***
Следующие три дня прошли взаперти. Через окно Зара могла наблюдать как каждое утро Вольф, Мартин и еще несколько охранников висели на турниках — физические упражнения были привычкой и необходимостью. После, все вновь возвращались к работе, потом вновь возвращались в обед. И так продолжалось изо дня в день. Отто, водимо по приказу Вольфа, навещал ее и приносил еду, сам же Фридрих возвращался ближе к восьми вечера и ужинал вместе с Зарой в своей комнате, а потом делал ей уколы кальция и витаминов. Эти три ночи, впервые за все время, цыганка спала спокойно. Вольф не трогал ее и спал на диване. Утром он поднимался рано, стараясь не шуметь, пробирался в ванну, брился, приводил себя в должный вид и вновь начиналось все сначала. По нему можно было сверять часы. Утром — ранний подъем, тренировки, несмотря на холод, потом завтрак и к девяти его уже ждал Отто с начищенными сапогами и машиной наготове. Скоро ей и на часы не придется смотреть — Вольф был точен благодаря своей немецкой выучке, да и в своем окружении разгильдяйства и неподчинения не терпел. Немецкий порядок пронизывал буквально все в его доме, как и за его пределами. По истечении трех злосчастных дней, в течении которых несчастная Зара могла только кое-как ползать от кровати до стола и от стола до окна, а потом обратно, она старалась не думать о произошедшем, нужно было экономить силы. Сохранить себя любыми способами — выжить, чтобы отомстить. Теперь, это было ее единственной целью. И конечно же, забывать про Катю и Лизу было нельзя. Пока она жива — можно попытаться облегчить их судьбу. На четвертый день Мартин пришел с большой толстой папкой документов, где помимо каких-то планов, были анкеты и характеристики на каждого отобранного Вольфом. Среди них были документы и на Зару. — Что ж, нам стоит вновь начать работать вместе. — сказал Мартин, привычно усаживаясь за стол. — Полагаю, ты уже знаешь свои новые обязанности? — Да. — кивнула Зара, стараясь не глядеть Мартину в глаза, чтобы не выдать свое презрение и ненависть. — Господин Вольф будет только к вечеру, у нас много времени в запасе и много работы. — с этими словами Мартин пододвинул Заре папку, а сам уткнулся в документы с планами и фотографиями. Они прервались лишь единожды — на обед, а потом вновь вернулись к работе. Так продолжилось до самого вечера, пока не приехал Вольф. Его машина остановилась перед домом ровно в семь пятьдесят, а ровно в восемь он объявился в своих комнатах в сопровождении Франца. — Уже закончили? — просил он, обращаясь к Мартину. — Да, все готово. Можно отправлять группу. — ответил тот, протягивая папку Вольфу. — Угу, вижу, нужно будет еще кое-что проверить и тогда можно будет отправлять. Чтобы не пришлось повторно отбраковывать в самый неподходящий момент. Можешь отдыхать Мартин. — говорил Фридрих спокойным низким голосом, мельком взглянув на Зару. Тот привычно выкинул руку вперед, щелкнул сапогами и ушел. — Как ты себя чувствуешь? — холодно спросил Вольф, как только запер за собой дверь. — Мне уже лучше. — ответила Зара, вставая из-за стола. — Ну-ка, посмотри на меня. — Вольф подошел к ней и внимательно стал рассматривать лицо цыганки. — Сейчас поужинаем и отдыхать. Завтра поедем знакомиться с первой группой. Принес тебе кое-что. С этими словами, Фридрих развернул сверток из плотной бумаги. Там лежали свежие груши и яблоки. Зара молча кивнула и села на постель. Силы к ней еще так и не вернулись и она, то и дело, чувствовала приливы слабости, но вот показывать это Вольфу цыганка вовсе не хотела. — Трудно остаться человеком в таком месте, впрочем, им также трудно остаться и на войне. — ответил Фридрих, присаживаясь рядом с горящим камином и привычно вытягивая ногу вперед. — Полагаю, первые несколько дней ты будешь привыкать к новой обстановке, но работы много, поэтому советую тебе привыкнуть сразу к определенному порядку. Через неделю я должен уехать и ты будешь подчиняться Мартину. Он отвечает за все головой. И за тебя тоже. Когда вернусь — работа должна быть закончена. И первая группа должна быть готова к исполнению своих задач. Конечный отбор я проведу сам. А теперь… Вольф перевёл взгляд на Зару и замолчал на какое-то время. Ему захотелось обнять ее, приободрить, прижать к себе и вновь ощутить запах ее волос, согреть ее холодные руки. Отчего-то у Зары руки почти всегда были холодными. — А теперь, будем ужинать. — улыбнулся Вольф, вытягивая вторую ногу. Начищенные черные, блестящие сапоги отражали переливы огня в камине. За ужином, который проходил в компании Мартина, Отто и ординарца, Вольф, как показалось Заре, был в добром расположении духа. А Мартин вспомнил о том времени, когда он был на передовой. Для Зары подобная откровенность была сюрпризом, так как она всегда думала, что Мартин — обычный штабной офицер, который четко исполняет указания вышестоящего руководства. На этот раз Фридрих пригласил Зару к столу — это было необычно, странно и страшно. Цыганка не верила в такую доброту и щедрость, особенно, после всего того, что с ней вытворял немец. Она догадывалась, что и тут он будет ее проверять или присматриваться для каких-то своих целей. Можно было сойти с ума от постоянного напряжения, но у Зары не было выбора. Никто из сидящих за столом немцев не препятствовал. Фридрих указал ей сесть прямо на то место, которое располагалось напротив него. Он то и дело, слегка поглядывал на цыганку, но держался уверенно и даже расслаблено, предаваясь воспоминаниям вместе с остальными. Зара молча ела — ведь такую еду в лагере готовили не для всех — отдельная кухня для начальства и старших офицеров была под строгим контролем, а в последние дни, когда она не могла выполнять свои обязанности — готовил Франц, а также он привозил кое-что по заказу Вольфа прямо из отдельной кухни. Речь зашла о случаях на фронте, о том, как каждому из них удалось выжить, спасти своих товарищей или потерять, кто-то делился воспоминаниями о полученных ранениях, кто-то рассказывал о «русских Иванах», с которыми им пришлось не только сражаться, но и немного узнать ту самую недоступную и странную русскую душу, с которой они просто не могли ничего поделать. — Меня до сих пор вгоняет в дрожь от их песен. — отозвался Мартин, опрокинув в рот оставшееся содержимое стакана. — К концу этой бойни, все наши знали — если «Иваны» опять запоют про эту птицу… Про ворона, то все, по утру будем считать новых покойников. — А вот я к ним привык и в какой-то момент «Иваны» даже пошли на некоторые уступки. Мы все тогда были вымотаны и по ту сторону и по эту. — продолжал Фридрих, глядя на горящее пламя свечей, словно бы что-то припоминая. — Мои парни валились с ног и почти засыпали стоя. Я не мог отойти от пулемета, а младший офицер, к тому времени уже как день валялся мертвый рядом с нашим окопом. Мы даже не могли высунуться, чтобы забрать его тело, как «Иваны» накрывали нас минометным огнем. Но русские тоже были вымотаны, вдобавок ко всему, у них запасы воды были на исходе, а речка, что протекала рядом — была за нашими спинами, в аккурат за нашими окопами. Вечером, когда все успокаивалось, иногда ночью, они пели все ту же песню. К исходу второй недели от этой песни мои солдаты сходили с ума, в то время как я помнил ее еще с первой войны. Эта старая русская песня… Я до сих пор помню ее мотив… Так вот, ей-то они нас и измотали в конец. Каждый раз, перед очередной атакой они ее пели и каждый раз, после очередного обстрела, я только и делал, что считал своих убитых парней. К исходу третьей недели от дивизии оставалось… Стыдно сказать — кое-как рота… Даже вспоминать противно как глупо гибли… Впрочем, со стороны русских погибало не меньше. Складывалось ощущение, что каждая сторона стремилась отнять друг у друга равное количество… К исходу третьей недели все были готовы скорее умереть, если им дадут поспать несколько часов на том свете. А тем временем, у «Иванов» окончательно закончилась вода. Они несколько раз пытались прорваться ночью к реке — но все безрезультатно. И в одно такое невеселое для всех утро, отлипнув от пулемета и поливая проклятую каменную землю из собственных штанов, я слышу по ту сторону знакомый голос того русского певуна. Просит нас по-немецки, кинуть немного сигарет, если еще не все скурили. Я выторговал тогда у «Иванов» четыре часа тишины, чтобы мои парни хоть немного смогли передохнуть и поспать. Сказано — сделано. Каждый час мне обошелся ровно в две сигареты. А потом, на другой день, мы приняли ответное предложение — не стрелять, в сторону реки, хотя бы полчаса, чтобы они смогли набрать воды. А мы за это время — смогли бы забрать своих погибших товарищей. Русские не стреляли нам в спину, а побежали купаться. Вольф замолчал и усмехнулся, словно бы вновь представляя перед глазами эту картину. — Они купались и резвились как дети, набирая полные фляжки воды. — продолжил Фридрих. — А мы успели забрать умерших и передохнуть. А к вечеру нас ждал настоящий концерт. Кто-то из "Иванов" обладал не дюжим талантом, да еще и аккордеоном. Русские весь вечер пели песни и курили, а мы слушали и просто отдыхали. Кто-то спал, кто-то сбегал на речку, чтобы смыть с себя окопную пыль и грязь, кто-то пытался дописать письмо домой… В тот вечер никто не стрелял друг другу в спины. На следующее утро все началось сначала… Маленькое перемирие было нужно нам всем, это было одно из самых удивительных и, как не странно, приятных моментов. Ужин продолжился, перемежаясь воспоминаниями.***
Ночь тоже прошла спокойно. Фридрих просто спал рядом и не прикасался к Заре. То ли от того, что нужно было встать слишком рано, то ли немец выдерживал тот рекомендуемый период, когда к женщине не стоит прикасаться после проделанных процедур. В любом случае — это было облегчение для Зары и она смогла быстро заснуть, не ожидая никаких непотребств со стороны своего врага. Утро выдалось холодным. Вольф и Мартин привычно выкурили по сигаре, перед тем как сесть в машину, тогда как Зара нервничала и терялась в догадках о том, зачем и куда они поедут. Все оказалась проще, чем она думала. Ехать пришлось довольно долго — группу отобранных Вольфом держали вовсе не в лагере, а где-то в другом месте. Напрасно Зара пыталась запомнить обратный путь. Всю неделю, пока с ними ездил Вольф — машина каждый раз ехала по новому, петляющему пути и предсказать, где и когда они остановятся было невозможным. За эту неделю Зару познакомили с теми, кого Фридрих считал нужным обучить языку или подтянуть до должного уровня. Занятия и тренировки начались уже на второй день. В первый же день, Мартин проводил с ними что-то вроде моральной подготовки и разъяснял кое-какие моменты предстоящей работы. После обеда, Вольф лично приказал выбрать тех, кто владеет каким-либо оружием. Тех кто не владел или обращался неуверенно было приказано обучить в течении этой же недели. Неспособных и нерасторопных он отбраковывал сам лично — выстрелом в затылок. Таким образом, к концу первой недели из отобранных тридцати человек осталось двадцать четыре. Зарой же он занимался сам. Отчего-то Вольфу было не достаточно того, что цыганка могла стрелять из ружья. Он самолично научил ее стрелять из револьвера, «Вальтера», а также из винтовки с прицелом. Все же, Фридрих не ставил ей это в обязанность, но был очень настойчив в ее обучении стрельбе из пистолета. Заре пришлось тренироваться каждый день по часу или больше, в зависимости от приказа самого Вольфа и только потом приступать к своим обязанностям. Так прошло несколько недель. А потом Фридрих куда-то уехал, оставив Мартина за главного руководителя группой, а также не взял с собой Отто. Его полуторамесячное отсутствие было для Зары настоящим подарком, она использовала это время с пользой. После обучения, по ее просьбе, Отто отвозил ее сначала в лагерь, а только потом в дом. Зара пользовалась прямым разрешением Вольфа проходить в лагерь и использовать кое-какие документы для работы. В эти моменты, она тайком пробиралась к женским баракам, каждый раз рискуя быть замеченной, и носила еду Кате. С бараком, где жили «канадки» и также работала Лиза — было сложней, но и туда Зара иногда могла прокрасться, чтобы лишний раз накормить и тех нескольких бывших школьниц, которые учились у нее в старших классах еще до войны. Теперь — это были изможденные, запуганные и смертельно уставшие взрослые женщины. Вчерашние девочки превратились в омертвевших равнодушных существ, все жизненное пространство и реальность которых были заперты и вырваны. Казалось, прошло не так много времени, но из всех раннее уцелевших бывших своих учениц, Зара смогла найти в живых только троих, Лиза была четвертой. Каждый раз цыганка проносила им еду, а иногда даже целый настоящий обмылок душистого мыла. После, она таким же манером возвращалась к машине, где каждый раз ее ждал шофер. Отто волновался, особенно, если Зара задерживалась чуть дольше. Ведь разрешение действовало в определённые часы и на определенное время. Порядок никто не смел нарушать. Часто Отто просто умолял Зару не ездить так часто в лагерь и не ходить к баракам. И делал он это не из-за страха за себя, а за нее. Он действительно был тем единственным, кто не желал цыганке зла, не смотрел на нее с похотью или презрением. Однажды, Отто не выдержал. — Он сожрет тебя и выплюет одни кости! — взволнованно говорил Отто. — Тебе надо бежать. — Мне все равно. — отвечала Зара. — Меня уже нет. А вот… Есть у меня… Остались еще дорогие мне люди и вот они… Они точно должны спастись, иначе, моя жизнь и вовсе не имела смысла. — Не говори так! Что ты? Нет! Не говори так… — с каким-то отчаянием затараторил Отто. — Вот что, я спасу тебя, хочешь? У меня есть тут несколько хороших знакомых… Вот что, можно направить тебя в госпиталь, но нет, не тот, что для заключенных, а для наших раненых — оно находится недалеко, но за пределами лагеря. Я все устрою, чтобы тебя туда поместили, а потом — сделаю тебе документы. Это несложно… У меня есть достаточно средств… Ты сможешь уехать отсюда! Слышишь? Уехать. — Куда? — равнодушно ответила Зара, глядя на Отто с каким-то сожалением. — К моим родителям… Это в Баварии… У них там свой дом, они добрые люди. — торопливо говорил Отто, схватив Зару за руку. — Я обо всем им напишу. А потом, когда все уляжется и тебя перестанут искать, я похлопочу об отпуске и приеду к вам. Зара, я смогу помочь тебе. — И что ты хочешь получить за свою заботу? Неужто напишешь про меня родителям всю правду? Что я цыганка, да еще и русская, да и в лагере была как… — Зара осеклась, в ее глазах блеснули слезы. — Ничего не попрошу. Только одно — если со временем меня полюбишь и потом, потом, когда все закончиться, согласишься стать моей женой. Только ты не подумай, что я… Что я такая же свинья… Нет, без твоего согласия, я и мысли не допущу… Зара, я много думал… О тебе, о себе… — продолжал Отто, слегка погладив ее руку. — Ты запала мне в сердце, я не могу видеть, как он над тобой издевается и сделать открыто тоже ничего не могу! Это бессилие убивает меня… А ты угасаешь день за днем в этом аду… А если так станется, что твое сердце для меня будет закрыто, я помогу тебе вернуться домой. В твой дом… Только вот не знаю, остался ли он… — Нет, Отто. Нет. — Зара покачала головой и осторожно высвободила руку. — Слишком поздно. Нет у меня ничего… Ничего не осталось, понимаешь… Только еще немного жизни, но распорядиться ей, позволь мне самой. Отто еще несколько раз пытался переубедить цыганку, но все было напрасно, словно бы она задумала что-то свое и ни за что на свете не хотела отступать от этого задуманного.***
Опасения Отто были не напрасны. Зара все же попалась, когда в очередной раз пыталась протащить в барак еду. Ее не убили, как она того ожидала, а бросили в барак к «интернационалу». «Интернационалом» называли большой женский барак, где находились женщины разных возрастов и национальностей, работавших на лесозаготовках. Работа тут была тяжелей, чем в остальных. Женщины таскали бревна, рубили дрова, да и вообще ничем не отличались от мужчин по норме и тяжести работ. Нравы тут царили отвратительные. Если в бараке, где первоначально была Зара — еще встречались знакомые лица, да и сами женщины были дружными, всегда помогали друг другу и прикрывали, если на то была нужда. То здесь — каждый бился за себя, используя любую возможность, чтобы улучшить свое существование, не гнушаясь ничем. В первый же день Зару сильно избили только за то, что на ней были шерстяные чулки. Окрестив цыганку «немецкой шлюхой», ее били каждый день, отнимали еду, а были и такие, кто нет-нет да и набрасывался на Зару с осколком ложки или самодельного резака. В первые дни у нее еще хватало сил сопротивляться, сплёвывая кровь и зубы на земляной холодный пол, но вот на третий день, когда всех вели обратно, после тяжелой работы, в бараке на нее накинулось сразу пятеро. Женщины, словно озверели — они пинали ее и били изо всех оставшихся сил. Кто-то распустил слух о «немецкой подстилке» и никто не желал мириться и делиться даже таким жалким существованием, и тем вонючим холодным углом с презренной цыганкой, посмевшей вкусить лучшую жизнь, как они полагали, за «красивые глазки». Казалось, еще немного и они забьют ее до смерти. Но капо всегда приходила вовремя и разнимала столь забавное зрелище не только при помощи кнута, но и натравливала на «интернационал» собак. Так прошла неделя. Все это время цыганка шла на работы вместе с другими из барка. Она ни с кем не разговаривала, как только возвращались обратно — просто валилась с ног. Ту баланду, которую им выдавали утром и в обед — Зара машинально проталкивала во внутрь, загребая ложкой какую-то жижу, совершенно не соображая и не воспринимая то, что творилось вокруг. На другой день Зара не смогла встать, не смогла подняться и тогда, когда прозвучал сигнал о начале работ. Только тогда, когда цыганка перестала совсем двигаться, ее выволокли из барака перед всем отрядом, всыпали еще несколько ударов кнутом, и только после Зару уже хотели отнести в ту часть лагеря, где собирали партии несчастных для отправки в печи, как подъехала знакомая машина и оттуда вышел Мартин. Он был хмурым и злым. Он что-то сунул в руки охранникам и капо — какое-то распоряжение, и приказал забрать Зару. Всю дорогу Мартин молчал, сидя на переднем сиденье, Отто тоже не проронил ни звука. Оба они казались какими-то пришибленными. Словно бы их обоих высекли. И в чем-то, это оказалось правдой. Фридрих уже ждал их в доме. Он вернулся неожиданно для всех, но, отчего-то не торопился возвращать Зару из барака сразу. По всей видимости, решив преподать несносной цыганке очередной урок. На следующий день, не вдаваясь в детали, Вольф самолично расстрелял каждую третью узницу «интернационала».***
Прошло еще несколько месяцев, а потом еще. Зара постепенно обретала свой прежний вид, продолжая работать с отобранной Вольфом группой. Фридрих был довольно холоден и сдержан, когда разговор касался дел, но к вечеру — расслаблялся и все чаще заводил с Зарой разговоры. Он расспрашивал о ее детстве, о ней самой, ее увлечениях, пристрастиях, любимой классической литературе, музыки и обо всем, что приходило ему в голову. Оба они настолько привыкли к этим вечерним разговорам, что спустя еще несколько месяцев, Зара поймала себя на мысли, что ждет этого. Да, она невольно ждала и жаждала того человеческого настоящего общения, которого ей так не хватало все это время. И Фридрих был практически единственным источником и отдушиной. Как странно — враг и отдушина поселились в одном лице. Зара понимала, насколько это может быть опасным, но с другой стороны, сам Вольф постепенно раскрывался для нее, поведав ей и свою биографию в ответ, а также и о многом другом. Это было нелепо. Они словно бы оба изливали друг другу душу каждый вечер, находя все больше и больше тем для бесед и приятных споров, а утром становились каменными статуями, преследующими каждый свою невидимую цель. Лето промелькнуло незаметно, осень тоже вильнула лисьим хвостом, да сменившимися жёлтыми листьями за окном. Вскоре, снова наступила зима. Теперь Вольф почти каждый вечер слушал сводки с фронта. Его лицо все чаще становилось суровым, а иногда вообще словно каменным, каким-то непроницаемым и отстраненным. Он словно что-то обдумывал, но не решался сказать. Наконец, в один холодный зимний вечер, Фридрих все же решился.***
— Мне нужно поговорить с тобой. Присядь. — Вольф жестом указал Заре на кресло напротив себя. — О чем же? — спокойно спросила женщина, ожидая подвоха. Зара и впрямь следила за каждым своим словом и жестом, как и за Вольфом. Уж теперь-то она не допустит ошибки. Ни единой! — Вот что… — начал Фридрих как-то несмело. — Возможно, совсем скоро мне придется вернуться в Берлин. Или на Восточный фронт, к своему корпусу… От которого в данный моменты осталось… Не важно. Должно быть ты слышала последние сообщения с фронта. — Слышала. — твёрдо ответила Зара, радуясь про себя приближению неизбежного. — Наши наступают и фронт отодвинулся. — Вот именно. Если меня отправят в ставку, в Берлин — я возьму тебя с собой. Это не обсуждается. — продолжал Вольф, машинально потянувшись к портсигару. — Я не собираюсь оставлять тебя здесь… На погибель. Я все подготовил. Все, что нужно… — Нет. — прервала его Зара. — Не перебивай меня, а слушай. — Вольф сверкнул своими голубыми глазами. — Я не допущу твоей гибели. Ты поедешь со мной в Берлин как Отто, Мартин и Франц. Это не обсуждается. На тот случай, если меня отправят на Восточный фронт… Вольф вздохнул и закурил, привычно выпуская плотные клубы белого дыма. — Если меня отправят обратно на Восточный фронт — ты отправишься в мой дом в Швейцарии вместе с Отто. Он добрый малый, на него можно положиться. — продолжал немец, на первый взгляд его голос был привычный и ровный, но что-то выдавало волнение, неожиданно нахлынувшее на Фридриха. — Но кем я там буду? Это не моя страна? Это не моя Родина… Я… Я не могу! — Зара даже помыслить не могла, что когда-то покинет свой дом, а теперь враг требует от нее покинуть свою страну. — Будешь жить. — коротко ответил Фридрих. — Понимаешь… Ты должна жить. У тебя будут новые документы, новое имя и новая жизнь. Ты будешь жить спокойно и в безопасности. Потом… Потом, когда все это закончится, я приеду к тебе. Воцарилась пауза, но не долгая, Вольф предвидел будущий вопрос и вовремя перебил цыганку. — А если меня убьют… И такое вполне возможно. Ты будешь жить. Ты будешь обеспечена. Со временем ты привыкнешь к новой сытой жизни. Возможно, выйдешь замуж. На первых парах — Отто будет с тобой. Он будет помогать и оберегать тебя. Дом большой и места хватит обоим. Через год — Отто должен открыть небольшое дело, чтобы спокойно и безбедно жить. Того, что я оставлю для вас — хватит, чтобы открыть хорошую фабрику или выгодно купить еще земли. Там ее не так много как у вас и каждый клочок — как целое состояние. Стоит выставить аренду на пять-десять лет — вы озолотитесь. Ты будешь богатой. — продолжал немец, выпуская дым изо рта. — Единственное, чего бы я хотела — вернуться в свой дом… — тихо ответила Зара на эту тираду. — В твой дом? Ты с ума сошла?! Его, скорее всего, уже нет! Тебе нечего ждать больше здесь, на твоей земле… Зара, я не хотел говорить подобное, либо пугать тебя… Ты ведь не поверишь… Но, когда сюда придут ваши — неужели ты полагаешь, что они оставят тебя в живых? Или не посадят вот в такой же лагерь как изменницу Родины?! Тебе что, мало было?! — Вольф не выдержал и вскочил на ноги, нервно затушив остатки сигары. — Это неправда! Наши придут! Наши придут и спасут нас всех! Я не предавала… — выпалила Зара. — Правда! Послушай меня. Ты — предатель и никого не волнует почему ты была вынуждена работать на нас. Да, да, да, найдутся какие-нибудь длинные языки и завистники — что ты спала в тёплой постели и ела чуть больше, чем они, и укажут! Только о цене никто вспоминать не станет! Притащат свидетелей — да, кто-нибудь из выживших согласится… За теплое одеяло! И поверь — этот лагерь тебе покажется раем… Ведь… — Фридрих подошел к ней и встал рядом на колени с креслом, где сидела Зара, взяв ее руки в свои. — Ведь, это самое страшное, когда свои… Поверь — когда там, по ту сторону — ты ожидаешь пули в любую секунду — там все ясно. А когда свои… Я не хочу, слышишь, я не хочу для тебя такой участи! Я хочу, чтобы ты жила! Жила! Слышишь, жила! Глаза Зары словно остановились и застыли, они глядели в одну точку, а по ее щеке скатилась слеза, опускаясь тонкой струйкой куда-то вниз. Как? Неужели у нее отбирают последнее — ее Родину, ее землю… Нет, если уж ей придется погибнуть, то пусть ее тело покоится в родной земле. Хотя бы на это у нее есть право… Но нет — его тоже давно отобрали. Она, как и тысячи обреченных, уже больше года, находилась в чужой земле, в этом проклятом месте — в лагере. — Нет. Наши придут… И спасут… — проговорила она, почти шепотом. — Если ваши и придут, то вряд ли кто-то захочет спасать и уж тем более разговаривать с предателями своей страны. Их не будут интересовать твои мучения в лагерных застенках, все то насилие, которое тебе удалось пережить… И то, ради чего ты все это терпела все время… Отныне — ты для своих чужая… Предатель… А с ними нигде не будут церемониться и разбираться… — Вольф нарушил молчание, голос его вновь зазвучал ровно. — И хорошо случится, если какой-нибудь «русский Иван» сразу вмажет тебе пулю в лоб… Зара, подумай о том, что я тебе сказал. Смерть всегда ходит рядом… Попробуй жить. Ты должна жить. С этими словами Вольф поцеловал ее руки, поднялся на ноги и вышел из комнаты. Вот оно — самое страшное. Оно пришло. Это то самое, когда выбора нет. Но неужели же она поверит врагу? Кому? Вольфу? Этому волку? Этой хитрой змее? Или он прав… И уж действительно — что может быть хуже, когда свои… Так случилось, что жизнь для Зары закончилась слишком быстро. У нее не осталось выбора. Возможно, когда свои придут, несчастные пленники будут встречать победителей и радоваться свободе, но разве сама Зара будет иметь право на свободу? Она же теперь предатель. И жуткое недельное прибывание в бараке «интернационала» отлично подтвердило слова Вольфа. Разве для предателя есть место в родной земле? Вольф сломал ее и сделал нужным оружием — но разве это будет важно после? Вся ее жизнь теперь осталась только в воспоминаниях. Теперь для Зары остались лишь мгновения и их стоило потратить на что-то большее, чем раздумья.