***
— … посредственно. Сбылись мои самые худшие опасения. Критика собравшихся участников подпитывает их всё больше и больше, заставляя всё громче и громче раздаваться у меня в голове набатом, заглушая все остальные звуки, заставляя время неумолимо лететь. Для меня нет ничего хуже, чем знать, что я незначительная часть чего-то большого и серого… брошенного на берег кита. Все мои труды - серое ничтожество, все мои слёзы и бессонные ночи - пустая трата времени, потому что есть те, кто знает лучше, кого оценили выше, оставив меня за закрытыми дверьми. Неужели Олдридж ошибался? Неужели все его слова были напускными для того, чтобы бросить мне пыль в глаза и заставить поверить в собственную исключительность? Я смотрю точно на него, не мигая, а он будто бы специально игнорирует меня в течение всего собрания, слушая остальных и разговаривая об их работах. Какая же я наивная! Слёзы обиды предательски наполняют мои глаза, я боюсь моргнуть и я боюсь пошевелиться, чтобы не нарушить хрупкое равновесие, пытаясь не шмыгать носом, но ничего не получается - капелька предательски стекает к губам. Я укрываю нос ладонью, смахивая слезинку, но за ней приходит вторая, третья. Я хочу убежать отсюда, но у меня нет незаметного пути к отступлению. Ну и пошло оно всё к чёрту! Когда всё заканчивается, я резко встаю со стула и беру в охапку все свои вещи, боясь оглядываться назад, когда меня окликают. Я не могу позволить им разговаривать со мной вот так. Если спросят, то спишу своё поведение на боли в животе и тошноту. Да. Всё же могут простить девушкам, будь то слёзы или другие странности в поведение, узнав, что во всём виноваты те самые “боли в животе”. Жалкое зрелище. Я больше не приду в этот кружок. Я больше никогда не заговорю со своими одногруппниками, считающими меня зазнавшейся отстранённой сукой, оказавшейся всего лишь бесталанной посредственностью. Я больше никогда не приближусь к профессору Олдриджу, который так нагло врал мне в лицо. — Постой! - Слышу я голос за спиной, вклинивающийся в ритмичный шаг. Я даже не оборачиваюсь. Даже не отвечаю, притворившись, что ничего не слышу. — Отвали! - Бросаю я из-за плеча, даже не удосужившись посмотреть на своего “преследователя”. — Янси! Постой, пожалуйста! Я же наоборот ускоряю свой шаг и поворачиваю в сторону женского туалета - ни одному парню не придёт в голову преследовать меня там. — Подожди! Подожди! Подожди! - Быстрый шаг позади меня перерастает в бег, прерывающийся визгом подошв на полу в момент поворота. Как только я тянусь рукой к дверной ручке женского туалета перед моим носом возникает Питер. — Что за?! Какого чёрты ты меня преследовал?! Не видишь, что мне плохо и мне срочно нужно в туалет?! — Нет. Я всё видел и слышал! Хоть я мало чего знаю из всего этого, я понял, что тебя обидело! - Его глаза так пронзительно блестят в полумраке, они будто пронизывают мою голову насквозь холодной иглой орбитокласта, тут же лопающей всю мою выдержку и всё моё равновесие. Я вздыхаю, но вместо тихого свиста воздуха из моего рта вырывается стон. Я утыкаюсь лбом ему в грудь, смачно шмыгнув носом, и продолжая жалобно стенать, будто у меня кто-то скоропостижно скончался. Да. Умерла моя вера в собственный талант. — Это провал! Я так опозорилась! - Протяжно вздыхаю я, пытаясь угомонить дрожащий голос и утыкаясь сильнее в твёрдую грудь юноши в поисках укрытия между его рёбер. Он обнимает меня за плечи, поглаживая по волосам, так несмело и еле ощутимо, словно он никогда в своей жизни с таким не сталкивался. — Поедем домой? - Говорит он, обхватив меня за лицо пальцами. — Отвези меня домой. - Киваю я, кусая губы и снова громко шмыгая носом. “Хочу курить” - Когда мы выходим на парковку около кампуса, эта мысль проносится локомотивом, перерастая в навязчивое желание. Конечно, с одной стороны, мне хочется почувствовать это укачивающее опьянение, но с другой стороны мне тошно от привкуса сигарет, а как показывает практика - душевную боль легче пережить, заглушив её физической.***
Ты тянешь меня за край пальто - Ты выглядишь такой наивной и несчастной, кусая губы и широко раскрывая покрасневшие глаза. — Можно стрельнуть у тебя сигарету? - Полушёпотом спрашиваешь Ты. — Но ты же, вроде, не куришь? — Нет… но сейчас именно тот момент, когда мне это нужно. Как же Ты ловко умудряешься измениться, даже особо ничего не делая - просто взяв между пальцев сигарету, придающую Твоему угнетённому виду меланхоличной готичной сексуальности. Ты садишься на переднее сиденье, ставшее исключительно Твоим, как настоящая фам фаталь. Какое-то время мы едем молча. Я вижу, как Ты подавлена, как Ты всё глубже и глубже уходишь в себя, держа сигарету в тонких дрожащих пальцах и пуская струйку дыма и даже не обращая внимания на блестящие в свете фонарей слёзы на щеках. Но я нахожу в себе силы разорвать это молчание — По мне, так всё было восхитительно! Я никогда в жизни бы и не смог выучить все эти умные слова и не научился бы вписывать их так спокойно и органично, как это делаешь ты! - Я стараюсь звучать жизнерадостно, пытаясь как можно ярче, под стать Тебе, описать своё восхищение. Но мои слова не могут достучаться до Тебя, делающей очередную затяжку. — Уверяю, не так уж это и сложно, как кажется. Кто-то обходится и без умных слов и сложных конструкций, просто играя на поле заскорузлой пошлости и вещей, которые испокон веков интересовали людей, достигает небывалых высот. Все любят, как показывает практика, простой механический процесс… порно и снафф, грубо говоря. А кто говорит, что это не так, тот нагло пиздит. — Не все. — Не все. - Передразниваешь Ты, ёрзая плечами и гримасничая. - Ты думаешь, что эти “не все” заплатят за тираж, заплатят за работу, м? — Но ведь находятся ценители искусства, если бы их не было, то, думаешь, построили бы столько музеев и концертных залов? — В те времена, когда рисовались картины и писалась музыка, которую нынче мы считаем неоспоримой классикой и высшей формой искусства была на момент создания формой заработка тех, кто писал картины и музыку на заказ. Это мы нынче приписываем им какие-то загадки и тайные послания. — Тогда почему ты так переживаешь из-за того, что Твою работу назвали посредственной? - Мой вопрос заставляет Тебя выпрямиться и повернуться ко мне с тем взглядом, который я не вижу, но чувствую его колючесть и злость. — Ты не понимаешь. Это ремесло. Я оказалась среди людей, в круг которых я могла бы в любой момент попасть. Мы почти все ровесники, у меня за плечами то же образование. Большая часть из них попала в Ньюбери сразу. Показать себя таким образом, показать свою некомпетентность в новизне - репутационная травма... или даже самоубийство. — Ты считаешь себя равной богатеньким хипстерам, которые в своей жизни палец о палец не ударили? Ответом мне вновь служит многозначительное молчание вкупе с обострившейся злобой в Твоих широко распахнутых глазах, чтобы встретиться с которой лицом к лицу, я останавливаюсь на светофоре и понимаю, что я задел в Тебе болевую точку Твоего самого главного греха - гордыни.***
От слов Питера мне не становится легче, но я слышу всю его искренность, рождающую в моей голове противоречащие друг другу желания о том, чтобы он продолжал и чтобы он просто заткнулся. — Ты опять не понимаешь! Я давно хотела заниматься журналистикой. Я стремилась, я училась! - Я не могу контролировать своё раздражение, граничащее с еле сдерживаемой яростью, вырывающейся из меня нарастающей громкостью и скоростью речи вкупе с размашистостью жестов. - Если бы природа одарила меня внешкой уровнем выше и если бы я родилась в более богатой семье, уверяю, я бы не расшибалась в лепёшку так, как делаю это сейчас! Чёрт! Да я бы и не стремилась ни к чему: ни к журналистике, ни к спорту, ни к творчеству! Я бы с радостью сложила ручки и наслаждалась местом безмозглого украшения, которое просто слушает, хлопая глазками. — Тебе не кажется, что ты загоняешься из-за полнейшей хуйни? - Куда-то девается эта учтивость. - Во-первых, ты - самодостаточная личность. Тебе не нужно чужое одобрение, чтобы быть собой и чувствовать себя комфортно рядом с собой. Во-вторых, ты не пуп земли, чтобы все обращали на Тебя внимание. Почему тебе должно быть не поебать на то, что скажут высокопарные критики и эти самые обыватели своей деньгой, когда у тебя есть я? Когда у тебя есть тот, кто тебя любит и готов обеспечить тебя? — Что? — Что? - Его выпад тут же исчезает мимолётной вспышкой, и на место холодного огня приходит робость. - Прости, если наговорил глупостей… — Ага… - Сигарета превращается в вяло висящую шишечку пепла, и я выкидываю несчастный окурок через приоткрытое окно, в прохладу стекла которого я утыкаюсь лбом и просто отрешённо смотрю вдаль на потемневшие дома даунтауна и увеличиваю громкость шипящего радио, вслушиваясь в меланхоличное вопрошание Тома Йорка под аккомпанемент перегруженных гитар пока мы не доезжаем до знакомой бетонной лестницы дома на Вирджиния Драйв. — Ладно… Думаю, что пора прощаться. - Я смотрю то на входную дверь квартирного блока, то на Питера, фокусируя взгляд то на освещённую желтоватым фонарём дверь, то снова на пронзительно голубые глаза Питера, полные замешательства. Его обидели мои слова - нет смысла даже спрашивать, потому что за него говорят его дрожащие зрачки, буквально светящиеся в сумраке салона автомобиля. — Да… наверное. Но мы же встретимся ещё? — Скорее всего. - Я отворачиваюсь и покидаю автомобиль, продолжая чувствовать даже затылком его траурно-щенячий взгляд на себе. “Он хотел что-то сказать?” “Он хотел что-то сделать?” “Он хотел, как лучше?” “Не знаю” “А хотела ли я знать об этом?” “Наверное…” И не успеваю я себе ответить на заданный самой себе вопрос, как моя нога скользит по асфальту, врезается носом сапога в подножие ступени, и я падаю на них, приземлившись на край одной левым коленом прямо в самое уязвимое место. Острая боль вмиг смывает всевозможные мысли и обесценивает вопросы без ответов.***
Ты спотыкаешься и падаешь, ударившись коленом о край ступени, болезненно вскрикнув. Дальше всё, что происходит со мной, кажется мне видео, поставленным на быструю перемотку: я несусь к Тебе со всех ног, даже не удосужившись закрыть машину, я подбегаю к Тебе и переворачиваю на спину, усаживаю на ступень, наблюдая с ужасом за тем, как Твои пальцы дрожат теперь от боли, когда Ты обхватываешь ударенное колено. — Зараза! Только не оно! Только не снова! - Из Твоего рта вырывается отборнейшая ругань, услышь которую какой-нибудь бумер, он бы отчитал Тебя на месте за то, что юным леди не подобает ругаться, как моряк. Ты сгибаешься пополам, прижав колено к груди, потирая его и шипя. Я же набираюсь смелости и кладу ладонь поверх Твоих крохотных ручек, пылающих огнём, и пытаюсь заглянуть в лицо, скрывшееся от меня под растрёпанными локонами. Наконец, Ты замолкаешь, шумно дыша через нос. — Ты не разочарован мной? - Ты скорбно усмехаешься. — С чего бы я должен быть разочарован? - Я приобнимаю Тебя, продолжая держать Твою коленку. — Я наговорила всяких гадостей. А теперь вот сижу и ною, как ребёнок, не умеющий ещё толком ходить. — Я тоже хорош… прости, что сорвался. Я не хотел Тебя обидеть. Я вспоминаю, что частенько видел Тебя с бандажом на этом колене и давно подметил лёгкую хромоту именно на левую ногу в Твоей походке. — С тобой что-то случилось? — Давно… спортивная выходка, за которую я буду расплачиваться всю свою жизнь. Порой, когда оно разбухает и нечеловечески болит, я думаю о том, как было бы хорошо просто отрезать эту ногу, чтобы больше не чувствовать эту боль. — Я готов заботиться о тебе и твоей несчастной коленке. Давай я отнесу Тебя в квартиру и помогу Тебе? Ты молчишь. Лишь незаметно киваешь. — Только дай мне пару секунд. - Я встаю так же быстро, как бежал к Тебе, запираю свой Фольксваген и вновь подлетаю к Тебе, ловко хватаю под колени и лопатки, поднимая с холодных ступеней, от чего Ты удивлённо ахаешь.Твои глаза озадаченно округляются, Ты обнимаешь меня за плечи, боясь рухнуть с высоты моего роста. — Знаешь… я не такая развалюха, чтобы носить меня на руках. Достаточно было просто взять меня под руку. Я умилённо улыбаюсь Тебе и приближаюсь к Твоему лицу, обводя губами висок, а затем и мочку уха, чтобы прошептать: — Ты не развалюха. Ты - королева. — Заткнись! - Ты утыкаешься лицом мне в плечо, чтобы скрыть свой смех, и обнимаешь меня крепче.***
Миновав с пугающей ловкостью пару пролётов вековой лестницы дома на Вирджиния Драйв, нагруженный моим ста тридцати пяти фунтовым телом, Питер усаживает меня на диван в гостиной. — Спасибо, думаю, дальше я справлюсь сама. - Я кладу свою сумку рядом и уже готовлюсь потянуться, чтобы снять с себя сапоги, как он уже становится передо мной на колено и с необычайной для парня аккуратностью стягивает сапог сначала со здоровой ноги, а затем с ударенной, которую затем кладёт на подтянутый ближе кофейный столик, и подкладывает под колено небольшую подушечку. — У Тебя есть в морозильнике лёд? - Он игнорирует мои слова. — Не помню… но если ты его не найдёшь, можешь взять филе индейки - оно там подписано. Он уходит на кухню в тот самый момент, когда раскрывается дверь и в квартиру входит Люси, вся такая хозяйственная: с небрежно заколотыми волосами, в застиранной рубашке с закатанными рукавами, поверх которой повязан зелёный фартук. — Привет, ребята! - Девушка вплывает в гостиную с полной корзиной постиранной и высушенной одежды, немного покрасневшая и тяжело дышащая от подъёма из подвальной прачечной на третий этаж. - О боже, малыш! Что случилось? Люси будто и не замечает застигнутого врасплох Питера, ищущего несчастный лёд в морозилке, который тут же выпрямляется, как струна, и широко раскрывает глаза. — Да так. Стыдно признаться - не удержалась на ровном месте. — Снимай штаны! Нужно посмотреть, как оно и срочно приложить холод! — Нет! — Нет! Восклицаем мы с Питером хором. Но она будто не слышит ни меня, ни Питера, стремительно шагая на кухню, не забывая при этом вилять бёдрами, и отодвигает Питера в сторонку, которому толкает в грудь сначала обжигающе холодную бутылку Егермейстера с коробкой наггетсов, потом коробку замороженной пиццы, а затем бутылку наполовину выпитой водки. Мне это начинает надоедать, и я встаю с дивана, стараясь не наступать на левую ногу, повернувшись в сторону кухни и указывая пальцем на обоих: — Нет. Снимать штаны я не буду. Просто дай мне лёд и принеси Адвил из тумбочки в ванной. — Так бы сразу и сказала. - Люси пожимает плечами и кидает мне пачку со льдом. - Лови. — Благодарю! - Я разминаю пальцами шуршащий пакет и киваю соседке. - А ты, Питер, передай баночку с газировкой. Хорошо? Юноша кивает, немного замешкавшись. Наконец-то суета подутихает, что даёт мне крошечный шанс устроиться на диване без чужой помощи и положить пакет на колено, болезненно щёлкающее именно тогда, когда я укладываю ногу обратно на столик. — Мяч в игре! - Восклицает Люси и подаёт мне синюю баночку, которую ловит в воздухе Питер, садящийся рядом и протягиающий мне сначала виноградную Crash, а затем и баночку с обезболивающим. — Спасибо. - Вздыхаю я, замечая то, что Люси и Питер похожи на двух послушных щенков, усевшихся по обе стороны меня и заворожено наблюдающих за моими действиями. Открывашка баночки зазывающе шипит, таблетка на корне языка горчит, но не долго, потому что на её место приходит мнимая сладость пузырьков газировки, заканчиваясь выдохом наслаждения вкусом, прямо как в рекламе. — Кстати! Как прошло чтение? Рассказывай! - Люси вальяжно присаживается по другую сторону от меня. Я хочу сделать ещё один глоток, но он не лезет в горло, а вместе с ним добавляется из ниоткуда взявшееся нервное подмигивание правого глаза. — Отвратительно. - Я надавливаю пальцем на глаз в надежде унять судорожные подёргивания века.. — Почему? - Девушка недоумённо хлопает глазами и кладёт руку мне на ногу, готовая выслушать. — Все они раскритиковали мою работу и сказали, что она слишком замудрённая, видите ли, и не подходит для массового “потребления”. Сказали, что так загромождают сырой текст поставленными не к месту умными словечками только посредственные писатели, охочие до внимания. - Раздражённо тараторю я, заглядывая в банку, чтобы ни Питер, ни Люси не видели вновь заполняющихся слезами глаз. — Я же говорила, а ты меня не послушала.- От её слов не становится ни на йоту легче, хочется только развыться в одиночестве и забыться сном, чтобы утром ненавидеть себя ещё сильнее из-за распухшей физиономии. - Но ты же получила этим хороший урок и сделаешь работу над ошибками в следующий раз. — Никакого следующего раза не будет. - Я откидываюсь на диване и допиваю до дна остатки газировки, банку из-под которой ставлю со звонким стуком рядом с подушечкой под коленом, после чего неловко поднимаюсь на ноги. Эти два кренделя хотят мне помочь и уже готовы сорваться с места, но я их останавливаю выставленными руками. — Я могу… - Начинает Питер, но я его обрываю. — Нет. Я просто схожу в душ - после него мне станет легче. Тебе нужно ехать домой - сегодня ночью обещали туман, так что тебе лучше поторопиться.Окей? — Но… — Пожалуйста. Ради меня. Юноша поникает, сложив руки в замок и смотря куда-то в пустоту. — Спасибо тебе за понимание. - Я кладу руку ему на плечо и целую в бледную костлявую скулу, которая тут же загорается румянцем. - Напишешь мне, как будешь дома? Я неловко хромаю к ванной комнате и наконец-то остаюсь одна, за закрытой дверью, со своими мыслями и прожитым днём. Щёлкнув замком в двери, я скидываю всю одежду на пол и рассматриваю ногу, присев на бортик ванны. А ведь и правда - колено опухло, и на месте удара уже красуется синяк. “Это будет завтра болеть” - Вздыхаю я, забираясь в ванну и включая горячий душ, под который подставляюсь сначала лицом, а потом уже и всем телом, чувствуя сладкую тяжесть, как после пары стаканчиков виски. Хотела бы я сделать воду горячее, чтобы она расплавила меня, но, к сожалению, кран с горячей водой выкручен на максимум и пар заполняет комнату густой пеленой, за которой ничего не видно.***
— Что сидишь? - Твоя соседка окидывает меня испытывающим взглядом. - Иди за ней. Мой взгляд говорит ей “Какого чёрта?!”. В ответ та закатывает глаза и раздражённо вздыхает. — Иногда женское “нет” не всегда означает “нет”. Если чуть приподнять ручку вверх и толкнуть, то можно открыть эту дверь, даже если её заперли. Вновь ничего не понимая, я смотрю то на дверь, то на Твою соседку. — Пользуйся. - Кивает она, поправляя рукава рубашки. - И позаботься о ней, а то мне одной тяжеловато. Она удаляется на кухню вместе с корзиной, которую ставит на кухонный столик и начинает перебирать выстиранные вещи. Мгновение я не могу заставить себя сделать то, что мне сказали, мечась между противоречивыми мыслями, но верх в этой борьбе одерживает желание не отпускать Тебя и одаривать своей заботой и любовью во что бы то ни стало. Я проделываю то, что мне сказала Люси, и тихо отворяю дверь, почувствовав горячий влажный воздух на лице, и шагаю через разбросанную одежду, которую бережно собираю, слушая незнакомую мелодию, которую Ты тихо напеваешь. Обнаженная. Влажная. Моя. Выгнувшись под обжигающим потоком, Ты выключаешь воду и тянешься за мылом на полке, продолжая мурлыкать печальную песенку, но Ты подпрыгиваешь на месте и тоненько вскрикиваешь. — Чёрт! - Матовая шторка ванной отодвигается и Ты выглядываешь из-за неё, показывая мне свою длинную тонкую шею вместе с округлым изящным плечиком. Я уже и забываю, что я хотел сделать, что хотел сказать, оседая на унитазе с охапкой одежды, источающей аромат сигарет, пыли и Твоего тела. — Ты такая прекрасная. - Шепчу я с придыханием. — Я же заперла дверь! Как ты сюда вошёл?! — Н-не совсем заперла. - Я сглатываю, блуждая взглядом по тому, что позволяет мне увидеть душевая шторка. — Питер. Тебе пора домой. - Ты вздыхаешь, но не прячешься, когда я встаю на ватных ногах перед Тобой и провожу сухими губами по обжигающей влажной коже Твоего плеча. — Может, я сам решу это? - Я смотрю Тебе в глаза, проводя скулой по этой нежнейшей коже, пышащей жаром. — Тогда, если хочешь быть полезным, потри мне спинку. Ты усмехаешься и отодвигаешь шторку, показывая себя во всей красе, от которой я чуть не роняю всю собранную одежду. Боже, помоги мне держать себя в руках! Отбросив в сторону несчастную кучку одежды, я провожу кончиками пальцев по изгибу Твоей талии, но Ты прерываешь меня, всучив намыленную мочалку и поворачиваешься спиной, упёршись руками в кафельную стену. Я чувствую стеснение в штанах, когда мне вновь удаётся дотронуться до шелковистой кожи между лопаток и пройти вниз к округлым ягодицам, которые так и охота сжать, чтобы высечь из Твоего прекрасного ротика сладострастный стон, но я понимаю, что Тебе не до этого, поэтому я легонько обнимаю Тебя, скользя по намыленной коже и обвожу руками груди и живот. — Моя королева. - Шепчу я Тебе на ухо, отодвинув назад мокрые волосы. Ты молча поворачиваешься ко мне и многозначительно улыбаешься, поставив на бортик ножку, помеченную синяком, которую я целую, присев на корточки, которую я обвожу мочалкой, которую беру нежно под пятку, чтобы не сделать больно. Никогда не думал, что когда-нибудь в своей жизни смогу прикоснуться к чему-то поистине поразительному, как картина Магритта, увиденная в детстве. — Спасибо. Думаю, дальше я сама. - Ты забираешь у меня мочалку, так близко оказавшись своими губами к моим губам, и снова прячешься за шторой, оставив меня наедине с фантомом ускользнувшего поцелуя. Вновь шумит вода, поднимая клубы густого пара, в котором концентрируется Твой запах, заставляющий меня чувствовать себя ребёнком, оставленным в кондитерском магазине, пока Ты не выходишь, сохраняя изящность в движениях даже с рвущей на части ногу болью. — Знаешь, я тут подумала, что, может тебе остаться сегодня у меня? — Правда? — Да. Но… - Ты игриво толкаешь меня в грудь, но я не удерживаюсь и падаю в горячую мокрую ванну, сползая по акрилу. - Тебе самому стоит помыться.