Пешком в ад

      Прошло восемь дней, шестнадцать часов, двадцать три минуты.       Бан Чан сжимал руль так, что костяшки белели. В голове, like a broken record, повторялось одно и то же. Одна и та же мысль, что прилипла к нему больше недели назад, и которую он никак не мог от себя оторвать.       Если коротко, то он себя ненавидел. Но даже это будет преуменьшением. Бан Чану было до омерзения противно быть собой, видеть своё лицо в зеркале и делать то, что он должен был делать.       Когда Хёнджин хлопнул дверью, по какой-то злой инерции раскрылся ящик Пандоры – и Бан Чан больше не мог остановиться. Он вспомнил, ясно и во всей полноте, что его беспокоило до отношений с Гленом. Переход в пубертат дал неожиданный побочный эффект: Бан Чан, тогда просто Крис, возненавидел себя как своего худшего врага. Он ненавидел себя всего, без исключений, и полностью игнорировал похвалу и комплименты извне. Ведь он знал себя лучше всех на свете, а те, другие, ни за что не увидят его настоящего. И им никогда не понять, насколько отвратительно быть Крисом Баном. И слава богу, что они даже на шаг к этому ужасному пониманию не подступят.       Отношения с Гленом, их спокойствие, надёжность и уверенная любовь самого Глена подействовали как самое лучшее лекарство. К тому моменту, когда Крис впервые увидел Глена, он уже научился загонять ненависть куда-то глубоко внутри себя, так, чтобы никто не мог даже подумать, что на сердце на самом деле не радостно, а, скорее, тяжело. Он наловчился так хорошо, что получалось обманывать даже самого себя. Крис и сам верил, что всё у него хорошо и что нужно идти за своими мечтами – поехать в Сеул, а потом заняться продюсированием в сфере музыки и шоу-бизнеса. Глен встретился ему очень вовремя, потому что Крис тайно боялся уезжать настолько далеко от дома: а вдруг его опять накроет ненависть, и он просто не выдержит? Глен помог ему заживить все болевшие раны, и Крис отправился в Корею с лёгким сердцем, чувствуя себя сильным, способным и многообещающим.       Каждые последующие отношения помогали замуровывать ненависть всё плотнее и плотнее, словно выстраивали вокруг неё каменные стены. Бан Чан в какой-то момент забыл о том, что когда-то его регулярно отправляли на встречи с психологом, где он мямлил всякую ерунду, путаясь в себе ещё больше. Он был перспективным, завоёвывавшим всё больше и больше уважения продюсером и сексуальным, привлекательным мужчиной. Ему не приходилось больше в себе даже сомневаться, не то что разочаровываться.       Но Хёнджин, видимо, сработал как динамит: он взорвал все эти стены, бережно выстраиваемые годами, разнёс всё, буквально камня на камне не оставил, – и ушёл. Осознанная часть Бан Чана убеждала, что так будет лучше для них обоих.       Однако вторая половина Бан Чана, постоянно обжигаемая ненавистью, страдающая, уже истерзанная, буквально умоляла его набрать номер Хёнджина и получить свою дозу обезболивающего. Не предлагать Хёнджину вернуть всё назад, а просто перебиться, дать себе возможность погасить полыхающий внутри огонь хотя бы на то время, что Хёнджин будет рядом.       Рациональная часть тут же вмешивалась, ставила на все действия жёсткий запрет и приказывала терпеть, терпеть до конца. И Бан Чан прислушивался именно к этой половине. Потому что та, вторая половина, уже заставила его спуститься на самое дно без ясной надежды всплыть вообще когда-либо.       Бан Чан всё обещал себе найти номер хорошего психотерапевта. Но не для того, чтобы изливать ему душу лёжа на кушетке, а для того, чтобы стрельнуть рецептик на лошадиное успокоительное и больше не мучиться. Потому что сил становилось всё меньше.       Он почти не ел, очень плохо спал. По ночам ему становилось как никогда одиноко в большом доме. И он не мог заснуть, не чувствуя на себе тяжесть руки, головы или хотя бы прикосновение ноги к ноге под одеялом. А когда уснуть всё-таки получалось, он видел Хёнджина. Видел его крайне чётко, буквально до каждой отдельной ресницы. Во снах Хёнджин либо купался в солнечном свете на пляже Намхэ и улыбался ярко-счастливо, либо потел, стонал и изгибался под Бан Чаном. Открывая глаза, Бан Чан всё ещё чувствовал тепло его тела у себя в руках. Ему не верилось, что сны могут быть настолько реалистичными.       Зато реальность была совершенно иной. Он удалил и номер, и чат с Хёнджином, чтобы отрезать самому себе пути к отступлению. Он запрещал себе вспоминать Хёнджина. Он запрещал себе даже переживать на этот счёт: ведь Хёнджин оказался именно такой бессердечной сукой, какой он хотел показаться в начале, а оплакивать низких людей Бан Чан не привык. В конце концов, у него тоже было достоинство. Точнее, оно каким-то чудом пережило отношения с Хёнджином, пусть и не без потерь.       Он не стал рассказывать о случившемся никому. Только в самый первый день, когда он пришёл в студию с пластырем на щеке, Сара и Чанбин спросили, что с ним случилось. Он наврал им какую-то ерунду. Они явно не поверили, но он был им благодарен за то, что они не стали допытываться.       Бан Чан обещал себе, что дальше будет лучше. Боль и ненависть со временем должны были утихнуть, и тогда он сможет освободиться от этих оков и двигаться дальше. Чтобы ускорить процесс, чтобы стрелки на часах ползали не так медленно, Бан Чан с головой погрузился в работу над проектом Феликса. Он поднимал все свои контакты, чтобы приблизить наконец проект к долгожданной реализации. Он говорил себе, что раз уж между любовью, – «любовью»? даже странно называть теперь это любовью, – и музыкой он выбрал второе, то и спасение тоже нужно искать здесь же. Почему-то Бан Чану казалось, что если он выложится в этом проекте на все сто, если вложит в него всего себя, то боль магическим образом испарится, и он вернётся к прежнему себе, весёлому, оптимистичному, работоспособному.       Anyway, it was going to be fine. It was.       Until it wasn’t.       Доехав до первого светофора, Бан Чан резко вспомнил, что оставил в студии важные документы. У него не было копий, даже электронных, а бумаги были ему очень нужны для встречи по поводу проекта Феликса, которая должна была состояться завтра рано утром. Он специально хотел забрать документы с собой, чтобы не тратить драгоценное время на крюк и не застревать в пробках. Выругавшись себе под нос, он сделал крутой разворот и поехал обратно.       В студии уже какое-то время никого не было. Сара отпросилась пораньше, чтобы подготовиться к дню рождения её мужа, Чанбин сказал, что поедет в зал, а Феликс ушёл чуть раньше, сославшись на то, что задали много домашки. Бан Чан похвалил себя за то, что он всегда подстраховывается и носит с собой запасной комплект ключей, на случай если придётся вернуться в студию экстренно в нерабочее время.       Он хотел было быстренько дойти до своего кабинета, взять бумаги и вернуться в машину, чтобы, опять же, не попасть на вечерний час пик. Пробегая по коридору мимо туалета, он услышал странный звук. Не придав ему значения, сказав, что это всего лишь расшалившиеся нервы, он взял бумаги и пошёл обратно.       И вот тогда пришлось остановиться. Потому что со стороны туалета донёсся невнятный шёпот. Сердце забилось быстрее: сразу же вспомнился тот самый день. Бан Чан сказал себе, что снаряд дважды в одну воронку не попадает. Но почему-то, – возможно, из-за того, что дверь в туалет была совсем чуть-чуть приоткрыта, но этого было достаточно, чтобы в тёмный коридор просочился скудный свет, – он дёрнул дверь на себя.       – Ты совсем охуел?! – заорал он.       В туалете, рядом с зеркалами и раковинами стоял Чанбин в спущенных до самых щиколоток штанах. Перед ним, цепляясь за тумбу, стоял Феликс – тоже в спущенных штанах. Бан Чан даже успел выхватить подозрительно знакомый ярко-розовый всполох на бёдрах Феликса.       – Хён! – охнул Чанбин возмущённо и попытался быстро натянуть джинсы обратно, но раскрасневшийся Феликс, стоявший к нему спиной и пытавшийся прикрываться, не дал ему это сделать.       У Бан Чана пошла кругом голова. Как во сне, он дёрнул Феликса на себя, как только тот смог кое-как застегнуть на себе джинсы, и потащил его по коридору.       – Неужели так трудно держать свой член в штанах, а?! – крикнул он через плечо, даже не глядя, куда именно. Он сжал запястье Феликса крепче, чувствуя странный приступ тошноты. Чего он только ни ожидал, но точно не этого. Чанбин совсем потерял совесть и стыд и совратил Феликса у Бан Чана под самым носом?! Это просто отвратительно! И противоестественно: ведь Бан Чан был уверен, что они оба относятся к Феликсу как к младшему брату.       Они дошли до самого конца этажа, как резко у Бан Чана в голове зашумел голос Хёнджина: «Ёнбок – шлюха! Он ляжет под кого угодно!»       Или Феликса всё-таки не совратили?..       – Хён, хён! Да подожди ты, хён! – послышался издалека голос Чанбина. Бан Чан резко затормозил, отчего Феликс чуть в него не врезался. Лишь тогда Бан Чан увидел, что Феликс был красный, с пунцовыми пятнами, и смотрел на него затравленно, постоянно роняя взгляд.       – Это ты его совратил? – спросил Бан Чан, как только Чанбин их догнал. Чанбин посмотрел на него во все глаза.       – Хён, ты говоришь так, как будто Феликс несовершеннолетний. А он совершеннолетний. Всё было по согласию, – пробубнил Чанбин; Бан Чан склонил голову на бок, показывая, что такой ответ его не устроил. – Окей, я понял. Прости, хён, что скрывал от тебя это так долго. Я уже какое-то время сплю с Феликсом.       Феликс повесил голову настолько низко, словно у него в шее не было костей. Чанбин напряжённо ждал. А Бан Чан пытался сообразить хоть что-то.       – У него нет никакого богатого спонсора. Это я вызывал ему такси, – добавил Чанбин, почти не разжимая губ. Сначала Бан Чан даже подумал, что ему это послышалось. Но он увидел слишком отчётливо, как Феликс слабо покивал.       Пальцы разжались сами собой, и запястье Феликса выскользнуло. Хватаясь за голову, Бан Чан начал ходить из стороны в сторону.       Картина складывалась перед его глазами буквально по кусочкам. Чанбин всё это время нагло ему врал, трахался с Феликсом и при этом делал вид, что тоже беспокоится по поводу личности тайного поклонника. И ведь тогда, дома у Чанбина Бан Чан видел в корзине для грязного белья именно эти розовые женские трусики, которые несколько минут назад Феликс пытался натянуть на свой вставший член. Бан Чан чуть ли извинялся перед Чанбином за то, что втянул его в ненадёжный проект, хотя проект был надёжно скреплён не только подписями, но ещё и сексом между вторым продюсером и артистом! Эта новость могла стать серьёзным ударом не только по репутации, но ещё и по их отношениям. И Бан Чан уже чувствовал надлом.       – Ты хоть понимаешь, что тебе за это светит как минимум общественное порицание, а как максимум – срок? – собрав остатки спокойствия в кулак, спросил Бан Чан. – Ты не имеешь права спать с тем, с кем работаешь! Ты же знаешь, что мы всегда говорили, что спать со своими артистами – это низко!       – Погоди-погоди, хён, не горячись! – Чанбин сложил руки, как будто умоляя его послушать. – Я не спонсировал Феликса! Да, я оплачивал ему такси, иногда расплачивался за него на ужинах, – как правило, это происходило в твоём присутствии! – но не более того! И Феликс официально ещё не наш артист, так что, технически…       – Если всё так прозрачно и «честно», – Бан Чан не мог удержаться от кавычек. – почему же ты скрывал это от меня? Почему водил за нос, как последнего дурака, а?       – Да я же знал, что так и будет! – теперь и Чанбин хватался за голову; в нём не было даже злости, а были какие-то другие эмоции, которые Бан Чан не понимал. – Я же помнил, как ты тогда завёлся из-за Хана! Я не стал тебе ничего говорить, понадеялся, что пронесёт! Это был просто секс, я клянусь тебе, никакого спонсорства! Хён, не делай поспешных выводов, я тебя прошу!       Бан Чан провёл ладонью по лицу. Если раньше он заверял себя, что хуже уже не будет, то теперь он чувствовал себя в каком-то абсурдном аду. Помотав головой, он снова схватил Феликса за запястье и потащил его в сторону лестницы. Держать его за руку, зная, что Хёнджин даже здесь оказался прав, было противно. Видимо, Феликс не гнушался никем, даже рукой, которая его прикармливала. Быстро пересчитывая ногами ступеньки, Бан Чан свободной рукой вызывал такси до дома Феликса – благо, адрес он помнил.       На улице они снова оказались втроём – и бессвязный диалог продолжился. Бан Чан уже совсем не соображал, что он говорил, и что до него пытался донести Чанбин. Бан Чан был просто вне себя; и у него всё ещё разрывалась голова из-за того, что один из самых якобы надёжных людей в его жизни так низко с ним поступил.       – Я не хочу ничего слушать, всё! – Бан Чан увидел огни приближающейся машины. – Феликс сейчас едет домой, и на этом разговор закончится. Я не хочу с тобой ничего обсуждать, Чанбин. Ты меня так подставил, ты себе просто не представляешь.       – Не драматизируй, хён! – Чанбин сделал жалкую попытку улыбнуться. – Мы всё можем уладить, и всё будет так, как прежде!       – Нет, – отрезал Бан Чан. – Как прежде уже не будет. Я вообще не знаю, что теперь будет с этим проектом… Я в такой команде и при таком раскладе работать не хочу.        Бан Чан рывком открыл дверь машины и подтолкнул Феликса в плечо, чтобы уже точно быть уверенным, что Феликс поехал домой, а не прыгать на хуях у всего Сеула. Как только машина уехала, Чанбин раздосадованно ударил кулаком по фонарному столбу.       – Я понимаю, что ситуация не самая лучшая, но ты перегибаешь палку, – сказал Чанбин, уже совершенно другим, напряжённо-серьёзным тоном. В Бан Чане всколыхнулась злость.       – Я перегибаю палку?! А случайно не ты? Ты мог трахаться с кем угодно, у тебя куча знакомых, но почему-то тебе захотелось натягивать именно Феликса, зная, что тебе с ним ещё работать! Где твоя совесть?!       – Не говори о Феликсе такими словами, хён, хорошо? – теперь Чанбин хмурился; на секунду Бан Чан подумал, что если им придётся сойтись врукопашную, то он готов и к такому исходу. – Давай мы все успокоимся и поговорим ещё раз? Можно даже не завтра, но в обозримом будущем, хён? Не руби с плеча, ты сейчас сам не свой…       – Не учи меня, Чанбин, каким мне быть! Проект уходит в хиатус, точка. И я не уверен, что смогу с тобой разговаривать и вообще смотреть тебе в лицо в каком-то там обозримом будущем.       Поджав губы, напряжённо упирая руки в бока, Чанбин всё-таки покивал. И всё-таки промолчал. И хорошо: иначе Бан Чан совершенно точно взорвался бы. Хотя в их бизнесе они всё всегда решали вдвоём, прямо сейчас Бан Чан чувствовал, что только он один должен иметь право принимать окончательные решения. Чанбину, как Хану, больше было нельзя доверять, никогда. Только удар от Чанбина оказался сильнее и серьёзнее.       Не дожидаясь больше ничего, Бан Чан вернулся в свою машину. Возвращаться домой было бессмысленно, поэтому он бесцельно поехал кататься по ночным улицам. Встреча на завтрашнее утро была отменена сразу же.