног. — Нет ключа, — заявляет он. — Тогда как, черт возьми, я должна…? — Я не знаю. Ино поднимает взгляд на его слова, на отчаяние в его тоне, настолько непохожее на генерала Учиха, которого она знает. Он выглядит так, будто уже сдался, и она хмурится, протягивая руку сквозь прутья решетки, чтобы дать ему пощечину. — Ну, не сиди, черт возьми, и не хандри! Я пришла сюда не для того, чтобы слушать, как ты сдаешься, — упрекает она. — Мой генерал не стал бы просто сидеть и хандрить! Все ждут, когда ты придешь. Ты не хочешь вернуться к ним? К твоему брату? К Сакуре? Сакура. — Ну, они все ждут, затаив дыхание, чтобы я вытащила тебя, хорошо? Ты не сможешь восстановить контроль над… печатью… пока не придешь в сознание! Сакура. — Ты вообще слушаешь? — Сакура. Ино в отчаянии запрокидывает голову. — Да, Сакура, она ждет тебя. Саске бросает на нее блаженно знакомый властный взгляд. — Нет, я думаю, что она — ключ. — Что ты имеешь в виду? — Из-за нее проклятая метка смогла вырваться из-под моего контроля — она… — здесь он отводит взгляд, и Ино знает, что он действительно скрывается под всем его тщательным воспитанием Учих и высокими титулами, — я имею в виду, что мои чувства к ней сделали меня уязвимым. — Если ты винишь во всем этом любовь к Сакуре, то клянусь, я ударю тебя… Саске фыркает, разозлившись. — Я говорю, что она — ключ. — Отлично, позволь мне просто привести ее сюда, — невозмутимо говорит Ино. — Яманака, нет, проклятая печать подавила все мои воспоминания. Просто выпусти их. — Твои воспоминания…? — Тебе не показалось, что здесь немного пусто? — Я просто думала, что ты вдохнул побольше воздуха, — шутит Ино. Увидев гневный взгляд Учихи, она закатила глаза. — Блин, я пошутила. Ты можешь расслабиться. Хорошо. Освободить твои воспоминания. Я поняла. … — А как…? Нечасто Ино становится свидетелем того, как ее капитан действительно и полностью потерян. Кивнув, она отворачивается и решает, что больше никогда не хочет видеть его таким..
Ей не нужно много времени, чтобы найти это место — на самом деле, Ино едва ли может утверждать, что она вообще его искала. Оно нашло ее. Оно призывало ее, манило шепотом, призванным резать, и эхом чувств, созданных, чтобы калечить. Кошмар — первое, что приходит на ум, но то, с чем она сталкивается, — это не кошмары. Кошмары — это то, что мучает во сне. Ино определенно не спит. Она видит его выставленным раньше, гротескный зверинец ее самых глубоких и самых темных страхов и сомнений — каждая фигурка хрупкая и красивая, но все же пугающая. Если она шевелится, комната сдвигается, и стеклянные фигуры звенят друг о друга в какофонии ее сомнений и ненависти к себе, грозя рухнуть. Не порежет ли стекло кожу? Привлечет ли ее неуверенность кровь? Ключ от камеры Саске внутри. Она может видеть его сжатым в выдутых из стекла руках юной версии самой себя. Шаг в сторону и люстра качается. Следи за своим шагом, она как бы говорит, если не хочешь все испортить, как всегда. Неадекватная. Хрупкая. Все твои несовершенства рушатся и выводят тебя из строя. Недостаточно хороша, никогда не достаточно хороша — маленькая Яманака, первая девочка в бесконечной череде детей мужского пола... Ино моргает, и на нее опускается тишина, одновременно передышка от насмешек и неприятное напоминание о том, что она такая, какой была так долго: одна. Она не тратит время на то, чтобы решить, что хуже. — Да ладно, Яманака, — говорит она себе, — ты лучше этого. Маленькая Ино, ударяя в выдувное стекло, произносит слова. — Что за... Опять же, мини фигурка ее самой имитирует ее, но не издает ни звука. Ино тут же замолкает. Вместо этого она учится. Короткие волосы, бантик. Ей не может быть больше пяти лет. В ее маленьких руках ржавый ключ, прижатый к животу. Если бы стекло могло дрожать, Ино знала бы, что ее стеклянная версия дрожала бы. Как бы то ни было, Маленькая Ино стоит совершенно неподвижно, прекрасная в своем отчаянии. Ино движется вперед, и что-то рушится. Когда он разбивается, голос, который она узнает, делает ей выговор. Тебя никто не хотел. Это ее голос. Молодой и полный ненависти к себе. Знакомство заставляет ее сделать полшага от разбитого стекла. Никто не любит тебя. Ино знает, что все это ненастоящее, она знает, что может противостоять шквалу ненависти и отчаяния. Она знает, что сильнее. Но та Ино, которая все это знает, взрослая, взрослая. Ино смотрит на свои руки, на свои маленькие ручки, и поднимает взгляд на свою фигурку — она смотрит на нее остекленевшими глазами, и в ее отражении Ино видит, что ей снова пять лет. Она делает то, что сделала бы любая пятилетняя девочка: плачет. Люстра падает..
Первое, что замечает Ино, — большие зеленые глаза, полные слез и ярости. Затем удар кулаком в плечо. Ино вздрагивает, дуясь на подругу. — Сакура, у меня будет синяк. Она лежит на раскладушке в палатке, над головой мерцает свет. Возле брезентовых стен происходит суматоха, но Ино не напрягает слух, чтобы разобрать, что происходит. Вместо этого она обращает внимание на медика с опухшими глазами у ее постели. Сакура заключает ее в яростные объятия. — Ты так напугала меня. Я же могла потерять тебя, — бормочет она в длинные светлые волосы. Ино упирается щекой в висок подруги. — Тогда мы квиты. Она знает, что Сакура — и все остальные — умирают от желания узнать, что именно произошло в бессознательном уме Учихи, но глаза блондинки напряжены, что удерживает Сакуру от любопытства. Яманака Ино столкнулась со всеми своими страхами и недостатками. Хотя она была достаточно сильна, чтобы победить, она не ушла невредимой. Возможно, однажды у нее будет достаточно сил, чтобы поделиться всем этим с людьми, которых она любит, но сейчас она истощена. Шикамару входит как раз в тот момент, когда она говорит это, и усмехается. — Яманака? Слишком устала, чтобы говорить? Мы уверены, что там не разум Учихи? Голубые глаза сверкают. — Хотите проверить эту теорию? Улыбка, которую она дарит, состоит из зубов, и в ней должно быть что-то угрожающее, потому что брови Шикамару взлетают вверх. — Э-э, нет. Зеленые глаза прыгают туда-сюда между Ино и Шикамару, но Сакура — хороший друг, поэтому она встает со своего места и поворачивается к гостю. — Я полагаю, тебя послали за мной? Нара склоняет голову. — Проницательно, как всегда. Цунаде хочет тебя видеть. Сакура кивает и уходит. Шикамару нет. Мягкая хмурость морщит лицо Ино. — Что? Он смотрит на нее так, что ее грудь сжимается. Она ненавидит, когда он так смотрит на нее — как будто он может видеть сквозь все ее тщательно построенные стены. Как он это делает? — Не… — начинает она, и ей не нравится, как срывается ее голос. — Не… — она пытается снова, но ее зрение расплывается. Черт. Шикамару не говорит ни слова, он никогда не был из тех, кто предлагает утешительные чувства. Вот что он делает: Он сокращает пространство между ними, заключает ее в объятия. — Нара… — Ты сильный, удивительный шиноби, — бормочет он у ее виска. — Тебя любят, тобой восхищаются и тебя хотят. — Шикамару… — протестует она, но его хватка крепче сжимает ее. — Я знаю тебя, паршивка. Ино замолкает, потому что он прав. Он знает ее лучше, чем кто-либо другой. И хотя они сошлись и разошлись, всегда есть часть ее, которая будет принадлежать ему, и наоборот. С самого начала ее необъяснимым образом привлекал Нара Шикамару; часть ее хотела, чтобы он был в ее жизни, но до этого момента Ино понятия не имела, в каком качестве. Теперь, в пределах палатки, столкнувшись со своими кошмарами и неуверенностью, Ино без сомнений знает, что она была права все это время. Нара Шикамару принадлежит ее жизни... — Спасибо, — шепчет она. ...как брат..
Когда он просыпается, то оказывается в темной комнате в полном одиночестве, и на мгновение ему кажется, что он все еще в ловушке своего разума. Но жужжание потолочного вентилятора и запах антисептика успокаивают его. Воспоминания о том, что произошло, расплывчаты, и он хмурится, просеивая свои мысли, чтобы попытаться вспомнить, как он оказался в своей постели. Свадьба. Танцы. Цветы в пастельно-розовых волосах и ресницы, спутанные в уголках, и пара, казалось бы, навсегда потрескавшихся губ и... ...«я люблю тебя». Саске садится при этом воспоминании, в его голове резко возникает образ, заученный с помощью Шарингана. Сакура, наконец, закрепила слова, вокруг которых они танцевали, слова, которые просочились в его собственный разум больше, чем юный Учиха когда-либо мог признать. Но что произошло после? Это размытие черного и красного и… ...и... — Ты проснулся. Его глаза перескакивают на дверной проем. Неужели он так погрузился в свои мысли, что не чувствовал присутствия своего заместителя? Саске хмурится, когда Какаши приближается, и брюнет тут же сбрасывает с себя простыни. — Что случилось? Ино? Если Какаши и удивлен, услышав, как Саске так небрежно отзывается о блондинке, он этого не показывает. Копирующий ниндзя кладет руку на плечо Учихи, чтобы тот не встал с койки. — Сядь, — командует Какаши. Саске подчиняется. Со вздохом джонин засовывает руки в карманы, глядя на молодого человека (Слишком молодого, думает он, чтобы иметь дело со всем тем дерьмом, которое ему вручили. Дерьмо с его семьей, Звуком, разрушением всего, что он никогда не знал.) — Яманака в порядке, и Джирайя запечатал твою метку, — начинает он, глядя на своего генерала единственным ленивым взглядом, — гораздо лучше, чем я… — Он должен был, блять, запечатать ее, прежде чем смыться с Наруто, — рычит Саске, сжимая руками простыни по бокам. Он готов встать, его ноги твердо стоят на полу, но он просто остается сидеть на краю кровати. — Он думал, что моя работа выдержит, — признается седовласый джоунин, — никто не мог предвидеть, что ты переживаешь такой… э… уязвимый момент. Саске сверлит его взглядом. — Моя печать действует, когда ты осознаешь метку, некоторое количество твоей чакры извлекается из путей, чтобы усилить печать. В тот момент, когда ты… сломаешь этот фокус, печать станет бесполезной. — Что это за печать! Что если что-то застанет меня врасплох, это… — Я не имею в виду, что ты испугался, а потом вдруг оказался во власти проклятой метки, — вставляет Какаши. — Я имею в виду… ты добровольно, полностью открылся чему-то. Или, в данном случае, кому-то. То, что он принял любовь Сакуры, позволил себе, наконец, признать то, что было между ними, по сути, отдав всего себя молодой женщине, было его собственной гибелью. Тц, Саске должен был знать, что Харуно Сакура станет его смертью. — Если честно, — продолжает Копирующий ниндзя, склонив голову, — я никогда не думал, что доживу до того дня, когда ты сможешь проглотить свою гордость и сделать что-то подобное. На самом деле я очень горжусь тобой… Веселье в тоне Какаши очевидно, и Саске закатывает глаза, хватает свою подушку и швыряет ее в лицо седовласому джонину. — Заткнись, Хатаке..
После драматического финала свадебной вечеринки все усердно тренировались. Каждая команда обсуждает особенности своих движений со своими назначенными лидерами. Сакура занимается подготовкой к их миссии. Обычно это включает в себя перебор стратегии и тренировки. Обычно. — Нет, не давите так сильно на пятку, — поправляет она, отталкиваясь на одной ноге. — Вы будете ходить на цыпочках. Перед ней смотрят Какаши и Неджи; Сакура улыбается слишком широко, на их взгляд. Когда Неджи указывает на это, ее улыбка тут же спадает. Вместо этого медик моргает — скромно и выжидающе: — Ну? Двое мужчин обмениваются настороженными взглядами. Сакура выгибает бровь. Что-то удивительно похожее на тяжелый вздох проскальзывает сквозь маску Какаши, и он выпрямляет свою осанку (и Сакура не может не думать, насколько выше он выглядит, когда не сутулится) и идет — на самом деле плывет — на несколько метров вперед. Она и Неджи обмениваются удивленными взглядами, а Копирующий ниндзя пожимает плечами. — Я человек многих талантов; хороший учитель тоже не помешает. Сакура борется с ухмылкой, обращая внимание на Хьюгу. — Твоя очередь. Гнев Неджи ощутим, но он не говорит ни слова, когда двигается. Его поза жесткая, выражение лица слишком напряженное, чтобы быть убедительным. Он Хьюга, и он принимает новые вызовы с приводящей в бешенство легкостью, но в его походке есть скованность, которая выдает дискомфорт. — Это было ужасно. Все взгляды перескакивают на нового посетителя. — Прости, что..? — рявкает Неджи. — Это было ужасно, — повторяет Тентен, подходя к троице. — Ты выглядишь таким напряженным. Слишком сосредоточенным. Это неестественно. — Я не понимаю, как кто-то может думать, что женщинам удобно ходить на каблуках, — заявляет Неджи, скрестив руки на груди. Рядом с ней Какаши прочищает горло. — Женщинам и капитану Хатаке, — поправляется Неджи, злобно глядя на своего начальника. — Ты признаешь, что женщины делают что-то лучше тебя? — Тентен подстрекает. Обычно Сакура занимается своими делами (в отличие от горстки друзей), но Хьюга бесконечно провоцирует мастера оружия, и Сакура не может не слушать, как разворачивается сценарий. — Женщины лучше во многих вещах, — признает он. — Композиция из цветов, покупки, сплетни… Излишне говорить, что Тентен нужно увести, чтобы все трое могли продолжить обсуждение своей стратегии..
— Хорошо, что у вас с Тен-Тен? После нескольких часов тренировок (Сакура настаивает, что они тренировались, Неджи утверждает, что она просто находила новые способы унизить его, разве недостаточно вопиющего отказа?) дуэт садится на бревно, чтобы пообедать. Какаши давно ушел, чтобы заняться другими командами. — Я ничего не имею против Тентен, — уклоняется он, принимая предложенный Сакурой бутерброд. — Мы с тобой оба знаем, что ты не такой сексист, — усмехается Сакура. — Я думаю, она тебе нравится, но ты боишься в этом признаться. Почему? Это не… это не из-за…? — она умолкает, но Неджи — гений, и он знает, что она имеет в виду. Полупрозрачные глаза сужаются. — Не говори мне о страхе, Сакура. — Я не боюсь… — Тогда почему ты его до сих пор не видела? Сакура хмурится, но ничего не говорит. — Напуганный котенок, — упрекает Хьюга. Она выбивает бутерброд из его рук. Но он Неджи, и его рефлексы превосходны, поэтому он ловит его до того, как тот упадет в грязь, ухмыляясь. Сакура фыркает, встает и топает прочь..
Он знает, что это она, еще до того, как дверь открывается, и он садится на кровати, устремив взгляд на порог. Она ждала два дня, прежде чем прийти к нему, и за это время он задумался, не передумала ли она. Один взгляд на ее лицо рассеивает все его сомнения… Она такая сногсшибательная, как он мог устоять перед ней раньше? («Как вы думаете, вселенная наказывает нас за то, что мы делаем?») Она стоит там, нерешительно, неуверенно, но Саске достаточно уверен для них обоих. («Нам нужно брать счастье, когда оно нам предоставляется».) — Я люблю тебя, — говорит он без подсказки, просто, как будто уже много раз говорил ей эти самые слова в таком порядке. Сакура напрягается, и на мгновение он думает, что, возможно, совершил ошибку, но затем она сокращает расстояние между ними и приветствует его поцелуем, и Саске знает, что единственная ошибка, которую он когда-либо совершал, заключалась в том, что он оттолкнул ее. Это, он не может не думать, его самый счастливый момент..
.