Жизнь всегда предлагает нам выбор, всегда есть два выхода, два ответа на любой вопрос: день или ночь, орёл или змея, построить или разрушить, наказать или простить. Но запомни: всегда есть ещё один ответ, еще одна возможность. Этот тайный третий ответ включает себя оба других, и самое главное в жизни — суметь найти именно его. Лаура Эскиволь «Малинче»
— Ну что, как твоё расследование? Продвигается? — Меглин вылил себе в чашку остатки кофе, который она варила для себя, и уселся напротив. Женя подняла взгляд, недоверчиво разглядывая его. На всякий случай захлопнула папку и положила локти на неё, чтобы он не увидел… А что, собственно, она пыталась скрыть от него? Дело, которое он много лет хранил в своём архиве? Дело, над которым наверняка, хоть и негласно, работал в своё время? Которое наверняка знал вдоль и поперёк, лучше, чем она когда-нибудь сможет выучить? Или свою неудачу? — Мне казалось, ты не хотел, чтобы я им занималась, — огрызнулась она. — С чего такой интерес? Он и бровью не повёл. — Не хотел, да и сейчас не хочу. Но не могу сказать, что не рад, что что-то тебя… затянуло. Что ты ещё способна интересоваться чем-то, кроме морфина, что ты ещё способна работать. Она вздохнула. — Я в этом не уверена, — нехотя проговорила она. У неё было ощущение, что она снова курсант за своим первым расследованием, неуклюжая и глупая. Без него было тяжело, и она стоило это признать. Стоило, но она не могла этого сделать, не потеряв остатков уважения к самой себе. Что-то странное мелькнуло в его глазах. Прежде он подколол бы её и постарался бы направить её мысли в нужное русло, но сейчас Женя заметила отчётливое удовлетворение. Это показалось ей странным. Она не была Меглину конкурентом — особенно сейчас — и он это знал. Нет, это была не ревность, не зависть, ничего такого. Он… волновался. Но с чего бы? — Может, это знак, что стоит бросить? Хоть мне и нравится, что ты чем-то заинтересовалась… настолько сильно. — Почему ты так против? Не хочешь, чтобы оказалось, что твоя дочь умнее тебя, что она сможет раскрыть дело, которое для тебя было «висяком» столько лет? — Заявление было очень опрометчивым, ведь она вовсе не была уверена, что у неё получится… Но Меглин задел Женю за живое, а она хотела задеть его. Хоть это и было глупо. Он медленно пил кофе, словно её слова вовсе его не касались. Женя хорошо знала своего отца, и хотя многое в их отношениях не было прежним, кое-что не изменилось. Не изменится никогда. Женя откинулась на спинку стула, вытащила сигарету и подожгла её. Её собственный кофе безнадёжно остыл, но она потеряла к нему всякий интерес. — Мне не нужно расследование, я и так знаю ответ, Женя. — Он выразительно поднял брови. — На все твои вопросы. Он произнёс это совершенно будничным тоном, но что-то внутри ёкнуло. Словно отголосок гулкого набата прозвучал в её голове — тревожный и мрачный. Такое случалось, когда она вдруг находила верный путь в расследовании, и это было особенно непонятно Жене, потому что слова отца породили больше вопросов, чем ответов, и она ещё больше запуталась, сбилась с и без того зыбкого пути. — Ты хочешь, чтобы я остановилась? — осторожно спросила она. У неё было неприятное ощущение, что они ступают сейчас на очень ненадёжную почву. Может быть, и вовсе на минное поле. Озадаченная, она забыла о сигарете, поднесённой к губам, и она погасла. Несколько мгновений Меглин смотрел, как умирает огонёк на конце сигареты, потом равнодушно пожал плечами. — Нет, почему же? Тебе ведь нужно чем-то заниматься. Я бы хотел, чтобы ты выбрала что-то другое, но я знаю, насколько ты упряма. — Почему я должна выбрать что-то другое? — допытывалась она, позабыв обо всём, что умела когда-то, обо всех хитростях допроса. Сейчас она говорила не с преступником, а со своим отцом, и для него не нужны были все эти уловки. Потому что он всё равно не поддался бы ни на одну из них. Прямота и честность, даже граничащая с грубостью — вот что было всегда присуще их отношениям. — Я не знаю ни одной причины. А если бы и знал, то не назвал бы. Потом они долго молчали, Женя демонстративно погрузилась в чтение материалов дела, которые на самом деле перелопатила и так, и эдак уже, наверное, сотню раз, а Меглин просто смотрел на неё. И она ощущала, ощущала на себе этот внимательный взгляд, как давление металлической плиты на плечи — холодный, тяжёлый. Это было невыносимо. Её мысли теперь от расследования бежали к нему, она спрашивала себя: что не так? Она хотела бы задать этот вопрос ему, но вот слова не шли с языка. Нутром она чувствовала, что ответ ей не понравится. По прошествии получаса её нервы не выдержали. Самым лучшим выходом из этого нервного состояния была бы доза морфина, но она ещё не до такой степени осмелела, – или обезумела, это как посмотреть — чтобы колоться прямо в присутствии отца. Когда-то он нашёл её, размякшую, после укола, но это было совсем другое. Тут и пощёчину недолго схлопотать. Поэтому, убрав папку и сграбастав со стола грязные чашки, она отошла к мойке и принялась очень шумно мыть посуду. Меглин всё так же за ней наблюдал, откинувшись на спинку стула, только в глазах его появился неподдельный интерес. Как будто он наблюдал за подопытной мышкой в аквариуме. Грохнула чайником о плиту и краем глаза заметила, как поморщился отец. Но взгляда не отвёл. — Чаю?! — почти прокричала Женя, надеясь, что вот сейчас он откажется, а потом и вовсе уйдёт. Не отказался. Не ушёл. Пока закипал чайник, Женя скурила сигарету, демонстративно не предложив закурить Меглину. Она делала всё так медленно, что это раздражало её саму, в надежде на то, что ему надоест ждать. Не надоело. Тогда она разлила чай по чашкам и подала одну отцу. — Учти, если ты опять станешь читать мне нотации или предложишь «заняться чем-то другим», я плесну этот чай прямо тебе в лицо. Женя действительно сделала бы это, и он это знал, но несмотря на это, он только улыбнулся. — Не собираюсь я этого делать. Вижу же, что тебя никак не переубедить. — Как замечательно, — огрызнулась она. Меглин поболтал ложечкой в чашке. — Я понимаю, зачем тебе это нужно, — заметил он, пододвигая к себе горячую чашку. Женя села напротив и плеснула в свой чай изрядную порцию водки. Меглин исподлобья наблюдал за дочерью: тёмные круги под глазами стали чуточку бледнее, но пальцы дрожали, и горлышко бутылки, которую она держала в руке, зловеще звякнуло о край чашки. Вероятно, она не кололась уже какое-то время. — Да ну? — Женя сделала большой глоток и вопросительно подняла бровь. — Я отлично знаю это состояние, Жень. Когда кажется, что нужно завершить что-то, чтобы двигаться дальше. А без этого как будто бы ты жить не сможешь. Но когда дело как будто бы подходит к завершению, оказывается, это не работает, и легче не стало, и жить ты не можешь всё равно. Она только пожала плечами. Взгляд её бегал, не задерживаясь на его лице надолго. Состояние Жени отнюдь не нравилось Меглину, но и поделать он ничего не мог: он не застал её со шприцем в руках, а любые расспросы ни к чему не приведут — разве что в приступе обычного для наркоманов раздражения Женя ещё больше замкнётся, если такое вообще возможно. А может он делал недостаточно? Может, он должен был быть жёстким, настойчивым отцом, стать тенью Жени, не позволять ей не то что колоться и пить, а даже и курить? Есеня как-то в сердцах сказала ему, что он, мол, вообще ничем ей не помогает, только изредка спорит с Женей, но от споров этих толку никакого. А он действительно слишком хорошо помнил себя в таком состоянии, слишком хорошо знал, что к выходу из него не подтолкнуть, пока человек сам не захочет, пока не увидит что-то достаточно важное, стоящее того, чтобы прекратить убивать себя отравой. Жене нужна была работа… вот и круг замкнулся. Меглин понимал и Стеклова, отстранившего Женю — спасибо, что её не уволили из органов раз и навсегда, и это действительно была заслуга Андрея. Но и свою дочь он тоже понимал: запертая без дела, она маялась, снова и снова возвращаясь мыслями — и не только — к алкоголю и наркотикам. И она выбрала единственное дело, которое никогда не должно было в руки к столь упорному и столь умелому следователю! — Человек, которого ты ищешь, мёртв. Так что даже разгадав эту загадку, ты не получишь удовлетворения, — просто сказал он. Женя подозрительно прищурилась. — Это ты мне подсказку даёшь, что ли? Премного благодарна, конечно, но я обойдусь своими силами. — Валяй. Но ты поймёшь, что я был прав. Потом. На какое-то время они снова погрузились в молчание и пили чай в жалком подобии прежнего единения. Потом Родион открыл портсигар, достал сигарету и, подумав, протянул портсигар дочери. Угостил зажигалкой. Он курил, а Женя, затянувшись всего раз, держала сигарету и смотрела, как тлеет кончик. Выглядела она так, словно мыслями была где-то далеко-далеко отсюда. — Ты ведь помнишь, что Есеня изначально пришла к тебе, чтобы ты помог ей расследовать смерть её матери? Помнишь, как много она делала для нас и продолжает делать? И о том, ради чего пришла, кажется, совсем забыла. Не кажется ли тебе, что её преданность заслуживает оплаты? — Ты уверена, что эта плата её удовлетворит? Он почти физически почувствовал, как она насторожилась; напряглась, как охотничья собака в стойке, почуяв дичь. Меглин уже знал, что ошибся, предложив ей хотя бы намёк на след, по которому можно идти. Явно сделав над собой усилие, чтобы казаться безразличной, Женя откинулась на спинку стула, однако его провести тоже было сложно. — Ты же понимаешь, что я не брошу это дело, как бы ты ни уговаривал меня? Наоборот… Это и впрямь было странно: её отцу по большей части было плевать на то, чем она занята. Если это, конечно, не касалось наркотиков, но и тут его буквально толкали в спину Бергич и Есеня. Но не тогда, когда это касалось работы. И его нарочито небрежный тон не смог обмануть Женю, скорее уж ещё больше насторожил. А ещё он никогда не давал ей подсказок, заставляя её думать самостоятельно, даже если она оказывалась в тупике. Она действительно думала о «ты меня не поймаешь», хотя убедительных доказательств у неё пока не было. Но если это было так, если она была права, почему дело не изъяли из архива и не закрыли после его смерти? Слова Меглина ничуть не упростили её расследование, только запутали всё ещё больше. А его уговоры только добавили вопросов. В самом ли деле он думал, что её затуманенный водкой и морфином мозг не справится с задачкой, которая показалась Меглину такой простой? Или за этими увещеваниями крылось что-то ещё? Если бы он хотел подстегнуть любопытство Жени и её ещё не до конца потухший охотничий инстинкт, лучшего способа нельзя было и придумать. — Я думаю, что Есеня заслуживает знать правду. Если её отец этой правды боится, то Есеня, я думаю, способна выдержать её, какой бы она ни была. И спасибо тебе за подсказку. — Она надеялась, что тон у неё вышел максимально непринуждённым. Но судя по взгляду, которым одарил её Меглин, у неё не получилось его одурачить. И каждый из них остался при своём. Всё-таки они стоили друг друга.***
В церкви свет был совсем другим. После ярких лучей майского солнца казалось, что под сводами храма царит полумрак, но стоило глазам привыкнуть, и мягкое свечение десятков свечей, переплетавшееся с лившимся сверху солнечным светом, казалось едва ли не золотистее солнца. Этот странный мягкий свет скрадывал резкие линии, делал человеческие силуэты размытыми, как на рисунке акварелью. Людей в церкви было немного, склонив головы, они группкой стояли ближе к алтарю, и высокая тёмная фигура отца Павла отчётливо выделялась среди них. Остановившись в дверях, Женя молча наблюдала за ним. Слова молитвы, доносившиеся до неё, были неразборчивы, но она заметила, как покорно и почти робко эти люди вторят сильному голосу отца Павла. Всё-таки этот человек обладал удивительной властью над людьми и, похоже, находился более чем на своём месте. Приятно было осознавать, что не она одна подпала под необъяснимые чары этого мужчины. — Я могу вам чем-то помочь? — К ней подошла сухонькая невысокая женщина и окинула её неприязненным взглядом, задержавшись на оголённых плечах Жени и распущенных волосах. В руках у неё была яркая цветастая косынка. — И я попрошу вас покрыть голову в храме. — Она говорила безапелляционно, но Женя проигнорировала протянутую косынку. — Я пришла к отцу Павлу. Подожду, пока он освободится. — Да, я знаю. Я видела вас здесь раньше. Но у вас неподобающая одежда, так что… — Она неодобрительно поджала губы и уставилась прямо Жене в лицо. Женя только закатила глаза. — Ладно, ладно, ухожу. Вашему храму очень повезло, что священник у вас не такой, как вы. Иначе бы любой сбежал бы отсюда. Женщина возмущённо задохнулась, а когда снова обрела дар речи, Женя уже сидела на скамейке у входа в храм. Для пущего эффекта тётка громко хлопнула дверями, кажется, ничуть не заботясь о течении службы или чувствах настоятеля и немногочисленных прихожан, зато явно давая понять Жене, что ей путь в церковь заказан. Роднина только рассмеялась, качая головой. Хорошо ещё, что её не окатили святой водой. Через некоторое время дверь снова открылась, и Женя невольно повернулась, полагая, что это идут её изгонять не только из храма, но и с территории монастыря. Но вместо неугомонной тётки на пороге, щурясь на яркое солнце, стоял отец Павел. — Что тут у вас произошло? — Он выглядел немного ошеломлённым и недовольным. — Доброе утро, Женя. — Доброе утро. У вас тут чересчур ретивые служители, но в своей жизни я сталкивалась и не с таким сопротивлением. Во всяком случае, мне не нужно любой ценой вытянуть из неё показания, так что ничего страшного. Отец Павел криво, неуверенно усмехнулся. — У вас что-то случилось? Мы договаривались встретиться через несколько дней. — Он нахмурился, как будто вспоминая. Это было действительно так. И ей не очень хотелось снова приезжать без предупреждения и в неурочный час, потому что, хоть он ничего не говорил, Женя чувствовала, что слишком частые её визиты в монастырь бросают тень на безупречную личность отца Павла. Но после последнего разговора с Меглиным его слова не шли у неё из головы. Она только сделала вид, будто ей всё равно, на самом же деле Женя не могла перестать думать о «ты меня не поймаешь», расследовании и том, что ждёт её, когда она его завершит. Когда она извлекала из архива заветную папку, ей казалось, что это станет для неё своего рода молитвой, искуплением и отпущением грехов одновременно, после чего проклятое чудовище, никак не желавшее убираться из её памяти, отпустит её. А что, если этого не случится? Если она зря корпит над расследованием, и разгадка этой тайны не станет последним гвоздём в гроб ублюдка? Судьба её не может быть столь жестока, отец не может быть прав… но что, если он всё-таки прав? Ей нужны были ответы, нужно было, чтобы кто-то развеял её страхи, а кто лучше всех понимал в молитвах, искуплениях и отпущениях грехов? Поэтому Женя села в машину и вновь приехала в монастырь, забыв обо всех договорённостях. — Можно сказать и так… — вздохнула Женя. Скосила глаза на всё ещё стоящего в дверях Павла и сказала: — это долгая история, может, присядете? — О, даже так? — удивился он. Ей даже на мгновение показалось, что в голосе его мелькнули разочарование и усталость. — Ладно… Хорошо. Он устроился рядом с Женей на скамейке, попутно поздоровавшись с несколькими прихожанами, бросившими на них заинтересованные взгляды. Женя привыкла, что на неё смотрят не всегда доброжелательно, иногда и враждебно, часто с удивлением, смешанным с отвращением — такая работа, такая жизнь; ей чаще всего было плевать. Но сейчас у неё в который раз возникло ощущение, что чёрная тень, всегда лежащая на ней в глазах других, перекинулась и на Павла. И она поняла, что злится и на этих людей, и на себя. Попросить бы его, чтобы выслушал где-то вдали от любопытных глаз и злых языков… да только это может ещё больше подстегнуть людей болтать. — Так что случилось? — переспросил он, и Женя поняла, что слишком долго молчала. — Ну… — Она мгновение помолчала, подбирая слова. — Кажется, впервые для меня встал вопрос искупления. Или я впервые сама поняла, что делаю на самом деле. — Искупления?.. Что ж, это похвально? А что именно вы пытаетесь искупить? Насколько я знаю вашу историю, — Павел кашлянул, — то если кому-то вы и причиняете вред, то только себе самой. Или вы из-за ваших… разногласий с отцом? Женя заметила, как осторожно он подбирал слова. Она усмехнулась. — Я знаю, что Есеня многое вам рассказала, когда просила помочь. Но, видно, не всё. — И вы хотите мне рассказать всё? — Если вы готовы меня выслушать. Хотя вам ведь не привыкать. Он хмыкнул. — Намекаете, что это исповедь? Женя криво усмехнулась. — Нет, вряд ли. Я даже не думаю, что я раскаиваюсь… Нет, я даже не сожалею. Просто хочу поговорить с человеком, которому доверяю. И который достаточно умён, чтобы дать хороший совет. Павел долго смотрел на Женю, и взгляд его показался ей странным. Ей стало неуютно под этим взглядом, как будто она перешла какую-то невидимую грань. Возможно, не принято было так разговаривать со священниками. Но всё дело было не в том, что прямо сейчас она говорила не со священником. — А вы уверены, что я смогу понять вас? Что я достаточно подходящий собеседник и смогу дать правильный совет? — Не знаю. Но попробовать стоит, разве нет? Всё дело в одном человеке… если его можно так назвать. Много лет мой отец и его сослуживцы, расследуя дела серийных убийц, были уверены, что большинство из них сводится к одному человеку, настоящему чудовищу, идейному вдохновителю, «богу» маньяков и серийников… Я присоединилась к ним, когда мой отец… скажем так, стал чувствовать себя хуже. Мы звали его «ты меня не поймаешь», потому что каждый свой разговор с нами он заканчивал этим предупреждением. Это он довёл отца до края, а когда он… ну, словом, когда он как будто бы умер, принялся за меня. Это из-за него я подсела на наркотики, потому что иначе выдержать его звонки, эту бесконечную гонку с ним и осознание того, что существо, которое свело в могилу отца, всё ещё живёт и насмехается надо мной, было невозможно. Если бы Меглин не вернулся, и я бы проиграла. Но его основной целью был Меглин, когда «ты меня не поймаешь» узнал, что тот выжил, я стала ему не интересна. Мы поймали его только благодаря отцу, сама бы я не справилась ни за что, скорее бы окончательно сошла с ума. Но чтобы это закончилось навсегда… У отца был один метод, и я им воспользовалась. Чтобы наверняка. Она замолчала и вопросительно посмотрела на Павла. Догадается ли он, или ей придётся произносить вслух? Судя по взгляду, не догадался. Снова Женя подумала, что они с ним идут по разным не пересекающимся дорогам: его путь пролегал среди добра и любви к людям, она же шла по дороге боли и грязи. Стоило ли ей пачкать и его? — Метод? Женя кивнула. — Он пользовался им в других случаях, но мне нужно было знать наверняка, что чудовище не вернётся в мою жизнь никогда. Поэтому я взяла у отца нож и… Я должна была точно знать… Я видела, как он испустил последний вздох. Павел затаил дыхание, глаза его расширились от ужаса. Женя подумала, что он, наверное, едва сдерживается, чтобы не отодвинуться от неё подальше. Но он сумел совладать с собой и прошептал: — Вы убили его. — Именно так. Мы сделали это для моего спокойствия, но не только: это было единственное наказание, которое могло хоть немного перевесить то зло, которое он совершил. — Это ужасно, вы не должны были… Именно для этого и нужно правосудие! — Он старался говорить сдержанно, но голос его всё же дрогнул. Она фыркнула и покачала головой. — Вы знаете, как часто такие люди обманывают правосудие? Просто дурачат? Как хорошо они научились избегать правосудия? Или потом, когда приговор уже будет вынесен, просто сбегать? Они смеются над системой, а потом начинают всё снова, только всё становится ещё хуже, потому что они мстят. Но с того света вернуться невозможно. Во всяком случае, никто ещё оттуда не возвращался, кроме Иисуса и моего отца. Отец Павел нахмурился. — Женя, эти шутки… — Простите, да, глупая шутка была. — Женя вынула из кармана сигареты и щёлкнула зажигалкой, но не закурила. — Всё дело в том, что легче мне не стало. Или, может, совсем чуточку. А недавно я нашла одно старое дело, «висяк», оно касается Есени в некотором роде, и я думаю, что виновный «ты меня не поймаешь». Я пытаюсь раскрыть его… думаю, что это важно, но Меглин заявил, что я делаю это из-за «ты меня не поймаешь», чтобы поквитаться с ним снова и перестать думать о нём. Он сказал, что у меня ничего не получится, что это навсегда со мной, что бы я ни делала. А вы как думаете? Он выглядел слишком задумчивым, будто вовсе не слышал её, и тогда Женя коснулась его руки, привлекая внимание. Отец Павел даже вздрогнул, но взгляд его сфокусировался на её лице. — Как вы думаете? — Не знаю, — покачал он головой. — Вы хотите… победить его таким образом, а не искупить вину за убийство, я правильно понял? — Конечно. Он заслуживал участи куда более жестокой, чем та, которая его постигла. Моя вина только в том, что я не смогла сделать этого раньше. Но я ведь спрашивала не об этом. Между ними воцарилось напряжённое молчание. Отец Павел долго смотрел на сомкнутые кончики пальцев, а Женя каждое мгновение ждала, что он прогонит её и скажет, чтобы она больше не приезжала. Но наконец отец Павел заговорил: — Я думаю, что если вы действительно считаете, что между вами даже после его смерти всё ещё есть противостояние, что вы равны — это расследование может стать для вас победным ходом. Но если вы чувствуете, что вы слабее него, что он всё ещё владеет вашей волей, то это не поможет. Я думаю, что понимаю, что имел в виду ваш отец: дело не в нём, Женя, дело в вас. Всё вот тут. — Он невесомо коснулся её виска. — Пусть это будет вашей своеобразной молитвой, раз уж вы можете молиться только так, — с сожалением заметил он. — Только будьте искренни в ней. И прежде всего, с самой собой. Женя благодарно кивнула ему. После той реакции на её признание, которую она увидела, она ожидала всего, но не таких слов. Казалось, отец Павел в действительности её понял. Понял и постарался помочь, насколько это было в его силах. — А вы понимаете, что только что признались мне в убийстве? — тихо спросил он, скосив глаза на проходящего мимо мужчину. — И что я должен делать с этой информацией? Я не только духовник, но ещё и законопослушный гражданин. — А, это? Ничего. — Женя улыбнулась, увидев, как он ошеломлён. — Вы думаете, органы не знают? Официально он убит при задержании, вот и всё. Вашу совесть это ничуть не обременит. А теперь я, наверное, поеду, я и так отняла слишком много вашего времени. Наша следующая встреча в силе? Она встала, чтобы уйти, и Павел поднялся следом за нею. Впервые он так сильно хотел, чтобы она уехала… но только если она вернётся. Он не мог просить её об этом, и ему было не по себе при мысли, что их, похоже, бессмысленные встречи могут прекратиться. Впервые Женя так сильно напугала его: её слова, её вопросы, её откровения. Впервые он понял, что её не переделать, сколько бы усилий он ни прикладывал. — Если я вас сегодня не слишком разочаровала. — Я не знаю, — честно сказал он. — Но приезжайте, посмотрим. Прямо у дверей его поджидала тётя Лена. — А, вот и вы. Я как раз хотел бы с вами поговорить… — Он говорил сурово, и лицо доброй женщины обиженно вытянулось. Ему на миг стало неловко, но Павел тотчас вспомнил, о чём хотел поговорить с ней, и вся неловкость исчезла. Такое поведение было недопустимо. — Вы знаете, что церковь — во всяком случае, моя церковь — открыта для всякого, кто пожелает прийти. Если человек не знает, как себя вести, мы показываем ему мягко, если ошибается, то мягко поправляем его. Мы не набрасываемся на наших гостей с осуждением. Она посмотрела ему за спину, словно ожидала увидеть там кого-то. — Ох, отче, простите меня. Но я как раз хотела сказать вам два слова, если вы позволите. Об этой девушке. Я наблюдала за вами иногда… Она ведь часто приезжает, уж не знаю, почему. Но вы после этого какой-то… не такой. Я думаю, что она на вас дурно влияет, если мне позволено так выразиться! Это ведь чисто дьявол во плоти! Вы видели её глаза? Павел рассмеялся. И всё же, несмотря ни на что, слова тёти Лены отозвались внутри него тревожной ноткой. — Всё это глупости. Ну какой дьявол? Это просто несчастный, одинокий человек, а когда ко мне обращаются за помощью, я не отказываю. И вы это знаете. — Тут стоило бы и отказать, — настаивала она. — У вас… вы после неё… Да у вас даже взгляд стал другим, отче! Он знал, что она права. Знал, но не мог позволить себе это признать. — Ничего такого, тётя Лена. Я всё тот же, и вы это знаете. А теперь мне пора идти. Он осенил её крестом и поспешил прочь, подальше от укоряющего и взывающего к разуму взгляда.***
Она почти привыкла к незваным гостям, почти научилась относиться к этому философски. Но обычно этими гостями, нарушающими её уединение, были Есеня или отец, однажды она застала в лофте Бергича. Но при виде Андрея Стеклова за столом Женя буквально потеряла дар речи. Прикрыла дверь, поискала глазами Меглина. Неужели отец Есени был здесь один? — Неожиданно, — заключила она, поняв, что всё-таки действительно в лофте больше никого не было. — Приятно, что ты не набросилась на меня с ножом. Женя ощерилась. — Я не подготовилась, прошу прощения. Так что вы здесь делаете? Не помню, чтобы я вас приглашала. Или пришли, чтобы сказать, что я могу возвращаться на работу? — Ни в коем случае — пока что, по крайней мере. Но я слышал, что ты всё-таки взялась за одно дело. — А, ну конечно. Женя со скрипом отодвинула стул, села напротив Стеклова, закурила сигарету и выдохнула дым прямо ему в лицо. — Это Меглин вам рассказал? Ну конечно, он, больше некому. И раз я не послушала его, вы пришли уговаривать меня бросить это расследование. — Мы с ним оба думаем, что бередить прошлое не пойдет на пользу ни тебе, ни кому-либо ещё. Она усмехнулась, склонила голову набок, глядя на него. — А о вашей дочери вы подумали? Это её вопросы. — Подумал, как и о тебе. Это мёртвое дело, тебе с ним не справиться. А как отразится на тебе неудача, ты об этом подумала? — Подумала. Но ещё я думаю, что я справлюсь. Вам с отцом, похоже, ответ не интересен, но я думаю, что вы и так его знаете. Вы можете, конечно, применить силу и сплавить меня, например, к дяде Вадиму на лечение — он будет счастлив! Но это не значит, что я перестану задавать вопросы. И однажды я получу на них ответы. Вы это и сами знаете, не так ли? Стеклов пристально смотрел на неё, но Женя выдержала его взгляд. Они достаточно работали вместе, и в самые тяжёлые времена, чтобы оба знали, чего стоит другой. Стеклов поднялся, сунул руки в карманы брюк и несколько минут стоял, будто не зная, как ему поступить. Потом улыбнулся натянутой улыбкой. — Я не собирался делать то, о чём ты говоришь, даже в мыслях не было. Хотел только воззвать к твоему разуму, но, похоже, упрямство затмило его. Делай, что хочешь, Женя. Но ты права, я кое-что знаю об этом деле. Будь осторожна. Оно ведь не зря так долго пролежало в самом пыльном углу архива — оно как обоюдоострый нож. Захочешь ударить кого-то — рискуешь пораниться сама. И сильно. Ответы могут быть самыми неожиданными и могут тебе не понравиться. И не говори после, что тебя не предупреждали. И я надеюсь, что когда ты закончишь, мы обойдёмся без Бергича.