Случайность

Когда он открывает глаза, перед ним всё синее. И вокруг него чрезвычайно громко, и кажется, будто по стенкам его черепа тихонько, но настойчиво бьют маленькие молоточки. Он снова закрывает глаза. — Чарльз, ну ради всего святого! Выкрик сопровождается сильным толчком в грудь, и Чарльз опять открывает глаза и в этот раз как следует вглядывается. Над ним нависает Рейвен с сжатыми от злости губами. Она испускает такое сильное раздражение — наряду с несколькими отборными ругательствами — что он не может его заглушить, несмотря на свои настойчивые, хоть часто и неубедительные, попытки сдержать своё обещание не лезть ей в голову. Он лежит полураздетый на своей кровати. Его жилет распахнут, но вот рубашка всё ещё застёгнута, при этом его ботинки сняты, а брюки не видать. В комнате слишком уж светло, и стук молоточков усиливается. Он зарывается в постель и закрывает глаза. — Убей меня, Рейвен. — Я убью тебя после того, как ты избавишься от этой женщины в душе, придурок, — произносит она озлобленно, рывком поднимая его с кровати. Её взгляд опускается вниз, и она взвизгивает, резко прикрывая глаза ладонями. — Разыщи свои трусы, избавься от неё, и только потом я убью тебя. Превозмогая острое похмелье, Чарльз быстро прокручивает события прошлого вечера в своей голове. Они были в пабе, отмечали его докторскую степень. Он помнит, как его научный руководитель рано откланялся, потом пошли конкурсы на выпивание, потом необычайно большое количество виски, даже для него. Но после… Рейвен скрещивает руки на груди и сердито смотрит на него. — Ты даже не помнишь, как привёл её сюда, да? Чарльз сжимает свою переносицу. — Дай мне минутку. Его способности мало что могут сделать с физиологическими симптомами похмелья, но они точно могут избавить его от боли. Он сосредотачивается, и стук прекращается, как будто с его головы осторожно сняли вуаль. Он тянется своим разумом в соседнюю комнату и находит там женщину, которая выходит из душа и вытирается полотенцем. Он чувствует себя свиньёй, копаясь в голове женщины, секс с которой он даже не помнит, но без этого никак. Рейвен прищуривает глаза. — Ты сейчас прочёсываешь воспоминания этой женщины, потому что не можешь вспомнить, кто она? Для человека, не обладающего телепатией, Рейвен часто бывает пугающе проницательной. Чарльз бросает ей, как он надеется, обворожительный взгляд. В ответ он получает громкий звук отвращения. Она принимает свой облик по умолчанию — персиковая кожа, длинные светлые волосы, мини-платье, которое любой брат счёл бы слишком уж коротким — и драматично покидает комнату. Он со вздохом падает обратно на матрас. Девушку из душа зовут Ребекка, она читает лекции по средневековой истории и сейчас услужливо проигрывает в голове добрую половину прошлой ночи в ярких деталях. Она останавливается на одном моменте на несколько секунд, и он ругает себя за то, что был настолько пьян, что сам не может этого вспомнить. Пока она надевает платье, он спешно натягивает на себя брюки. — Чарльз? — она слегка стучит, приоткрывая дверь. Он поднимается, выдаёт подобие улыбки и целует её в щёку. — Доброе утро, Ребекка. Она краснеет, хоть и думает, что он выглядит немного потрёпанно, что, он готов признать, вероятно является справедливой оценкой. Он взвешивает аргументы в пользу того, чтобы предложить ей позавтракать, и снова заглядывает в её мысли, видя, что она думает о том же — только вот она представляет, как пьёт чай в собственной постели. Когда они с Рейвен ругаются о вещах, на которые Чарльз способен или не способен, она бывает особо жестока и в эти моменты достаёт фразу “контроль разума”. Эти слова призваны причинить ему боль, что они и делают — его зачастую тошнит от них. Но проблема в том, что эти обвинения не беспочвенны. Они граничат с правдой или, возможно, с правдивой оценкой его потенциала. Но Чарльз старается не менять сознание людей напрямую, или вкладывать им в голову новые мысли, или менять их воспоминания — это не так просто, и одно небольшое изменение может иметь катастрофические последствия. По большей части он просто подталкивает их или сглаживает углы при общении. Люди трепятся без толку, но он видит всё, что за этим стоит — подсознательные желания, кроющиеся за упорядоченной логикой их высших психологических функций. Ребекка на самом деле весьма красива, но ещё и очень любезна. Он подталкивает её к решению. — Ну, я пошла, — говорит она, приобнимая его. — Спасибо за чудесный вечер. — Взаимно, — отвечает он, стремясь изобразить свою самую очаровательную улыбку. — Уверен, ещё увидимся. Наблюдая из окна за её удаляющимся силуэтом, он ещё немного сглаживает углы: она уходит с приятными воспоминаниями, но без какого-либо желания видеть Чарльза или Рейвен снова. После нескольких лет, проведённых ими в Оксфорде, в городе полно людей, находящихся под воздействием такого рода лёгких ментальных сигналов, хотя несколько десятков из них не заслужили такого бережного отношения. Например, двое парней, которые зажали Рейвен в углу, когда она в последний раз пила вне дома. После этого она долго злилась на него — не разговаривала с ним почти две недели. Они так и не извинились друг перед другом. Чарльз включает радио на кухне и ставит чайник на плиту, чтобы заварить себе чай, вполуха слушая последние провокационные высказывания Хрущёва. В комнату с шумным вздохом заходит Рейвен. Она вернулась в синее обличие, но на ней всё то же чёрно-белое мини-платье, и излучаемое ею раздражение не ослабевает. — Надеюсь, ты хорошо провела вечер, — произносит Чарльз самым мягким тоном, на который только способен. Ничего не отвечая, Рейвен бросает ему сердитый взгляд и тянется мимо его головы, чтобы открыть шкаф, едва не ударяя его рукой. Он отходит от неё и начинается возиться с заварочным чайником. Спустя минуту неловкого молчания ему не терпится заглянуть в её разум. Это желание то посещало, то покидало его на протяжении многих лет, но оно особенно сильно в моменты, когда ему кажется, что их отношения крайне натянуты. Он предпринимает ещё одну попытку. — Пообщалась с кем-нибудь интересным в пабе? — спрашивает он. — Там был такой высокий парень с— Она захлопывает дверцу шкафа. — Я была бы склонна простить твоё вчерашнее поведение, если бы это было исключение, а не правило. Он морщится. — Рейвен— Чайник издаёт свист, и она протягивает руку и агрессивным движением выключает огонь. — Поскольку у тебя, похоже, провалы в памяти, как насчёт того, чтобы я её освежила? Чарльз садится за кухонный стол и с тяжёлым вздохом присползает вниз. — Вперёд. — Стандартное поведение Чарльза, — начинает она, поднимая указательный палец так, будто собирается вести подсчёт. — Во-первых, постоянно представлять меня как свою ”младшую сестру”. — Ты и есть моя— Она поднимает все пальцы разом и направляет на него свирепый взгляд. — Можно сообщать людям, что мы брат и сестра, и не звучать при этом так, будто ты хвастаешься своим пуделем. Чарльз издаёт глухой протестующий звук. — Это совершенно не обоснованно. Рейвен нарочито игнорирует его. — Во-вторых, отпугивать того “высокого парня” подростковыми страшилками. Чарльз прячет голову в руках. — Я явно мало что помню об этом, но я искренне прошу прощения— — Не стоит, — огрызается она. — В-третьих, врываться посреди разговора и отбирать у меня единственный напиток за вечер. — Ты знаешь, что может случиться, если ты выпьешь, — отвечает он слабым голосом. Он понимает, что ходит по тонкому льду, но он очень чётко помнит последний раз, когда она напилась вне дома и ненароком обратилась. Как и отвращение на лице мужчины, с которым она разговаривала, за секунду до того, как Чарльз влез между ними и неумело стёр у него всю память о них обоих. — Всё это, как я уже сказала, нормальный вечер из жизни Чарльза Ксавье, — говорит Рейвен. — Честное слово, Рейвен— — Я бы простила тебя, если бы ты на этом остановился, — продолжает она. — Но это был особый вечер. У Чарльза нехорошее предчувствие по поводу четвёртого пункта. — Что я натворил? — Помнишь ли ты другого парня? Ростом примерно с тебя, блондин с очками в роговой оправе. Он продирается сквозь туман, в который превратился тот вечер — Рейвен присутствует в его недовоспоминаниях в лучшем случае в размытом виде, и на периферии мелькает светловолосая тень — и качает поникшей головой. — Мы вели совершенно невинный разговор, — продолжает она, — пока ты не пришёл и не уставился на него. Его взгляд остекленел, и он ушёл, ни слова не сказав. — Нет, — вздыхает Чарльз. — Я не— — И это человек, который постоянно отчитывает меня по поводу того, что я теряю контроль над своими способностями, когда выпью хоть каплю алкоголя— — Я не могу выразить, насколько я сожалею, Рейвен, — говорит Чарльз. Он действительно сгорает от стыда и в равной степени обеспокоен тем, что ещё он мог вытворять своей телепатией в таком состоянии. — Ты всегда сожалеешь, Чарльз! — она чуть не срывается на крик. — Но когда ты извиняешься снова и снова, но при этом ничего не меняешь, твои слова кажутся охуеть какими пустыми! Это неприятным образом вторит принципу, который помогает ему уживаться со своей телепатией: людей следует судить не по тому, что они думают, а по тому, что они говорят и делают. Мимолётные мысли людей — даже самые гнусные — редко, если вообще, как-то отражаются на физическом мире. Когда он был ребёнком, у него ушли годы, чтобы по-настоящему понять, что то, как он воспринимал людей — пытаясь соотнести то, что происходит у них в голове, с зачастую расходящимися вещами, которые они говорили вслух — значительно отличалось от того, как это делали все остальные. Когда они были маленькими, с момента, когда он впервые застал её на кухне, и до момента, когда пять лет спустя она заявила, что не желает, чтобы он лез в её голову, всё было гораздо проще. Когда он не знал, как выразить что-то словами, он просто передавал ей свои мысли, чувства и впечатления, и после некоторой практики она научилась делать то же самое в ответ. Он побывал в голове каждого, кого когда-либо знал: своих родителей, отчима и сводного брата, нянечек и прислуги, череды репетиторов, которые поражались маленькому мальчику, который, кажется знал всё — но до появления Рейвен он никогда не бывал в голове кого-то, кто об этом знал. Она с радостью играла роль подопытного кролика, пока он расталкивал и прощупывал свои способности. А он был рад иметь друга, настоящего друга, с которым мог делиться всем. Пока это не закончилось. Последний раз, когда они ругались по этому поводу, он признался, насколько трудно ему понимать, что она думает, наблюдая со стороны. Это почему-то разозлило её ещё сильнее. — Все остальные как-то справляются, — сказала она, едва не выплёвывая слова. — Воспользуйся собственным советом и веди себя, как нормальный человек. Ты ведь заставляешь меня представать перед миром в таком виде… Она приняла обличие блондинки, показала жестами на своё тело и снова стала синей. Чарльз вскинул руки в отчаянии. — Я не заставляю тебя забавы ради, Рейвен! Ты хоть понимаешь, что они подумают, если ты— — А ты? — на этом Рейвен выпрямила спину и, он подозревал, даже удлинила свой позвоночник на несколько сантиметров. — Это всё беспочвенные домыслы, не так ли? У него не было доказательств, но его опасения не были беспочвенными. Он ежедневно слышал, что мужчины думали о её маскировочном обличии, наряду со всем, что люди думали о каждом, кто хоть отдалённо отличался от других. Он попытался ей это объяснить, но она сказала, что не хочет больше слышать об этом, и захлопнула дверь у него перед носом. Сейчас они примерно в том же положении: он склонился над кухонным столом, а она гневно нависает над ним. Кровь прилила к её лицу, делая тёмно-синий цвет её кожи ближе к фиолетовому. — И всё же я искренне сожалению, — снова произносит он, но тише. Её плечи слегка опускаются, она качает головой и садится напротив него. — Я знаю, что ты искренне, Чарльз, — говорит она, смотря ему прямо в глаза. — Ты так всегда. Но сколько ещё раз мне придется слышать это от тебя?

*

Его отец был ядерным физиком. “Он учёный”, — говорили Чарльзу, думая, что он слишком мал, чтобы понимать этот термин. “Он оказывает помощь правительству”. В пять лет Чарльз попытался разобраться в работе отца, заглянув в его разум. С переменным успехом. Разум его отца нравился ему больше всего: он был упорядочен и в то же время обширен, в нём всегда было место для больших расчётов и смелых идей. Интенсивнее всего его мозг работал, когда его друзья из правительства заезжали на ужин. После они собирались в гостиной, воздух наполнялся дымом сигар, и их головы буйно фонтанировали идеями. Разум его матери резко контрастировал с разумом отца — он был, за неимением другого слова, плоским. По вечерам он становился ещё площе, особенно когда его отец бывал в отъезде по правительственным делам. Позже Чарльз понял, что большую часть дня она выпивала, а по ночам часто напивалась до отключки. Он чувствовал себя глупо, вспоминая, как, будучи ребёнком, был убеждён, что сможет сделать что-то, что угодно, чтобы вытащить её из этой низины. Временами она даже не помнила о его существовании. Когда он уже был достаточно взрослым, чтобы добраться до правды, Чарльз осознал, что его отец работал со своими друзьями над атомной бомбой. Они переехали из Лондона в Нью-Йорк не из-за эвакуации, как Чарльзу сказали, а потому что его отец должен был помогать американцам создать оружие, которое бы стёрло немцев с лица земли. Но к моменту запуска Манхэттенского проекта Брайан Ксавье был уже мёртв, и его исследования и жена оказались в руках его партнёра по бизнесу, разум которого был самым неприятным, что Чарльз когда-либо встречал. У Чарльза было много вопросов, которые он бы задал своему отцу, будь он жив — откровенных вопросов, в первую очередь связанных с дальновидностью и ответственностью, на фоне усиления американо-советской гонки вооружений. Однако по мере того, как он взрослел и исследовал пределы своей телепатии, он пришёл к пониманию, что его возможности могут быть безграничными, и это не даёт ему покоя. Что бы сказал его отец, если бы Чарльз спросил его, каково это — сознательно наделить нескольких могущественных людей таким ужасным разрушительным потенциалом? Но его отец мёртв, как и его мать, и тот бизнес-партнёр, который вскоре после смерти отца стал его отчимом. С момента встречи Чарльза с Рейвен, они стояли плечом к плечу; даже после того, как она “выставила” его из своей головы, они действовали сплочёно — вдвоём против целого мира. Теперь они остались по-настоящему одни — лишь горстка слуг, большинство из которых уже состарились, знают о том, что происходило в доме в Уестчестере — и Чарльз неизбежно чувствует, как мало-помалу она ускользает из его рук. — Нам сюда, шеф? Вопрос водителя, сопровождаемый невольным ментальным всплеском раздражения, выдёргивает его из размышлений. Чарльз быстро достаёт бумажник. — Да, прошу прощения, большое спасибо, — говорит он, протягивая ему, кажется, слишком много денег, и выбирается из такси. Кафе находится в узком переулке с антикварными книжными магазинами и типографиями в укромном уголке Блумсбери, на несколько ступеней ниже уровня улицы. “На нейтральной территории”, — шутил Фрэнкс по телефону, несмотря на заверения Чарльза, что он не против доехать до Кембриджа. Он опознаёт Фрэнкса по его разуму, который преимущественно занят не генетикой или предстоящим разговором, а маршрутом из Лондона домой. Он крупный мужчина с густыми седыми усами, и когда он поднимается, чтобы пожать руку Чарльзу, он источает теплоту. — Доктор Ксавье, я полагаю? — спрашивает он с широкой улыбкой. — Доктор Фрэнкс, — говорит Чарльз, — приятно познакомиться. — К нам хотел присоединиться Альфред Хикман, — говорит Фрэнкс, когда они присаживаются. — Он был добрым другом вашего отца. — Имя звучит знакомо… — отвечает Чарльз, несмотря на то, что оно пробуждает в нём лишь слабое воспоминание. — Я заверил его, что вы вскоре встретитесь в Кембридже! — произносит Фрэнкс, смеясь. У Чарльза вырывается скептический смешок. — Вы не считаете мою работу— — Слишком радикальной? — перебивает его Фрэнкс. — О, она довольно радикальна, здесь сомнений нет. Думаю, в Британии не найдётся генетика, который бы со мной не согласился, включая ваших экзаменаторов. Но она занимательна. — И “занимательность” каким-то образом конвертируется в предложение о работе? — спрашивает Чарльз. Ему не удаётся сдержать скептицизм в голосе, но подглядев в голову Фрэнкса, он убеждается, что тот прежде всего заинтригован и действительно хочет предложить ему должность в университете. Официантка приносит чайник и пару чашек с блюдцами, и Фрэнкс разливает чай. Затем он отвечает, приподнимая брови: — Взять команду, перебравшуюся из Кавендишской лаборатории — я уверен, вы согласитесь, что назвать их работу “новаторской” было бы невероятным преуменьшением. Чарльз кивает, добавляя молоко и размешивая. — Идут разговоры про Нобелевскую, полагаю. — Если не в этом году, то в следующем, — соглашается Фрэнкс. — Я это к чему: если Лаборатория молекулярной биологии хочет продолжать развивать эту область, нам нужно заняться теоретическими разработками. Даже самыми спорными. Спорными. Это слово задевает что-то глубоко внутри него и заставляет его чувствовать себя отчасти виноватым, отчасти настороженным. Когда Чарльз только формулировал основополагающие аргументы своей диссертации, они с Рейвен постоянно обсуждали этот вопрос: то, что он преподносил как несколько неортодоксальные “предположения”, в реальности было неотъемлемой частью их жизней — и, если его теории верны, их генетического строения. У него есть в некоторой степени оптимистичное, но недосформировавшееся видение далёкого будущего: он представляет, что таких, как он, можно будет изучать открыто, с участием добровольных испытуемых, и учёные-мутанты смогут выдвигать гипотезы на основе своих собственных способностей. Рейвен соглашается, что таких, как они, должно быть больше, гораздо больше, потому что шансы, что два человека с особыми способностями найдут друг друга в детстве, чрезвычайно малы. Но путь из текущей точки к этому будущему, к сожалению, остаётся неясным. Разум Фрэнкса настолько открыт и полон энтузиазма, что Чарльз решает его немного подстегнуть. — Самыми? — переспрашивает он, сохраняя при этом непринуждённый тон. Фрэнкс тихо посмеивается. — Я не хотел вас оскорбить, — говорит он. — И должен вам напомнить, что я считаю ваши теории обоснованными. Проблемы начинаются, когда они заходят на территорию фантастики. Ну вы понимаете: телекинез, телепатия, вот это вот всё. Чарльз с улыбкой отпивает чай. — Вы не считаете, что благодаря некой комбинации из миллионов генетических мутаций человеческий мозг может оказаться способен к телепатии? Фрэнкс громко смеётся. — Выдающаяся мысль, не правда ли! Представьте, если бы вы могли читать мысли. Я не уверен, что хотел бы знать, что люди думают обо мне. Чарльз использует всё своё самообладание, чтобы сохранить нейтральное выражение лица. — Признаю, это сложно вообразить. — Приходите работать в Кембридж, — говорит Фрэнкс с ноткой настойчивости в голосе. — Мы дадим вам возможность продолжить вашу спорную работу, в качестве факультатива. У него в голове вырисовывается образ следующего десятилетия: доступ к лучшей лаборатории мира, полной людей, которые буквально определяют будущее генетики. Настороженность всё ещё не покидает его, уцепившись за слово “факультатив”, но предложение слишком хорошее, чтобы отказаться. — Что ж, — произносит он, с улыбкой протягивая руку. Фрэнкс хватает её и энергично трясёт. — Когда мне лучше нанять грузчиков?

*

— Рейвен! Чарльз стоит посреди настоящего моря коробок, в очередной раз спрашивая себя, как им удалось накопить так много бесполезных вещей всего за несколько лет в Оксфорде. Никто из них не догадался пометить коробки, так что последние несколько дней ему приходилось копаться среди них каждый раз, когда ему нужно было что-то конкретное. Рейвен возникает в дверном проёме в своём естественном обличии — полностью голая. Он взвизгивает и закрывает глаза рукой. — Что? — вопрошает она, излучая раздражение, которое совершенно ясно считывается даже без телепатии. — Я бы спросил, не потеряла ли ты коробки со своей одеждой, только вот я знаю, что ты вполне способна её себе наколдовать, — устало говорит Чарльз. — Ну как же так, Чарльз, ты же знаешь, что наши способности основаны на науке, а не на магии, — отвечает Рейвен, откровенно противно имитируя его акцент. — Можешь убрать руку от своих глаз. На ней очередное слишком короткое платье по последнему писку моды — явно, чтобы испытать его терпение — но все нужные части прикрыты, и Чарльз выдыхает с облегчением. — Я тут искал— — Если честно, учитывая твою репутацию, немного лицемерно с твоей стороны краснеть от вида человеческого тела, — перебивает его Рейвен, скрещивая руки на груди. — Ты моя сестра, — возражает Чарльз. — Может, дело в том, что я синяя, — говорит она, заходя в комнату с топотом. — У тебя обычно, я бы сказала, широкие предпочтения, — она протягивает слово “широкие”, — но синий, похоже, это уже слишком. — Какое это имеет отношение к тому, что я нахожу привлекательным? Разве я только что не сказал, что ты моя сестра? — спрашивает Чарльз, вскидывая руки. — Ладно, помоги мне. Я ищу коробку с хайболами. — Сейчас три часа дня, Чарльз, — произносит Рейвен ровным тоном. Чарльз игнорирует её, открывает следующую коробку и находит в ней чайные чашки. — Сойдёт. Разбор вещей шёл полным ходом, когда он обнаружил бутылку элитного бренди, покупку или упаковку которого он не помнил, и это показалось ему хорошим поводом её открыть. Он щедро наливает себе, пока Рейвен роется в стопке коробок в углу. Он только расположился на диване с чашкой в руке и удручающе толстой рецензируемой статьёй на коленях, как Рейвен выпрямляется и поворачивается к нему, сверля его взглядом. — Ты не собираешься дальше распаковывать вещи? С печальной улыбкой он приподнимает стопку бумажных листов. — Боюсь, мне нужно немного поработать над этим до завтра. — И поскольку я буду дома целый день, я могу разобрать все вещи? — говорит она, сводя брови. — Ну, ты же всё равно будешь здесь… — Чарльз замолкает и делает нарочито большой глоток бренди. Он действительно весьма хорош. — Может и не буду, — бросает Рейвен в ответ. — Мне нужно побыстрее найти здесь работу. — Разве? — мягко произносит Чарльз. В этот же момент он понимает, что не стоило этого говорить. — Если я в сотый раз скажу тебе, что не хочу возвращаться к учёбе, может, ты наконец услышишь меня? — взрывается она. — Или мне нужно повторить ещё сто раз? Чарльз со вздохом откладывает статью. — Конечно, тебе не обязательно прислушиваться ко мне… — Так забавно, когда ты говоришь такие вещи без какой-либо искренности, — встревает Рейвен. — …но я считаю, что, возможно, стоит снова это обсудить, — продолжает он. — Образование — это важно. — И что я буду изучать? — говорит Рейвен, вскидывая руки. — Зачем мне диплом? Всё, чем я занимаюсь, это следую за тобой, пока ты таскаешь меня из города в город. — Неправда, — произносит Чарльз на автомате. Когда он анализирует прошедшие десять лет, он понимает, что его возражения не выдерживают критики. Рейвен хотела покинуть дом в Уэстчестере так же отчаянно, как и он, и когда в 16 лет его приняли в университет, он даже не спрашивал, поедет ли она с ним, потому что он и так знал ответ. Никто из них не знал её настоящего возраста, но даже когда его теории об их способностях и о проявлении её способностей в частности были на рудиментарном уровне, он отмечал, что она развивалась медленнее обычного человека. Когда они жили в квартире на Гарвард-сквер, он выполнял двойную роль брата и опекуна. Он покопался в нескольких разумах, чтобы Рейвен взяли в местную школу, в которую она ходила неохотно. Она легко заводила друзей, но учёба ей давалась тяжело, что Чарльзу было не понять — он никогда не учился в нормальной школе, и у него не было возможности завести друзей привычными способами, но благодаря своему схватывающему на лету уму и всему, что заключалось в его способностях, задания, которые ему давали репетиторы, казались ему до смеха лёгкими. Это их давний камень преткновения, но он годами помогал Рейвен с домашним заданием и учился терпению, чтобы их занятия не заканчивались в слезах. Когда они переехали в Англию, она заявила, что с неё хватит образования, о чём они продолжают ругаться на полурегулярной основе. Чарльз не стал её останавливать, когда она начала работать официанткой, хоть он и не видел в этом смысла: получать мизерную зарплату в обмен на нескончаемое хамство, если не откровенные приставания. Ему пришлось пообещать, что он не будет приходить в кафе, в котором она проработала весь прошлый год, после того, как Рейвен заметила, что его телепатическое вмешательство отпугивало многих из числа её наиболее щедрых клиентов. Рейвен смотрит на него с раздражением и закатывает глаза. — Знаешь, у меня остались друзья в Оксфорде, у меня была постоянная работа, хоть ты и не был слишком высокого мнения о ней, — говорит она. — Как долго ты над этим думал, прежде чем согласиться на эту должность? — Ты же знаешь, что тебе не нужно работать, Рейвен— — А чем мне заниматься, Чарльз? — она переходит на крик, и он морщится и вдавливается в подушки дивана. — Сидеть у двери и терпеливо ждать твоего возвращения домой? — Прекрати, — произносит Чарльз, сжимая переносицу двумя пальцами. — Несправедливо так говорить. — Ты прав, — резко отвечает она. — Всё в этой ситуации несправедливо. Она выбегает из комнаты, окружённая облаком неистовых эмоций, настолько сильных, что он не может от них отгородиться. Он снова принимается за статью и пытается сконцентрироваться, но не может перестать думать о том, в каком ужасном состоянии находятся его отношения с сестрой. Он вспоминает их разговор несколько недель назад, когда она сказала — жёстко, но точно — что она его единственный друг. Его телепатия всегда создавала особую дистанцию между ним и другими людьми, что иронично, ведь он может видеть, что творится в их головах, лучше, чем кто-либо. Рейвен была исключением, но теперь между ними дистанция иного рода, мост, который он не знает, как перейти. Самый простой план действий — продолжать приглядывать за ней, но даже это уже ощущается, как что-то на грани. Продираясь сквозь статью, автор которой, похоже, задался целью спрятать зачатки хороших идей под грудой нескладной прозы, он значительно осушает бутылку бренди. Рейвен не появляется ни во время ужина, ни когда он уже готовится лечь спать. Он бегло проверяет, есть ли поблизости другой разум, тщательно избегая погружения в него. Она всё ещё дома; он ощущает вспышку кипящей ярости и оставляет её. Когда он утром не находит Рейвен ни на кухне, ни в гостиной, он стучится в дверь её спальни и не получает ответа. Он открывает дверь и обнаруживает, что кровать пуста и заправлена, а её чемодана, как и нескольких личных вещей, которые она точно доставала из коробок, нет на месте. Чарльз обыскивает дом, но в радиусе пятнадцати метров он чувствует только полусонных соседей, занятых своими утренними делами. Он осматривает каждую комнату в доме, даже туалет, в поисках записки, подсказки, чего-то, что укажет, куда она направилась или когда вернётся. Он ничего не находит. Кажется, будто Рейвен исчезла так же внезапно, как появилась в его жизни той ночью почти двадцать лет назад. Он звонит в лабораторию и сообщает, что заболел и не придёт сегодня, отвлечённо оставляя инструкции ассистентам. Бросив трубку, он в недоумении опускается на диван. На часах чуть больше девяти утра, но вчерашняя чашка стоит так близко. Как и бутылка бренди.