***
Одиннадцатый блок** был тем самым местом, откуда никто еще не возвращался. Туда отправляли за попытку бегства, за нападения на охранников, за плохую работу, утаивание еды, непослушание и строптивый характер. Все заключенные, которых помещали туда, уже были приговорены к смерти и покидать такой барак, как и камеры-карцеры можно было только через печи. Тех, кого бросали в карцер — были обречены на медленную и мучительную смерть. Эти камеры позволяли находится пленнику только в вертикальном состоянии. Зару закрыли именно в такое сырое и холодное помещение, где можно было только стоять. На большее места не было. Маленькое окошко, в которое нельзя было разглядеть ровным счетом ничего, предназначалось лишь для того, чтобы в камеру поступал воздух для дыхания. Зловонный запах, царивший там повсюду, не скрывал даже холод. Карцеры не отапливались и многие стены этих клетушек были ледяными зимой и нагревались летом, превращаясь в удушливые тиски. Также здесь располагались пыточные камеры, где допрашивали и замучили насмерть не одну сотню, а может быть и не одну тысячу безымянных заключенных. Зара стояла на холодном, почти обледеневшем полу, в том, в чем ее схватили. Мокрые чулки быстро примерзли к полу с застывшей талой водой и нечистотами, тело ее трясло от холода, зубы стучали, а ног она почти не чувствовала после проведенной там ночи. На утро никто не пришел, днем тоже никто не принес даже воды. Вечером наступила тьма и вновь стало так холодно, что Зара уже не могла хоть как-то пошевелить руками. Она прикрыла глаза, осознав свой настоящий приговор — Вольф оставил ее умирать. Именно так — мучительно и долго. От голода, холода, в неизвестности и темноте. Отчего он не пристрелил ее сразу или не отдал приказ это сделать той же охране? Теперь, это было не важно. Возможно, на неполноценную представительницу, на унтерменш и патронов тратить не стоило — сама издохнет дня через три-четыре. А быть может, это была месть уязвленного самолюбия и отвергнутого господина, отвергнутого мужчины, отвергнутого во всех смыслах… В любом случае, Заре и гадать обо всем этом уже не пришлось. Ее дни были сочтены. Только одно согревало ее мысли и душу — что жизнь ее не прошла напрасно, ей все же удалось спасти хотя бы две несчастных души — Катерину и Лизу… Она попыталась… В карцере Зару продержали три дня. Без еды, без воды, без света, в холоде, в удушливой зловонной камере, безо всякой надежды на жизнь, безо всякого приговора. Только вечером четвертого дня дверь ее карцера отворилась…***
Все это время Вольф думал. Ведь все решения были уже приняты, все разыгрывалось точно так, как он ранее рассчитал. Вот только появление Хайнца было так не вовремя. Вольф прекрасно понимал, чем могла обернуться та слабость, про которую Хайнц обязательно был сообщил кому следует, слупив с него, перед этим, немало денег. Вольфу грозило бы не простое понижение в должности и немедленная отправка на Восточный фронт, где теперь творился настоящий ад. Его положение было куда хуже и действительно, все было не вовремя. Помимо позора и других наказаний, за всем этим последовало бы то, что впоследствии помешало бы Вольфу остаться в живых. Гиммлер не стал бы его защищать, а выставил бы виновником в провалах своих же собственных расчётов, что было бы на руку завистникам Вольфа. Тем более, что теперь, Гиммлер и сам был в немилости у фюрера, ходили слухи даже о предательстве. Хотя он писал Вольфу то о том, что им стоит подумать как самим спастись в подобной нелёгкой ситуации, то о том, что они должны служить фюреру до самого конца и отдать свою жизнь за Великую Германию и нацию… Все это красноречиво сигнализировало о том, что его покровитель находится в ужасе и замешательстве и то, что все эти сомнительные послания только способствуют его будущему бегству, тогда как Вольфу предстоит подтирать за ним и еще за некоторыми вышестоящими лицами всю грязь… Нет, Фридрих не желал себе такой судьбы — уж лучше погибнуть от вражеской пули… Ведь он не зря ездил в Швейцарию и готовил себе возможные пути отступления, о которых, не поведал никому. Да и были те, из абвера, кто поддерживал Вольфа и были на его стороне. Именно от их имени, Вольф вел тайные переговоры и выстилал для себя будущее. Он вовсе не собирался сгинуть в неизвестности или болтаться в петле из-за ошибок и страхов Гиммлера и фюрера. Нет, сами передерутся и передохнут как пауки в банке… Но Вольф в это не верил, скорее всего — в один прекрасный момент, когда русские будут шагать по Берлину и биться за каждый угол, тогда они будут уже далеко, там, где их вряд ли кто-то сможет достать или узнать… Вот почему гибель Хайнца была так кстати, теперь уже точно никто не сможет бросить тень на его репутацию или навлечь какие-либо подозрения. С этими мыслями Вольф наконец-то бросил в огонь некоторые бумаги, которые он держал в руках, глядя на пламя камина. Среди них было и дело Зары. Теперь все доказательства о ее присутствии в лагере были уничтожены как и всякое возможное свидетельство ее нахождения в блоке концлагеря — прошлой ночью весь цыганской блок отправили в печи. Отчего его, Фридриха Вольфа, проклятая непроходящая слабость сделала таким сентиментальным? Ведь этой цыганской стерве следовало бы отправиться вслед за ее проклятым племенем. Отчего он не мог отдать такой приказ? Ведь оснований было хоть отбавляй… Отчего он все время думает о ней? Отчего просто не придет в карцер одиннадцатого блока и не спустит курок? Ведь про карцер уже все давно и думать забыли — руководство лагеря потихоньку жгёт документы и готовит оставшихся узников, которые еще могут держаться на ногах и еще пригодиться, к маршу смерти.*** Отчего он все вновь и вновь вспоминает их вечерние разговоры, к которым Вольф привык настолько, что поймал себя на дикой и совершенно неожиданной мысли — он скучает по этим ежевечерним разговорам, ведь только с Зарой он мог быть самим собой, быть откровенным, слушать ее ответы и замечать тень улыбки, которая иногда, но все же пробегала по ее осунувшемуся лицу. Он скучает по ней — по этой неполноценной, цыганского отродья, русской деревенщине — впрочем, она совершенно не напоминала ему деревенских женщин. Ничем. Абсолютно ничем. Не раз Вольф думал о том, что стоит переодеть ее в красивое шелковое платье, уложить на определенный манер волосы, да обуть эту хрупкую красавицу в дорогие туфли, и пожалуй, она мало бы чем отличалась от тех богатых аристократок или жен военной верхушки… От этой мысли Фридрих тут же поморщился — нет, Зара не обладала столь циничным и хищным умом, как не жаждала состояния или роскошной жизни. Нет. Ее никак нельзя было сравнивать с этими… Нет… Нет, эта женщина была сделана иначе, совершенно из другого теста, да нет же — вовсе не из теста, а скорее из какого-то неведомого металла, чего-то твердого и прочного. Что-то в ней сидело такое несгибаемое, гордое, необъяснимое, прямое. Что это было такое? Фридрих и сам не мог найти ответ. Наверно, он начал стареть, не иначе. На свою первую войну он ушел в восемнадцать лет, а теперь… Теперь… Скоро ему стукнет сорок восемь и он всю жизнь провел на войне. Он жил ей, дышал, знал ее зверские, безжалостные, несправедливые законы, видел столько крови, сколько, наверняка, может видеть только военный хирург. Он видел, как ему казалось, все возможное и не возможное. Удивиться Фридрих уже ничему не мог. Только его слабость все сильней и сильней напоминала о той, которая тревожила теперь его мысли, врывалась в его голову, не давала спать по ночам и заставляла Вольфа испытывать какое-то странное волнение. Прошло почти четыре дня после неудачного и такого опасного покушения. Рука все еще болела. Вечером, Вольф как всегда сидел перед горящим камином, вытянув ногу вперед, и жег небольшую пачку с документами. Он курил и думал. Думал и курил, отправляя один за другим листы с фотографиями, заполненными строчками каких-то формуляров, нещадно расправляясь с общим, для него и Зары, прошлым. Докурив сигару и закончив с ненужным свидетельством ужасающих преступлений, Вольф поднялся, опираясь привычным жестом на дорогую увесистую трость с металлическим набалдашником, и поднял трубку телефона, который теперь всегда стоял у него на столе.***
Зару притащили прямо в дом Вольфа поздно вечером. Цыганка была почти без сознания, из ее горла периодически вырывался сильных хрип и кашель. Сама она не могла держаться на ногах и ее ослабшее тело, лежавшее на полу около горящего камина, производило впечатление скорее мертвой, чем живой женщины. Вольф отпустил охрану и поспешно запер дверь. Он еще некоторое время внимательно глядел на распростёртое у камина тело, которое не подавало признаков жизни. Вольф присел рядом с Зарой и осторожно провел по лицу теплой ладонью. Зара слегка приоткрыла глаза. Она попыталась что-то сказать своими обветренными и потрескавшимися засохшими губами, но из ее груди вновь вырвался жуткий хрип, а последующий за ним приступ сильного кашля, заставил все ее тело биться словно в судорогах. — Сейчас, малыш, сейчас… Потерпи немного… — Вольф быстро поднял Зару на руки и уложил на диван, а сам вновь вышел из комнаты и отдал приказ Францу, чтобы тот согрел воду и приготовил что-нибудь из еды — горячее и жидкое пюре, и суп были как раз кстати. Потом, Вольф вернулся в комнату и приказал Францу привести доктора. — …Нет, привезешь Мюнха****. И только его. — настойчиво повторил Фридрих, выпроваживая ординарца и приказывая Отто отвезти Франца, чтобы забрать врача. — Хоть из постели выдергивай, хоть с того света, но Мюнх должен быть здесь через час. — А если он спросит зачем? — удивился Франц, который сразу догадался, что к чему. — Скажешь — врач нужен мне и побыстрей! — прикрикнул Вольф, вновь запирая свои комнаты. Пока Франц и Отто ездили за доктором, время текло предательски медленно — так казалось Вольфу. Все было как-то слишком медленно… Он мельком взглянул на Зару, которая лежала на его кровати почти без сознания. То и дело с ее губ слетали какие-то слова, едва различимый шепот, а потом из груди вырывался дикий кашель. Сама женщина исхудала так, что напоминала скорее мертвое, чем живое существо. Сбившиеся полуседые волосы на голове, превратились в слежавшийся пучок, они уже мало чем напоминали ту темную, словно вороново крыло, густую копну роскошных шелковых прядей, которые некогда так манили и притягивали взор Вольфа. Тонкие, ставшие теперь почти прозрачными, пальцы — напоминали обтянутые кожей кости. А лицо… Лицо Зары было сильно осунувшимся, с проступившими ярко очерченными скулами, словно бы у сморщенной старухи, с ввалившимися щеками и запавшими глазницами. Что же теперь осталось от былой красавицы? Но Фридрих будто бы этого не замечал, вернее замечал, но не смог преодолеть накатившую на него слабость и какое-то беспокойство. Он подошел к кровати и упал рядом на колени, судорожно прижимая к себе тонкую руку Зары. — Прости меня… Прости меня, Зара… Прости меня маленькая моя… Прости меня, моя радость… Прости… — шептал Вольф, целуя ее руку и тонкие холодные пальцы. Так продолжалось недолго. Потом немец поднялся и принес теплую воду, поднос с едой, который он поставил на небольшой стол рядом с постелью, сдвинув книги, лежащие рядом. Смочив полотенце в теплой воде, Фридрих аккуратно прикладывал его к лицу цыганки, осторожно стирая следы прибывания в карцере. За окном было темно, шел снег, падая какими-то крупными хлопьями, ветер выл будто пес, оплакивающий на могиле своего хозяина свою уходящую жизнь. Вольфу стало даже как-то не по себе, время словно бы застыло, а Зара перестала шевелить губами, провалившись в какое-то полузабытье. И как же иначе ему было уберечь от печи Зару, когда весь цыганский корпус отправили на смерть. Только так Вольф смог спрятать ее, уничтожив и все другие свидетельства, включая бумаги и ее нагрудный номер, как и любое другое ее присутствие в лагере.***
Бледные щеки с ярким алым, полыхающим словно пламя, румянцем, напугали не только Вольфа, но и вошедшего в комнату доктора. Мюнх был маленьким и довольно тщедушным человечком, по сравнению с гигантской фигурой Фридриха. Он вымыл руки и сразу же подошел к постели, где лежала Зара. Он осмотрел ее, что-то внимательно слушал, приставив трубку к ее груди, щупал пульс и шею, о чем-то спросил Фридриха, потом вновь слушал. Цыганка прибывала словно в каком-то тумане, то и дело ее грудь разрывал сильный кашель, но она все же с трудом могла приоткрыть глаза и разглядеть недалеко от себя две фигуры. Доктор был сосредоточен и что-то негромко, но настойчиво говорил Вольфу. А тот все смотрел на этого небольшого человечка в несуразных очках, со слегка всклокоченными волосами и немного заспанным лицом, на котором, поминутно, отражалось решительность и сожаление. — Сколько? — неожиданно бросил Фридрих, прервав речь доктора. — Сколько вы хотите за свои услуги? — Господин Вольф, я полагал, врач нужен вам… И дело не в деньгах, а во времени… Поймите, она все равно вряд ли сможет выкарабкаться, слишком слабая. И еще воспаление легких требует немедленного вмешательства. И начинать лечение нужно было вчера. — заключил Мюнх и строго поглядел на Вольфа своими маленькими темными глазами, пройдясь взглядом по офицеру словно бритвой. — Вы же понимаете, достать такие лекарства, а тем более ампулы — это большой риск, да и такие лекарства сейчас в большом дефиците. И если их и достают, то только для старших офицеров… — Считайте, они нужны мне самому. — резко оборвал его Вольф, а его глаза сверкнули недовольством. — У вас есть два дня. — Я поставлю ей поддерживающее… Это хоть как-то поможет поддержать организм на день-другой, но не ждите от меня чудес, господин Вольф. — кивнул Мюнх. Вольф не стал долго слушать рассуждения доктора, а достал из сейфа несколько пачек с деньгами и небрежно бросил их на стол перед слегка растерявшимся Мюнхом. — Получите еще столько же, когда достанете нужные ампулы. — голос Фридриха был спокойным, но вот его тон явно указывал на то, что немец больше не желает выслушивать какие-либо отговорки и примириться с положением вещей. — Как вы не понимаете! Дело не в деньгах, а во времени. Дней через пять… Не раньше! И потом, достать подотчетные лекарства в лагере не так-то легко, особенно, когда положение… — затараторил Мюнх. — Да плевать я хотел… У нас теперь у всех… Одно и тоже положение… — Вольф достал портсигар и закурил, привычно выпуская белые клубы дыма.- Через три дня лекарства и ампулы должны быть у меня. А это вам, за дополнительные хлопоты… — он добавил еще одну пачку с деньгами к тем, что уже лежали на столе. — Хорошо… Но даже, если мне удастся достать все необходимое, я не могу ручаться за то, что она выживает. — ответил Мюнх, покосившись на Вольфа, который сидел с каменным непроницаемым холодным лицом. — Делайте свое дело, господин доктор. Помогите ей сейчас. — сказал он резко, затушив сигару и стаскивая с себя китель. — Если нужна помощь — я в вашем распоряжении. Дальше Зара не смогла разобрать их разговор, силы и сознание вот-вот могли покинуть ее тело. Она лишь почувствовала, как большая игла вонзилась ей в руку, как рядом с постелью образовалась какая-то тренога с подвешенной на ней склянкой, от нее шла трубка, а от трубки — игла. По ней в Зару постепенно вливали новые силы, вернее, как выразился доктор Мюнх, поддерживали ту капельку жизни, которая еще в ней теплилась. Зара вновь потеряла счет времени и уже ничего перед собой не видела, только какие-то тени в тумане, слабые очертания фигур и отдаленные звуки. Ей казалось, что тело ее все пылает, а потом, вдруг, оно стало таким легким, почти невесомым, словно бы вот-вот и полетит она, куда-то наверх. Только полет сей прервал знакомый голос, спокойный, с холодными нотками, отчего-то теперь немного взволнованный, но ровный. — Зара, открой глаза… Давай же… Ты же сильная… Mein herz, ты очень сильная… Пожалуйста… — голос принадлежал Вольфу. Сколько прошло времени Зара не знала. За окном был день, откуда-то доносился приятный запах приготовленной пищи. Цыганка с трудом открыла глаза, перед ней было лицо Вольфа. Он держал ее за руку и как только Зара открыла глаза, тут же отпустил. — Надо немного поесть, сегодня первый день, когда ты спала спокойно и жара не было… Я помогу. — сказал он тихо, накрывая стол у кровати салфеткой. — Где… Где… — произнесла цыганка, на большее сил не хватило. — Тише-тише, малыш, все хорошо, надо немного поесть. Тебе надо набираться сил. — Фридрих приблизился с тарелкой жидкого горячего супа. — Потихоньку, сразу все есть не стоит, я помогу… — Мама… — тихо вымолвила Зара, словно и впрямь позабыла, где она находится и кто теперь был рядом с ней. Сил у нее не было, голова шла кругом, но тот туман и жар исчезли. Трубка и игла были на месте — все также воткнуты в ее руку. Фридрих сам вытащил иглу, помог ей немного приподняться и стал аккуратно кормить ее с ложки. Зара, хоть и была очень слаба, но все же осознала, что происходит. Только вот отчего Вольф взялся ее выхаживать, она не знала. — Вот так, давай еще немножко… Моя маленькая… Все хорошо… Жаль, что у нас слишком мало времени, тебе бы неделю-другую не мешало побыть в покое… Но все это потом… Сейчас тебе надо выздоравливать как можно скорей… — говорил Вольф, поднося очередную ложку с горячим супом к ее рту. Так прошла неделя. Зара постепенно шла на поправку. Кашель немного стих, жара не было, зато слабость накатывала волной, заставляя цыганку валиться на постель каждый раз, когда она пыталась встать самостоятельно. Фридрих помогал, но хмурился. Он о чем-то думал, а его хмурое выражение лица и недовольство все чаще прорывалось из-за привычной маски спокойствия и непроницательности. Видимо, что-то шло вовсе не так, как Вольф ранее планировал и предполагал.***
Игла, воткнутая в руку, и новая стеклянная банка, подвешенная к металлической стойке — так начался новый день. — Ты должен меня ненавидеть… — голос Зары заставил Вольфа оторваться от каких-то писем, которые он читал, сидя неподалеку, то и дело отпивая крепкий горячий кофе. — Ненавидеть? — переспросил Фридрих, медленно отложив письма. — Да, я ведь хотела убить тебя… — ответила цыганка. — Хочу этого и сейчас — прибавила она чуть громче. — Наверно. — яркие голубые глаза вновь пристально наблюдали за Зарой. Вольф поднялся и подошел к кровати. — Наверно, должен… — Почему…? — Зара попыталась присесть, но немец остановил ее, жестом давая понять, чтобы она лежала спокойно. — Почему оставил меня жить? Ты должен меня убить, слышишь? Фридрих смотрел на нее, не отрываясь, словно пытаясь понять смысл и истину, заложенную в эти простые и страшные слова. — Слышишь, ты?! — крикнула Зара, собравшись с силами. — Ты должен! Должен убить меня! Ты должен меня ненавидеть! Понимаешь… Не спасать! Ненавидеть… Цыганка зашлась сильным кашлем и разрыдалась, подобно маленькому ребенку. Не скрываясь, навзрыд, без страха показаться слабой и беспомощной, выливая наружу всю обреченность. — Наверно, ты права… — тихо ответил Фридрих, присаживаясь на край постели и робко прикасаясь к ее тонкой руке. — Наверно… Должен… Но не могу… Отчего-то, не могу. А ты… Ты все правильно сделала… Но я не могу… Его яркие голубые глаза теперь казались темнее зимней ночи, когда Вольф наклонился к Заре так близко, заслонив собой свет, который лился из окна в комнату. — Я не могу тебя ненавидеть… Хоть и очень бы хотел… Не могу, mein herz… Не могу… — прошептал он, осторожно проведя другой рукой по бледной щеке цыганки. — Сейчас Франц принесет нам завтрак, а потом за тобой поухаживает медсестра, поможет тебе искупаться и переодеться. Я рад, что тебе лучше. — добавил Вольф, словно бы одергивая сам себя. — Сегодня стоит собрать необходимые вещи. Завтра у нас будет последний день в этой проклятом месте… Набирайся сил, пока это возможно… Вскоре, нам предстоит долгий путь. — Я никуда с тобой не пойду. — твердо ответила Зара. Слезы высохли. — Лучше пристрели меня, слышишь? Пристрели! — Это я всегда успею сделать. Набирайся сил и отдыхай, пока у тебя есть такая возможность. — с этими словами Вольф поцеловал ее руку и отошел от кровати. В дверь постучал ординарец, а потом вошел в комнату и принес ей и Вольфу завтрак. Сразу же, вслед за Францем, в комнату зашла медсестра. Зара никогда не видела эту женщину прежде. Она сразу же принялась за работу, как только Франц вышел. Вольф же все время оставался в комнате и ожидал пока та закончит свое дело и возню с Зарой. Капельница и игла больше не понадобились. Минут через тридцать Зара была вымыта, одета, усажена рядом с Вольфом за стол. Только вот волосы… Прежних роскошных черных густых кудрей не было и в помине. Фридрих вновь запер дверь, как только медсестра ушла, получив от него довольно пухлую хрустящую пачку купюр. Он сел за стол напротив, наливая Заре молоко. Вольф не сводил с цыганки глаз, никак не начиная завтрак. В его памяти пронеслись те моменты, когда Зару впервые притащили и бросили ему под ноги. Когда она танцевала перед пьяными озверелыми ублюдками, когда сама кинулась ему под ноги, защищая своих… Этих роскошных локонов не осталось и в помине… Как не осталось той звонкой стройной красавицы с блестящими темными очами… Седые тонкие пряди спускались по исхудавшим плечам, потухший взгляд то и дело загорался каким-то болезненным светом, когда цыганка смотрела на немца. Перед ним сидела осунувшаяся старуха с валившимися щеками, обтянутыми кожей скулами, с запавшими глазами, тонкими сухими руками, потрескавшимся искусанными губами, которые то и дело шевелились, произнося какие-то почти не различимые слова. От прежней Зары не осталось и следа. — Поешь немного, пожалуйста. — сказал Вольф, придвигая к ней тарелку с горячим супом, в небольшом котелке, стоявшим рядом, было жаркое. А еще кофе, свежий хлеб, масло, какое-то варенье, яичница и фрукты. Зара долго смотрела на Вольфа, пытаясь осознать и понять — почему не пристрелил? Но голод все же взял свое и она стала есть.***
Но все случилось вовсе не так, как говорил Вольф. Уже этим вечером Зара заметила, как немцы суетились. Франц поспешно собирал вещи, лекарства, консервы и другую провизию, которая могла храниться долго. Мартин с холодным и бесстрастным выражением лица проверял оружие, разложенное вряд в другой комнате, а также приготовленные автоматы и револьверы с запасными обоймами. Отто же таскал канистры с бензином и поспешно заправлял машину Вольфа. Остальная охрана сновала туда-сюда, никто не обратил никакого внимания на цыганку даже тогда, когда она вышла в коридор и осторожно перегнулась через перила, чтобы поглядеть вниз. Там на первом этаже, в коридоре, таскали какие-то ящики с документами, а в гостиной находился Вольф, который уверенной рукой бросал в огонь последние свидетельства его прибывания в лагере. Его самого и его людей. Все куда-то носились, отдавали приказы, торопились, толкались, чертыхались, словно бы их всех подгоняло что-то страшное. Неожиданно Зара услышала где-то неподалеку взрывы и выстрелы. Где-то раздался лай собак и немецкая речь. Потом вновь раздался како-то грохот и все стихло. Она вернулась обратно в комнату, присев на кровати. Какое-то радостное предчувствие наполнило ее сердце, впервые за все это время. «-Наши… Наши близко…». — подумалось ей. Зара невольно улыбнулась такой своей догадке. Она не зря надеялась, не зря верила. «Наши» — это твердо запало ей в голову. Отчего-то, Зара наполнилась какой-то уверенностью, силой и радостью. Неужели? Совсем скоро… Наши! Эту неожиданную нахлынувшую не с того ни с сего радость и надежду прервал Вольф. Он появился внезапно, распахнув настежь двери комнаты. — Собирайся быстрей! Давай… Я тебе помогу… Поторопись… У нас очень мало времени. — вид у него был прежний, спокойный и бесстрастный. Только перекинутый через плечо автомат красноречиво свидетельствовал о том, что ситуация развернулась как-то неожиданно плохо для немцев и теперь настало время спасаться. — Нет. — тихо и твердо сказала Зара, уставившись своими темными горящими глазами на Вольфа. — Я никуда с тобой не пойду. Никуда не побегу. Наши уже здесь! Они пришли. Я… Я всегда знала, что так и будет… Вольф негромко рассмеялся, а потом подлетел к цыганке и насильно стащил ее с постели, попутно кидая в дорожную заплечную сумку самые необходимые вещи и лекарства свободной рукой. — Ты все еще ничего не поняла? — говорил Фридрих все также спокойно и холодно, но продолжая свое задуманное дело, не впуская руку Зары. — Даже, если ваши и подошли настолько близко… Тебя убьют… Свои же! Никто и никогда не поверит, что ты была узницей лагеря и не по своей воле работала на нас. Никто тебе не поверит… А я, я не хочу! Понимаешь? Не хочу для тебя такой участи! Если бы смог — пристрелил бы тебя сам! — Так сделай это! — выпалила Зара, попытавшись вывернуться из крепкой хватки Вольфа. — Не утруждай себя заботой обо мне! Пристрели… Всего одна пуля! Или что? Жалко даже ее для унтерменьш? Кто ты такой, чтобы решать мою судьбу? Вы решили, что делать с нашими жизнями, однажды! Но не решите никогда, как нам распоряжаться нашей смертью! Пристрели меня сейчас, иначе — я буду преследовать тебя до конца своих дней! Тебя — убийца и насильник! Тебя — выродка с кровавыми руками по самые плечи! Пристрели меня! Ну, же! Давай! Стреляй! Стреляй же… — Я… Я не могу! — крикнул Вольф, глядя на Зару с какой-то яростью. Сейчас его яркие голубые глаза вновь потемнели, превратившись в синие бездны. — Не могу… — прошептал он, неожиданно приникнув к ее губам. Этот странный поцелуй выражал намного больше, чем любые другие слова. Зара больше не сопротивлялась, покорившись какой-то неведомой силе, обмякнув и почти теряя сознание. Слабость вновь накатила на нее, а ноги почти подкосились. — Идем, Зара… Попробуй жить… Идем. — сказал Вольф, вновь приняв свой прежний спокойный и непроницаемый облик. — У нас очень мало времени. Он помог ей одеться, быстро и наспех кутая цыганку во все теплое и пристраивая на ее спину небольшой походный мешок со всем необходимым. Зара все еще была очень слаба, поэтому сопротивляться немцу в полной мере не могла. Голова ее кружилась, а кашель вновь прорвался наружу, разрывая грудь. — Пойдем, mein herz, ты должна жить. — сказал он, волоча за собой цыганку.