***
Зрелище, увиденное дальше, вызвало у Николая настолько смешанные чувства, что он всё никак не мог определить, как их можно охарактеризовать. Осмотром работы Снегирёва занималось несколько мастеров. Вообще, у того были подмастерья и сотрудничавшие с ним механики, не достигшие пока таких же высот, но при разборе присутствовали лишь несколько из них, и то в качестве сторонних наблюдателей. Под подозрение попадали и они в том числе. Танцовщица выглядела жалко. Даже не так — «жалко» было не слишком подходящим словом для того, что с ней совершили. Её нутро вскрыли, обнажив прятавшиеся до этого детали — винтики, крепления, трубки и прочие непонятные для Николая вещи. Руки тоже частично отсоединили от тела — полностью этого сделать не удалось из-за тонких металлических тросов, тянувшихся из корпуса и соединявших элементы механизма. Гоголь понял, что от этого зрелища его мутит не меньше, чем от вида мёртвого тела. А вот танцовщицу собственная участь совершенно не волновала — глядя в потолок она отстранённо улыбалась, будто насмехаясь над чужими попытками разгадать её тайны. Кровь отмыли и теперь золотистое покрытие сверкало, отражая все возможные источники света. В первый раз у Николая не было возможности рассмотреть танцовщицу и теперь, даже против своего желания, он сосредоточил взор на этом равнодушном лице, с чётко прорисованными, для большей выразительности, бровями и большими миндалевидными глазами. Губы также были подкрашены красной охрой. Что видел в ней Снегирёв? Считал ли он своё творение наделённым душой? У Николая с созданными им героями были сложные отношения. Ганца Кюхельгартена он, например, ненавидел всем сердцем. Интересно, как мог себя чувствовать тот, кого отверг собственный создатель? С другой стороны, откуда вообще Ганцу знать о том, что думает о нём Николай? Он же там, в своём идиллическом мирке, который Гоголю был так же отвратителен, как, в общем-то, и всё остальное, связанное с этим чудовищным созданием его неокрепшего ума. А один из мастеров в это время рассказывал о результатах проверки танцовщицы. Вещал он долго, нудно и непонятно, тыча пальцем в разные участки, иногда нажимая на какие-то рычажки или подёргивая за тросы, приводя таким образом в движение определённые части тела танцовщицы. Николаю было жутко от этого, а вот Яков наблюдал за происходящим с большим интересом. В механизме не обнаружилось ничего странного. Он был устроен определённым образом, позволяя танцовщице совершать лишь те движения, которые были в нём заложены. Несмотря на внешнюю реалистичность, на самом деле всё было гораздо проще. Это выглядевшее сверхъестественным существом создание было напрочь лишено свободы. Но хотя бы оно не покушалось на жизнь собственного творца, впрочем, уже и так отнятую кем-то. Следующим пунктом для посещения стал дом Снегирёва. По дороге туда Николай опять углубился в размышления о Ганце (вот привязался!). Должна ли была его мучить совесть за попытку расправы со своим героем? А впрочем, было ли этому герою до него хоть какое-нибудь дело? Что-то подсказывало Николаю, что тот не особо страдал. Фактически, Кюхельгартену было плевать на отношение писателя к нему. Да и уничтожить его всё равно не удалось — Ганц в огне не горел и в воде, наверно, не тонул, как… Гоголь ухмыльнулся. Вот лучшее для него определение. Так и не исчезнув, Кюхельгартен продолжал выскакивать в самые неожиданные моменты, когда то у одного, то у другого знакомца в книжной коллекции обнаруживался маленький томик этой непотребной гадости. Один такой оказался даже у Якова! Когда Гоголь торжественно понёс его к камину, появился Гуро, отобрал книгу и демонстративно убрал в сейф. Нашёл ценность! Неужели не понимает, насколько Николаю стыдно за это безобразие? И главное, что он, что остальные, считали эту писанину очаровательным произведением. Где их вкус? Но Ганцу точно не с чего было жаловаться на жизнь и лить слёзы. Интересно, а слёзы у него как у обычных людей, или, например, чернильные? А кровь? Николай пришёл к выводу, что чернильные слёзы смотрелись бы эффектнее. Он злорадно представил ганцовскую физиономию покрытую чёрными разводами. «И поделом тебе», — подумал Николай, и тут внезапно зацепился за возникший образ. Что-то ему он напоминал. Чернила… Он подскочил как ужаленный и, проигнорировав удивлённый вопрос Якова, пустился в дальнейшие размышления. Тень! Она же тоже состояла из чернил! И видение в борделе у Лауде… Ему тогда было просто невероятно противно. И такое же отвращение он испытывал… к своему произведению. А когда тень явилась ему в обличье, более менее приближенном к человеческому, у неё не было лица. Что бы это могло значить? Николай вспомнил с любовью проработанную внешность шестирукой танцовщицы. Лицо… Если подумать, оно наделено сутью, простирающейся гораздо дальше простого определения внешности. Обезличить — значит уничтожить. Тоже самое он хотел сотворить с Кюхельгартеном. Тут Николаю в голову закралась совсем уж безумная мысль. А что, если это действительно персонаж, уничтоженный своим создателем? Обезличенный, но не лишённый стремления к существованию и наполненный жаждой мести? Николай содрогнулся от ужаса. Только не это! Но почему он мстит не писателю или критикам, а совершенно посторонним чиновникам? И при чём здесь Яков? Гоголь решил поделиться своими безумными выводами с Гуро. — Знаешь, я всё думал о том видении с чернилами, и пришёл к одной идее. Скорее всего, она покажется тебе странной, даже бредовой… — Я весь внимание, — улыбнулся Яков. — А что, если отвращение, которое я тогда испытал, было не к чернилам, а к тому, что было ими создано? К герою произведения, например? — То есть, ты хочешь сказать, что персонаж, которого невзлюбил автор, теперь мстит? Опустим сейчас размышления о физической возможности подобного. Но почему он выбирает таких странных жертв? Литературной критикой никто из них не занимался. — Может, он выбирает по какому-то другому принципу? Герои появляются с самых глубин души автора, мало ли, что там можно почерпнуть. — Так ты сторонник идеи о том, что именно автор — создатель тех, чью жизнь он потом описывает? Я слышал ещё иное мнение — сам герой выбирает того, кто о нём расскажет. Можно сказать, история находит автора. Как ты относишься к такому варианту? — Если это так, то мне стоит вооружиться метлой, чтобы отгонять некоторые из них. А то потом не отвяжутся, — угрожающе ответил Николай, чем изрядно развеселил Якова. — Да, ты у нас вообще отдельный экземпляр. Не успеешь написать — тут же уничтожаешь. Я всё никак в толк взять не могу — почему вы, писатели, бываете столь безжалостны к собственным детищам? И чаще всего из-за слов критиканов-идиотов, на которых и внимания-то обращать не стоит. Не жалко? Больно. В первую очередь потому, что выдать нечто на всеобщее обозрение — всё равно, что раскрыть душу. Произведение не может быть отдельно от того, кто его создал. Да и что может вложить в него автор, кроме себя самого? И когда кто-то нелестно отзывается о написанном, то становится очень стыдно. За себя. За то, что посмел пребывать в иллюзиях о том, что созданное вызовет одобрение. И в этот момент остаётся лишь ощущение собственной никчемности, от которого хочется избавиться как можно скорее. Уничтожить. Стереть сам факт совершения глупости. Посмеяться над наивным дураком, посчитавшим свои нелепые фантазии достойными существования. Разве можно осудить того, кто уже осознал свою ошибку и первым же её и признал? Разве может после этого быть что-то общее у него с тем самым дураком? Яков всё смотрел на Николая в ожидании ответа, но что он мог ему сказать? Гоголю не хотелось посвящать кого-то в подобные переживания. Всё равно Гуро никогда не испытывал подобного. От надобности отвечать Николая избавила остановившаяся карета — они приехали. — Ладно, продолжим нашу занимательную беседу попозже. Но если ты прав, и это действительно чей-то герой, то нам очень не повезло. Как подумаю, сколько всего в одном только Петербурге нервных писателей, нехорошо становится. Но сейчас пора сосредоточиться на Снегирёве. Учёный жил в отдельном особняке, что вполне соответствовало его званию и положению. Здесь же, в специально пристроенном павильоне располагалась и мастерская. Николай подумал о том, сколько им с Яковом придётся осмотреть в поисках чего-нибудь полезного и печально вздохнул. Жилище ни внутри, ни снаружи не отличалось особыми изысками. Чего-то необычного здесь также не наблюдалось, что очень удивило Николая. А как же механические слуги, секретные панели и какая-нибудь хитро придуманная мебель? Разве Снегирёв не стремился произвести впечатление на гостей? Но, пожалуй, это было даже к лучшему — Николаю уже и так хватило впечатлений, не только на сегодня, но и на ближайшее время уж точно. Близких родственников Снегирёв не имел — вырос в приюте, не женился и детей не нажил — поэтому в доме его окружали только слуги. Те уже знали о произошедшем и находились в подавленном состоянии. Руководящее положение среди них занимал Антип — худощавый мужчина слегка за сорок. Вот с ним-то и нужно было пообщаться. — Когда Игнатий Олегович последний раз появлялся дома? — спросил Яков у слуги. — Вчера как вернулся, так и пробыл до раннего утра. — Вы замечали что-нибудь странное в его поведении? — Он плохо себя чувствовал последние два дня. И всё бродил по дому, будто что-то искал. Сначала грохотал в кабинете, затем в комнатах. На мои вопросы отвечать не хотел. Яков многозначительно посмотрел на Николая. Затем поинтересовался: — Как именно проявлялось его плохое самочувствие? Провалов в памяти случайно не наблюдалось? — Да! Он даже не мог вспомнить, как меня зовут, а ещё явно путался в доме. Так меня напугал! Я предлагал врача позвать, но он отказался. И выглядел Игнатий Олегович очень странно — больше на мертвеца походил, нежели на живого человека. — Значит, получается, заболел два дня назад. А до этого он чем занимался? Может, ездил куда-нибудь? — Ездил, конечно, барин же очень занятой был. Он и позавчера куда-то отлучался поздно вечером, несмотря на состояние, и вчера ездил к выставке готовиться. Но об этом вам поподробнее может Пётр рассказать — его кучер. — И Петра мы обязательно спросим, но сначала нам нужно посмотреть кабинет Игнатия Олеговича. Антип кивнул и провёл их на второй этаж — именно здесь располагался кабинет. Обстановка опять-таки ничем не поразила. Внутреннее убранство кабинета производило умиротворяющее впечатление — мебель из тёмной древесины, обтянутая зелёным сукном, аккуратные часы на стене, шторы в тон мебели и парочка книжных шкафов. — Скажите, — обратился Гуро к Антипу, — вы знали о тайниках в этом доме? — Тайники на то и тайники, чтобы их местоположение было известно только хозяину. — Что, неужели даже из интереса вы не пытались проследить, где Игнатий Олегович мог их оборудовать? Вы понимаете, что, возможно, скрытое в них может пролить свет на причины его смерти? — Ваше превосходительство, если бы я знал — неужели стал бы скрывать? — Ладно, тогда можете быть свободны. А мы здесь осмотримся. Антип вышел и затворил дверь за собой. На её внутренней стороне, как оказалось, красовалось резное панно с русалкой. Все изображение было будто соткано из витиеватых линий, вьющиеся волосы девушки целомудренно прикрывали её грудь, в одной руке она держала ракушку, а в другой — какой-то удивительный морской цветок. На заднем плане пышно колыхались водоросли, среди которых сновали мелкие рыбешки. — Дааа, Игнатий Олегович знал толк в женской красоте! — прокомментировал Яков. — И хорошо то как — устал от своих изысканий — можно дать себе расслабиться, созерцая прекрасное. «Я тебе расслаблюсь!» — возмущенно воскликнул про себя Николай, еле поборов желание хлопнуть Гуро по спине. Выискался тут знаток женской красоты! — Итак, Ники, как мы с тобой уже поняли, Снегирёв последние два дня был не совсем в себе, если так можно выразиться. Или, вернее, не совсем собой. До этого он куда-то отлучался — видимо, там с ним всё и произошло. — Что произошло? — Николай начал путаться в происходящем. Снегирев вроде бы уже был мёртв, а вроде бы и нет… Что там Яков говорил про обряды? — Там куда он ездил на него напали — это было в твоём видении. После чего произвели с его телом обряд, чтобы заставить выполнять чужую волю. Я слышал о подобном виде управления мертвецами — у них даже сохраняются некоторые воспоминания, но очень обрывочно. Но здесь, возможно, контроль осуществлялся на расстоянии — слишком бодро себя вёл Снегирёв. — Бодро? Все говорят, что он был вялый. — Тем не менее, как я думаю, то что от него требовалось, он выполнил. — И что же от него требовалось? — Подумай, — ободряющим тоном посоветовал ему Яков. Николай почувствовал, как кровь приливает к щекам. Ему очень не хотелось показывать себя глупым. Спасибо, хоть Гуро не критикует и не ехидничает. А что хотели от Снегирёва? Яков спрашивал про тайники… — То, что хранилось где-то здесь? — неуверенно спросил Гоголь. — Верно! Те големы, которых ты видел, явно были результатами каких-то экспериментов. Не сомневаюсь, что в них участвовал и Снегирёв. А результаты записывал и прятал. Может, среди его документов найдётся и ещё что-то, не менее интересное. Правда, не думаю, что за два дня здесь что-то сохранилось. Но проверить надо. — И куда он мог их прятать? Яков вынул из внутреннего кармана сюртука перстень, который до этого демонстрировал Николаю, и сунул ему в руки. — Что видишь? Николай покрутил украшение. Довольно крупное, печатка с витиеватыми буквами «ИО» вообще очень объемная. И как только подобный предмет не мешал Снегирёву? Николай бы и дня его не проносил. Вон, еще и по бокам какие-то вензеля выступают. Неосознанно, он нажал на них пальцами. Внутри кольца раздался щелчок, и Гоголь от неожиданности чуть не выронил его. В это время печатка разделилась надвое — оказалось, она состояла из пластин, которые распахнулись, будто дверцы. Следом наружу выехал рельеф в виде извилистой линии, напоминавшей волну. — Ну как тебе? — спросил Яков. — По-твоему, куда можно применить такую вещицу? Да куда угодно! Но вообще, похоже на ключ… А волнообразных линий много на панно с русалкой. Николай подошёл к двери и стал её рассматривать. Тут, по идее, должно быть отверстие, но как его найти среди такого количества мелких деталей? — Ладно, не буду тебя мучить, — Яков забрал у него перстень и указал на руку русалки. — Видишь? А вот и оно. На пальце, напоминает кольцо. Даже если специально искать, времени можно потратить очень много. Но, похоже, не в случае Якова. Тот уже вставил туда найденный ключ. В этот раз даже щелчка не раздалось — просто боковая часть панно бесшумно сдвинулась и съехала в сторону, обнажая… пустую нишу. — Ну вот, что и требовалось доказать, — без тени расстройства прокомментировал Яков. — Нашёл и унёс. — Почему ты думаешь, что унёс? Может, уничтожил? — Он из дома выезжал вечером. Явно не просто так. Да и зачем уничтожать полезные вещи? Теперь давай посмотрим, что сохранилось от остальных документов. С этими словами Яков направился к столу, и выдвинул один из ящиков. Там оказался ворох бумаг. — Избирательный. Я уж боялся, что он тут вообще ничего не оставил — если то, что в сейфе могло иметь для него ценность, то от остального вполне мог избавиться. Надо их проверить. — Гуро выдвинул остальные ящики. Николай устало прикрыл глаза. Документов там оказалось много, и ему страшно было представить, как это всё перебрать и вычитать. Тем более, что лично он не поймет и половины. — Явно работа на дом останется, но часть я хочу просмотреть сейчас, — Яков уселся за стол и разложил перед собой несколько стопок. — Чтобы хотя бы иметь представление. — А почему мы не идём искать големов? Если Снегирёв занимался их созданием, или участвовал в этом, разве не должно что-нибудь обнаружиться? — Здесь слишком много народу — мастера, ученики, множество посетителей и заказчиков. Ещё и слуги, которые со Снегирёвым были не так уж и много времени. Не самое лучшее место для экспериментов. Нет, они точно проводились не в этом доме. А для того, чтобы понять больше, нам нужно изучить записи. — Боюсь, от меня в этом занятии будет мало пользы. Может, мне пока мастерскую посмотреть? — виновато предложил Николай. — Хорошо, — одобрил Яков и тут же углубился в созерцание одного из листов.***
Мастерская, как оказалось, собрала в себе всё, что Николай ожидал увидеть в доме, и ошарашила его настолько, что аж в глазах зарябило. Первые несколько секунд он даже не мог определиться, на чём остановить взгляд. Помещение было огромным и от пола до потолка забитым множеством предметов: корпусами для часов, способных угодить любому вкусу, большими и маленькими деталями для них, стрелками, маятниками, уже готовыми механизмами самого разнообразного назначения. Были и более неприятные вещи — и тут и там Гоголь замечал части искусственных тел — головы, руки, ноги. Довольно большое пространство занимали столы с перегородками — Снегирёв ведь работал не один. В другие дни, должно быть, здесь стоял невероятный шум, но сейчас всё было до неприятного тихо. Вдоль стен стояли закрытые шкафы — не иначе, в них хранились какие-то дополнительные детали. Николай с грустью покачал головой. Что он вообще сумеет здесь обнаружить? Вдруг за его спиной послышались тихие шаги. Один из подмастерьев или слуг? Понадеявшись на это, Гоголь развернулся, но никого не увидел. Ну вот, кажется, опять началось… Сердце моментально ускорилось. Впрочем, не пора ли ему уже привыкнуть? Чье-то холодное прикосновение к руке заставило Николая вздрогнуть и отпрянуть. Около него оказалась маленькая девочка, на вид лет шести. Нет, не девочка — кукла, очень похожая на человека, наряженная в светлое платье с розовой лентой под грудью. Она похлопала длинными изогнутыми ресницами и тряхнула кудряшками. Её лицо никак не изменилось, но Николай отчётливо услышал детский голосок: — Почему моя мама не играет со мной? Николай почувствовал себя крайне глупо. Это же явно очередное изобретение Снегирёва, которое, видимо, кто-то завёл, и оно отправилось в свободное путешествие по мастерской. Но как он голос умудрился имитировать? Разве такое возможно? Решив, что хуже всё равно не сделает, Николай спросил: — А где твоя мама? — Не будет она с ней играть, — с другой стороны послышался уже женский голос. Да что же это такое! Повернувшись на звук, Гоголь увидел Аморет. Сегодня она оделась как на светскую прогулку — голубое платье с пышными рукавами, отороченными серебристыми лентами, довольно широкая шляпа в тон платью и серые перчатки. В руке она держала сложенный кружевной зонт. — В интересный мир вы можете попадать, Николай Васильевич, — продолжила актриса. — Здесь обитают не только призраки людей, но также и порождения их уснувшего разума. Знаете, какие чудовища создаются, когда всё рациональное засыпает? Взгляните на эту куклу. Как вы думаете, она опасна? Николай с сомнением пожал плечами. Почему бы и нет? Ему было непонятно её устройство, а это уже вызывало беспокойство. И при чём здесь сон разума? Создать подобное только он и мог. Кукла в это время безо всякого выражения смотрела на него своими огромными глазами желтоватого цвета. Кого она ему напоминала? Да чего тут думать — Яков говорил, что его предыдущее видение с куклой могло иметь отношение к судьбе Варвары Завадской. На неё и правда очень похожа. А вот почему? — Госпожа Бертран… — начал он, но та его перебила: — Можно просто Аморет. — Да, Аморет. Что это за кукла? — Ох, это маленькое очаровательное создание стало причиной весьма ужасных событий. А ведь её даже не существовало. — Я не понимаю… — Какие демоны могут скрываться в душе человека, если он несчастлив? Страдания и тоска прокладывают дорогу для тьмы и она попадает в сердце. А через сердце — в разум. Там она растёт и постепенно захватывает человека целиком. После этого он выпускает в мир плоды своих ночных кошмаров. — Мать Варвары, — проговорил озарённый внезапной догадкой Николай. — Что она сделала? — То, что она совершила, заставляет её неупокоенный дух бродить по пустошам на границах миров, будучи преследуемым своим самым главным страхом, без возможности освободиться. Вот этот страх — перед вами, — она указала на куклу. — Пугает? — После ваших слов — да. Что же произошло? И связано ли это с тем, что я сейчас расследую? — В мире всё связано, даже там, где вы этой связи не замечаете. Одно тянет за собой другое, а причина может находиться далеко не на виду. — Вы, как обычно, говорите загадками… Кстати, Аморет, в прошлый раз я видел вас на спектакле. Что это за театр такой? — Душа человека тянется к прекрасному, вне зависимости от того, где находится. Что я, что те, кто пришёл посмотреть очередную пьесу — мы не можем отказаться от этого мира и своих былых воспоминаний. Какие радости нам остаются? Только довести погружение в них до абсолюта и тогда, возможно, нам удастся, наконец, очиститься. — Театр призраков? — высказал очевидную догадку Николай. — И почему вы не можете уйти? — У каждого своя причина. Я, например, наверно слишком честолюбива. Слава актрисы — лишь яркая вспышка. Писатель, художник или скульптор сохраняют плоды своего вдохновения, перенося их на материальные поверхности, тогда как страсти служителей Мельпомены существуют лишь в миг их раскрытия. Я не могу оставить своё желание играть. Тешу себя мыслью, что так помогаю другим избавиться от груза прошлого. Я даю им осознать, что именно не позволяет обрести покой, и они становятся свободны. Но на самом деле, главная моя причина — жажда признания. — Вы всё равно занимаетесь любимым делом, — попытался утешить её Николай. — И в этом вы прекрасны. К тому же помогаете другим. Получается, дух матери Варвары тоже был в зале? — Нет, ей простой спектакль не поможет. Но эта история не оставила меня равнодушной. — Так что же произошло? В этот момент их отвлекла кукла, направившаяся в сторону одного из шкафов. Николай поспешил за ней. Та коснулась ручки на дверце нижнего ящика. — Что ты хочешь показать? Со стороны выхода кто-то чихнул. Оказалось, там стоял слуга, и, судя по его недоумённому взгляду, давно. — Мысли вслух, — попытался оправдаться Гоголь. «Ну да, ну да», — было написано на лице у явившегося. Да и ладно, Николаю не привыкать. А вот кукла и Аморет исчезли. Но что же скрывалось в ящике? Открыв его, и расчистив какой-то хлам, Гоголь увидел непонятный предмет. Вытащив его и рассмотрев, он так и не разобрал, для чего это могло использоваться. Основную часть его представлял прямоугольный закрытый корпус, с расположившимися на нём рычажками. Сверху, ближе к краю, находились валик и узкое длинное отверстие. С другого конца, внизу, была панель с круглыми кнопками, на каждую из которых была нанесена буква. Николай всё никак не мог взять в толк, для чего это. Похоже на какой-то музыкальный инструмент, но зачем тогда здесь буквы? — Что это такое? — спросил Гоголь у слуги. — А если б я знал! — держась на почтительном расстоянии от вызывавшего сильные подозрения помощника следователя ответил тот. — Это вы у подмастерий спросите. — Тогда я его заберу, — сказал Николай и взял предмет в руки. На вес тот оказался тяжеловат, но дотащить до Якова получится. Он-то уж точно разберется.***
— Какую интересную штуковину ты притащил! — похвалил Яков. — Но зачем? Вид у него был вполне довольный. Похоже, ему уже удалось что-то найти среди документов. — Видение указало. Я надеялся, ты мне объяснишь её назначение, — Николай устало взгромоздил предмет на свободный участок стола и встряхнул руками. Нести его оказалось еще более сомнительным удовольствием, чем представлялось ранее. — Ну-ка, дай глянуть, — Яков встал со стула и внимательно посмотрел на вещь, после чего взял чистый лист бумаги и вставил его в отверстие, затем быстро пробежал пальцами по кнопкам, создав довольно сильный шум. Лист немного выехал наружу, и на нём теперь красовалась надпись: «Это машинка для письма». — Ух ты! — восхитился Гоголь. — Никогда о таких не слышал. — Да, в широкое использование они пока не пошли. А на самом деле идея подобного изобретения возникла чуть больше ста лет назад, — в очередной раз похвастался своей эрудицией Яков. Николай осторожно нажал на одну из кнопок и тут же отдёрнул палец, испугавшись издаваемого ею лязга. — Да не укусит она тебя, — подбодрил его Гуро. — Нет, всё-таки перо как-то привычнее, — Не готов ещё Николай к таким изыскам! — Но я всё равно не понимаю, какое отношение она имеет к моему видению. — Возможно, в ней тоже что-то припрятано. Заберём её и изучим. А что было в видении? — Да это даже не совсем оно. В мастерскую пришла Аморет Бертран и привела с собой ожившую куклу-ребёнка. По её словам, она как-то связана с ужасным поступком, совершённым матерью Варвары Завадской. И теперь та не может обрести покой. А кукла вообще была плодом её воображения. Я запутался и ничего не понимаю, — пожаловался Гоголь. — А кукла похожа на Варвару, если представить её в детстве… — Завадские прямо так и крутятся около этого дела. Что касается ужасного поступка… Ну, я так думаю, дочь пострадала из-за матери. Возможно, слухи о её безумии не лгут. А знаешь, что я нашёл? — Что? — В записях Снегирева несколько раз мелькнуло упоминание некоего вещества. — И что ещё за вещество такое? Яков вытащил один из листов и показал его Николаю: — Вот здесь говорится о том, что вещество — источник жизни. В других записях нечто в этом же ключе. Но во всех — лишь небольшие оговорки. Уверен, где-то было более подробное описание, но тот, кто управлял мёртвым Снегирёвым позаботился о том, чтобы до нас оно не дошло. А в этих бумагах, видимо, просто не заметил — речь в них о другом. Скорее всего, тот, кто провёл обряд со Снегирёвым и есть создатель этого самого вещества. Или, возможно, они вместе над ним работали. А потом что-то пошло не так. — «Он делает ужасные вещи», — вспомнил Николай то, что сказал ему Игнатий во время видения. — Надо выяснить, куда же Снегирёв ездил позавчера вечером. И ещё интересна роль Завадских, к которым так настойчиво подталкивают твои способности. Степан, к тому же, химик. Надо бы к ним наведаться, но сначала осмотримся в доме ещё немного. Потом поговорим с кучером — он явно может рассказать что-то интересное.