Молчание — серебро, а слова — золото

Детали поручения Хуан обещает сообщить вечером — Эйден ловит себя на мысли, что начинает ходить к нему в кабинет, как на работу, только оплата нерегулярная. За деньгами можно сунуться и сейчас, раз Райнер уже проснулся — был бессердечно разбужен, словами самого интенданта. Времени, которое займёт спуск через весь корабль, как раз хватит, чтобы одеться и привести в порядок причёску, но Эйден решает не дёргать змея за хвост ещё больше. Вечером так вечером, у пилигрима есть кое-какие запасы денег, на закупки хватит. Соваться в Старый город без личного запаса антизина, бинтов, уф-палочек и йодных таблеток Эйден отказывается, да и есть смутное ощущение, что на месте ему даже канализационную крысу продать откажутся, так что лучше побеспокоиться о себе самому. Хуан свою задницу прикроет, как и всегда, но Эйден не привык полагаться на кого-то в вопросах выживания — тысячи пройденных километров здорово отбивают надежду на случайные удачи. В Сентрал-Луп ему надо завершить кое-какие заказы и сделки, прежде, чем окунаться в ностальгические пейзажи Старого города. Нет ничего удивительно, что к семи вечера его заносит в Рыбий глаз — это что-то вроде «личной приёмной» пилигрима, Фрэнк за очень сварливую и пузатую секретаршу. Старого пропойцу Эйден находит на втором этаже бара — Марви как-то говорил, что ему лучше работается, когда вокруг есть люди, а сейчас он именно что работает: потемневший от времени стол завален бумагами — неопрятными кипами сползающими к краю или уже смятыми в бумажные комки. Бухгалтерию бара он, как ни странно, ведёт сам. Такая небрежность разительно отличается от выверенного механизма, по которому работает Хуан — Эйден несколько раз задерживался в его кабинете достаточно, чтобы увидеть, как узкие холёные ладони разбирают документы по стопкам, что-то подписывая, что-то откладывая, что-то сминая и скидывая в жестяное ведро на сожжение — всему своё место, свой срок и своя плата, Хуан слишком ценит себя, чтобы тратить время на небрежность. Эйден хлопает ладонью по краю стола, Фрэнк только раздражённо отмахивается и продолжает шевелить губами, подсчитывая что-то. Стеклянный графин с выщербленным краем, наполненный чем-то мутным и наверняка способным гореть, возвышается среди бумаг обелиском, но содержимого почти не убавлено. — Добрый вечер, — на голос бывший бегун всё-таки поднимает от бумаг глаза и устало трёт лицо ладонями. — Чего припёрся, пацан? Что опять? — недружелюбный настрой Эйдена не смущает, если бы Марви действительно был бы ему не рад, не стал бы двигаться на диване, а так пилигрим садится на освобождённый край. — Да так, узнать, о чём сейчас птицы поют. Что за дела у Мэтта с Базаром? — спустя почти восемь часов беготни по всему Нью-Даун Парку у Эйден нет ни сил, ни желания разводить политесы и перебирать зёрна сплетен, поэтому он задаёт вопрос в лоб. Фрэнк смотрит непроницаемыми тёмными глазами. Пилигрим знает, у Выживших в Сентрал-Луп с Базаром общего только название и крохи уважения к Ночным бегунам, но это не более, чем дымка приятной памяти. По факту, Софи скорее согласится потерять пять лет жизни, чем признать над собой власть того же Фрэнка, а Фрэнк окончательно удалится в отставку и запой, если к нему начнут ходить ещё и с проблемами Старого города, так что стороны существуют в чертовски устойчивом равновесии взаимного отторжения. Но Рыбий Глаз всё ещё бесконечная мельница сплетен. — Эйден, — обращение по имени выглядит плохим знаком, — во что, черти тебя дери, ты опять ввязался? Последний раз Фрэнк смотрел на него так, когда Эйден согласился участвовать в самоубийственном вояже на VNC — как будто уже видит за Эйденом смертную тень и мысленно примеряет, в какой канаве придётся закапывать тело. Пилигрим не знает, были ли тогда фрэнковы прогнозы всеобщей гибели верными, план по завоеванию антенны, народного обожания и новых территорий провалился на той стадии, где лейтенант Роу потерял двух солдат в затопленных подвалах и приобрёл информацию, что за годы в воде вся электроника сгнила до состояния, что даже не металлолом не сдашь. Башня так и осталась незахваченной, а Фрэнк за это мрачно выпивал при каждом удобном случае ещё неделю. — Согласился сопровождать Хуана на переговоры. Вот, думаю, во сколько оценить свою голову. Марви молчаливо качает головой и плещет себе в стакан из графина. — Как можно дороже — или послать Райнера нахуй и не лезть в это всё, пацан. А что за дела у майора с этими, я тебе точно не скажу, знаю только, что из-за последних стычек воду Миротворцы себе из Сентрал-Луп вынуждены возить. Ресурсы делить будут, наверное, или территории — как ни жмись, их больше не становится, стена не сдвинется. Эйден кивает — это согласовывается с тем, что он сам узнал. Из-за убийства Лукаса, бандитов, Ренегатов и хер пойми чего ещё равновесие в районе знатно нарушилось — он сам застал проблемы с водой и энергией, а что там сейчас, когда пружина была дожата до конца и выстрелила стычкой фракций, ему представить сложно. Может, электричество и появилось, но до тех пор, пока подстанции у Миротворцев, Софи с того никакого толку. Диван ощущается таким мягким и уютно-продавленным, что он готов заснуть тут, подвинув Фрэнка вместе с бумагами, но волевым усилием поднимает себя, прощается и отказывается от выпивки и ужина — и всё-таки тащит пару сэндвичей, завёрнутых в страницы новостного листа — съест на бегу. Хуан назначил ему свидание к восьми, а до Мисси ещё немалое количество тёмных улиц — или не таких тёмных крыш, подсвеченных закатным солнцем. С дежурными на проходной он здоровается привычно — уже никто не пытается играть в суровость, досмотр и «нахуя припёрся, парень, шёл бы ты отсюда» — хватило одного раза, когда Райнер небрежно махнул ладонью и обозначил «он ко мне», чтобы Эйден получил право доступа, наверняка не лицензированное Мэттом, но стабильно поддерживаемое всеми постовыми. Ему смешно и немного стыдно об этом думать, потому что сам затрудняется ответить, кем его считают — наёмником или очередным «мальчиком» Хуана, но времени экономит изрядно. Кабинет Хуана, в отличие от спальни, звукоизолирован не так хорошо, так что на подходе пилигрим улавливает грохочущий голос лейтенанта Роу, прерываемый паузами — там либо перерыв на дыхание, либо ответные реплики. Мелькает мысль, так ли он хочет соваться в горящий пороховой склад, но в речи лейтенанта мелькает что-то про Старый Вилледор и неебическую самонадеянность, а значит, это касается и Эйдена. Он хороший наёмник, ответственно относящийся к заказу и собирающий всю доступную информацию. Первое, что видит в кабинете — то, как Роу широкими тяжёлыми шагами меряет пространство — пять шагов от диванчика до перегородки. Хуан стоит, небрежно опираясь бедром о край стола, и качает в руке бокал жидкого янтаря — никакого мутного пойла, только чистый виски. Эйден знает, Райнер не терпит сидеть, когда кто-то двигается перед ним или пытается над ним нависать, а последним лейтенант в принципе грешит — сложно не подавлять собеседника, если в тебе шесть с лишним футов сдержанной мощи, обёрнутые бронёй. На Эйдена оба едва оборачиваются, увлечённые спором. — …к стенке поставят, если я тебя проебу. Мне самому тебя за ручку по Старому Вилледору водить, Райнер? — Я бы не отказался, лейтенант, но Мэтт вряд ли согласует вам отпуск, — Хуан цедит так лениво-пресыщенно, что за этим, очевидно, скрывается бешенство. Эйден перемещается к дивану и рюкзак на пол не скидывает, а бережно ставит — чтобы не загрохотало. Спор — что-то о сопровождении, и невольно вспоминается утренний разговор о том, что лейтенанту стоило бы выделить самых слабых. Роу выглядит так, как будто готов отправить весь 404-ый с собой во главе, и пилигрим не удивлён — он заметил, что лейтенант с интендантом враждуют значительно меньше, чем хотят показать майору Мэтту. В конце-концов, Хуан чертовски ценит надёжные кортежи сопровождения, а Роу предпочитает получать для отряда лучшее снаряжение, а влезать в более глубокие слои их отношений Эйден не рискует, потому что некоторые внутрифракционные игры и расклады должны оставаться подальше от свидетелей во благо самих свидетелей. Они спорят о том, где проводить переговоры — Базарные не зайдут на территорию миротворцев, а Хуан не ступит под своды церквушки, так что Роу широкими раздражёнными жестами указывает на карту, раскинувшуюся по столу. Эйден подходит ближе. Он мало понимает в размещении людей и углах перекрёстного обстрела, но неплохо знает Старый Вилледор, хоть и с интересного ракурса. — Вот здесь. Библиотека, — постукивает ногтем по серому квадратику на карте, ничем не отмеченному. Рядом старые метки склада провизии, совсем затёртые — убежищ бегунов, карандашные линии путей отступления тянутся по соседним улицам, пересекаясь с надписями, сделанными рукой Роу — тот вдавливает карандаш в бумагу так, что можно читать наощупь. Главное — библиотека находится на прямой линии между Базаром и штабом. — Два этажа, несколько входов, надо смотреть точнее, и заражённых немного. Там нечего жрать, кроме бумаги, зато можно разместиться. Эйден не слишком представляет себе этикет переговоров, но вряд ли стороны сядут прямо на полу кружком и уложатся в пару часов. Если он что-то и знает о Хуане, так это то, что тот захочет подписанную бумагу на каждую, даже самую малую договорённость — а Софи не захочет уступить ему ни в чём. — Прикажу разведать обстановку. Спасибо, — Роу устало прикрывает глаза, и тени на лице становятся глубже, а ожоги выделяются на загорелой коже розоватыми пятнами. — Парень, я сожру свой жетон, если эти переговоры, — от лейтенанта это звучит ругательством, — пройдут мирно. Ты тоже постарайся не сдохнуть. В отличие от Фрэнка, Роу не пытается читать ему проповедь на тему «во что ты опять влез», это звучало бы слишком лицемерно от человека его репутации, только смотрит тяжело и пронзительно. — Доброй ночи, завтра подам список сопровождающих, — он убирает под броню свёрнутую карту и коротко кивает на прощание. — Как видишь, Эйден, не только ты ответственный за мою безопасность, — Хуан не терпит, когда последнее слово остаётся за кем-то другим. После ухода Роу они оказываются неожиданно близко, разделённые всего лишь углом стола — пилигрим смотрит, как фиолетовый свет мерцает и дробится в гранях бокала, и не поднимает глаза. Сегодня Хуан без куртки, в тонкой сероватой рубашке — в открытом вороте видны цепочки, сползающие под одежду, и край рваного шрама на плече. — И, молодец, хорошая мысль с библиотекой. Удивительно, ты и красив, и умён. Судя по количеству комплиментов, к Райнеру стремительно возвращается самообладание, так что Эйден возвращает дистанцию. — А ещё у меня хорошая память. Деньги, Хуан. Я наёмник, а не волонтёр, — он прячет за грубостью… Что-то. Что-то теснящееся в груди и пережимающее горло, он подумает об этом позже, завтра, например. — Какой ты нетерпеливый, — Райнер огибает угол стола, и худое бедро качается, как маятник. — Отправляемся утром через три дня, шестого. Постарайся быть на Мисси к рассвету, нам любезно выделили вагон метро. Тяжёлый мешочек, вынутый из ящика-хранилища, Эйден ловит одной рукой — под пальцами приятно и успокаивающе перекатываются металлические монетки. Когда Райнер вот так сидит за столом, в объятиях роскошного кресла, в окружении своих бумаг, пилигриму проще дышать. Он грешит на тяжёлый запах благовоний, висящий в кабинете и пропитавший интенданта. — Хочешь развлечься перед отбытием, дорогой? Прекрасно тебя понимаю, — Хуан щёлкает колёсиком громоздкой зажигалки и стряхивает искру в ведро, стоящее у стола — сухая бумага вспыхивает бездымно. Отличный способ утилизации записей, потому что Эйден готов отдать любимый мультитул, что за время отсутствия Райнера в его кабинете Мэтт побывает не раз. — Обязательно, — пилигрим хмыкает. Сейчас он развлечётся с торговцем, пообещавшим найти ему новую крепкую куртку, а потом пойдет развлекаться в лазарет за бинтами. — Чеки за медикаменты — и что ты там ещё захочешь купить — можешь прислать мне. И ни в чем себе не отказывай, — несмотря на легкомысленный тон, это чертовски щедрый подарок, и раз Хуан готов его проспонсировать, Эйден не будет отказываться. — Доброй ночи, niño bonito. Пилигрим молча склоняет голову и выходит, оставляя дверь открытой — даже малый огонь тянет воздух. Три дня проходят в круговерти «закрытия долгов» — он с удивлением осознаёт, как врос в Сентрал-Луп — и как Сентрал-Луп врос в него, если даже расставание на несколько дней ощущается оборванными нитями. Давно не доводилось испытывать это ощущение — с тех пор, как сорвался вслед за Спайком и принял пилигримский значок и образ жизни. С Хуаном за всё это время встречается единожды — случайно пересекается в Рыбьем глазе. Интендант кивает ему с лестницы, молчаливый, бледный и спокойный, Эйдену неприятно замечать такие признаки волнения, но сделать он ничего не может. К машине через три дня Райнер выходит привычно наглым и развязным. Он несёт в руке кожаный чемодан, обтянутый полосами металла — может, и стоило бы отдать его идущей следом секретарше, но — Эйден хмыкает в маску — Хуан слишком джентльмен, чтобы позволить прекрасной даме нести тяжести. Зато к солдатам это не относится, так что багаж отдаётся в руки ближайшему Миротворцу с требованием поставить в кабину, и бережнее, это натуральная кожа. Раздражённо-сладкий голос Райнера заливается в уши патокой, забивая их не хуже, и Хуан весь — уверенность и гарантия хорошего исхода, от синего шейного платка с серебряной искрой булавки до высоких зашнурованных ботинок. Эйден присматривается внимательнее — другая куртка, без красных лоскутов, серый-синий-серебряный, цвета Миротворцев, в одежде, потому что на переговорах Райнеру представлять их. Одним долгим вечером интендант, расчувствовавшись после бокала виски, немного рассказал ему о символизме в одежде. Из символизма выходило, что Эйден что-то среднее между помойным енотом и идейным бродягой, но кое-что он запомнил. — Эйден, дорогуша, приятно видеть, что хоть кто-то тут выполняет приказы своевременно, — Хуан идёт к нему, игнорируя суету у машины — забыли какой-то груз до заставы в Старый город, так что отправление задерживается. — Хуан, — в этом коротком слове Эйден умещает многое — и приветствие, и просьбу сократить количество яда, и намёк, что разговаривать он пока не хочет. Райнер действительно хороший переговорщик и хорошо читает подтексты, раз молча становится рядом — струна прямой спины, никакой небрежности, с которой опирается на ось машины пилигрим, — и выщёлкивает из портсигара сигарету. Эйден качает головой, отказываясь, и Хуан закуривает сам — от него с утра тянет куревом, не сладкими слабыми палочками, которыми пропитан кабинет, а чем-то более жёстким и удушливым. Всё-таки нервничает. — Делаю ставку — им хватит недели отсутствия, чтобы разъебать твою сеть контактов, — он выталкивает из себя жестковатую шутку, и Хуан с благодарностью цепляется за возможность отвлечься. — Не смогут, я оставил заместителем Ноэль, — на своё имя секретарша оборачивается за пару десятков футов, и Эйден кивает в приветствии, получая ответное. — Её ручки не только очень нежные, но и очень цепкие. А тебя кто заменит, пилигрим? На тебе, судя по слухам, держится половина Рыбьего глаза и как минимум четверть репутации Мэтта-благодетеля. — Жили без меня пятнадцать лет — и ещё недельку потерпят. Уфэшки над головой гаснут с тихими щелчками — солнце окончательно выкатывается над восточными крышами, обещая передышку. За их спинами в кузове машины грохочут военные ботинки, слышатся голоса — Роу сложно не заметить, а Вержбовски узнаётся по смешкам, щелчкам, притоптыванию — сотне мелких звуков, которые он не может не производить. — Вержбовски, назначаю тебя лично ответственным за интендантскую задницу, — лейтенант недоволен, но не зол. Эйден с интересом прислушивается. — Да, сэр, так точно, сэр! А за остальные части интенданта кто ответственен? — в голосе рядового столько рвения, что невозможно воспринять его всерьёз. Хуан рядом глубоко затягивается и выпускает струйку дыма в стремительно светлеющее небо. — Трент, блять, я дам тебе звание капрала после этой миссии, только затем, чтобы разжаловать обратно. Отставить тупые шутки, Вержбовски! — теперь сдержанного веселья в голосе Роу не услышит только глухой и совершенно его не знающий. — Есть отставить тупые шутки, лейтенант! — рядовой спрыгивает из кузова и вытягивается по стойке смирно, здороваясь с интендантом — ни грамма смущения, только шутовская лихость. — Утро доброе, — Роу тяжело спускается следом и кивает — то ли Эйдену с Хуаном, то ли самому себе, убеждаясь, что приготовления закончены. — В Старом Вилледоре вас встретят. Держать связь по рациям — чтобы с ними спали, ели и срать ходили, понятно? — светлый пронзительный взгляд предназначен им обоим. Эйден не рискует возражать, что он взрослый самостоятельный мальчик, уже много лет как, а Райнер просто в очередной раз затягивается и стряхивает пепел Роу под ботинки. Даже если что-то случится, лейтенант не сможет притащить на помощь в старые районы всю королевскую конницу и всю королевскую рать, но пилигрим обещает себе, что всё-таки будет с ним связываться. «Мамочкиного осмотра» избежать нельзя, даже если ты и не служишь в 404-ом. — Идите уже, лейтенант, а то вдруг что-то без вас случится, — сегодня утром Хуан не может заткнуть фонтан яда, но Роу это не пробивает. — Лёгкого пути. И удачи, должен же твой язык хоть на что-то сгодиться, Хуан, — лейтенант неспешно оборачивается обратно к громаде Мисси, отбрасывающей на улицу глубокую лиловую тень. — Всё будет хорошо, Роу, — негромко произносит ему в спину Райнер и сбрасывает окурок под ноги, туша подошвой. Пилигрим привычно притворяется, что спит стоя и ничего не слышит. Момент отправления ощущается облегчением — Эйден ненавидит долгие трогательные прощания, а именно такое разыгрывают интендант с помощницей, хотя он готов поставить половину запаса антизина, что за полуобъятиями и склонёнными лицами скрывается очередная выдача инструкций, но всё равно отводит взгляд и предпочитает смотреть на заливающиеся золотом облака. В груди ворочается какой-то неприятный комок, похожий на зависть, и полуприкрытые глаза и рассеянная улыбка Ноэль Эйдену неприятны, хотя он не испытывает неприязни к ней лично. Клубы облаков обещают, что день будет ясным — хотя какая разница, им путь в тоннели метро, по ядовитой полосе не пройдёт даже такой змей, как Хуан. Пилигрим готовится влезть в кузов к остальным солдатам, как замечает манящий жест с переднего сиденья, где царственно расположился Райнер в компании водителя и чемодана. — Дорогуша, я плачу за личную охрану не затем, чтобы ты всю дорогу резался в карты на ящиках, — он давит смешок в маску и вспрыгивает на высокую подножку — мягкое сиденье всяко удобнее кузовной скамьи, Хуан сойдёт вместо развлекательного шоу по радио. До станции «Уотерсайд» — по набережной и немного вглубь квартала. От реки привычно пахнет гниющими водорослями, от Хуана — куревом и жжёной бумагой, Эйден чувствует себя свёрнутой пружиной, готовой выстрелить, и машинально гладит пальцами рукоять мачете у пояса. Пружина смягчается только когда они спускаются на станцию — странная церемония сопровождения, странный эскорт, где даже по лестнице Хуан идёт в окружении Миротворцев. Фракция, контролирующая большинство подстанций электроэнергии, может позволить себе запустить внеплановый поезд — всего пять вагонов, включая машиниста, и в последних сквозь мутные стёкла виднеются ящики, тюки, бутыли с водой — очередная передача припасов на заставу. Эйден смотрит на серо-оранжевые железные коробки со странными чувствами — ему привычнее видеть их разбитыми, искорёженными и неподвижными, заполненными телами заражённых. Бежать через вагоны, спасая свою задницу, а не чинно ехать в другой район. В прошлый раз между частями города ему пришлось пробираться по залитым химикатами тоннелям, где его бросил Хакон и где его едва не убили — дважды… Неважно. Регулярное сообщение поездами Миротворцы наладили пару месяцев назад — с тех пор, как снова появилось электричество, — и метро служит не только фракции, но и любому жителю, не замышляющему ничего дурного слишком явно — то есть, всем тем, чьи лица не висят на постоянно пополняемой доске преступников на Мисси. Лоан даже пользовалась поездом, потом отзывалась о том, что быстро, конечно, но три кордона Миротворцев по пути — это, всё-таки, слишком. Но Эйдена это не касается, у него золотая вип-карта имени Хуана Райнера. Им выделен первый после машиниста вагон — пустое серое пространство с поднятыми рядами сидений. Миротворцы ставят генератор и пару небольших уфэшек — поездка займёт час, может, немного больше. Эйден ожидает, что интендант начнёт придирчиво перебирать места, выбирая самое чистое, но Хуан проходит к центру вагона и опускается на пол, скрещивая ноги. Повелительный жест ладонью — и Эйден садится рядом, чтобы не нависать, и прислоняется к стенке. С одной стороны у Хуана короб чемодана, с другой — пилигрим. — Неужели ты думал, что я захочу сделать из своей головы мишень, — Райнер фыркает, Эйдену приходится смущённо признать, что со скрытием эмоцией у него проблемы — даже с маской. — Ты довольно умён, но иногда чертовски наивен, cariño. Или это недостаток опыта? Мы будем проезжать такое количество заброшенных станций и технических туннелей, что туда можно рассадить больше лучников, чем вообще есть у Ренегатов. Эйден молча кивает — это имеет смысл. Каким бы капризным и требовательным не был Хуан, ему-то в остром уме, как и в осторожности, не откажешь. Миротворцы заканчивают погрузку, занимают свои места — Вержбовски садится напротив и подмигивает, — и двери с шумом и скрежетом закрываются. С толчком поезд трогается со станции и вползает в тёмный зев туннеля, чтобы — по плану — остановиться только на заставе в Старом городе. Эйден прислоняется спиной к стенке, чувствуя холод металла даже через куртку и кофту. Вагон мерно покачивается, а через окно напротив видно только верхнюю часть стенки туннеля, исчерченную потёками влаги и кое-где изрисованную. На Хуана смотреть интереснее — и не вызывает ассоциаций с другими туннелями и другими граффити, так что он поворачивает голову. В фиолетовом свете Райнер выглядит нездорово бледным, волосы выцветают до тёмного серебра и острые мелкие черты лица кажутся нарисованными росчерками пера. — Что, следишь, чтобы со мной ничего не случилось? Хороший мальчик, — интендант не может не замечать направленное на себя внимание, и прямой взгляд вместе с почти-серьёзной похвалой обжигает Эйдену скулы жаром. Хуан разворачивается сильнее, немного смещаясь — острое колено упирается Эйдену в бедро. — Да, ты мне ещё вторую часть оплаты должен, — Райнер коротко незло смеётся и разрывает зрительный контакт. Они едут уже полчаса, когда вагон начинает замедляться с короткими, резкими толчками. Эйден подбирается и видит, что Миротворцы делают то же. Сержант Брукс, главный в сопровождении, хватается за рацию. Под землёй связь работает хуже, но из шипящих помех удаётся разобрать, что в боковом проходе замечены ренегатские крысы, приказ — остановиться, погасить свет и подождать, прямого столкновения по возможности избегать. — Парни, — тяжелый взгляд по солдатам и Эйдену, — у всех маркеры в норме? Антизин есть? Хорошо, тушим свет. Кеннеди, держишь руку на генераторе, включишь по приказу. Выполнять. С тихими щелчками лампы выключаются — ещё несколько секунд вольфрамовые нити слабо светятся, но гаснут и они, и падает тьма, среди которой плавают зелёные пятнышки маркеров. Такая непроницаемая завеса возможна только под землёй, и Эйден видел — хотя, скорее, не видел — её всего несколько раз в жизни, и большинство из них нельзя назвать приятными. Здесь нет звёздного и лунного света, а любая попытка зажечь уф-палочку будет заметна за десятки футов, так что остаётся только цветное пятно браслета, практически не дающее разглядеть что-то кроме себя. Эйден заставляет себя расслабиться. Он не один, вокруг люди, и опасности ещё нет, она далеко — в едва слышном вое заражённых, в идущих по боковому туннелю ренегатах, в химических испарениях, густым зелёным туманом собирающихся в тупиковых проходах. И нынешняя темнота — способ всего этого избежать. Ему не грозит даже инфекция — на поясе два баллончика антизина, а по карманам людей вокруг ещё пара десятков. В темноте обостряются слух и ощущения, он воспринимает шорохи одежды, переговоры шёпотом, поскрипывание металлических деталей и дробь — кто-то стучит об пол пальцами, — и ладонь, резко лёгшая ему на бедро, тоже ощущается с интенсивностью ожога. Эйден собирается прошипеть всё, что он думает о неуместных приставаниях в неуместные моменты — куда Райнер резко проебал чувство такта, — когда замечает, что рука Хуана мелко трясётся. Тонкая дрожь, пробирающая Эйдена до костей. Он протягивает руку и накрывает холодные влажные пальцы — это так непохоже на сухое уверенное пожатие интенданта. Интенданта, который держит в личной комнате двухъярусную люстру из уф-ламп, не считая нескольких штативов, а на случай аварийного отключения электричества — запас свечей, которого хватит на несколько ночей. Интенданта, который после наступления темноты выходит с Мисси только ради очень больших денег и в сопровождении — и с зажжённой палочкой в руке. Эйден позволяет переплести пальцы — не в игривой ласке, а сцепляя в нервный замок до боли в костяшках — и молчит. На биомаркере убывает одно деление. До включения генератора пятнадцать минут, до прибытия на заставу — ещё сорок.