***
— На самом деле столь печальное состояние госпожи Эды нисколько неудивительно. У неё глубокие психологические травмы, проработать которые совершенно не просто. Да, разумеется, у нас с ней ежедневные терапии, а также у неё назначен курс крайне серьёзных препаратов, однако это никак не ограничивает её от внешних факторов, — устало пожимая плечами, серьёзно говорит врач, — Господин Серкан, я вам ещё месяц назад сказал, что лечение в домашних условиях будет малоэффективно, потому что я не могу контролировать весь поток информации, с которым сталкивается сознание моей пациентки. Понимаете, недостаточно давать ей просто таблетки, важно оградить её от всевозможных триггеров, которыми может быть как увиденный фильм, реклама или какая-нибудь новость на телевидение, так и вы сами, господин Серкан. Вы можете случайно задеть её как-то не так, и этого хватит, чтобы спровоцировать у госпожи Эды очередное обострение. Поверьте, у неё сейчас крайне слабое психическое состояние, поэтому я настоятельно рекомендую вам как можно скорее положить её в специализированную клинику, — сделав короткий вздох, продолжил он, — в Стамбуле есть высококвалифицированная стационарная больница, там работает мой хороший знакомый, отличный специалист. Если хотите, я могу с ним договориться, чтобы он вёл лечение госпожи Эды. Болат разочарованно вздохнул, опуская подбородок и отрицательно покачивая головой. Он не хотел её отпускать, не хотел расставаться с девушкой на весь период её лечения, не хотел оставлять её один на один со всеми страхами… но и держать её рядом с собой он уже больше не мог. Не мог видеть, как она страдает. Не мог слышать, как она жалобно шепчет во сне. Не мог выносить свою собственную беспомощность. — Господин Серкан, я понимаю, что вам тяжело принять столь сложное решение, но, поверьте, сейчас это лучший способ помочь госпоже Эде, — сцепляя руки в замок, заметно мягче говорит психотерапевт, — понимаете, она столкнулась с крайне страшной ситуацией… если уж называть вещи своими именами, то буквально с сексуальным рабством, которое вынудило её пойти на убийство… и, увы, это крайне сильно отразилось на её психике. Скажу честно, сейчас у неё ещё есть довольно большие шансы на восстановление, но с каждым днём их становится всё меньше, поэтому я настоятельно рекомендую вам не тянуть с этим вопросом. Кроме того, не стоит забывать и о том, что весной велик риск обострения депрессии у госпожи Эды, так что в марте и апреле ей точно будет куда лучше под постоянным наблюдением множества специалистов. — Ладно, я вас понял, я поговорю с Эдой, — неохотно соглашается Болат, поднимаясь со стула.***
И Йылдыз, понимая, что от её протестов никому не будет лучше: ни ей, уставшей от омерзительных воспоминаний, вечно всплывающих в голове; ни мужчине, явно вымотавшемуся от её постоянных истерик, даже не стала спорить с предложением о лечении в специализированной клиники, она лишь попросила что-нибудь придумать, чтобы скрыть этот факт от тёти и подруг, дабы те не волновались. И хоть её смирение с ситуацией было буквально абсолютным, в душе кареглазая не хотела никуда уезжать. Она боялась новой обстановки, резко изменившегося окружения и неизвестности. Йылдыз искренне не понимала, что её ждёт в столь специфичном заведении, которое в фильмах ужасов выглядело весьма и весьма жутко. Эда, так глупо может, опасалась того, что столкнётся с чем-то подобным: страшными терапиями, грубым персоналом, неадекватными соседями. Только вот, деваться ей уже было некуда, печати на бумагах стояли, день заселения настал, чемодан с вещами находился по левую руку, а специализированное заведение как-то устрашающе возвышалось над ней. — Не беспокойся, всё будет хорошо, — чуть ли не физически ощущая волнение непривычно притихшей девушки, приободряюще произнёс молодой человек, осторожно обнимая Йылдыз, — тебе тут помогут, солнышко моё, ты наконец-то поправишься. Эда, не сдерживая горьких слёз, глухо шмыгнула носом, покрепче прижимаясь к Серкану. — Ну ты чего?.. тише… — аккуратно переложив ладони на женские щёки, парень ласково поцеловал кареглазую в лоб, — не надо плакать, — медленно стирая подушечками больших пальцев горькие слезинки с нежной девичей кожи лица, чуть тише добавил он, — ты сильная, Эда. Слышишь? Ты очень сильная, ты всё сможешь, — со всей присущей ему лаской прошептав, он тихонько чмокнул кареглазую в кончик носа, а затем грустно улыбнулся, с трудом скрывая собственную тревогу, — пожалуйста, не плачь. Йылдыз, шумно всхлипывая, опустила подбородок, неуверенно кивая и понимая, что выбора нет — она вынуждена подчиниться столь нежеланным обстоятельствам. — А… когда мы ещё сможем увидеться?.. — тяжело вздыхая и неохотно разрывая объятия, кареглазая делает несколько маленьких шагов назад, — ну… если, конечно, ты ещё захочешь меня видеть… Болат, аккуратно одёрнув кареглазую за руку, прижимает девушку обратно к своей груди, утыкаясь носом в копну сладких девичьих волос. — Эда, пожалуйста, послушай меня сейчас крайне внимательно, хорошо? — мужчина делает короткую паузу, — мы приехали сюда не потому, что я от тебя отказываюсь, и не потому, что я тебя больше не люблю… а потому, что ты болеешь… поэтому, пожалуйста, выполняй все требования врачей и будь уверена, что как только тебе станет лучше, то ты снова вернёшься домой… в наш с тобой дом, — оставив несколько невинных поцелуев на женском виске, продолжает молодой человек, — а увидимся мы через три недели, твой новый доктор сказал мне, что я смогу приехать к тебе в воскресенье… раньше, увы, нельзя… таков регламент. — Три недели… как же долго, — с нескрываемым разочарованием в голосе протянула Йылдыз в ответ, — я буду очень по тебе скучать. Болат печально улыбается в ответ. Он ведь тоже будет скучать. Скучать по её золотисто-карим глазам; по её редкому, но такому прелестному смеху; по её сладостному цветочному запаху; по теплу её тела в его… в их постели. Он ведь привязался к ней до неприличия сильно. Он ведь так привык к её сумбурности в его стабильной жизни. Он ведь уже и позабыл, какого это жить в одиночестве, каково это возвращаться в пустой дом, какого это засыпать без её пожелания спокойной ночи. И, может быть, в его чувствах было что-то неправильное, может быть, даже что-то весьма нездоровое. И, быть может, любовь к кареглазой девчонке появилась ещё с первого дня их знакомства, а, может, её и вовсе никогда не было. Быть может, он никогда её не любил. Жалел? Да. Сочувствовал? Да. Чувствовал вину перед ней? Да. Но любил ли? И Серкан поначалу плохо понимал, что им действует: интерес, влюблённость или всё же какие-то высокие чувства. И Серкан так и не понял в какой момент невыносимая незнакомка превратилась в самую родную девушку. Она однажды просто стала его личной зависимостью, настоящим наркотиком. Она стала тем, кого совершенно не хотелось отпускать. И всё же, любил ли он её прежде? Может, нет, а, может, да. Но любит ли он её сейчас? Бесспорно, да. Любит всем сердцем, любит до неприличия сильно, любит так, как никого прежде. — Я тоже буду по тебе скучать, радость моя, — шепчет он ей на ухо, невольно жалея о всём этом дурацком связанном с клиникой решении. И Йылдыз ещё совсем недолго нежиться в его объятиях, с трудом сдерживая очередные горькие рыдания. И совсем скоро Йылдыз уходит, сверкнув напоследок потухшими, безжизненными глазами. И Болат остаётся стоять в одиночестве, когда-то привычном и абсолютно невыносимом сейчас. И он чувствует, чувствует в каждом своём вздохе боль от неприятно ноющего сердца. Он отвык от одиночества. Он больше не может в нём жить.***
Серкан работал, много работал, очень много работал. Он старался забить делами каждую секунду своего графика: назначал встречи с клиентами «ArtLife», встречался с заказчиками компаний, оставшихся от Мелиха, занимался налаживаем автономного управления фирмами принца, которыми мужчина после выписки Эды уж точно не собирался заниматься. Кроме того, парень несколько раз встречался с юристом, а также с представителями компании по купли-продаже имущества в Эмиратах. На удивление, особняк, выставленный даже со скидкой за очень большие деньги, вскоре был продан одному шейху. И это значило то, что после выписки девушки они смогут заняться проектированием приюта. Несмотря на то что Болат был постоянно занят, он ощущал каждый день, каждые сутки, проведённые вдали от любимой девушки. И потому двадцать один день разлуки тянулся невыносимо долго. И всё же календарь наконец-то показал столь долгожданное воскресенье.***
Лёгкое, чуть колющее волнение непривычно смешивалось с искренним, неподдельным счастьем. Молодой человек, держа в одной руке букет нежно-молочных лилий, неторопливо следовал за сотрудником клиники, разглядывая ничем непримечателтный интерьер жилого корпуса той: светлые стены, просторный коридор, бледно-голубые диванчики, большие, прикрытые полупрозрачным тюлем окна, широкие подоконники с горшками комнатных растений. Серкан, пройдя по коридору вдоль ещё нескольких палат, остановился около светлой деревянной двери, ничем не отличающийся от предыдущих, по левую сторону от неё висела табличка с номером двенадцать. Металлическая ручка глухо скрипнула под ладонью сотрудника клинки, и через пару мгновений перед Болатом открылась просторная светлая комната с панорамными окнами. — Эда? — неуверенно протянул молодой человек женское имя, делая несколько шагов вперёд. Йылдыз, услышав шум от двери, а после и знакомый голос, торопливо встала на ноги, быстрым шагом направляясь в соседнюю комнату. — Привет, солнце, — ласково протянул Серкан, внимательно разглядывая появившуюся в дверном проёме женщину. Кареглазая была одета в персиково-розовый свитшот, чёрные велосипедки и белые длинные носки с логотипом «Adidas». Женские волосы были собраны в небрежный пучок, от чего несколько выбившихся из причёски прядей висели спереди, обрамляя удивлённое девичье лицо. — Серкан?! О, Аллах, я не ожидала, что ты приедешь так рано! — радостно пробормотала Йылдыз, быстрым шагом подходя к молодому человеку и крепко обнимая того за шею, — как же я по тебе скучала! — в своей манере затараторила Эда, — мы так давно не виделись, что мне даже и не верится, что ты правда здесь! Мужчина довольно усмехнулся, опуская свободную от букета ладонь на женскую поясницу. Он, тихонько коснувшись кончиком носа девичьего виска, сделал глубокий вдох, наслаждаясь своим самым любимым сладостно-цветочным запахом. — Солнце моё, я по тебе тоже очень скучал, — негромко проговорил Болат, неохотно выпуская девушку из объятий и протягивая ей букет белоснежных лилий, обёрнутых в белую и крафт бумагу и обвязанных толстой бежевой лентой с прицепленной к той маленькой открыткой, — это тебе. Шатенка смущённо улыбнулась, прижимая пышный букет к груди и вдыхая сладкий запах лилий. — Какая красота! Спасибо большое, — с искренней благодарностью в глазах проговорила кареглазая, с восхищением разглядывая ароматные цветы, — пойдём в зал, у меня там стоит телефон для связи с персоналом, я попрошу у них вазу. Парень прошёл в след за девушкой, заинтересованно разглядывая интерьер её палаты. — Не знаю даже, что меня удивляет больше: наличие телевизора или двух комнат, не считая уборной, — хмыкнул Болат, проходя чуть вперёд и присаживаясь на небольшой диванчик, — у тебя тут лучше, чем в отеле. — Тут действительно очень комфортно, мне нравится, но первую неделю я жила в другой палате, там была только кровать, шкаф и небольшой столик, а душевая комната и туалет были общие для всего этажа, и то, кстати, ходить в тот же душ я должна была только в сопровождении медсестёр. Приятного в этом, конечно, было мало, — пожала плечами Йылдыз, опираясь левым бедром на край стола, — к счастью, потом врачи убедились в том, что у меня нет каких-то серьёзных отклонений, и дали разрешение на перевод меня в эту палату, — кинув короткий взгляд на висящий на стене телевизор, добавила Эда, — на телевизоре, кстати, всего два канала: один про животных, другой про культуру и достопримечательности разных стран. Болат в ответ лишь кивнул, давая шатенке возможность в тишине позвонить по телефону. Сделав короткий звонок, девушка, сказав, что скоро вернётся, вышла из палаты и меньше, чем через пять минут вернулась с большой стеклянной вазой, наполненной бутилированной водой — Так-с, вот и я, — весело улыбнувшись, произнесла Йылдыз, ставя букет в воду и восхищённо вздыхая, — какие же всё-таки прекрасные цветы! Спасибо большое! — Рад, что тебе понравилось, — Серкан по-доброму хмыкнул в ответ, не отводя глаз от шатенки. Он скучал по ней, очень скучал. Скучал так, что теперь не мог налюбоваться. Скучал по мягкости её голоса, по сладости её запаха, по искренности её улыбки, по блеску её глаз. Скучал по тёпло-карамельным, карим радужкам и чёрным, агатовым зрачкам с маленьким, подобным крошечным звёздочкам, сиянием с жемчужно-белым отливом. И сейчас в женских глазах он видел это лёгкое, почти незаметное сверкание. Сияние, которого он не видел в той капризной и плачущей по ночам Эде. Сияние, которое напоминало блеклый свет спасательного маяка во тьме ночи. Сияние, которое уже не станет таким же ярким, как месяцами ранее. Сияние, ослепительный свет которого всегда будет затмевать боль. Йылдыз ведь больше не станет прежней: она не сотрёт себе память, она не забудет жестокость этого мира, она не сможет вернуться к образу той по-детскому доверчивой и открытой мечтательницы. И всё же сейчас в черноте зрачков Эды мелькал жемчужный блеск, гласящий о том, что ей стало лучше, куда лучше, нежели неделями назад. И для Болата этого уже было достаточно, он был счастлив наконец видеть в её вечно пустых глазах хоть что-то живое. — Позволишь мне ещё раз тебя обнять? — разводя руки в стороны, аккуратно уточняет молодой человек. Кареглазая в ответ легко улыбается, кивает и, подойдя к небольшому диванчику и сев на тот, с удовольствием прижимается к мужской груди, опускаая ладошки на спину парня. — Моя ты радость, — оставив лёгкий поцелуй на женском лбу, ласково говорит ей он, а затем, сделав голос заметно тише, куда менее уверенно добавляет, — как ты, моя красавица? Как ты себя чувствуешь? Эда шумно выдыхает, невольно пожимая плечами. — Честно, я даже не знаю, как и ответить… — она не торопится отвечать, подбирая нужные слова, — с одной стороны, мне стало проще принимать и контролировать свои эмоции, я начала понемногу свыкаться с тем, что произошло… с другой же, когда я жила у тебя, то после разговора с тем же психотерапевтом я могла с головой уйти в какой-нибудь серил или книгу, я могла сбежать от своей реальности, и, честно говоря, я очень часто так и делала, надеясь, что смогу всё забыть… но здесь же так сделать нельзя… поэтому я вынуждена учиться принимать своё прошлое таким, какое оно есть… и порой это тяжело, очень тяжело… — Эда делает глубокий вдох, устало приулыбаясь, — однако даже после самых сложных разговоров я чувствую себя лучше, чем до них. Серкан, сморгнув невольно подступившие к глазам слёзы, осторожно прижимается к губами к женскому виску, оставляя на том несколько робких поцелуев. — Мне жаль, что тебе приходится через всё это проходить… — негромко шепчет Болат ей на ухо, однако девушка, отпрянув назад и отрицательно покачав головой, не даёт ему закончить мысль. — Не нужно меня жалеть, жалость уже ничего не изменит… — без какой-либо грубости в голосе произносит Йылдыз, роняя печальный взгляд в пол. Кареглазая на миг смыкает веки, и, сделав глубокий вдох, опускает голову на мужское плечо, расслабленно выдыхая. — Ладно, что мы всё обо мне, ты лучше расскажи, как у тебя самого дела. Как там в «ArtLife»? Как там Сириус? Мой любимый мальчик скучает по мне? И ещё, как там тётя? Ты ведь ей не сказал, где я? — поудобнее устраиваясь на плече парня, с искренним интересом спрашивает шатенка. — Ох, не знаю даже, что меня больше удивляет: куча вопросов или то, что любимым мальчиком ты назвала нашего пса, а не меня, — по-доброму усмехнувшись, отвечает ей Серкан. Йылдыз в ответ лишь глухо хмыкает, в своей манере закатывая глаза и предпочитая никак не комментировать слова молодого человека. — Ну а так, — буднично говорит Болат, — у меня всё стабильно, я вновь очень много работаю, — наклонившись поближе к девичьему уху, шёпотом добавляет он, — скажу по секрету, мне уже как-то не по душе проводить сутки напролёт в офисе… хочется хотя бы по вечерам быть дома со своей любимой девушкой, — и, оставив влажный след под мочкой женского ушка, продолжает он, — а вот насчёт твоей тёти… Эда, ей совершенно не понравилось якобы решение твоего психотерапевта о том, что тебе на протяжении двух месяцев нельзя коммунициривать как с другими людьми, так и с ней и твоими девочками… я много от неё выслушал, однако она всё же согласилась соблюдать это условие. В общем, не беспокойся, вопрос с ней улажен. И они не замечают, как за незатихающим разговором пролетают выделенные для первой встречи три часа. И они оба с нетерпением ждут следующего воскресенья.