Вечная память-вечные муки

       Стакан, находящийся в дрожащих, усеянных порезами и ссадинами, бледных руках, норовил упасть, разбиваясь об пол с оглушающим, идущим в резон с гробовой тишиной, накрывшей помещение на пару с тьмой, треском и звоном, но и он вряд-ли сумел бы вытащить сидящего из жутких, кровавых воспоминаний, утягивающих в сознание, тихо шепчущих навязчивые фразы, ликующих всякий раз, стоило перворождённому в них утонуть. Вновь поднеся пойло ко рту, непременно чуть дёрнув рукой, чтобы оно колыхнулось, будто волны в не разгулявшийся шторм, он сделал глоток, а после крошечного мгновения колебаний, про себя выругавшись, выпил всё залпом, осушая очередную порцию огненного поила, которое, не без усмешки замечал он, несколькими месяцами ранее и не то что пить, а даже как возможный вариант взять в товарищи для самобичевания эту отвратную бурду не рассматривал, теперь же осушал стакан за стаканом, уже более не вертя носом, от части из-за отсутствия других вариантов, от части из-за как никогда сильного желания напиться, и не важно чем, хоть ядом, лишь выкинуть прошедшую битву из головы, а голоса павших в ней воинов, шедших за ним верой и правдой - заглушить, желая слышать лишь блаженную тишину. Стакан с тихим стуком был поставлен на стол. Вместо него в руках оказалась бутылка, к сожалению тоже пустая. Осмотрев комнату, щедро залитую тьмой, Юго пришёл к выводу, что более горячих напитков у него под рукой нет, а идея наведаться за ними была тут же откинута в сторону по двум причинам, одной из которых являлась невыносимая боль, в большинстве своём поразившая ноги, а второй причиной были люди, хоть один из которых, да доложил бы верхнему руководству о том, в каком состоянии перворождённый, что как следствие породило огромную волну волнения и негодования, а если Чиби прогнётся под Ада, то и вовсе приказ о возвращении Юго в столицу в связи с огромными потерями и хлипкой теории, не имеющей ничего общего с действительностью, что парень более не способен вести войска в бой, вот только воевать и вести людей он очень даже мог, а терпеть и принимать последствия их крика отчаяния, сошедшего с губ в потугах сделать хоть что-то, чтобы не лишиться дома и надежды на светлое будущее - нет. Аккуратно встав, чуть простонав от того, что тягучая, медленная боль превратилась в резкую и острую, бьющую под дых, Юго подошёл к деревянной лавке, на которой валялось несколько тряпок, служащих простыню, и старая подушка, в нынешних для парня реалиях, ставшая роскошью. Он улёгся, закрывая глаза, предвкушая как вновь будет лежать всю ночь на пролёт, в жалких потугах сомкнуть глаза и наконец уснуть, оставляя все проблемы, пусть на несколько часов, позади.        Медленно поднявшись с травы он огляделся, с некой ноткой радости, быстро превратившейся в раздражение, замечая, что трава зелёная, действительно зелёная. Взглянув в даль Юго окончательно осознал происходящее. Осмысленные сны были для него не новы, напротив, с возрастом он попадал в них всё чаше, но не всегда это было во благо. В таких снах он терял возможность отдаться сладостному забвению, хоть на миг забывая ту жизнь, что ждёт его по пробуждению, но и плюсы, несомненно, хоть какие-то, да были. Он не успел свершить задуманное, и всё же угодил в лапы самому страшному из чудищ, имеющему над ним, всепомнящим перворождённым элиатропом, власть.       - Проходи, сам знаешь, я не кусаюсь, - почувствовав скептичный взгляд брата, Ад ухмыльнулся, чуть посмеиваясь, - Ну, когда у меня хорошее настроение, - добавил он, наконец разворачиваясь к близнецу лицом.        Юго нехотя, словно на каторгу, поплёлся к братцу, пытаясь что-то, да пнуть, хоть и зная, что это лишь сон. Сев рядом с Адамаем, он тяжко вздохнул, закрывая глаза. Дракон молча, зная, что сейчас слова бессмысленны, обнял близнеца, прижимая к себе. Ад знал, что чтобы он не сказал упрямому брату, тот непременно оправдает вышеперечисленную черту характера, продолжая стоять на своём - либо он вернётся с армией, либо в виде энергии, стремительно стремящейся в дофус. Всякий раз, стоило этой фразе сорваться с алых, искусанных губ, получивших такой яркий цвет из-за крови, неизбежно капающей с них, как юный дракон клал тяжёлую лапу на сердце, чувствуя, как то кровоточит изнутри. Как бы он не волновался за Юго, сделать ничего не мог. Одно он уяснил ещё с детства - его близнец не мальчик, радостно бегущий играть, ищущий помощи у большого дракона, именуемого его близнецом, а мученик, которому суждено погрязнуть в пучине безумия и одиночества, и рано или поздно и сам Ад не сможет его оттащить от этой бездны, но пока сей миг не постучал в дверь, он будет рядом с ним.        Парень закрыл глаза, заставляя брата искренне удивиться тому факту, что уснуть во сне всё же возможно, и Юго это прекрасно демонстрирует на собственном примере.        По ту сторону, за пределами сладостного сна, каждый из них преследовал собственные цели, игнорируя переживания и амбиции второго. Здесь же, они отпускали те обиды и недомолвки, переставая оправдывать ту молву, в которой они прослыли упрямыми гоббалами. Всякий раз Ад яростно убеждал совет, что Юго не место на фронте, и его необходимо вернуть домой, при этом зная, что брат ой как недоволен такими ораторскими выступлениями. Да и сам парень был далеко не без греха. Он периодически игнорировал совет и его волю, ставя себя превыше их, по крайней мере в нынешних условиях. Однако более неуважительно он относился, разумеется, к собственному близнецу, в чьих объятья неохотно, но тонул в сладких снах, являющихся таковыми лишь благодаря Адамаю, способному затмить истинные мысли и волнения элиатропа, чьи кошмары норовили ворваться в эту негу, знаменуя её конец. В своих официальных письмах, доставляемых непосредственно в столицу, прямиком в руки совета и самому Королю, Юго неоднократно далеко не лестно отзывался о бурной деятельности брата, а так же о его персоне в целом, называя, в лучшем то случае, бестолковым уродом, не способным уразуметь серьёзность происходящего за неимением опыта и видения всей картины в целом, ибо вместо того, чтобы валяться в траншеях, зная, что в любой момент его жизнь может оборваться, он как трусливый тофу, опять же, такое сравнение мелькало лишь в лучшем случае, сидит в столице, бед не зная, зато так активно разглагольствует на тему вечного и непостижимого, такого как необычайно превосходные умственные способности собственного близнеца. И, как бы они не ругались, показывая себя, а скорее их отношения, с далеко не лучшей стороны, всё это кануло в лету в прекрасных снах, в которых все обиды моментально забывались, а на место им приходила лишь необходимая обоим теплота.        Лениво разлепив глаза Юго окинул комнату взором, удивленно поднимая брови, обнаруживая, что та залита щедрым, тёплым, греющим тело и душу, светом, но сие не радовало, напротив, заставило моментально подскочить, забывая о боли и ранениях, ибо в сей миг такое было лишь мелочью, но фоне грядущего. Быстро схватив голубой кафтан, он выскочил из комнаты, направляясь прямо в главную залу их импровизированной базы. Ловко запрыгнув в портал он преодолел всё расстояние, на прохождение которого ушло бы минут двадцать, выскакивая из портала, словно ошпаренный.        — Созывайте всех, мы по уши в дерьме, — фраза легко слетела с губ, казалось, сотрясая стены и пол, выбивая землю из под ног у стоящих здесь.        Никто не стал задавать лишних вопросов. Все здесь работали как слаженный механизм, созданный опытным мастером, явно любящим своё детище. Да и к чему расспросы, ежели сам командующий пока ещё не понимал что происходит, но никто не посмел усомниться в его правоте, все здесь были научены кровавым опытом, что когда с уст перворождённого срывается команда "в бой" — все идут в бой, когда же "отступаем" — все склоняют головы, на последок стараясь оставить как можно больше " сюрпризов" и уволочь раненых.        Юго быстро окинул всех собравшихся взглядом, а после, поднял руку вверх, успокаивая тихий гул, что скорее действовал на нервы, нежели мешал собранию. Толпа послушно замолчала. Тысячи глаз были устремлены на перворожденного, быстро читающего какие-то бумаги, словно всех людей, покорно стоявший перед ним и вовсе не было. Тяжёлый вздох заставил некоторых ужаснуться, зная, что за ним непременно последуют воистину ужасные известия, иных же навострить уши, прислушиваясь к каждому вздоху командующего. Но как бы то ни было, все они молчали, ибо никто не решался открыть рот, проявляя неуважение, все они верой и правдой служили народу, служили ему, своему командиру, бывалому воину, у которого шли мурашки от происходящего там, на поле боя, но отличался он от своих воинов тем, что никогда не робел перед лицом страха, шёл гордо, при этом зная, что даже для него любая битва может быть последней, по крайней мере в этом перерождении. Разумеется, он был бессмертен, а вечная память и вовсе исключала те немногие нюансы, что были закреплены за остальными его братьями и сёстрами, не считая загадочных и таинственных, вечно угрюмых и задумчивых, словно жизнь с каждым днём давалась им всё тягостней и тягостней — Килби и Шинономе. Но люди знали, что вопрос о его жизни был последним, на который бы он дал ответ, и не от того, что ей дорожил, напротив, Настолько ему было плевать на себя, но данная беспечность пропадала когда дело касалось их, его народа, что в столь непростой час шёл плотной стеной, готовый на всё, лишь бы родной дом остался по прежнему их.        — Не к добру, — короткая фраза заставила всех присутствующих приковать свои взгляды, трепетно ожидая продолжение, затаив дыхание.        Быстро, с некой тоской и грустью, окинув присутствующих взглядом, Юго задумчиво взглянул на карту, пару мгновений спустя отпрянув. Его шепот эхом отразился от высоких, каменных стен, доходя до всех и каждого, заставляя оных задрожать, других же яростно сжать кулаки.        - Мы им надоели. Они двинутся к столице, но на этот раз другим путём, на котором нас нет, - Такой простой, но при этом горький и ненавистный вывод стал комом в горле.        Юго вышел на улицу, чуть щуря глаза, но поняв, что сие бесполезно, прикрыл их ладонью, смотря на землю, всё пытаясь привыкнуть свету, настоящему, даруемому их горячим солнцем, что столь долго было скрыто за чёрными тучами, заполонившими небо. Чуть разгорнув ногой землю, он легко, с нотками детского счастья, улыбнулся, обнаружив под ковром из пепла маленький, только пробившийся в этот жестокий мир, росток, напоминающий о том, что ещё не всё потеряно, но одновременно с этим дающий понять, что все эти зверства, всё это произойдёт вновь, и такое будет длиться до тех пор, пока на некогда зелёной, полной душистых цветов, песен, смеха и жизни в целом, планете, не останется ни малейшего клочка земли, что мог бы напомнить о былых временах. Впрочем, за тягостные воспоминания Юго не следовало волноваться, он то упомнит всё, вплоть до завтрака, который ел семь жизней назад, ведь память его никогда не подводила, и уж вряд-ли когда-нибудь подведёт.        Высокий мужчина, с идеально ровной осанкой шагал по коридору, на витражных окнах которого красовались массивные портьеры, а мраморный пол был устелен дорогими дорожками, с весьма интересными, но хаотичными рисунками, благодаря которым даже человек, оказавшийся во дворце первый раз, но обладающий хорошей памятью, мог распознать где примерно он находится, и какой же поворот в этом богатом и великолепном лабиринте он пропусти. Килби неоднозначно хмыкнул, завидев на стене картину, которую несколько тысячелетий назад нарисовали Нора и Эфрим, в качестве подарка на трёхтысячный день рождения Чиби и Гругала, к которому и без того беловолосый элиатроп побелел, а дракон перенял цвет брата, отчего не маленькая картина, с изображением утопии, в которой, разумеется нашлось место и старикам, не приносила радости, ибо как бы Гругал и Чиби не были мудры, старость, а конкретно их, не была им по нраву. Сейчас же эта картина вновь украшала стену, но теперь она несла хрупкую надежду на будущее, такое же как и счастливое, безмятежное прошлое, и все как один молили богиню об этом, все кроме Килби. Старший элиатроп не внимал ничему, ни мольбам народа, ни агонии выжженной земли, всё, что было ему нужно, то, что по его мнению оправдывало все средства - прогресс, который его трусливые братья и сёстры так безжалостно откатывали, а то и вовсе избавлялись от всякого его сторонника. Килби не жалел о содеянном, ровно тоже самое он советовал и своей любимой сестре Шинономе, покорно, храня молчание, идущей следом, пусть и путь сей ведёт в беспросветную тьму, из которой навряд-ли можно найти хоть некое подобие выхода. Совет, состоящий из маленьких, не смышлёных детей был ему не помехой, и это он доказал не раз и ни два. Единственным, кто хоть как-то мог сорвать его планы был Юго. Каким бы безответственным мальчишкой он не был, теперь сие роли не играло, он уже давно не тот, кем был раньше. От глупого, знающего лишь языки пламени и боя парня осталась лишь оболочка. Тёплый, будто молоко в чаше у ребёнка, но от этого и холодный, словно тот же напиток, но ровно так же и горячий. Он знал когда нужно молчать, когда бить, когда отступить, а когда стоять непреклонно, подобно горе. Хитрый, умный, расчётливый, но при этом простой, настолько, что даже его малейшая мыслишка не способна перебежать к противнику. Юго живёт столько же, сколько и он с сестрой, и только он как никто их понимает. И именно на это и ставил Килби. На то, что даже вскройся правда, он, сжав кулаки, скрепя зубами, сделает всё, но не для наивного совета, а сладостного прогресса. Его эйфория от этого слащавого мира прошла столь давно, что будь на его месте Килби, они бы уже давно покоряли великий кросмоз, для сего, в принципе, они и были рождены. Дети двух богов, ставших началом всего, те, кто стар как мир, и так позорно заточённые, словно собака на цепи в своей будке, в этом мире. Какие бы моральные принципы не были в этой русой головке, с усмешкой заметил Килби, от них осталась лишь одна жалка тень, напоминающая о том, каким он был и каким стал.        Килби легко распахнул массивные двери, входя в залу, поспешно сгоняя ехидную улыбку с лица, взамен её презентуя якобы искреннюю боль и скорбь. Десять пар глаз были устремлены на него, некоторые сопровождались притаившимся дыханием, другие же замиранием сердца, и лишь один взгляд говорил сам за себя, как ничто другое в мире давая понять, что она в курсе всего, всех его мыслей и дум, пусть и многие из которых Килби начал прятать, утаивать глубоко внутри, словно оберегая сестру от самого себя, и видно, как бы забавно и одновременно душераздирающе в их случае это не звучало, позабыл, что сестра отлична от него лишь умеренным, в сравнении с его, любопытством, более мягким характером, а так же длинными, толстыми когтями, при желании умело разрывающими плоть, но, как правило, зачастую лишь умело и легко, творя истинное искусство, цепляя различные колбы и склянки.        Килби склонил голову, пытаясь выразить почтение к присутствующим, которого, в прочем, в нём уже давно не было. Да, действительно, даже с течением перерождений его братья и сестры не менялись, а ежели такое и случалось, изменения были малы и не существенны, посему чем дальше время продолжало течь, тем больше их недостатков и изъянов он находил. Вот Глип, к примеру, упрямая скотина, которая уж больно много о себе мнит. Братец его ушёл не дальше, посему Бальтазар так же вызывал у старшего элиатропа схожую едкую усмешку, единственное, пожалуй, существенное отличие меж близнецами, разумеется помимо их принадлежности к разным видам форм жизни — то, насколько они быстро начинают "гореть" , забывая нормы приличия, обильно сыпля нецензурными выражениями, и совершая не самые правильные с моральной точки зрения поступки. А вот, взгляд Килби пал на Нору и Эфрима, вечно беззаботные, вольные, словно ветер, но столь же безответственные, и, усмехался Килби, если уж однажды они удосужатся взяться за ум, то старший самолично громогласно огласит, что он был неправ, прилюдно прося прощение за свой скептицизм. Чуть поодаль сидели суровый Фаэрис и стальная Мина, но даже они дали слабину, посему дракон нежно и заботливо гладил сестру по спине, периодически что-то ей нашёптывая, нежно целуя в лоб или щёку, в безуспешных попытках успокоить сестру, или хотя бы уменьшить её боль. Шинономе сидела рядом с Адамаем, и, пусть сестра ничего пока не говорила, Килби понял что их с Адам натянутая беседа может в любой миг рухнуть, превращаясь в громогласные, оглушающие крики белого дракона. Чиби и Гругал выглядели самыми спокойными из собравшегося сброда, и Килби оценил их выдержку, но всё же прекрасно видел их страх и беспокойство.        Старший сел за стол, сцепляя пальцы в замок. Никто не говорил ни слова. Пару мгновений спустя к нему толкнули уже распечатанное письмо, на что Килби хотел закатить глаза, предвкушая очередной поток брани, зовущийся весьма информативным и точно передающим картину происходящего, отчётом. Развернув лист он принялся читать текст, написанный аккуратным, каллиграфическим почерком. Его взгляд зацепился за слово, при написании которого рука автора дрогнула, отчего то вышло корявым, идущим в резонанс с остальным текстом. И, как бы Килби не хотел узнать содержание, он предпочёл отвести несколько мгновений на безмолвные раздумия, предвкушая то, как одни его теории падут, другие же окажутся реальностью.       Юго не славился прекрасным почерком, но время было способно изменить что угодно, и даже сей нюанс, на который, ещё тогда молодой учёный, нередко жалобно сетовал своей сестре, даже, пожалуй, скуляще, поскольку именно Юго с Адамаем, зачастую взятым не столько из желания дракона, сколько из надутых губок и милых глазок младшего, исследовали неведомые земли, присылая греющие сердца учёных отчёты. Но, ах, как давно были сие времена, и младшенький уж давно обучился грамоте во всей её красе, так от чего на сей раз слово вышло столь корявым? Его руки не дрожат понапрасну. Что же стало причиной волны страха, прошедшей через парня, топя его в себе?        Килби принялся читать послание, примерно к середине которого он удивлённо вскинул брови, что было для него такой редкостью, из-за чего сброд в нынешних их воплощениях не смог распознать это, а точнее вспомнить принимало ли его лицо такую гримасу. Старший сглотнул подступивший к горлу ком, но не из-за изменения маршрута мехазмов, сулящим невообразимой катастрофой, а из-за еле заметно выделяющихся букв, мелькающих с середины послания, когда сброд уже будет в ужасе.        Порой, в детстве, на самой заре времён, Юго подкидывал старшему брату записки, написанные его отвратительным почерком, и средь всей этой грязи чистые, аккуратные, трепетно написанные детской ручкой, буквы терялись, но не для Килби. Ему нравилось читать эти милые записочки, в шутку бормоча, что не всё потерянно и у пациента есть шансы на красивый почерк.        Вот и сейчас он получил такую записку, только в ней были скрыты не текста о местонахождении спрятанных конфет, а короткая фраза пробирающая до дрожи.

Я знаю, что это твоя вина.